По дороге домой я сказала Лиле:

— Если я даю тебе книжку, тем более чужую, не бери ее на пляж. Неудобно будет возвращать ее профессору Галиани всю в песке.

— Прости, — ласково сказала она и поцеловала меня в щеку. И забрала у нас с Пинуччей сумки — очевидно, чтобы загладить свою вину.

Я немного повеселела. Мне подумалось, что Нино не просто так сказал, что будет в Барано, — он ставил меня в известность. Я решила, что обязательно завтра туда схожу. Что поделать, если у него такой характер: его все время надо подталкивать. Вот встану пораньше и отправлюсь. Пинучча по-прежнему дулась. Обычно она легко впадала в раздражение, но быстро отходила, особенно теперь, во время беременности, не только округлившей ее фигуру, но и сгладившей некоторые черты ее характера. Но сейчас она почему-то не спешила вернуться в благодушное настроение.

— Тебя чем-то обидел Бруно? — спросила я.

— Нет.

— А что случилось?

— Ничего.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Нормально. Сама не знаю, что со мной.

— Иди переоденься. Скоро Рино приедет.

— Сейчас.

Но она продолжала сидеть во влажном купальнике, рассеянно листая журнал с фотороманом. Мы с Лилой переоделись. Лила принарядилась как на праздник, а Пинучча так и не пошевелилась. Даже Нунция, которая молча накрывала на стол, не выдержала и мягко спросила: «Пина, что с тобой? Надо одеться, милая». Ответа она не дождалась. Лишь когда за окном послышался шум мотороллеров и раздались голоса Стефано и Рино, Пина вскочила с места и убежала к себе в комнату, крикнув на ходу: «Не пускайте их ко мне, пожалуйста».

Вечер прошел необычно, в том числе и для мужчин. Стефано, привыкший к постоянным стычкам с Лилой, вдруг увидел ласковую и нежную жену, охотно подставляющую ему губы для поцелуев, не демонстрируя ни малейшего недовольства, зато Рино, которого Пинучча, в период беременности особенно кокетливая, всегда встречала с нескрываемой радостью, обнаружил, что жена не только не вышла к нему на крыльцо, но и вовсе заперлась у себя в комнате; когда он сам к ней вошел, чтобы наконец ее обнять, то не мог не заметить, что она улыбается ему через силу. Но и это было еще не все. После нескольких бокалов вина мужчины, как водилось, начали делать женам прозрачные намеки; Лила весело расхохоталась, а Пинучча, которой Рино что-то прошептал на ухо, резко отстранилась и на литературном итальянском прошипела: «Прекрати, хам!»

— Что ты сказала? Я хам? — возмутился Рино.

Пинучча сдерживалась пару минут, но вот у нее задрожали губы, она кинулась в свою комнату и закрылась.

— Это все из-за беременности, — сказала Нунция. — Придется тебе немного потерпеть.

Рино доел свой ужин, фыркнул и ушел к жене. Больше он весь вечер не показывался.

Лила и Стефано решили прокатиться на мотороллере, полюбоваться вечерним морем. Они уехали, обмениваясь веселыми шутками и поцелуями. Я убрала со стола, как всегда, препираясь с Нунцией, которая не хотела, чтобы я перетруждалась. Она рассказала мне, как познакомилась с Фернандо и влюбилась в него. Потом она вдруг произнесла фразу, которая надолго осталась у меня в памяти: «Можно всю жизнь любить человека, но так и не узнать, какой он на самом деле». Фернандо вел себя по-разному, бывал то добрым, то несносным, а она то любила его, то ненавидела. «Волноваться не о чем, — заключила она. — Пинучча сейчас не в себе, но это пройдет. Помнишь, какой Лина вернулась из свадебного путешествия? А посмотри на нее теперь! Это и есть жизнь — то драка, то поцелуи».

Я пошла к себе в комнату и села дочитывать Шабо, но мыслями вновь и вновь возвращалась к тому, с каким вниманием Нино слушал рассказ Лилы о Руни. В конце концов у меня напрочь пропало желание разбираться в теории государственности. А и правда, думала я, до чего же трудно понять, кто же такой Нино. Вроде бы он не интересуется литературой, но вот Лила чисто случайно прочитала сборник пьес и отпустила на этот счет пару глупых замечаний, и ему уже не терпится ознакомиться с этими пьесами. Я потянулась к стопке книг, намереваясь достать еще одну художественную, но не нашла ее. Тут я заметила, что одной книжки не хватает. Как же так? Профессор Галиани дала мне шесть книг. Одну взял Нино, еще одну я читала, а на мраморном подоконнике лежало еще три. Где же шестая?

Я обыскала всю комнату, заглянула даже под кровать. Пока я ее искала, вспомнила, что шестая книга была про Хиросиму. Я разозлилась. Видимо, пока я умывалась, Лила пришла и без спросу ее взяла. Но зачем? Неужели после стольких лет, потраченных на пошив обуви, любовь, жениха, колбасные лавки и сделки с братьями Солара, она захотела снова стать той, кем была в начальной школе? Одно подтверждение тому, что это так и есть, у меня уже было: наше пари. Независимо от его исхода оно выдавало ее желание учиться. Но разве она ему последовала? Разве что-нибудь ради этого предприняла? Нет. Неужели недели на пляже, проведенной в разговорах с Нино, оказалось достаточно, чтобы это желание вспыхнуло в ней с новой силой, возможно, подогреваемое еще одним — доказать всему миру, что умнее ее никого нет? Может, она только поэтому так расхваливала учительницу Оливьеро? Неужели она все-таки согласилась с тем, что думать о высоких материях важнее, чем заботиться о приземленных вещах? Я тихонько, на цыпочках, вышла из комнаты, стараясь, чтобы не заскрипела дверь.

В доме было тихо. Нунция уже легла, Стефано и Лила еще не вернулись. Я зашла к ним в комнату — там царил кавардак: стояли раскрытые чемоданы, повсюду валялась одежда и обувь. На стуле лежала книга «Хиросима: день спустя». Она взяла ее без спроса, как будто имела право распоряжаться моими вещами как своими, как будто даже отношением ко мне профессора Галиани я была обязана ей, небрежным жестом позволившей мне присвоить эту привилегию. Я хотела забрать книгу, но мне стало совестно, и я оставила ее лежать на стуле.