Ночь прошла спокойно. От острова не отошла ни одна лодка, на берегу не было заметно туземцев. Из этого следовал единственный вывод: туземцы прячутся в глубине острова. Как нам было известно по рассказу Артура Пима, главная деревня острова Тсалал располагалась в трех-четырех часах хода от берега. Можно было надеяться, что прибытие «Халбрейн» осталось незамеченным, и порадоваться этому обстоятельству. Мы стояли на якоре в трех милях от берега, на глубине десяти саженей.

В шесть часов утра шхуна подняла якорь и, пользуясь утренним ветерком, подошла к коралловому поясу, напоминавшему коралловые кольца, окружающие тихоокеанские острова, и бросило якорь там, уже в полумиле от острова. С этой стоянки уже можно было разглядеть остров как полагается.

Он имел 9–10 миль в окружности (Артур Пим не позаботился об этом упомянуть), отличался крутыми береговыми склонами, к которым было бы затруднительно пристать; внутри острова простирались засушливые плато черноватой окраски, окруженные грядами холмов средней высоты. Берега, повторяю, оставались безлюдными. Ни в открытом море, ни в многочисленных бухточках не было заметно ни одного челна. Из-за скал не поднималось дымов, так что можно было поверить, что по эту сторону острова его не населяет ни одна живая душа.

Что же тут стряслось за прошедшие одиннадцать лет? Возможно, и вождя туземцев по имени Ту-Уит больше нет на свете? Пусть так, но как же его многочисленные подданные? А капитан Уилльям Гай и оставшиеся в живых моряки с английской шхуны?..

«Джейн» была первым кораблем, который довелось узреть жителям острова Тсалал. Поэтому, впервые поднявшись на борт шхуны, они приняли ее за огромное животное, мачты – за конечности, паруса – за одежды. Однако теперь-то они знали, что к чему. А раз они не торопятся нанести нам визит, то чем объяснить столь неожиданную сдержанность?

– Большую шлюпку – на воду! – нетерпеливо скомандовал капитан Лен Гай.

Дождавшись исполнения приказа, он сказал старшему помощнику:

– Джэм, посади в шлюпку восемь матросов под командой Мартина Холта. Ханта – к рулю. Ты останешься на борту и будешь наблюдать и за берегом, и за морем.

– Не беспокойтесь, капитан.

– Мы тем временем высадимся на берег и попытаемся добраться до деревни Клок-Клок. Если здесь что-нибудь случится, оповести нас об этом тремя пушечными выстрелами.

– Будет исполнено: три выстрела, по одному в минуту, – отвечал лейтенант.

– Если мы не возвратимся к вечеру, посылай вторую шлюпку с десятью хорошо вооруженными людьми под командой боцмана. Пусть они становятся в одном кабельтове от берега, готовые принять нас на борт.

– Будет исполнено.

– Ты сам ни в коем случае не покидай шхуны, Джэм.

– Ни за что на свете!

– Если нас так и не удастся найти, то, сделав все, что будет в твоих силах, бери шхуну под свою команду и веди ее к Фолклендам.

– Хорошо.

Большая шлюпка была спущена в считаные минуты. В нее уселось восемь человек, считая Мартина Холта и Ханта, до зубов вооруженных ружьями и пистолетами, с полными пороховницами и с кинжалами у пояса.

Я приблизился к капитану и попросил:

– Не позволите ли мне сопровождать вас, капитан?

– Если вам угодно, мистер Джорлинг.

Я быстро сбегал к себе в каюту, захватил там свою охотничью двухстволку, пороховницу и мешочек с пулями и присоединился к капитану Лену Гаю, предложившему мне местечко на корме.

Шлюпка отчалила от шхуны и бойко полетела к скалам, где нам предстояло отыскать проход, которым воспользовались 19 января 1828 года Артур Пим и Дирк Петерс, подплывшие к острову на шлюпке с «Джейн».

Именно в тот момент их взгляду предстали дикари, набившиеся в свои длинные пироги. Капитан Уилльям Гай помахал им белым платком, желая продемонстрировать дружелюбие, на что дикари ответили криками «Анаму-му!» и «Лама-лама!» Прошло несколько минут – и туземцы во главе с Ту-Уитом ступили с разрешения капитана на борт корабля.

Судя по рассказу Артура Пима, между дикарями и людьми с «Джейн» быстро установились отношения приятельства. Тогда же было решено, что ко времени окончательного отплытия на шхуну будет поднят груз трепангов, пока же «Джейн» по настоянию Артура Пима должна была продолжить плавание в южном направлении. Всего через несколько дней, а именно 1 февраля, капитан Уилльям Гай и тридцать человек из его команды стали жертвами засады в овраге вблизи Клок-Клок, а из шести человек, стороживших «Джейн», ни один не остался в живых после страшного взрыва.

В течение двадцати минут наша шлюпка плыла вдоль рифа. Затем Хант обнаружил проход, и шлюпка устремилась в него, лавируя между скалами.

Двое матросов остались сторожить шлюпку, которая вернулась к началу пролива шириною в две сотни саженей, которым мы только что прошли. Тем временем наш маленький отряд, ведомый Хантом, поднялся по извилистой расселине и устремился в глубь острова.

Мы с капитаном Леном Гаем, стараясь не сбиться с шага, обменивались мнениями об окружавшей нас местности, которая, говоря словами Артура Пима, «совершенно отличалась от тех, где ступала нога цивилизованного человека». Совсем скоро нам предстояло убедиться, так ли это. Во всяком случае, у меня тут же появилась возможность удостовериться, что преобладающим цветом был здесь черный, словно почва состояла из обратившейся в пыль лавы, и что нигде не было заметно даже подобия белого цвета.

Пройдя сто метров, Хант припустился бегом по направлению к внушительной скале, забрался на нее с ловкостью ящерицы и, стоя на вершине, обвел глазами окрестности. Похоже, он теперь не узнавал ничего вокруг.

– Что с ним? – спросил меня капитан Лен Гай, внимательно посмотрев на Ханта.

– Вот уж не знаю, капитан! Но, как вам известно, этот человек соткан из одних странностей, его поведение просто не поддается объяснению, и иногда мне приходит в голову, что он вполне мог бы быть одним из тех «новых людей», которых повстречал на этом острове Артур Пим. Можно подумать, что…

– Что? – встрепенулся капитан Лен Гай.

Не закончив предыдущей фразы, я вскричал:

– Капитан, вы уверены, что правильно прочли вчера показания ваших приборов?

– Совершенно уверен!

– И мы находимся на…

– Восемьдесят третьем градусе двадцати минутах южной широты и сорок третьем градусе пяти минутах западной долготы.

– Это точные цифры?

– Абсолютно точные!

– И, следовательно, у нас нет оснований сомневаться, что это остров Тсалал?

– Нет, мистер Джорлинг, если остров Тсалал лежит в точке, указанной Артуром Пимом.

Действительно, какие могли быть сомнения? Ведь если допустить, что Артур Пим мог неверно указать координаты острова в градусах и минутах, то как нам было относиться к достоверности всего его рассказа, относящегося к местности, по которой передвигался сейчас наш отряд с Хантом во главе?.. Однако его рассказ полон описаний явлений, которые он никак не мог наблюдать! Он упоминает деревья, даже отдаленно не напоминающие растительность тропического, умеренного, суровых полярных поясов и совершенно не похожие на произрастающие в южных широтах – это его собственные слова… Он говорит о скалах невиданного состава и строения, о чудесных ручьях, в которых течет невиданная жидкость, лишенная прозрачности, напоминающая по плотности гуммиарабик и расслаивающаяся на множество отчетливо различимых струящихся прожилок, которые благодаря силе сцепления в каждой прожилке не соединялись друг с другом, будучи разделенными лезвием ножа…

Однако вокруг не было заметно ничего похожего – или все это исчезло с той поры? Ни единого деревца, кустика, былинки… Где поросшие лесом холмы, среди которых пряталась деревня Клок-Клок? Где ручьи, из которых люди с «Джейн» так и не посмели утолить жажду? Я не видел ни одного, ни капли воды – ни чудесной, ни самой обыкновенной!.. Вокруг расстилалась ужасающая, безнадежная, совершенно иссушенная пустыня!

