Незадолго до возвращения Нино в Неаполь произошло два особенно неприятных эпизода. Однажды днем мне позвонила Аделе: ей тоже понравилась моя работа. Она сказала, чтобы я немедленно отправила текст в издательство — там хотели издать его одновременно с французским переводом, в крайнем случае сразу после. За ужином я между прочим упомянула об этом. Нино осыпал меня комплиментами и сказал девочкам:

— У вас необыкновенная мама! — Затем он повернулся к Пьетро: — А ты прочитал?

— Не успел.

— Ну, лучше и не читай.

— Почему?

— Это не для тебя.

— То есть?

— Слишком умно.

— Что ты имеешь в виду?

— Что Элена умнее тебя.

Пьетро промолчал, и тогда Нино засмеялся:

— Ты что, обиделся?

Он ждал ответа, чтобы унизить его еще сильнее, но Пьетро встал из-за стола.

— Извините, мне надо работать.

— Хоть бы доел, — проворчала я.

Он не ответил. Ужинали мы в гостиной: это была просторная комната, и поначалу мне показалось, что он и правда собирается к себе в кабинет. Но он повернул с полпути, сел на диван, включил телевизор и увеличил громкость. Атмосфера сделалась невыносимой. Прошло всего несколько дней, а как все осложнилось. Я чувствовала себя несчастной.

— Убавь звук немного, — попросила я.

В ответ он просто сказал: «Нет».

Нино ухмыльнулся, доел и помог мне убрать со стола.

— Прости его: он много работает и мало спит, — сказала я Нино на кухне.

— Как ты его терпишь? — не выдержал он в ответ.

Я с тревогой покосилась на дверь: к счастью, телевизор все еще работал на полную громкость.

— Я люблю его, — ответила я и, поскольку он настаивал, что будет мыть посуду, добавила: — Уйди, пожалуйста, ты мне мешаешь.

Второй эпизод был еще хуже: он-то все и решил. Я уже не понимала, чего хочу на самом деле. Скорее бы все это кончилось, думала я; скорее бы вернуться к привычным семейным заботам и своей книге. Но в то же время мне нравилось входить по утрам в комнату Нино, наводить там порядок, заправлять его постель, готовить еду, зная, что ужинать мы будем вместе. Мне была непереносима мысль, что скоро он уедет. После обеда я начинала сходить с ума; дом, несмотря на присутствие дочерей, казался мне пустым, и сама я чувствовала опустошенность; меня совершенно не интересовало, что я пишу, собственный текст представлялся поверхностным, и вопреки воодушевлению Мариарозы, Аделе, французского и итальянского издательств я теряла веру в себя. Он уедет, и мое существование окончательно утратит смысл.

Именно в этом состоянии духа — жизнь ускользала от меня, оставляя ощущение невосполнимой потери, — и застал меня Пьетро, который вернулся из университета в особенно мрачном настроении. Мы ждали его к ужину. Нино пришел на полчаса раньше, но его сразу облепили девочки.

— Что-то случилось? — вежливо поинтересовалась я.

— Больше никогда не приводи к нам в дом своих земляков! — гаркнул он.

Я похолодела, решив, что он имеет в виду Нино. Тот как раз вошел в комнату — по пятам за ним следовали Деде и Эльза — и, наверное, тоже так подумал. У него на лице появилась вызывающая улыбочка — он явно готовился к очередному скандалу. Но Пьетро имел в виду не его. Презрительно, как всегда, когда дело шло о попрании основополагающих для него принципов, он сказал:

— Сегодня ко мне опять приходили из полиции. Они называли имена и показывали снимки.

Я вздохнула с облегчением. С тех пор как он отказался забирать свою жалобу на студента, угрожавшего ему оружием, его допекали не столько молодые политические активисты, включая некоторых преподавателей, сколько визиты полицейских, принимавших его за своего осведомителя.

— Сам виноват, — довольно враждебно сказала я ему. — Не надо было так себя вести, я тебя предупреждала. Теперь они от тебя не отстанут.

Тут вмешался Нино.

— И кого же ты сдал? — спросил он с издевкой.

Пьетро даже не посмотрел в его сторону. Он был зол на меня и ссориться собирался со мной.

— Тогда я сделал то, что должен был сделать. И сегодня мне следовало сделать то же самое. Но я смолчал, потому что в этом замешана ты.

Тут я поняла, что дело не в полицейских, а в том, что он от них узнал.

— При чем тут я?

— А разве Паскуале с Надей не твои друзья? — закричал он.

— Паскуале с Надей? — повторила я, ничего не понимая.

— Полицейские показывали мне фотографии террористов: я их узнал.

