Энцо собирался выезжать около шести, но уже в четыре утра я услышала в его комнате движение и встала сварить ему кофе. В молчаливом доме, один на один, мы забросили компьютерную терминологию и итальянский, необходимый, чтобы не упасть в грязь лицом перед Пьетро, и перешли на диалект. Я спросила об их с Лилой отношениях. Он сказал, что все хорошо, вот только она все никак не угомонится. Помогает ему с работой, воюет с матерью, отцом и братом, занимается с Дженнаро, а заодно с детьми Рино и другими мальчишками и девчонками чуть ли не со всего квартала. Лила совершенно не бережет себя, страшно устает, и он боится, как бы она не сломалась — однажды такое уже было. Вскоре я поняла, что сложившийся в моем воображении образ дружной пары, работающей плечом к плечу и получающей хорошие деньги, далек от истины и в реальности все намного сложнее.

— Может, вам изменить образ жизни? — неуверенно произнесла я. — Нельзя, чтобы Лина так надрывалась.

— Я ей это постоянно твержу.

— К тому же они со Стефано давно не живут вместе. Почему бы ей не оформить развод?

— На это ей плевать.

— А Стефано?

— Он и не знает, что теперь можно разводиться.

— А Ада?

— Аде не позавидуешь. Колесо фортуны крутится: вчера ты был наверху, а сегодня оказался внизу. У Карраччи не осталось ни гроша, одни долги перед Солара. Ада и пытается отхватить хоть что-то, пока не поздно.

— А ты? Не хочешь жениться?

Я поняла, что он с радостью женился бы, но Лила против. И не только потому, что ей было лень возиться с разводом («Да какая разница, за кем я замужем, если я живу с тобой и сплю с тобой, разве это не главное?»), от одной мысли о втором замужестве ее смех разбирал: «Нам с тобой? Это нам-то с тобой жениться? Что ты несешь? Нам и так хорошо. А надоедим друг другу — разбежимся, каждый пойдет своей дорогой». В общем, как объяснил Энцо, замужество Лилу совсем не интересовало, у нее и без того было о чем подумать.

— О чем, например?

— Да ладно, не важно.

— Расскажи!

— А сама она ничего тебе не говорила?

— О чем?

— О Микеле Соларе.

В нескольких коротких и сухих фразах он рассказал мне, что все эти годы Микеле постоянно уговаривал Лилу работать на него. Он предлагал ей управлять новым магазином в Вомеро. Предлагал заняться бухгалтерией или налогами. Предлагал место секретаря своего друга — важной шишки в Христианско-демократической партии. Предложил даже платить ей двести тысяч лир в месяц просто за то, что она будет высказывать любые, самые сумасшедшие идеи, все, что придет в голову. Он переехал в Позиллипо, но продолжал контролировать всю торговлю в квартале и то и дело бывал у матери с отцом. Лила постоянно натыкалась на него — на улице, на рынке, в магазинах. Он обязательно заговаривал с ней, был очень дружелюбен, шутил с Дженнаро, делал ему небольшие подарки. Потом становился серьезен, делал очередное предложение о работе, на отказы реагировал спокойно, а на прощанье своим обычным насмешливым тоном сообщал: «Но я не сдаюсь, готов ждать тебя хоть вечность: только позови, тут же прибегу». Так продолжалось до тех пор, пока Микеле не узнал, что Лила работает в IBM. Это ему не понравилось, он поднял свои связи, добиваясь, чтобы Энцо уволили, а вместе с ним и Лилу. Ничего не вышло: IBM нуждалась в специалистах, а таких, как Энцо с Лилой, было мало. Обстановка изменилась. Вскоре Энцо прямо у входа в подъезд подстерегли фашисты Джино: он чудом унес ноги, успел прошмыгнуть в подъезд и захлопнуть за собой дверь. Вскоре кое-что случилось и с Дженнаро. Мать Лилы пошла, как обычно, забирать его из школы. Все его одноклассники вышли, а мальчика не было. Учительница утверждала, что он буквально минуту назад был здесь, то же говорили его друзья: «Да, только что здесь стоял, а потом куда-то пропал». Нунция страшно перепугалась, вызвала Лилу с работы, та помчалась искать сына. Она нашла Дженнаро в сквере. Мальчик смирно сидел на скамейке — школьная форма, портфель — все на месте. На вопросы, где он был и что делал, не отвечал и только посмеивался, глядя пустыми глазами. Она хотела сразу пойти к Микеле и убить его и за попытку избить Энцо, и за похищение сына, но Энцо ее остановил. Фашисты нападали на всех, кто придерживался левых взглядов: нельзя было сказать наверняка, что именно Микеле увел ребенка. Что до Дженнаро, то он утверждал, что сам убежал из школы, просто так, из баловства. Как только Лила успокоилась, Энцо сам отправился поговорить с Микеле. Встретились они в баре Солара. Пока Энцо говорил, Микеле и бровью не повел, а потом сказал: «Что за чушь ты несешь, Энцо. Я обожаю Дженнаро: кто его пальцем тронет — тот труп. Но среди всей ерунды, что ты мне тут нагородил, одна здравая мысль все же есть: Лина действительно умница. Жалко ее: разбазаривает свои мозги на всякие глупости. Сколько лет я ей предлагаю со мной работать… А если тебя что-то не устраивает, кого это на хрен волнует? Хотя ты, конечно, не прав: если ты и правда любишь ее, должен следить, чтобы такие способности не пропадали зря. Да ты садись, садись, выпей кофе, съешь что-нибудь. Расскажи-ка мне, что делают эти ваши компьютеры». Этим дело не ограничилось. Два или три раза они как бы случайно встречались на улице, и Микеле снова выспрашивал его про «Систему-3». А как-то раз, посмеиваясь, поделился с Энцо, что спрашивал у знакомых в IBM, кто лучше работает, он или Лила, и ему сказали, что Энцо, конечно, голова, но специалиста лучше Лилы нет. Вскоре после этого он остановил Лилу на улице и сделал ей новое предложение: он собирался арендовать «Систему-3» для ведения всех своих коммерческих дел и предлагал ей возглавить отдел за четыреста тысяч в месяц.

