Началась судорожная подготовка к свадьбе Пинуччи и Рино. Меня эта суматоха мало интересовала: мне предстояло сдавать экзамены. Кроме того, произошло событие, заставившее меня поволноваться. Профессор Галиани, с полным безразличием относившаяся к нарушению кодекса учительского поведения, пригласила меня — одну меня из всей школы — к себе домой, на детский праздник.

Уже то, что она делилась со мной книгами и газетами, посоветовала сходить на марш за мир и на лекцию о Дарвине, выбивалось из общепринятых правил. Но тут она перешла уже всякие границы — отвела меня в сторонку и сказала: «Приходи с кем хочешь, с приятелем или одна, но обязательно приходи». И это в самом конце учебного года! Как будто она не знала, что мне надо сидеть и заниматься! Как будто не догадывалась, какую бурю чувств вызовут во мне ее слова!

Я сразу согласилась, но вскоре осознала, что мне не хватит смелости принять приглашение. Сама мысль о том, чтобы пойти на вечеринку домой к школьному учителю, не укладывалась у меня в голове. Это представлялось мне чем-то невообразимым, примерно как заявиться в королевский дворец, сделать реверанс королеве и станцевать с принцем. Радостное предвкушение омрачалось страхом, как будто кто-то с силой толкал меня вперед, тянул за руку, принуждая к чему-то, на что я в принципе была не способна и чего при любых других обстоятельствах старалась бы во что бы то ни стало избежать. По всей видимости, профессору Галиани даже не пришло на ум, что мне совершенно нечего надеть. В школе я ходила в бесформенном черном халате. Неужели она думала, что под этим халатом у меня роскошное платье и тонкое белье, какое, наверное, носила она сама? Нет, он прикрывал бедность и мое нищее происхождение. У меня были единственные поношенные туфли и всего одно более или менее приличное платье, в котором я была на свадьбе Лилы. Однако платье было теплое — оно шилось для марта, а сейчас стоял конец мая. Но проблема не сводилась к отсутствию хорошей одежды. Я боялась того, что окажусь одна среди чужих людей; они будут вести свои разговоры, переглядываться и обмениваться непонятными мне шутками. Я подумала было пригласить Альфонсо, с которым всегда поддерживала хорошие отношения, но вовремя спохватилась: ведь мы с ним вместе учимся, а из всего класса профессор Галиани пригласила только меня. Что же делать? Промучившись несколько дней, я решила, что подойду к учительнице и под каким-нибудь предлогом откажусь от приглашения. Потом я подумала, что надо спросить совета у Лилы.

Она, как всегда в последнее время, была в дурном настроении; на скуле желтел синяк. Новость она восприняла скептически.

— Что ты там забыла?

— Она меня пригласила.

— Где она живет?

— На корсо Витторио-Эммануэле.

— А море у нее из дома видно?

— Не знаю.

— А чем ее муж занимается?

— Он врач. Работает в больнице Котуньо.

— А дети? Школьники?

— Не знаю.

— Хочешь, дам тебе платье?

— Ты же знаешь, мне твои платья малы.

— У тебя просто грудь больше.

— У меня все больше, Лила.

— Ну, тогда я не знаю…

— Думаешь, не стоит идти?

— Думаю, не стоит.

— Ну и не пойду.

Мой ответ Лиле явно понравился. Мы попрощались, я вышла из лавки и зашагала по дороге, по обочинам которой тянулись кусты олеандра. И тут она меня окликнула. Я вернулась.

— Я пойду с тобой, — заявила она.

— Куда?

— На вечеринку.

— Стефано тебя не отпустит.

— Это мы еще посмотрим. Ты только скажи, берешь меня или нет.

— Конечно, беру.

Лила так обрадовалась, что я не рискнула ее отговаривать. Однако по пути домой до меня постепенно дошло, что ситуация только усложнилась. Ни одно из препятствий, мешающих мне пойти на вечеринку, не устранилось, а компания Лилы меня смущала — по многим причинам, которые мне не хотелось перечислять, потому что это неизбежно приводило к тому, что я запуталась бы в противоречиях. Я боялась, что Стефано ее не отпустит. Я боялась, что Стефано ее отпустит. Я боялась, что она будет вызывающе одета, как во время визита в бар «Солара». Я боялась, что она в любой одежде будет королевой бала и остальные гости будут отпихивать друг друга локтями ради малой толики ее внимания. Я боялась, что она заговорит на диалекте и ляпнет что-нибудь этакое, после чего всем станет ясно, что у нее за плечами всего лишь начальная школа. Я боялась, что, заговорив, она всех, включая профессора Галиани, поразит своим умом. Я боялась, что учительнице она покажется самоуверенной дурочкой и та скажет мне: «Что это у тебя за подруга, напрасно ты с ней водишься». Я боялась, что учительница поймет, что я — только бледная тень Лилы, потеряет ко мне всякий интерес, захочет еще раз пригласить Лилу и убедит ее возобновить учебу.

Несколько дней я обходила лавку стороной. Я надеялась, что Лила забудет о приглашении и я пойду в гости одна, а потом отговорюсь тем, что она мне не напомнила. Но Лила сама заявилась ко мне, чего не случалось давно. Она убедила Стефано не только забрать нас на машине, но и отвезти к дому профессора Галиани, и хотела уточнить, к которому часу мы приглашены.

— А что ты наденешь? — обеспокоенно спросила я.

— То же, что и ты.

— Я простую блузку и юбку.

— Ну, тогда и я тоже.

— А Стефано точно отвезет нас и потом заберет?

— Точно.

— Как ты его уговорила?

Лила ухмыльнулась и сказала, что научилась вертеть мужем. «Если мне от него что-то надо, — шепнула она так тихо, словно не хотела слышать собственных слов, — достаточно изобразить из себя шлюху».

Именно так она и сказала, притом на диалекте, а потом добавила еще пару грубых и издевательских выражений, из которых я поняла, до чего ей противен муж и какое отвращение она испытывает сама к себе. Мое беспокойство только усилилось. Надо сказать ей, что я никуда не иду, мелькнуло у меня, что я передумала. Разумеется, я знала, что за внешней покладистостью Лилы, согласной с утра до ночи работать в лавке, скрывалась совсем другая Лила, которая была кем угодно, но только не кроткой овечкой, и мне было страшно ввести эту строптивую Лилу в дом профессора Галиани. Что, если ей что-то не понравится и она начнет показывать свой норов? Или брякнет что-нибудь вроде того, что сейчас сказала мне?

— Лила, — осторожно вымолвила я. — Я очень тебя прошу, не говори там таких вещей.

— Каких вещей? — не поняла она.

— Таких, какие только что говорила мне.

Она немного помолчала, а потом спросила:

— Ты что, меня стыдишься?