Тем не менее Хант шел быстрыми шагами, забыв про недавние колебания. Казалось, он подчиняется естественному инстинкту, подобно тому, как это деляют ласточки и странствующие голуби, возвращающиеся к своим гнездам самым коротким путем, – «как летит пчела», если воспользоваться бытующим у нас в Америке выражением. Не знаю, какое предчувствие побуждало нас уверенно следовать за ним, как за непревзойденным проводником – этаким Кожаным Чулком или Хитрым Лисом. Или он и впрямь состоял в родстве с героями Фенимора Купера?..

Однако нашему взору не открылось ничего из чудес, описанных Артуром Пимом. Наши башмаки попирали перемешанную, исковерканную почву. О, да, она была черной и прокаленной, словно ее исторгли из себя сами земные недра, содрогнувшиеся в вулканических конвульсиях. Казалось, будто всю поверхность острова перелопатил неведомый катаклизм чудовищной силы.

Не увидели мы и зверья, о котором говорится у Артура Пима, – ни уток вида anas valisneria, ни галапагосских черепах, ни черных змей, ни черных птиц, напоминающих луня, ни черных свиней с пушистым хвостом и тонкими, как у антилопы, ногами, ни черношерстных овец, ни гигантских альбатросов с черным оперением… Даже пингвины, в невероятных количествах населяющие антрактические воды, покинули, казалось, этот клочок суши, ставший совершенно необитаемым. Нас окружала безголосая, угрюмая пустыня.

И ни одного человеческого существа, ни души – ни на берегу, ни в глубине острова! Каковы же тогда наши шансы отыскать здесь капитана Уилльяма Гая и остальных, кто остался в живых после гибели «Джейн»?..

Я взглянул на капитана Лена Гая. Его мертвенно-бледное лицо и изрезанный морщинами лоб ясно свидетельствовали о том, что и его оставила всякая надежда…

Наконец, мы достигли долины, в которой находилась прежде деревня Клок-Клок, однако и тут, как и повсюду, не нашли буквально ничего. Здесь не осталось и следа от жилья, каким бы жалким оно ни было, – ни хижин «ямпу» – старейшин острова, представлявших собой дерево, срубленное на высоте четырех футов от земли, с накинутой поверх сучьев большой черной шкурой, ни шалашей из ветвей с засохшей листвой, ни первобытных пещер, вырытых в склонах холмов, прямо в черном камне, напоминающем сукновальную глину… И где тот ручей, что с шумом сбегал по склонам оврага, где эта волшебная влага в русле из черного песка?..

Что касается обитателей острова Тсалал, совершенно голых мужчин, лишь немногие из которых носили шкуры черного меха, вооруженных копьями и увесистыми дубинами, и высоких, стройных, с хорошей фигурой женщин, «с изящной и свободной осанкой, чего не встретишь у женщин в цивилизованном обществе» – снова доподлинные слова самого Артура Пима, – и бесчисленного множества детей – так где же они, все эти чернокожие туземцы с черными копнами волос и с черными зубами, у которых вызывал ужас белый цвет?..

Напрасно искал я и хижину Ту-Уита, крыша которой состояла из четырех скрепленных деревянными иглами больших шкур, которые держались внизу кольями, вбитыми в землю. Хуже того, я не мог узнать и самого этого места!.. А ведь именно здесь Уилльяму Гаю, Артуру Пиму, Дирку Петерсу и их спутникам был устроен прием, не лишенный почтительности, в окружении толпы, напирающей снаружи! Именно здесь гостям было подано кушанье, представлявшее собой еще дымящиеся внутренности неизвестного животного, которые Ту-Уит и его подручные принялись пожирать с тошнотворной жадностью.

И тут меня осенило. В моем мозгу произошла вспышка, и я все понял. Я догадался, что произошло на острове, почему на нем царило теперь полное запустение, следы какого события несла на себе здешняя почва…

– Можно подумать, что случилось землетрясение, изменившее остров Тсалал до неузнаваемости, – пробормотал капитан Лен Гай, словно подслушавший мои мысли.

– Да, капитан, – отвечал я, – именно землетрясение! Именно оно уничтожило неповторимую растительность, ручьи с невиданной жидкостью и все остальные здешние чудеса, похоронив их в земле и не оставив на поверхности никаких следов. Ничто здесь не похоже теперь на то, что представало взору Артура Пима!

Подошедший к нам Хант прислушивался к нашим словам, кивая в знак согласия своей огромной головой.

– Разве антрактические области не известны вулканической деятельностью? – продолжал я. – Если бы мы доплыли на «Халбрейн» до Земли Виктории, то могли бы наблюдать извержение вулканов Эребус и Террор…

– Однако, если бы тут произошло извержение, – вмешался Мартин Холт, – то мы видели бы лаву…

– Я и не говорю об извержении вулкана, – ответил я старшине-паруснику. – Просто остров встал на дыбы от сильного землетрясения!

Подумав немного, мои слушатели вынуждены были согласиться с предложенным объяснением. Я припомнил, что из рассказа Артура Пима следовало, что остров Тсалал принадлежал к группе островов, протянувшихся в западном направлении. Население острова, останься оно в живых, могло найти спасение на соседнем острове. Поэтому мы поступили бы мудро, если бы обшарили все острова архипелага, на которых могли бы укрыться люди с «Джейн», покинувшие остров Тсалал, где после катастрофы уже невозможно было выжить…

Я сказал об этом капитану Лену Гаю.

– Да, – согласился он, и я увидел у него на глазах слезы, – возможно, так оно и было. Однако каким образом мог бы спастись мой брат и его злополучные спутники? Разве не более вероятно, что всех их ждала гибель при землетрясении?

В это время Хант, отошедший в сторону на два ружейных выстрела, жестом подозвал нас к себе.

Что за картина открылась перед нами! Нашему взору предстала груда костей – грудных, берцовых, бедренных, осколки позвоночников и всех прочих частей человеческого скелета без единого кусочка плоти, бесчисленные черепа с клочками волос… Все это чудовищное кладбище угрюмо белело у наших ног. Нас охватил ужас, смешанный с отчаянием.

Выходит, это все, что осталось от населения острова, составлявшего когда-то несколько тысяч душ? Если они погибли все до одного во время землетрясения, то как объяснить, что останки разбросаны по земле, а не погребены в толще острова?.. И разве могло получиться так, что все туземцы – мужчины, женщины, дети, старики, – были до того объяты ужасом, что не успели попрыгать в пироги и постараться доплыть до других островов архипелага?..

Мы приросли к месту, не в силах отвести взгляд от кошмарного зрелища и не способные произнести ни слова.

– Мой брат, мой бедный брат… – услышал я голос капитана Лена Гая, рухнувшего на колени.

Однако, поразмыслив немного, я понял, что мой рассудок готов согласиться далеко не со всем. Как, к примеру, связать эту катастрофу и заметки, прочитанные нами в дневнике Паттерсона? Из последних неопровержимо следовало, что старший помощник капитана «Джейн» за семь месяцев до этого оставил своих товарищей на острове Тсалал. Выходит, они не могли стать жертвами этого землетрясения, ибо, судя по состоянию костей, ветры обдували их уже не один год; должно быть, землетрясение разразилось уже после отплытия с острова Артура Пима и Дирка Петерса, поскольку в книге о нем не сказано ни слова.

Мы столкнулись с противоречивым набором фактов. Если землетрясение произошло недавно, то представшие нашему взору скелеты не принадлежали его жертвам, ибо успели побелеть от времени. Во всяком случае, среди этих останков не могло быть моряков с «Джейн». Но тогда где же они?

Мы находились в дальнем конце долины Клок-Клок, поэтому нам волей-неволей пришлось поворачивать назад. Однако не прошли мы вдоль откоса и полумили, как Хант снова остановился и указал нам на новые кости, почти что рассыпавшиеся в пыль и не принадлежавшие как будто человеческому существу. Неужели перед нами были останки одного из странных существ, на существовании которых настаивал Артур Пим, но которых нам так и не довилось увидать живьем?.. В это время из горла Ханта вырвался крик, вернее, дикий вой. Его огромная рука тянулась к нам, сжимая металлическое кольцо. Да, это был медный ошейник, наполовину уничтоженный ржавчиной, на котором еще можно было разобрать несколько выгравированных букв. Буквы легко сложились в слова:

Тигр! Так звали ньюфаундленда, спасшего жизнь хозяину, погибавшему в трюме брига «Дельфин», хотя у него уже проявлялись признаки водобоязни… Тот самый Тигр, который во время бунта на бриге вцепился в горло матросу Джонсу, немедленно приконченному подоспевшим на помощь Дирком Петерсом!..

