Ну и ну: сестра моего мужа считала наш брак ошибкой и открыто говорила об этом. Я не знала, плакать мне или смеяться: для меня это было последним и самым убедительным доказательством того, что я не ошибалась, чувствуя себя несчастной в браке. Впрочем, что с того? Я убеждала себя, что зрелость в том и состоит, чтобы спокойно принимать все жизненные перипетии, уметь увязывать теории с практическими делами и прислушиваться к себе в ожидании больших перемен. Постепенно я успокоилась. Деде умела читать и писать и пошла в школу чуть раньше положенного. Эльза радовалась, что мы с ней по полдня проводим одни в тишине. Муж — скромный преподаватель университета — вроде бы заканчивал вторую книгу, которая обещала прозвучать еще громче первой, а я была синьорой Айротой. Эленой Айротой, женщиной, измученной собственным смирением, но — не без влияния золовки — нацелившейся покончить с собственной униженностью. Ради этого я почти тайно погрузилась в исследование темы женского образа, создаваемого мужчинами с Античности до наших дней. Я не ставила перед собой никаких задач, просто хотела иметь возможность на вопрос «Чем занимаешься?» отвечать Мариарозе и некоторым другим своим знакомым: «Работаю».

Оттолкнувшись от первых двух глав Библии, я приступила к анализу следующих пар: Дефо-Флендерс, Флобер-Бовари, Толстой-Каренина; затем обратилась к материалам «Ла дерньер мод», Роуз Селяви и, одержимая жаждой разоблачений, двигалась все дальше. Вскоре я начала получать удовольствие от этой работы. Я всюду находила схематичные образы женщин, созданные мужчинами. От нас в них не было ничего, а если что-то и просачивалось, то немедленно захватывалось мужчинами в качестве материала для своих экспериментов. Когда Пьетро уходил на работу, Деде — в школу, а Эльза играла возле моего письменного стола, ко мне наконец возвращалось чувство, что я все-таки жива. Я копалась в словах — и между слов — и иногда задумывалась: как сложились бы моя жизнь и жизнь Лилы, если бы мы вместе поступили в среднюю школу, потом в лицей и в университет, и вместе получили бы диплом; если бы мы проделали весь этот путь плечом к плечу, сплоченная пара, объединившая умственную энергию, радость познания и силу воображения. Мы бы сочиняли вместе, подписывая свои тексты двумя именами, подпитывали бы друг друга и не давали бы друг другу усомниться: то, что принадлежит нам, — это наше и больше ничье. Одинокий женский ум обречен на несчастье, размышляла я. Как много мы потеряли, отделившись друг от друга! Мне казалось, что мои мысли — это какие-то обрубки; любопытные, неполноценные; мне хотелось проверить их и развить, но себе я не доверяла. Меня охватывало желание позвонить Лиле и сказать: «Послушай, вот что я думаю, давай это обсудим, мне важно услышать твое мнение. Помнишь, что ты говорила мне про Альфонсо?..» Но я упустила эту возможность, и не сейчас, а десятилетия назад. Придется учиться довольствоваться собой.

Однажды, когда я сидела и размышляла над необходимостью этого, в замочной скважине повернулся ключ. Пьетро пришел на обед, по пути забрав из школы Деде. Я закрыла свои книги и тетради. Дочка вбежала в комнату, Эльза очень ей обрадовалась. Деде проголодалась, и я ждала, что сейчас она спросит, как обычно: «Мам, что у нас на обед?» Но она, даже не успев положить портфель, воскликнула: «С нами будет обедать папин друг». Я точно запомнила дату, это было 9 марта 1970 года. Я недовольно поднялась. Деде схватила меня за руку и потащила в коридор. Эльза, поняв, что пришел кто-то чужой, держалась за мою юбку. «Смотри, кого я тебе привел!» — радостно сказал Пьетро.