Все, пора было прощаться. От Галиани я вышла разочарованная, так и не набравшись смелости сказать ей, что напрасно она так себя со мной ведет. Она ни слова не сказала о моей книге, хотя читала ее, во всяком случае, пролистала. Она не попросила подписать книгу, а ведь я принесла ее специально! Больше того, перед самым уходом я, поддавшись слабости и желанию расстаться с ней в самых теплых чувствах, сама предложила оставить на книге дарственную надпись, но она ничего не ответила, только улыбнулась и продолжила говорить с Лилой. О моих статьях она тоже ни словом не обмолвилась, если не считать критики в отношении «Униты». Разыскав у себя на столе заметки Лилы, она вообще полностью переключила свое внимание на нее, как будто меня вообще не было в комнате — мое мнение ее не интересовало. Мне хотелось крикнуть ей: «Да, Лила очень умная, я всегда знала это, всегда любила ее за это, всегда пыталась за ней угнаться, и я не отрицаю ее влияния. Но я и сама не дура, я работала над собой, не жалея сил, и добилась успеха, меня высоко ценят, и я не кичливая пустышка, как твоя дочка!» Но ничего такого я не сказала и молча слушала, как они обсуждают завод, проблемы труда и требования рабочих. Провожая нас, уже на лестничной площадке, синьора Галиани коротко попрощалась со мной, а Лилу обняла и, вдруг перейдя на ты, сказала ей: «Не пропадай!» Я чувствовала себя униженной. Паскуале с Надей так и не вернулись, не дав мне шанса ответить им, и злость продолжала кипеть во мне, не находя выхода: что плохого я сделала, когда захотела помочь подруге? Я многим рисковала, за что же они со мной так? И вообще, кто дал им право меня судить? Мы с Лилой остались вдвоем, спустились по лестнице в холл, вышли на улицу и по тротуару направились в сторону корсо Витторио-Эммануэле. Меня так и тянуло наорать на нее. «Ты что, правда думаешь, что я тебя стыжусь? Что на тебя нашло? Почему ты встала на сторону этой парочки? Я из кожи вон лезла, чтобы быть с тобой рядом, чтобы тебе помочь, так-то ты мне за это платишь? Видно, у тебя и правда с головой не в порядке». Но не успела я и рта раскрыть (впрочем, что бы это изменило?), как она взяла меня под руку и принялась защищать, ругая синьору Галиани.

Она не дала мне вставить ни словечка, хотя я готова была осыпать ее упреками за то, что она поддержала Паскуале и Надю и, не подумав, брякнула, что я не желаю видеть ее на своей свадьбе. Передо мной была другая Лила — Лила, которая не знала ответов на мои вопросы, а потому с нее и спрашивать было бесполезно. Всю дорогу, пока мы шли до метро по пьяцца Амадео, она болтала без умолку. «Что эта старуха себе позволяет! С какой стати она на тебя взъелась? Понятно, завидует, что ты пишешь романы и статьи, да еще замуж выходишь за прекрасного человека, а ее Надя, которую они все учили да учили и надеялись, что она станет лучше всех и мать будет ей гордиться, ничегошеньки не добилась, а теперь вон вообще, обжимается с простым работягой, как будто так и надо, — шлюха, как есть шлюха! А ты зря расстраиваешься, плюнь на нее! И нечего было книгу ей совать, тем более — предлагать автограф. Таких посылать надо куда подальше! Твоя беда в том, что ты слишком добрая и ведешься на их болтовню. Они ведь как считают? Раз они такие ученые, значит, только у них мозги работают! Но они ошибаются. Так что не бери в голову. Скоро у тебя свадьба, путешествие… Ты и так слишком много времени на меня потратила, а тебе надо писать следующий роман. Я уверена, что он будет еще лучше первого. Я же люблю тебя и хочу, чтоб все у тебя было хорошо».

Я слушала ее, но на душе было мрачно. Выходит дело, она никогда не угомонится. Каждый раз повторялось одно и то же: стоило нам хоть немного сблизиться, как у нее что-то переклинивало в голове, и наши отношения летели в тартарары. Я не понимала, зачем она мне все это говорит: то ли просит прощения, то ли прикидывается, не желая быть со мной откровенной, то ли вообще готовится навсегда со мной распрощаться. Ясно было одно: она лживое и неблагодарное существо, а я, несмотря на все свои достижения, все равно смотрю на нее снизу вверх. Я испугалась, что никогда не избавлюсь от этой зависимости, и мысль об этом причинила мне муку. Я поймала себя на том, что мечтаю, чтобы кардиолог ошибся, а прав оказался Армандо: пусть бы она и правда заболела и умерла.

С того дня мы не виделись много лет, только иногда созванивались. Мы стали друг для друга голосами в телефонной трубке. Но желание, чтобы она умерла, затаилось где-то в углу моего сознания. Я гнала его прочь, а оно не уходило.