Выходит, верный пес не сгинул при гибели «Дельфина»! Должно быть, его взяли на борт «Джейн» вместе с Артуром Пимом и метисом. Однако в рассказе Артура Пима об этом не говорится ни слова, более того, упоминания пса пропали задолго до появления этой шхуны…

В моей голове теснились тысячи противоречий, я растерялся, не зная, как примирить разрозненные факты. Тем не менее не приходилось сомневаться, что Тигр пережил кораблекрушение вместе с Артуром Пимом, попал вместе с ним на остров Тсалал, пережил обвал холма у деревни Клок-Клок и погиб только при катастрофе, уничтожившей добрую часть населения острова…

Однако останки Уилльяма Гая и пяти его товарищей никак не могли находиться среди скелетов, усеивавших землю, ибо они были еще живы, когда отправлялся в путь Паттерсон, катастрофа же разразилась много лет тому назад!..

Через три часа мы, больше ничего не обнаружив, возвратились на борт «Халбрейн». Капитан Лен Гай немедленно заперся у себя в каюте и не вышел даже к обеду. Я решил, что следует уважить его печаль, и не стал его тревожить.

На следующий день, обуреваемый желанием возвратиться на остров и возобновить изучение его берегов, я упросил лейтенанта отвезти меня туда. Джэм Уэст исполнил мою просьбу, заручившись согласием капитана, отказавшегося составить нам компанию. Хант, боцман, Мартин Холт, еще четверо матросов и я уселись в шлюпку невооруженными, ибо теперь на острове было нечего опасаться.

Мы высадились там же, что и накануне, и Хант снова повел нас к холму у деревни Клок-Клок. Там мы пошли тем же узким оврагом, где Артур Пим, Дирк Петерс и матрос Аллен, отстав от Уилльяма Гая и его двадцати девяти спутников, забрались в расселину, прорезавшую мылообразную породу, напоминающую хрупкий стеалит. Мы не обнаружили здесь ни склонов, обрушившихся, видимо, при землетрясении, ни расселины, где рос когда-то орешник, ни мрачного коридора, выходившего в лабиринт, где скончался от удушья Аллен, ни площадки, добравшись до которой Артур Пим и метис смогли стать свидетелями нападения туземцев на шхуну и услыхать взрыв, уничтоживший тысячи врагов.

Так же бесследно исчез и холм, рухнувший при искусственном обвале, когда удалось спастись всего лишь капитану «Джейн», его помощнику Паттерсону и еще пятерым морякам…

Не нашли мы и лабиринта, замысловатые петли которого складывались в буквы, а буквы – в слова, последние же образовывали фразу, воспроизведенную в тексте Артура Пима, – фразу, первая строка которой означала «быть белым», а вторая – «область юга».

Итак, исчезло буквально все: и холм, и деревня Клок-Клок, и все остальное, благодарю чему остров Тсалал начинал казаться чем-то сверхъестественным. Не приходилось сомневаться, что отныне все это останется загадкой, которую никто никогда не сумеет разрешить!..

Мы побрели назад по восточному берегу острова. Хант провел нас через место, где стояли когда-то сараи, в которых готовили к отгрузке трепангов. Теперь от сараев оставались одни развалины.

Излишне говорить, что в наших ушах не звучал крик «текели-ли!», который испускали когда-то и островитяне, и гигантские черные птицы, парившие над океаном. Нам окружала тишина и полнейшее запустение.

Последний наш привал был сделан там, где Артур Пим и Дирк Петерс завладели челном, унесшим их дальше на юг, к самому горизонту, где поднимались темные пары, в разрывах которых их взору предстали очертания громадной человеческой фигуры, белого гиганта…

Хант, скрестив руки на груди, смотрел, не отрываясь, на бескрайний океанский простор.

– Что же теперь, Хант? – обратился я к нему.

Хант, казалось, не услышал моих слов и даже не повернул головы.

– Что нам тут делать? – спросил я, прикасаясь к его плечу.

От моего прикосновения по его телу пробежала дрожь, и он бросил на меня взгляд, от которого у меня сжалось сердце.

– Эй, Хант, – крикнул Харлигерли, – ты что, решил прирасти к этой скале? Разве ты не видишь, что нас дожидается «Халбрейн»? В путь! Завтра мы снимемся с якоря. Здесь нечего больше делать!

Мне показалось, что дрожащие губы Ханта повторили вслед за боцманом слово «нечего», однако все его существо протестовало против этого приговора.

Мы сели в шлюпку и возвратились на корабль.

Капитан Лен Гай так и не выходил из каюты. Джэм Уэст, ожидая приказа сниматься с якоря, прохаживался по корме. Я присел под грот-мачтой и уставился на ленивые волны. В этот момент капитан Лен Гай вышел из рубки, и я увидел, как он бледен и измучен.

– Мистер Джорлинг, – произнес он, – моя совесть чиста: я сделал все, что мог. Разве могу я надеяться теперь, что мой брат Уилльям и его спутники еще… Нет! Надо возвращаться, иначе нас застанет зима.

Капитан Лен Гай выпрямился и бросил последний взгляд на остров Тсалал.

– Завтра на заре, Джэм, – сказал он, – мы отчалим.

В этот момент раздался хриплый голос:

– А Пим?… Бедный Пим…

Тот же голос! Я узнал его…

Это был тот самый голос, который я слышал однажды во сне.

Решение капитана Лена Гая уже на следующее утро покинуть остров Тсалал и поворачивать на север, не добившись главной цели экспедиции, его отказ от розысков моряков с английской шхуны в других частях антарктического океана, – все это поразило меня, как гром с ясного неба.

Неужели «Халбрейн» бросит на произвол судьбы шестерых человек, которые, если верить дневнику Паттерсона, еще несколько месяцев назад находилсь где-то поблизости? Неужели экипах шхуны не выполнит до конца свой долг, как того требует человечность? Неужели он не сделает невозможное, чтобы открыть континент или остров, до которого могли добраться люди с «Джейн», покинув остров Тсалал, ставший непригодным для обитания после землетрясения?..

А ведь был всего лишь конец декабря, канун Рождества, самое начало теплого времени года. Впереди оставалось еще два летних месяца, когда можно спокойно путешествовать в этой части Антарктики. Мы успеем вернуться к Полярному кругу еще до начала ненастной погоды!.. Однако «Халбрейн» готовилась взять курс на север уже сейчас!..

Да, таковы были доводы в пользу продолжения экспедиции. Однако я вынужден признать, что существовали и противоположные доводы, которые тоже приходилось считать разумными.

Прежде всего до самого последнего дня экспедиция «Халбрейн» не имела ничего общего с авантюрой. Следуя маршрутом, указанным Артуром Пимом, она направлялась в определенную точку – к острову Тсалал. Как подтверждали записи несчастного Паттерсона, именно на этом острове, координаты которого не вызывали у нас сомнений, наш капитан должен был найти Уилльяма Гая и пятерых моряков, вырвавшихся живыми из западни у деревни Клок-Клок. Однако мы не нашли их на острове Тсалал – и не только их, но и даже единственного туземца, которому удалось бы пережить непонятную катастрофу, разразившуюся неведомо когда. Удалось ли им спастись еще до этой катастрофы, случившейся уже после ухода Паттерсона, то есть менее семи-восьми месяцев назад?

Так или иначе, все вопросы сводились к несложной дилемме: либо все люди с «Джейн» погибли, и тогда «Халбрейн» надо не мешкая ложиться на обратный курс, либо они выжили, и тогда нам нельзя прекращать поиски.

Что же нам следовало предпринять, если считать верным второе предположение? Существовал единственный ответ: обшарить один за другим все островки, протянувшиеся, как сказано, в западном направлении, которые могло пощадить землетрясение. Но разве не могли беглецы с острова Тсалал добраться до какой-то другой части Антарктиды? Разве не было иных архипелагов в том свободном ото льда море, которое пересек челн Артура Пима и метиса, прежде чем добрался… докуда?

