Дальше события понеслись бурным потоком, и у меня складывалось впечатление, что им управляю я. Пьетро тоже включился в кампанию по спасению Лилы. Знакомый эллинист оказался жутким говоруном, но, несомненно, полезным человеком: он знал в Болонье одного специалиста по компьютерам — которыми и сам бредил, мечтая с их помощью совершить революцию в филологии, — и тот дал ему контакты коллеги, живущего в Неаполе, по его заверениям, настоящего эксперта. Я записала имя, фамилию, адрес и телефон этого синьора, горячо поблагодарила Пьетро, добродушно пошутила по поводу его предприимчивости и даже послала ему по телефону поцелуй.

И сразу же побежала к Лиле. Она надрывно кашляла, лицо осунулось и побледнело, в глазах появился лихорадочный блеск. Но я принесла ей отличные новости и не скрывала своей радости. Я растормошила ее, обняла и, крепко сжимая ее руки в своих, рассказала о телефонном разговоре с Бруно, прочитала вслух статью и по пунктам отчиталась о работе, проделанной Пьетро, моей будущей свекровью и золовкой. Она слушала меня, но как будто издалека, из другого мира: по-моему, она и половины из того, что я говорила, не поняла. Кроме того, ее постоянно теребил Дженнаро, требуя поиграть с ним; она подчинялась, но как-то машинально. И все-таки я была очень довольна. Когда-то Лила жестом волшебницы выдвигала кассовый ящик колбасной лавки, чтобы купить мне все, в чем я нуждалась, главным образом книги. Теперь настала моя очередь: я тоже открывала свои «ящики», надеясь поделиться с ней новым для меня чувством безопасности.

— Значит, так, — подытожила я. — Завтра утром идешь к кардиологу.

Ее реакция меня удивила.

— Наде это не понравится, — с глухим смешком сказала она. — Да и ее брату тоже.

— Что именно ей не понравится? — не поняла я.

— Да так, ничего.

— Лила, послушай, ну при чем тут Надя? Забудь ты о Наде! По-моему, она слишком много на себя берет. Да и Армандо не лучше — я всегда подозревала, что он верхогляд.

С какой стати я накинулась на детей профессора Галиани? В конце концов, я их почти не знала и не мне было их судить. На миг мне почудилось, что Лила смотрит на меня как на чужую, словно я какой-то призрак, явившийся, чтобы воспользоваться ее слабостью. На самом деле я вовсе не намеревалась поносить Надю и Армандо; мне просто хотелось объяснить Лиле, что ситуация изменилась и что по сравнению с влиятельностью семейства Айрота Галиани не представляли собой ничего особенного, не говоря уже о Бруно Соккаво или этом бандите Микеле. Тебе не о чем волноваться, внушала я ей, просто делай, что я говорю. Я еще продолжала ее увещевать, когда вдруг поймала себя на том, что незаметно впадаю в самовосхваление. Я умолкла, погладила ее по щеке и спустя минуту добавила, что политическая активность детей Галиани заслуживает всяческого восхищения.

— Но в данном случае, — улыбнулась я, — доверься лучше мне.

— Ладно, пойдем к твоему кардиологу, — буркнула она.

— А что насчет Энцо? — гнула я свое. — На какой день мне договариваться о встрече?

— В любой. Только после пяти вечера.

Вернувшись домой, я снова повисла на телефоне. Позвонила адвокату и подробно описала ему положение Лилы. Позвонила кардиологу, подтвердила, что мы придем. Позвонила специалисту по компьютерам — он работал в Институте экономического развития — и услышала от него, что заочные курсы в Цюрихе — полная ерунда, но пусть Энцо все-таки к нему зайдет; он назначил день и час и продиктовал адрес. Позвонила в «Униту». «Не больно-то вы торопитесь! — сердито сказал редактор. — Дождемся мы вашей статьи или до Рождества нечего и надеяться?» Позвонила секретарше Соккаво и попросила передать хозяину, что, раз новостей от него нет, я передаю статью о его заводе в «Униту».

Реакция на последний звонок последовала незамедлительно. Через две минуты Соккаво перезвонил мне сам: на сей раз он даже не пытался изображать дружелюбие и сразу перешел к угрозам. В ответ я сказала, что к нему вот-вот нагрянет трудовая инспекция, а вопрос о выплате компенсации Лиле он отныне будет обсуждать с ее адвокатом. Я страшно гордилась собой: Паскуале и Франко вбили себе в голову, что могут меня поучать, а я взяла и дала бой несправедливости, руководствуясь собственными чувствами и убеждениями. Все еще пребывая в радостном возбуждении, я помчалась в «Униту».

Редактор, с которым мы разговаривали по телефону, оказался пожилым мужчиной невысокого роста, с маленькими, очень живыми глазами, в которых ни на миг не гасла доброжелательная ирония. Он встретил меня и предложил присесть. Я расположилась на расшатанном стуле, а он погрузился в чтение моей статьи. Через некоторое время он положил мои листки на стол и сказал:

— По-вашему, это шестьдесят строк? Скорее сто пятьдесят.

— Ровно шестьдесят, — покраснев, пробормотала я. — Я специально считала.

— Ну разумеется, душа моя, только написано от руки, да еще таким почерком, что только с лупой разбирать. Зато материал что надо. Ну вот что, товарищ. Поищи-ка где-нибудь здесь свободную пишущую машинку, перепечатай и сократи до нужного объема.

— Прямо сейчас?

— А когда ж еще? В кои-то веки мне попала в руки стоящая статья, а я, по-твоему, буду тянуть с публикацией до второго пришествия?