— Даже этого она тебе не рассказывала? — с осторожностью спросил Энцо.

— Нет.

— Видимо, не хочет тебя беспокоить, все-таки у тебя своя жизнь. Но ты же понимаешь, что для нее это качественный скачок, а для нас вместе — большая удача. Ведь мы бы вдвоем тогда получали семьсот пятьдесят в месяц. Уму непостижимо!

— И что Лина?

— Должна дать ответ в сентябре.

— И что она решила?

— Не знаю. Разве заранее угадаешь, что у нее в голове?

— Нет. А сам ты что думаешь? Как ей лучше поступить?

— Я думаю то же, что она.

— Даже если не согласен с ней?

— Да.

Я проводила его до машины. Когда мы спускались по лестнице, я подумала, что, наверное, следует рассказать ему о том, чего он, разумеется, не знает: что Микеле любит Лилу, потому и плетет вокруг нее свою паутину, что любовь эта опасная, что она не имеет ничего общего с физическим желанием, тем более с преданностью. Я чуть не сказала ему об этом. Он мне нравился, и я не хотела, чтобы он оставался в плену заблуждений, наивно полагая, что Микеле, этот воротила подпольного бизнеса, ходит за ним только потому, что хочет купить ум его подруги. Он уже садился за руль, когда я спросила:

— А вдруг Микеле задумал ее у тебя увести?

— Тогда я его убью, — невозмутимо ответил Энцо. — Только он ничего такого не хочет. Любовница у него уже есть, это все знают.

— Это кто же?

— Мариза. Она опять от него беременна.

Мне показалось, что я ослышалась:

— Мариза Сарраторе?

— Да, Мариза, жена Альфонсо.

Я вспомнила разговор с Альфонсо. Он ведь пытался поделиться со мной своими бедами, но меня так поразили его откровения, что их содержательная сторона прошла мимо моего внимания. Я так и не поняла, почему ему было так плохо, а может, и сейчас понимала не до конца — чтобы в этом разобраться, надо было увидеться с ним снова. Но слова Энцо больно задели меня.

— А как же Альфонсо? — спросила я.

— Ему все равно. Говорят, он гей.

— Кто говорит?

— Все.

— Все — понятие растяжимое, Энцо. А что еще говорят эти все?

Он посмотрел на меня и заговорщически улыбнулся:

— Да мало ли что. В квартале только и делают, что болтают разное.

— Например?

— Вспомнили тут старую историю: утверждают, будто дона Акилле убила мать Солара.

Он уехал. Я надеялась, что вместе с ним исчезнет и все, о чем он мне рассказал. Не тут-то было. Мне было страшно, и в то же время меня трясло от злости. Чтобы освободиться от этих мыслей, я бросилась звонить Лиле. «Почему ты ничего не рассказывала мне о предложениях Микеле, особенно о последнем? Зачем выдала секрет Альфонсо? Зачем пустила в народ слух о мамаше Солара — мы же с тобой придумали эту версию в шутку? Зачем ты отправила ко мне Дженнаро? Боишься за него? Скажи мне правду, я имею право знать, что творится у тебя в голове!» В общем, я сорвалась, но, обрушивая на нее град вопросов, в глубине души надеялась, что на этом мы не остановимся, что сейчас сбудется мое давнее желание обсудить, пусть по телефону, наши отношения, прояснить их и понять наконец друг друга. Я нарочно провоцировала ее, чтобы вырвать из нее ответ на другие вопросы, которые касались лично меня. Но Лила окатила меня волной холодного раздражения — видно, я застала ее не в самом лучшем настроении. Она сказала, что я уехала много лет назад и что в моей нынешней жизни Солара, Стефано, Мариза и Альфонсо не значат ровным счетом ничего. «Езжай ты себе на море, отдыхай спокойно, пиши. Ты умная, мы все тут для тебя — неотесанная провинция, вот и не лезь в наши дела. И прошу, последи, чтобы Дженнаро как следует прогрелся на солнце, не то вырастет рахитиком, как его отец».

Ее насмешливый, едва ли не пренебрежительный тон перечеркнул все мои страхи, вызванные рассказом Энцо, и лишил меня последней надежды приобщить ее к книгам, которые я читала, идеям, которыми прониклась благодаря Мариарозе и флорентийским женским собраниям, и вопросам, которые я себе задавала. Я не сомневалась, что она, стоило ее просветить, нашла бы на них наилучшие ответы. «Ну и ладно, — подумала я, — у меня свои дела, у тебя — свои: раз тебе так больше нравится, не взрослей, продолжай играть во дворе в свои глупые игры, забудь, что тебе скоро тридцать, а с меня хватит, я еду на море». Так я и сделала.