Впрочем, если их челн пересек восемьдесят четвертую параллель, то к какой еще суше их могло прибить, если дальше на океанских просторах не было ни островов, ни тем более континентов?.. Кроме того, как я уже напоминал, конец рассказа изобилует странностями, несуразностями, несусветицей, порожденными галлюцинациями, посещающими больной мозг. О, как полезен оказался бы сейчас Дирк Петерс! Как жаль, что капитану Лену Гаю не удалось разыскать его в Иллинойсе и взять в экспедицию «Халбрейн»!..

Но вернемся к нашим вопросам. Если бы было решено продолжить путешествие, то в какую точку этих загадочных областей следовало бы направиться нашей шхуне? Разве ей не пришлось бы носиться по океану наугад?

Существовала еще одна трудность: разве согласился бы экипаж «Халбрейн» на подобный риск, выйдя в плавание, в котором его ожидала бы сплошная неизвестность, и забираясь все дальше к полюсу, где можно натолкнуться на непреодолимый припай, который не даст шхуне пробиться назад, к морям, окружающим американский или африканский континент?..

Ведь уже через несколько недель должна была наступить антарктическая зима, а с ней – ненастье и нечеловеческий холод. Даже это море, пока свободное ото льда, целиком замерзнет, сковав наш корабль. Несомненно, одна мысль о семи-восьми месяцах плена среди льдов, без всякой надежды добраться до какой-либо суши, заставит содрогнуться даже самых бесстрашных. Разве имеют командиры право рисковать жизнями своих людей ради ничтожной надежды отыскать нескольких человек с «Джейн», которых не оказалось на острове Тсалал?

Именно об этом тяжко раздумывал капитан Лен Гай со вчерашнего дня; теперь же он, скрепя сердце, утратив последнюю надежду отыскать своего брата и его товарищей, отдает дрожащим от волнения голосом команду:

– Отплываем завтра на заре!

Я понял, что ему понадобилось не меньшее присутствие духа, чтобы решить повернуть назад, чем раньше, когда он решил плыть на юг. Однако теперь, приняв решение, он сумеет унять в душе страшную боль, вызванную провалом экспедиции…

Что же до меня, то должен признаться, что я испытал сильнейшее разочарование и глубокую печаль, поняв, что путешествие кончилось ничем. Увлекшись поисками людей с «Джейн», я бы предпочел продолжить их, пока у нас оставалась возможность бороздить антарктический океан…

Немало мореплавателей, оказавшихся на нашем месте, воспользовались бы случаем, чтобы попытаться решить географическую загадку, каковой является Южный полюс! Ведь «Халбрейн» забралась дальше, чем корабли Уэдделла, поскольку остров Тсалал лежит менее чем в семи градусах от точки, в которой пересекаются все меридианы. Казалось, что ничто не сможет воспрепятствовать нашей шхуне, устремись она к самой южной параллели. Благодаря необыкновенно теплой погоде, ветрам и течениям она вполне могла бы очутиться у самой земной оси, от которой ее отделяли сейчас какие-то четыреста миль. Если на ее пути не окажется суши, то это расстояние можно было бы преодолеть всего за несколько дней! Если же путь нам преградит целый континент, то путешествие заняло бы несколько недель… Однако на самом деле никто из нас не помышлял о Южном полюсе, ибо «Халбрейн» вышла навстречу опасностям, которыми изобилует антарктический океан, вовсе не для того, чтобы предпринять его штурм!

Даже представив себе, что капитан Лен Гай, возжелав продолжить поиски, сумеет добиться согласия Джэма Уэста, боцмана и старых членов экипажа, трудно было даже помыслить, что он найдет понимание у двадцати новичков с Фолклендов, дурное настроение которых постоянно поддерживал гарпунщик Хирн. Нет, капитан Лен Гай никак не мог положиться на этих людей, составлявших большинство экипажа, которых он и так уже заставил забраться в такую даль. Они бы решительно отказались от дальнейшего плавания по Антарктике, и, видимо, именно поэтому, в частности, капитан Лен Гай принял решение поворачивать на север, хотя оно и далось ему с большой душевной болью.

Итак, приходилось признать, что путешествие окончено. Поэтому можно понять наше удивление, когда раздались те самые слова:

– А Пим? Бедный Пим…

Я обернулся. Голос принадлежал Ханту. Неподвижно стоя подле рубки, этот странный человек пожирал глазами горизонт.

Экипажу шхуны был настолько непривычен звук его голоса – возможно, это вообще были первые слова, которые он произнес с той поры, когда впервые ступил на палубу шхуны, – что, влекомые любопытством, люди мигом столпились вокруг него. То обстоятельство, что этот молчун вдруг заговорил, сулило невероятные откровения.

Властный жест Джэма Уэста заставил команду отступить на бак. Рядом с рубкой остались только сам старший помощник, боцман, старшина-парусник Мартин Холт и старшина-конопатчик Харди – последние сочли себя вправе быть свидетелями столь важного события.

– Что ты сказал? – спросил капитан Лен Гай, приблизившись к Ханту.

– Я сказал: а Пим? Бедный Пим…

– Что же ты имеешь в виду, называя человека, чьи негодные советы завлекли моего брата на этот остров, где погибла «Джейн» и большая часть ее экипажа и где мы не нашли ни одного из тех, кто находились здесь еще семь месяцев назад? – Хант хранил молчание, поэтому капитан не смог сдержаться и прикрикнул: – Отвечай же!

Колебание Ханта было вызвано вовсе не тем, что он не знал, как ответить, а, как мы скоро убедимся, тем обстоятельством, что ему было трудно выразить свои мысли. Мысли эти были в то же время донельзя четкими, хотя фразы, в которые они были облачены, выходили рваными, а слова казались почти не связанными одно с другим. Кроме того, ему был свойственен не лишенный образности язык, а также гортанный выговор, присущий индейцам Дальнего Запада.

– Ну, – начал он, – я не мастер рассказывать… Язык не слушается меня… Понимаете… Я говорю о Пиме… о бедном Пиме, да?

– Да-да, – подбодрил его старший помощник. – Что же ты можешь сказать нам об Артуре Пиме?

– То… что его нельзя бросить…

– Нельзя бросить?! – вскричал я.

– Нельзя… ни за что! – отвечал Хант. – Подумайте! Это было бы жестоко… слишком жестоко… Давайте отыщем его…

– Отыскать его? – не поверил своим ушам капитан Лен Гай.

– Поймите… для этого я и поступил на «Халбрейн»… для того, чтобы отыскать бедного Пима..

– Где же он, – изумился я, – если не в могиле на кладбище родного города?

– Нет… Он там, где остался… Он один, совсем один… – отвечал Хант, указывая рукой на юг, – и с тех пор солнце уже одиннадцать раз поднималось над горизонтом!..

Говоря так, Хант, по всей видимости, имел в виду Антарктику. Но что же это все могло значить?

– Разве ты не знаешь, что Артур Пим мертв? – спросил капитан Лен Гай.

– Мертв?! – переспросил Хант, делая выразительный жест. – Нет… Послушайте… я знаю, о чем говорю… Поймите меня… он не мертв!

– Что вы, Хант, – попытался урезонить его я, – вспомните-ка, разве на последней странице приключений Артура Пима Эдгар По не упоминает о его внезапной и трагической кончине?

Правда, американский поэт не уточняет, как оборвалась эта незаурядная жизнь, и мне это всегда казалось весьма подозрительным. Неужели сейчас мне откроется тайна этой смерти? Ведь, если принять слова Ханта на веру, Артур Пим так и не возвратился из заполярных широт…

– Объясни все толком, Хант! – приказал капитан Лен Гай, удивленный не меньше меня. – Подумай хорошенько и расскажи, не торопясь, все, что можешь.

Пока Хант тер рукой лоб, словно силясь собраться с мыслями, я сказал, обращаясь к капитану Лену Гаю:

– В речах этого человека есть нечто странное! Если он не безумец, то…

Заслышав эти слова, боцман покачал головой: он-то не сомневался, что Хант не в своем уме.

Однако Хант, верно истолковав наши колебания, вскричал:

– Нет, не безумец! Там, в прериях… к безумцам относятся с почтением, даже если не верят их словам! А я… Верьте мне! Нет, Пим не умер!

– Эдгар По утверждает обратное, – упорствовал я.

