Все оказалось серьезнее, чем я думала; они не просто встречались. Я решила сразу ехать к Элизе, несмотря на то что мать твердила: «Стой, что ты делаешь? Сестра готовит тебе сюрприз, подожди, поедем попозже все вместе». Но я не послушала. Позвонила ей; она обрадовалась и в то же время немного растерялась. «Жди меня, — сказала я, — я выхожу». Я оставила Пьетро и девочек с родителями и отправилась к ней пешком.

Квартал показался мне еще хуже, чем был: облупленные стены домов, ямы на шоссе, кругом грязь. Из траурных объявлений, развешанных на стенах (я никогда еще не видела, чтобы их было так много), я узнала, что умер старик Уго Солара, дед Марчелло и Микеле. Судя по дате, это была уже не новость — прошло больше двух месяцев. Высокопарные слова, изображения скорбящей Мадонны и само имя умершего выцвели, но сообщения о смерти по-прежнему висели повсюду, как будто другие умершие, из уважения к Солара, решили о своем уходе из этого мира никого не оповещать. Много объявлений висело и на колбасной лавке Стефано. Там было открыто, но вход казался просто дырой в стене: внутри темно, пусто, один Карраччи мелькнул в глубине в белой рубашке и исчез, как привидение.

Я поднялась к железной дороге, прошла мимо того, что когда-то было новой колбасной лавкой. Давно опущенная железная ставня с одной стороны вышла из пазов, вся проржавела и была покрыта неприличными надписями и рисунками. Эта часть района казалась заброшенной, стены домов, которые я помнила белоснежными, посерели, штукатурка кое-где потрескалась, обнажив кирпичи. Я прошла мимо дома, где жила Лила. Когда-то здесь посадили молодые деревца — выжили из них немногие. Стекло входной двери треснуло и было заклеено скотчем. Элиза жила выше, в более фешенебельной и лучше сохранившейся части района. Дорогу мне преградил консьерж — лысый мужик с тонкими усами, — и спросил недовольно, к кому я. Я не знала, что ответить, и буркнула: «К Солара». Мужик тут же просиял и пропустил меня.

Только в лифте мне пришло в голову, что меня как будто отбрасывает назад. То, что в Милане и во Флоренции казалось мне совершенно нормальным — свобода женщины распоряжаться собственным телом и желаниями, сожительство вне брака, — здесь, в квартале, приводило меня в шок: на кону стояло будущее моей сестры, и я никак не могла успокоиться. Элиза живет под одной крышей с таким опасным человеком, как Марчелло Солара, и моя мать довольна? Мать, бесившаяся оттого, что я вышла замуж в муниципалитете и отказалась от религиозных ритуалов, мать, которая считала Лилу шлюхой за то, что та жила с Энцо, звала Аду потаскухой за то, что та стала любовницей Стефано, спокойно приняла то, что ее незамужняя младшая дочь спит с мерзавцем Марчелло Соларой? Об этом я думала, поднимаясь к Элизе, и моя злость казалась мне совершенно оправданной. А вот мысленно — я привыкла все раскладывать по полочкам — я зашла в тупик: я не знала, какие доводы пускать в ход. Те, что использовала бы моя мать несколько лет назад, если бы я сделала такой выбор? Не скачусь ли я тем самым до уровня, с которого даже она сдвинулась? А может, сказать: «Живи с кем хочешь, только не с Марчелло Соларой»? Сказать так? А рискнула бы я приказать какой-нибудь современной девушке в Милане или во Флоренции бросить любимого человека, кем бы он ни был?

Элиза открыла, я обняла ее так сильно, что она засмеялась: «Ай, больно». Я чувствовала, что она волнуется. Она провела меня в гостиную — помпезную, уставленную диванами и креслами в цветочек с золотыми спинками — и принялась безостановочно стрекотать: как хорошо я выгляжу, какие у меня красивые сережки и ожерелье, как элегантно я одета, как она мечтает увидеть Деде и Эльзу. Я охотно рассказывала ей о племянницах, дала примерить сережки и подарила их ей. Она повеселела, заулыбалась и сказала:

— А я боялась, что ты приехала меня ругать, что ты против наших с Марчелло отношений.

Я пристально посмотрела на нее:

— Элиза, так и есть, я против. И я проделала этот путь, чтобы сказать об этом тебе, маме, папе и братьям.

Выражение ее лица изменилось, глаза наполнились слезами.

— А вот теперь ты меня расстроила. Почему ты против?

— Солара — плохие люди.

— Марчелло — нет.