Я онемела. Все, что я воображала, оказалось правдой, и Пьетро только что это подтвердил. Я снова как наяву увидела: вот Паскуале разряжает пистолет в Джино и стреляет по ногам Филиппо, вот Надя — Надя, а не Лила — поднимается по лестнице, стучит в дверь Бруно, заходит в кабинет и стреляет ему в лицо. Какой ужас! И все же тон Пьетро не соответствовал ситуации: он как будто нарочно использовал эту новость, чтобы на глазах у Нино поставить меня в затруднительное положение, разжечь скандал, которого я так не хотела. Но тут Нино снова подал голос:

— Так значит, ты заделался полицейским осведомителем? Так вот чем ты теперь занимаешься… Стучишь на товарищей? А твой отец об этом знает? А мать? А сестра?

— Пойдемте ужинать, — устало проворчала я. И, обращаясь к Нино, добавила: — Какой еще осведомитель, не пори чепухи.

Мне хотелось разрядить обстановку и совсем не хотелось, чтобы он продолжал злить Пьетро упоминаниями о его родне. Потом я, не вдаваясь в подробности, объяснила, что не так давно к нам заезжал Паскуале Пелузо («Не знаю, помнишь ты его или нет»), хороший парень из квартала; они теперь — так уж сложилось — вместе с Надей (уж ее-то он точно помнил), да-да, дочерью профессора Галиани, той самой. Тут мне пришлось прерваться, потому что Нино расхохотался: «Надя?! О господи! Надя!» — Он повернулся к Пьетро и с еще большей издевкой проговорил: «Только ты и парочка тупых полицейских могли подумать, что Надя Галиани возьмется за оружие. Что за бред?! Да Надя Галиани самый добрый и мягкий человек из всех, кого мне доводилось встречать! До чего ж мы тут, в Италии, дожили… Ладно, пошли есть. Органы правопорядка уж как-нибудь обойдутся без тебя». С этими словами он направился в гостиную, окликнув Деде и Эльзу. Я начала накрывать на стол, уверенная, что Пьетро вот-вот к нам присоединится.

Но он так и не появился. Сначала я подумала, что он пошел мыть руки, потом — что специально задерживается, чтобы успокоиться. Я села на свое место. Настроение было хуже некуда: я так хотела провести этот вечер спокойно, отметить окончание нашего с Нино житья под одной крышей. Но Пьетро все не приходил. Девочки начали есть. Даже Нино, кажется, растерялся.

— Приступай, — сказала я ему, — а то остынет.

— Только вместе с тобой.

Я колебалась. Наверное, надо было пойти к мужу, посмотреть, что он делает, успокоить его. Но мне не хотелось: слишком уж он меня разозлил. Неужели нельзя было умолчать про эту историю с полицией — он же никогда ничего мне не рассказывал! И по какому праву он так разговаривал со мной при Нино? «Больше никогда не приводи к нам в дом своих земляков». Зачем обсуждать это при посторонних? Почему не подождать и не высказать мне все это позднее, в спальне, наедине? Он злился на меня, вот в чем дело, и хотел испортить мне вечер. Ему было плевать на все, что я делаю и чего хочу.

Я взяла вилку и нож. Мы вчетвером съели закуску, основное блюдо, домашний десерт. Пьетро так и не появился. Я разозлилась. Не хочет есть? Ну и пожалуйста, значит, не голоден. Предпочитает заниматься своими делами? Ну и отлично, дом большой, без него даже лучше — никто не действует на нервы. В любом случае мне стало ясно: проблема не в том, что к нам однажды ненадолго заехали два человека, которых подозревают в принадлежности к террористической группировке. Проблема в том, что Пьетро не хватает живости ума, чтобы на равных участвовать в словесной дуэли с другими самцами; из-за этого он мучился и кидался на меня. Но мне-то что за дело до тебя и до твоих жалких комплексов? «Со стола уберу потом», — сказала я вслух, будто сама себе отдавала приказ отбросить ненужные переживания. Я включила телевизор и вместе с Нино и девочками села на диван.

Время тянулось изнурительно медленно. Я чувствовала, что Нино тоже немного не по себе, хотя его происходящее скорее забавляло. «Я пойду позову папу», — сказала Деде; теперь, когда она наелась, вспомнила о Пьетро и забеспокоилась. «Иди», — кивнула я. Вернулась она на цыпочках и прошептала мне на ухо: «Он спит». Нино услышал ее шепот и объявил мне:

— Завтра я уезжаю.

— Закончил работу?

— Нет.

— Так оставайся еще.

— Не могу.

— Пьетро хороший человек.

— Ты его защищаешь?

Защищаю? От кого? От чего? Я ничего не поняла, и во мне поднялось глухое раздражение, направленное и на Нино тоже.