– Да, знаю… Эдгар По из Балтиморы… Но он никогда не видел Артура Пима… Никогда!

– Как же это?! – воскликнул капитан Лен Гай. – Разве они не знали друг друга?

– Нет!

– Разве не Артур Пим собственной персоной поведал Эдгару По о своих приключениях?

– Нет, капитан… Нет… – отвечал Хант. – Этот человек… из Балтиморы… к нему попали только записки Пима, которые он делал с тех пор, как спрятался в трюме «Дельфина»… Он не переставал писать до последнего часа… до последнего, поймите, поймите же меня…

Как видно, Хант ужасно боялся, что мы не поймем его, и без конца повторял свой отчаянный призыв. Впрочем, должен сознаться, что его утверждения казались чем-то совершенно невероятным. Если верить ему, то получалось, что Артур Пим никогда не имел дела с Эдгаром По! Значит, американский поэт ознакомился всего лишь с дневниковыми записями, которые тот вел день за днем на протяжении всего своего фантастического путешествия?..

– Кто же привез ему этот дневник? – спросил капитан Лен Гай, схватив Ханта за руку.

– Спутник Пима… Тот, кто любил бедного Пима, как сына… Метис Дирк Петерс, возвратившийся оттуда в одиночку…

– Метис Дирк Петерс? – ахнул я.

– Да…

– В одиночку?

– Да.

– А Артур Пим остался…

– Там! – выкрикнул Хант оглушительным голосом и посмотрел на юг, туда, куда неизменно устремлялся его огненный взор.

Разве можно было принимать на веру подобные утверждения? Конечно же, нет! Мартин Холт недоверчиво толкнул Харлигерли локтем, и оба моряка посмотрели на Ханта с откровенной жалостью; Джэм Уэст рассматривал его, не выдавая своих чувств. Капитан Лен Гай жестом показал мне, что беднягу нельзя принимать всерьез, ибо его ум давно уже находится в состоянии помутнения.

Однако, пристально всматриваясь в Ханта, я понял, что льющийся из его глаз свет – это свет истины. Вдохновленный этим открытием, я принялся задавать ему точные, продуманные вопросы, на которые он давал только утвердительные ответы, ни разу не противореча себе, как в том сейчас убедится читатель.

– Так значит, – спросил я его, – моряки с «Джейн» сняли Артура Пима и Дирка Петерса с перевернутого «Дельфина», после чего они доплыли на шхуне до строва Тсалал?

– Да.

– Когда капитан Уилльям Гай направлялся в деревню Клок-Клок, Артур Пим, а также метис и один из матросов отстали от остальных?

– Да… Матрос Аллен, который скоро задохнулся, заваленный камнями…

– Затем они наблюдали с вершины холма за нападением дикарей на шхуну и ее гибелью?

– Да…

– Через некоторое время они вдвоем покинули остров в челне, отнятом у туземцев?

– Да!

– И спустя двадцать дней, оказавшись перед завесой паров, оба попали в пучину водопада?

На этот раз Хант не торопился подтверждать мои слова. Напротив, он смешался и забормотал что-то нечленораздельное. Казалось, он пытается отыскать что-то в своей ослабевшей памяти… Наконец, глядя на меня и качая головой, он произнес:

– Нет, не оба. Понимаете… Дирк Петерс никогда не говорил мне…

– Дирк Петерс?! – вмешался капитан Лен Гай. – Ты был знаком с Дирком Петерсом?

– Да.

– Где же?

– В Вандалии… В штате Иллинойс.

– Уж не от него ли ты прослышал об этом путешествии?

– От него…

– Выходит, он возвратился оттуда один, оставив Артура Пима?…

– Один…

– Говорите, говорите же! – не вытерпел я.

Меня переполняло нетерпение. Что я слышу! Хант знал Дирка Петерса и имел благодаря ему представление о событиях, которые, как я полагал, были обречены на вечное забвение! Он знал что-то о развязке того невероятного приключения!..

Хант заговорил снова, так же сбивчиво, однако теперь нам было легче его понимать:

– Да… Там… Завеса паров… Помню, метис рассказывал мне… Понимаете… Оба они, Артур Пим и он, плыли в лодке с острова Тсалал… Потом они столкнулись с льдиной… огромной льдиной… От удара Дирк Петерс свалился в воду… Однако он сумел уцепиться за льдину и взобраться на нее… Понимаете… Он видел, как лодку уносит течением все дальше… совсем далеко!.. Пим пытался подгрести к товарищу, но тщетно… Лодку уносило прочь… Пим… бедный, дорогой Пим… его унесло… Он не вернулся… И он все еще там, там!..

Казалось, даже сам Дирк Петерс не смог бы оплакивать «бедного, дорогого Пима» с таким неподдельным горем!..

Итак, одно нам удалось установить неоспоримо – а сомнений тут впрямь быть не могло: Артур Пим и метис были разлучены в тот самый момент, когда перед ними выросла завеса из паров…

Правда, даже допуская, что Артур Пим продолжил свой путь на юг, трудно было представить себе, как его товарищу Дирку Петерсу удалось возвратиться на север, как он умудрился преодолеть ледяные поля, пересечь Полярный круг и достичь Америки, доставив туда записки Пима, попавшие в конце концов в руки Эдгара По…

Все эти вопросы были немедленно заданы Ханту, и он не оставил без ответа ни одного, ссылаясь на рассказы, неоднократно повторенные метисом. Мы узнали, что в кармане Дирка Петерса, ухватившегося за льдину, находился дневник Артура Пима! Вот почему были спасены эти записи, которыми воспользовался американский романист.

– Поймите меня, – говорил Хант, – я рассказываю вам все так, как услыхал от Дирка Петерса. Уносимый течением, Пим кричал изо всех сил… Потом бедного Пима закрыла завеса паров… Метис же питался сырой рыбой; потом его принесло течением назад к острову Тсалал, на который он и выбрался, полумертвый от голода…

– Он вернулся на остров Тсалал?! – вскричал капитан Лен Гай. – Сколько же прошло времени с тех пор, как он его впервые покинул?

– Три недели. Не больше трех недель – так говорил Дирк Петерс.

– Но тогда он должен был встретиться с выжившими членами экипажа «Джейн»! С моим братом Уилльямом и остальными, спасшимися вместе с ним…

– Нет, – отвечал Хант, – Дирк Петерс всегда считал, что они погибли все до одного – да, все! На острове не было больше ни души…

– Ни души? – удивился я сверх всякой меры.

– Ни одного человека! – уверенно отвечал Хант.

– А как же жители Тсалала?

– Никого, говорю вам, никого! Остров обезлюдел, обезлюдел!..

Это его утверждение полностью противоречило некоторым фактам, в которых мы и не думали сомневаться. Но, в конце концов, разве не могло случиться так, что ко времени возвращения Дирка Петерса на остров Тсалал его жители, обуянные неведомым ужасом, уже переплыли на острова, лежащие к юго-востоку, в то время как оставшиеся в живых моряки с «Джейн» продолжали скрываться среди холмов Клок-Клок? Это объясняло бы, почему метису не довелось с ними воссоединиться и почему им не приходилось опасаться туземцев на протяжении последующих одиннадцати лет жизни на острове. С другой стороны, Паттерсон расстался с ними месяцев семь назад, и если мы не смогли их отыскать, то это означало лишь одно: они наверняка покинули остров Тсалал, жизнь на котором после замлетрясения стала невозможной…

– Так значит, – не унимался капитан Лен Гай, – вернувшись на остров, Дирк Петерс нашел его полностью покинутым людьми?

– Там не было никого, никого… – твердил Хант. – Метис не повстречал там ни одного туземца…

– Что же предпринял этот Дирк Петерс? – поинтересовался боцман.

– Постарайтесь меня понять! – взмолился Хант. – Там была брошенная шлюпка… в бухте… а в ней – сушеное мясо и несколько бочонков пресной воды. Метис сел в эту шлюпку… Дул южный ветер… да, южный, и очень сильный, тот самый, который вместе с течением пригнал льдину к острову Тсалал… Он гнал шлюпку много недель… Потом пошли ледяные поля, но шлюпка проскочила в пролив… Поверьте мне! Я всего-навсего повторяю рассказ, сотни раз слышанный мною из уст Дирка Петерса… Да, в пролив… Потом он пересек Полярный круг…

– А дальше? – спросил я.