Она принялась рассказывать мне о нем. Сказала, что все началось, когда я ждала Эльзу. Мать уехала мне помогать, а она взвалила на себя всю заботу о семье. Как-то раз она отправилась за покупками в супермаркет Солара. Рино, брат Лилы, сказал, что, если она оставит список того, что нужно, он все принесет ей домой. Тогда же Марчелло помахал ей рукой в знак приветствия, как бы давая понять, что это его распоряжение. С тех пор он стал увиваться за ней, осыпая всевозможными знаками внимания. Элиза твердила себе: «Он для меня стар, да и не нравится мне». Но он занимал все больше места в ее жизни, причем вел себя очень любезно — ни единого лишнего слова, жеста, обычных мерзостей Солара. Марчелло оказался очень порядочным человеком, она чувствовала себя рядом с ним в безопасности, сильной и заметной, будто выросла сразу метров на десять. И это было еще не все. С того момента, как Марчелло обратил на нее внимание, жизнь Элизы изменилась. И в квартале, и за его пределами с ней обращались как с королевой: все старались выразить ей свое почтение. Это было абсолютно новое ощущение, к которому она до сих пор не могла привыкнуть. «То ты была никем, — объясняла она мне, — а тут вдруг тебя все начинают узнавать, даже мыши подвальные. Ты-то привыкла к такому: ты написала книгу, ты знаменитость, а я-то нет, — до сих пор в себя не могу прийти от удивления. Мне вдруг больше не надо было ни о чем волноваться. Обо всем заботился Марчелло, любое мое желание для него было закон. Время шло, и чем дальше, тем больше я в него влюблялась». В общем, в конце концов она сказала ему да. И теперь, если она хоть день не видела его и не слышала, — рыдала ночь напролет.

Элиза была уверена, что ей невероятно повезло, и я не в силах была разрушить это ее счастье. Да и она не давала мне возможности возразить: Марчелло был такой способный, такой ответственный, такой красивый, такой чудесный. Говорила она очень осторожно, стараясь либо отметить, как он не похож на Солара, либо выразить симпатию то к его маме, то к отцу, у которого были проблемы с желудком, из-за чего он больше почти не выходил из дома, то к покойному деду, а то и к Микеле: при личном знакомстве он вел себя совсем не так, как люди о нем говорят, и был очень доброжелательным человеком. «Поэтому, поверь, — заключила она, — мне еще никогда в жизни не было так хорошо, как сейчас. Потому и мама на моей стороне, а она сама знаешь какая, и папа, и Джанни с Пеппе — еще недавно они слонялись целыми днями без дела, а теперь Марчелло нашел им работу и очень хорошо платит».

— Раз все так — женитесь, — сказала я.

— Поженимся. Просто сейчас не время: Марчелло говорит, что сейчас у него много сложных дел, с которыми надо разобраться. К тому же траур по дедушке: бедный, он совсем потерял рассудок, разучился ходить, говорить — Господь забрал его, освободил. Как только все уладится, мы сразу поженимся, не волнуйся. К тому же, прежде чем жениться, неплохо бы проверить, хорошо ли нам вместе, разве нет?

Она говорила не своими словами — словами современной девушки, заученными по газетам. Я представила, что сама сказала бы на эту тему, и поняла, что ее слова мало чем отличаются от моих, разве что не так изящны. Что ей возразить? Я не знала этого ни в начале нашей встречи, ни сейчас. Я могла сказать только: «Нечего тут проверять, Элиза, все и так понятно — Марчелло попользуется тобой, пресытится твоим телом и бросит тебя». Только это прозвучало бы совсем старомодно: даже мать не осмелилась бы ляпнуть такое. Поэтому я сдалась. Я уехала, а Элиза осталась. А что было бы со мной, останься я здесь, какой я сделала бы выбор? Разве, когда я была девчонкой, братья Солара не нравились и мне тоже? К тому же что я получила, уехав? Не научилась даже подбирать разумные слова, которые могли бы убедить сестру не дать себя разрушить. У Элизы было красивое, очень тонкое лицо, безупречная фигура, ласковый голос. Марчелло я помнила хорошо: высокий, красивый, квадратное лицо, здоровый румянец. Мускулистый, способный на долгое и прочное чувство: то, что он был влюблен в Лилу, вовсе не значило, что с тех пор он не мог полюбить другую женщину. Что тут скажешь? В конце разговора она достала шкатулку и стала показывать мне всевозможные украшения, которые дарил ей Марчелло, — на их фоне сережки, которые я ей отдала, выглядели тем, чем, собственно, и были, — безделушкой.

— Будь осторожна, — сказала я, — не теряй себя. Если потребуюсь, звони.

Я собралась вставать, но она остановила меня и улыбнулась:

— Куда ты собралась? Мама что, не сказала тебе? Все придут сюда на ужин. Я столько всего наготовила.

Я не выразила восторга.

— Кто все?

— Все: увидишь, это сюрприз.