– Дальше шлюпку подобрало американское китобойное судно «Санди Хук», возвращавшееся в Америку.

Что ж, если принять рассказ Ханта за чистую монету, – а он вполне мог оказаться правдоподобным, – то мы знали теперь, как закончилась – по крайней мере, для Дирка Петерса – эта страшная драма, разыгравшаяся в Антарктике. Вернувшись в Соединенные Штаты, метис, по всей видимости, познакомился с Эдгаром По, редактировавшим тогда «Южный литературный вестник», который, воспользовавшись записями Артура Пима, подарил свету полную чудес книгу, вовсе не опираясь на вымысел, как казалось до сих пор. Однако книге не хватало развязки…

Что же до воображения, призванного на помощь американским писателем, то оно проявилось разве что в последних главах, где странностей становится непомерно много, – если только самому Пиму не явились напоследок в бреду, среди клубящихся паров, все эти сверхъестественные картины.

Одно было ясно неопровержимо: Эдгар По никогда не был знаком с Артуром Пимом. Именно поэтому, желая заронить в душу читателя сладостную неуверенность, он и заставил своего героя умереть «внезапной и трагической» смертью, ни словом не обмолвившись, впрочем, о ее причине.

И все же, если Артур Пим так и не вернулся назад, были ли у нас основания надеяться, что он прожил еще какое-то время, оставшись без своего верного товарища, более того, что он жив по сию пору, хотя с тех пор, как он остался в одиночестве, прошло целых одиннадцать лет?..

– Да, да! – твердил Хант, и в его голосе звучала вся сила убеждения, которая была свойственна, должно быть, Дирку Петерсу, когда они жили вместе в городке Вандалия, что в штате Иллинойс.

Оставалось только разобраться, в своем ли Хант уме. Теперь я не сомневался, что это он, дойдя до последней степени отчаяния, забрался в мою каюту и прошептал мне на ухо: «А Пим? Бедный Пим…» Так оно и было, никакой это не сон!

Словом, если все, что он наговорил, – чистая правда, если он всего лишь передал нам откровения Дирка Петерса, то надо было еще решить, должны ли мы верить ему, когда он повторял голосом, в котором вместе с настойчивостью слышалась мольба:

– Пим не умер! Пим там! Мы не должны бросить бедного Пима!

Дождавшись, пока я завершу допрос Ханта, капитан Лен Гай, будучи глубоко потрясенным, вышел все-таки из состояния задумчивости и решительно скомандовал:

– Экипаж! Всем на корму!

Собрав вокруг себя всех матросов шхуны, он молвил:

– Слушай меня внимательно, Хант! Я буду спрашивать тебя об очень серьезных вещах!

Хант поднял голову и оглядел комнаду «Халбрейн».

– Итак, Хант, ты утверждаешь, что все то, что ты рассказал только что об Артуре Пиме, – чистая правда?

– Да, – откликнулся Хант, сопровождая ответ решительным жестом.

– Ты знал Дирка Петерса…

– Да.

– Ты прожил несколько лет бок о бок с ним в Иллинойсе?

– Девять лет.

– Он часто рассказывал тебе обо всем этом?

– Да.

– И ты нисколько не сомневаешься, что он рассказывал тебе одну правду?

– Нет.

– Ему никогда не приходило в голову, что на острове Тсалал могло остаться несколько человек с «Джейн»?

– Нет.

– Он считал, что Уилльям Гай и все его спутники погибли при обвале холмов у деревни Клок-Клок?

– Да. Судя по его рассказам, Пим был того же мнения…

– Где ты видел Дирка Петерса в последний раз?

– В Вандалии.

– Давно?

– Два года тому назад.

– Кто из вас первым покинул Вандалию – ты или он?

Мне показалось, что Хант испытывает колебания, не зная, как ответить.

– Мы покинули ее вместе, – отвечал он.

– И куда же направился ты?

– На Фолкленды.

– А он?

– Он… – повторил Хант, и его взгляд остановился на Мартине Холте, старшине-паруснике нашей шхуны, которого он, рискуя собственной жизнью, спас во время бури.

– Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? – окликнул его капитан Лен Гай.

– Да.

– Так отвечай! Покинул ли Дирк Петерс Америку, оставив Иллинойс?

– Да.

– Куда же он направился? Говори!

– На Фолкленды!

– И где он сейчас?

– Перед вами!

Дирк Петерс!.. Хант и метис Дирк Петерс – одно лицо!.. Преданный спутник Артура Пима, тот, кого так долго и тщетно разыскивал в Соединенных Штатах капитан Лен Гай, тот, чье присутствие среди нас могло стать причиной продолжить путешествие!..

Внимательному читателю, вероятно, хватило чутья, чтобы за много страниц до окончательного разоблачения узнать в Ханте Дирка Петерса и с нетерпением дожидаться, когда же это станет ясно и всем остальным. Что ж, этому не приходится удивляться. Более того, я бы пожал плечами, если бы такая догадка не посетила вас.

Ведь подобный вывод напрашивался сам собой; остается только гадать, как капитан Лен Гай и я, столько раз перечитывавшие книгу Эдгара По, где портрет Дирка Петерса набросан весьма выразительными штрихами, не заподозрили, что человек, завербовавшийся к нам на корабль на Фолклендах, и есть тот самый метис… Готов признать свою недогадливость, однако замечу, что она не была беспричинной.

Да, все в облике Ханта выдавало его индейское происхождение, а ведь и Дирк Петерс был выходцем из племени упшароков, обитающего на Дальнем Западе, так что одно это могло бы навести нас на верный путь. Однако прошу обратить внимание на обстоятельства, при которых Хант представился на Фолклендах капитану Лену Гаю, – обстоятельства, никак не располагавшие нас подвергать сомнению его слова. Хант жил на Фолклендах, в несусветной дали от Иллинойса, среди матросов всех национальностей, дожидавшихся сезона путины, чтобы завербоваться на китобойные суда… Поступив на судно, Хант вел себя со всеми окружающими крайне сдержанно. Сейчас мы впервые услыхали его голос, ранее же ничто не заставляло заподозрить, что этот человек скрывает свое настоящее имя. Кстати, даже заговорив, он назвался Дирком Петерсом только под самый занавес, уступив настойчивости капитана.

Верно, Хант был человеком необыкновенным, какие редко встречаются нам на жизненном пути, поэтому мы могли бы приглядеться к нему и раньше… Да, теперь-то мне понятно, чем объясняется его странное поведение с той поры, как шхуна пересекла Полярный круг, и еще пуще после того, как она вошла в свободные ото льда воды… Стал понятен его взгляд, неизменно обращенный на юг, и его рука, всегда инстинктивно тянувшаяся в том же направлениии… Уже на островке, названном именем Беннета, он вел себя так, словно бывал здесь и раньше: ведь это он подобрал там доску с «Джейн»… Наконец, остров Тсалал… Здесь он уверенно встал впереди, и мы потянулись за ним, как за опытным проводником, по развороченной долине до самой деревни Клок-Клок, до оврага и до того самого холма, в толще которого тянулся когда-то лабиринт, от которого не осталось теперь буквально ничего… Да, все это должно было открыть нам глаза и зародить – по крайней мере, у меня! – подозрение, что Хант как-то связан с приключениями Артура Пима!

Что ж, выходит, не только капитан Лен Гай, но и его пассажир Джорлинг оказались отъявленными слепцами! Мне остается признать нашу слепоту, хотя многие страницы в книге Эдгара По давно должны были сделать нас зрячими.

Теперь не приходилось сомневаться, что Хант был на самом деле Дирком Петерсом. Пусть он и постарел на одиннадцать лет, все равно он оставался именно таким, каким его описывал Артур Пим. Правда, свирепый вид, о котором говорится у последнего, остался в прошлом, однако и тогда это была лишь «кажущаяся свирепость». Внешне этот человаек не переменился: он был таким же низкорослым, мускулистым и сложенным, как Геркулес, а «кисти его рук были такими громадными, что совсем не походили на человеческие руки». Его конечности были странно искривлены, голова же выглядела несообразно огромной. Рот у него «растянулся от уха до уха», а узкие губы «даже частично не прикрывали длинные, торчащие зубы». Да, наш фолклендский новобранец полностью соответствовал этому описанию. Однако на его лице не осталось и тени прежнего выражения, которое Артур Пим назвал «бесовским весельем».

Видимо, возраст, испытания и удары, на которые оказалась так щедра жизнь, жуткие сцены, в которых ему пришлось участвовать в качестве действующего лица, «настолько выходящие за пределы человечского опыта, что человек просто не способен поверить в их реальность», как говаривал Артур Пим, – все это изменило его облик. О, да, острый рубанок испытаний гладко обтесал душу Дирка Петерса! И все-таки перед нами стоял именно он – верный спутник Артура Пима, которому тот был обязан своим спасением, относившийся к своему подопечному, как к сыну, и ни на минуту – именно так! – не утративший надежды отыскать его в бескрайних пустнных просторах Антарктики!

Вот только почему Дирк Петерс скрывался на Фолклендах под именем Ханта, почему предпочел сохранить инкогнито, даже поступив на «Халбрейн», почему не открылся, узнав о намерениях капитана Лена Гая, все усилия которого были направлены на то, чтобы спасти своих соотечественников с «Джейн» и повторившего ее маршрут?

Почему?.. Уж не потому ли, что опасался, не вызовет ли его имя ужас? Разве не он участвовал в страшной бойне на «Дельфине», не он ли нанес смертельный удар матросу Паркеру, не он ли потом утолял его плотью голод, а его кровью – жажду? Он решился назвать нам свое имя лишь тогда, когда у него появилась надежда, что благодаря этому «Халбрейн» отправится на поиски Артура Пима!..

По всей видимости, прожив несколько лет в Иллинойсе, метис уехал на Фолкленды, чтобы дождаться там первой возможности возвратиться в антарктические воды. Нанимаясь на «Халбрейн», он, наверное, питал надежду, что капитан Лен Гай, найдя на острове Тсалал своих соотечественников, уступит его настойчивости и устремится дальше на юг, чтобы отыскать там Артура Пима. Однако разве нашелся бы хоть один человек, кто, будучи в здравом уме, согласился бы с тем, что у этого несчастного могла быть хоть малейшая возможность остаться в живых спустя целых одиннадцать лет? В пользу капитана Уилльяма Гая и его спутников говорило хотя бы богатство растительности и живности на острове Тсалал; кроме того, записи Паттерсона свидетельствовали о том, что они были живы еще совсем недавно. Что же до Артура Пима…

И все же утверждения Дирка Петерса, пусть даже и построенные на песке, не вызывали у меня, вопреки логике, никакого протеста, и когда метис закричал: «Пим не умер… Пим там… Разве можно бросить бедного Пима…», его убежденность взяла меня за живое. Мне пришел в голову Эдгар По, и я представил себе, в каком бы он оказался затруднении, если бы «Халбрейн» доставила на родину того, о чьей «внезапной и трагической кончине» он поспешил оповестить публику…

Определенно, с тех пор, как я решился принять участие в экспедиции «Халбрейн», я перестал быть прежним человеком – практичным и в высшей степени трезвомыслящим. При одной мысли об Артуре Пиме мое сердце начинало биться столь же отчаянно, как билось, должно быть, сердце в могучей груди Дирка Петерса! Я уже был готов к мысли, что уйти от острова Тсалал на север, в Атлантику, значило бы отказаться от гуманной миссии, каковой явилась бы помощь несчастному, покинутому всеми в ледяной пустыне Антарктики!..

В то же время требовать от капитана Лена Гая, чтобы он повел свою шхуну дальше в эти неведомые воды, подвергая экипаж риску, после того, как он уже пережил столько опасностей, и без всякого результата, – значило бы втягивать его в заведомо обреченный на провал разговор. Да и следовало ли мне во все это вмешиваться? Но в то же время меня не покидало ощущение, что Дирк Петерс надеется на мою помощь в защите интересов бедного Пима.

За заявлением метиса последовало долгое молчание. Никому и в голову не пришло оспаривать правдивость его слов. Раз он сказал: «Я – Дирк Петерс», значит, он и впрямь был Дирком Петерсом.

Что касается судьбы Артура Пима – и того обстоятельства, что он так и не вернулся в Америку, и его разлуки с верным товарищем, после которой течение увлекло его в лодке с острова Тсалал дальше к полюсу, – со всем этим можно было согласиться, ибо ничто не заставляло заподозрить, что Дирк Петерс говорит неправду. Однако то, что Артур Пим все еще жив, как это утверждал метис, и что долг требовал, чтобы мы отправились на его поиски, рискуя головами, – это вызывало у всех большие сомнения.

В конце концов, решив прийти на помощь Дирку Петерсу, но опасаясь с самого начала потерпеть поражение, я вернулся к весьма разумным аргументам, в которых фигурировали капитан Уилльям Гай и пятеро его матросов, от пребывания которых на острове Тсалал теперь не осталось и следа.

– Друзья мои, – начал я, – прежде чем принять окончательное решение, полезно будет хладнокровно оценить положение. Разве завершить экспедицию в тот самый момент, когда появился хоть какой-то шанс на ее благополучный исход, не означало бы обречь себя на пожизненные угрызения совести? Подумайте об этом, капитан, и все вы, друзья. Менее семи месяцев назад несчастный Паттерсон оставил ваших соотечественников на острове Тсалал в добром здравии. То, что они прожили здесь все это время, означает, что богатство острова Тсалал смогло обеспечить им жизнь на протяжении одиннадцати лет и что им не приходилось более опасаться дикарей, частично погибших из-за неведомых нам причин, частично, вероятно, перебравшихся на какой-либо из соседних островов… Все это совершенно очевидно, и я не знаю, что можно возразить на подобные доводы…

Мне никто не ответил, поскольку отвечать и вправду было нечего.

– Если мы так и не нашли капитана «Джейн» и его людей, – продолжал я, чувствуя прилив вдохновения, – то это может означать, что уже после ухода Паттерсона им пришлось покинуть остров. По какой причине? Думаю, потому, что землетрясение до такой степени перетряхнуло весь остров, что он стал непригодным для обитания. Но ведь им хватило бы туземного каноэ, чтобы с помощью северного ветра добраться до другого острова или до берега антарктического континента… Не стану долго распространяться, доказывая вам, что все могло произойти именно так. Повторяю, одно известно: если мы не продолжим поиски, от которых зависит спасение ваших соотечественников, то это будет означать, что мы просто опустили руки!

Я обвел глазами свою аудиторию, но она дружно промолчала.

Капитан Лен Гай, почувствовав мою правоту, уронил голову, чтобы скрыть обуревающие его чувства, а это означало, что, упомянув о долге человечности, я указал на единственный выход, который оставался в нашем распоряжении, если у нас в груди продолжало биться сердце.

– Да и о чем, собственно, речь? – снова перешел я в наступление, выдержав небольшую паузу. – О том, чтобы подняться еще на несколько градусов, да и то по спокойному морю, в сезон, обещающий еще два месяца хорошей погоды, когда нам не приходится опасаться скорого наступления зимы, к сражению с которой я и не подумал бы вас побуждать… И мы еще колеблемся, когда на «Халбрейн» имеется все необходимое, когда у нее такой надежный экипаж, когда на корабль еще не проникла никакая болезнь!.. Мы сами пугаем себя воображаемыми опасностями! Неужели у нас не хватит смелости пройти еще дальше туда… туда…

И я указал в южном направлении, повторив безмолвный, но властный жест Дирка Петерса, значивший больше, чем любые слова.

Однако слушатели все так же не сводили с нас глаз, не удостоивая мою речь ответом.

Я не сомневался, что шхуна могла бы, ничем не рискуя, остаться в этих водах еще на восемь-девять недель. Было только 26 декабря, а ведь наши предшественники предпринимали экспедиции и в январе, и в феврале, и даже в марте – и Беллинсгаузен, и Биско, и Кендал, и Уэдделл, – и все они успевали повернуть на север еще до того, как им преграждал путь мороз. Пусть их корабли и не забирались в такие высокие широты, как «Халбрейн», – зато они не могли и мечтать о столь благоприятных условиях плавания, в которых находились мы…

Я перепробовал самые разные аргументы, добиваясь одобрения своих слов, однако никто не спешил брать на себя ответственность. Ответом мне, как и прежде, было гробовое молчание и опущенные долу глаза.

Впрочем, я остерегался произносить имя Артура Пима и выступать в защиту предложения Дирка Петерса, ибо это неминуемо вызвало бы недоуменное пожатие плечами, а то и угрозы в мой адрес… Я спрашивал себя, удалось ли мне заронить в души моих товарищей хотя бы частицу той веры, которая переполняла все мое существо, когда слово взял капитан Лен Гай.

– Дирк Петерс, – произнес он, – подтверждаешь ли ты, что вы с Артуром Пимом, покинув остров Тсалал, наблюдали новые земли к югу от него?

– Да… земли, – отвечал метис. – Остров или континент… Поймите… это там… я думаю… я уверен… там Пим… бедный Пим… ждет, чтобы мы пришли ему на помощь…

– Возможно, что и Уилльям Гай, и все остальные ждут там того же! – вскричал я, стремясь перевести разговор в более безопасное русло. Кроме того, я чувствовал, что эти якобы существующие земли – хоть какая-то цель, тем более, что она легко достижима. «Халбрейн» не придется бороздить океан наугад – нет, она устремится туда, где могут находиться люди, пережившие гибель «Джейн»!

Прежде чем заговорить снова, капитан Лен Гай потратил некоторое время на размышление.

– Верно ли, Дирк Петерс, – снова услыхали мы его голос, – что за восемьдесят четвертой параллелью горизонт закрыт той самой завесой паров, о которой говорится у Артура Пима? Видел ли ты сам… видели ли твои глаза все эти воздушные водопады, и эту бездну, в которой исчезла шлюпка с Артуром Пимом?

Обведя нас всех взглядом, метис покачал своей огромной головой.

– Не знаю, – проговорил он. – О чем вы меня спрашиваете, капитан?.. Завеса паров? Да, возможно… И нечто вроде суши на юге…

Вероятно, Дирк Петерс никогда не читал книгу Эдгара По; не исключено, что он не был обучен грамоте. Передав, кому следовало, дневник Артура Пима, он не поинтересовался, будет ли он опубликован. Забравшись сперва в Иллинойс, а потом на Фолкленды, он не подозревал ни о шуме, который наделало это повествование, ни о фантастической, совершенно немыслимой развязке, какой украсил наш великий поэт его последнюю страничку…

Впрочем, что мешает нам предположить, что Артур Пим, чья приверженность к сверхъестественному нам хорошо известна, просто вообразил, что видел все эти невероятные картины, существовавшие на самом деле только в его склонном к фантазиям мозгу?

Вот когда, впервые с тех пор, как завязался весь этот разговор, прозвучал голос Джэма Уэста. Не знаю, разделял ли лейтенант мое мнение, подействовали ли на него мои аргументы, склонялся ли он к тому, чтобы продолжить путешествие, но он произнес такие слова:

– Капитан! Ваша команда?

Капитан посмотрел на экипаж. Вокруг него столпились все – и «старички», и новенькие, один лишь гарпунщик Хирн держался несколько в стороне, готовый вмешаться, если возникнет такая необходимость.

Капитан Лен Гай устремил вопросительный взгляд на боцмана и его друзей, в беззаветной преданности которых он был твердо уверен. Не могу сказать, узрел ли он на их лицах согласие на продолжение плавания, однако до моего слуха донесся его шепот:

– О, если бы все зависело только от меня! Если бы все до одного поддерживали меня!

Он был прав: поиски нельзя было продолжать, не заручившись поддержкой всей команды.

И тут раздался хриплый голос Хирна:

– Капитан! Вот уже два месяца, как мы покинули Фолкленды… Ведь все мы нанялись на корабль для плавания, конечным пунктом которого должен был стать остров Тсалал!

– Это не так! – воскликнул капитан Лен Гай, приведенный заявлением Хирна в крайнее возбуждение. – Нет, это не так! Я нанял всех вас для участия в плавании, конечную точку которого я имею полное право определить по своей воле!

– Простите, капитан, – не отступал Хирн, – но мы и так находимся там, куда до нас не добирался ни один мореплаватель, куда не заплывал ни один корабль, не считая «Джейн». Поэтому мои товарищи и я считаем, что лучше будет воротиться на Фолкленды, пока не начался сезон ненастья. Оттуда вы вольны вернуться на остров Тсалал и даже подняться к полюсу, если вам этого захочется!

По рядам слушателей пробежал одобрительный шепоток. Не приходилось сомневаться, что гарпунщик выразил мнение большинства, ибо новые члены команды составляли на шхуне большинство. Действовать им наперекор, требовать послушания от людей, не расположенных подчиняться, и в таких условиях плыть в глубину Антрактики было бы безрассудством, хуже того, просто безумием, чреватым неминуемой катастрофой.

Хирну решил возразить Джэм Уэст, в голосе которого прозвучала угроза:

– Кто прозволил тебе говорить?

– Капитан задал нам вопрос, – отвечал Хирн. – У меня было полное право на ответ.

В его голосе было столько дерзости, что лейтенант, которому никогда не изменяло хладнокровие, был готов выйти из себя. Капитану Лену Гаю пришлось остановить его примирительным жестом и сказать:

– Спокойно, Джэм! Ничего не поделаешь, раз среди нас нет согласия… – Повернувшись к боцману, он спросил: – Как по-твоему, Харлигерли?

– Очень просто, капитан, – отвечал боцман. – Я подчинюсь вашему приказу, каким бы он ни был. Наш долг – не бросать Уилльяма Гая и всех остальных, пока остается хоть малейшая надежда спасти их!

Боцман сделал паузу, глядя на Драпа, Роджерса, Грациана, Стерна и Берри, кивающих головами и определенно придерживающихся того же мнения.

– Что же касается Артура Пима… – хотел продолжить боцман.

– Речь идет не об Артуре Пиме, – с необыкновенной живостью оборвал его капитан Лен Гай, – а о моем брате Уилльяме Гае и его спутниках!

Увидев, что Дирк Петерс готов возразить на эти слова, я схватил его за руку, и он, тресясь от ярости, счел за благо промолчать. Сейчас было совсем не время распространяться об Артуре Пиме. Оставалось надеяться, что в будущем путешествие позволит вспомнить и о нем, сейчас же главное было побудить людей дать согласие продолжить путь, пусть неосознанно, даже инстинктивно. Иного выхода не оставалось. Если Дирк Петерс и нуждался в помощи, то я готов был оказать ему ее, но более прямым способом.

Тем временем капитан Лен Гай продолжил опрос экипажа. Ему хотелось знать поименно, на кого он может опереться. Все старые члены экипажа дали согласие на его предложение, пообещали никогда не оспаривать его приказов и следовать за ним так далеко, как это потребуется.

Кое-кто из новеньких последовал примеру этих отважных людей, однако их набралось всего трое – все англичане. Однако мне показалось, что большинство разделяет точку зрения Хирна. Для них плавание «Халбрейн» завершилось на острове Тсалал, поэтому они наотрез отказывались плыть дальше и решительно требовали повернуть на север, чтобы преодолеть ледяные поля до наступления холодов. Этой позиции придерживалось человек двадцать, и не приходилось сомневаться, что с языка Хирна слетело то, что было в голове у каждого из них. Перечить им, тем более принуждать их выполнять команды при развороте шхуны на юг, значило бы подстрекать их к бунту.

Единственным способом добиться перелома в настроении матросов, обработанных Хирном, было вызвать у них алчность, заставить почувствовать, в чем заключается их подлинный интерес. Поэтому я взял слово и заговорил твердым голосом, дабы ни у кого не возникло сомнений в серьезности моего предложения:

– Матросы «Халбрейн», слушайте меня! – провозгласил я. – По примеру многих государств, желающих способствовать открытиям в полярных морях, я предлагаю экипажу шхуны премию! За каждый градус, пройденный к югу от восемьдесят четвертой параллели, я заплачу вам по две тысячи долларов!

Больше семидесяти долларов на душу – здесь было, от чего загореться! Я почувствовал, что нащупал верный тон.

– Я выдам капитану Лену Гаю, который станет, таким образом, вашим доверенным лицом, письменное обязательство, – продолжал я, – Деньги, которые вы заслужите, участвуя в этом плавании, будут выплачены вам после возвращения, независимо от условий, в которых последнее осуществится.

Мне не пришлось долго ждать впечатления, которое произвело на команду мое предложение.

– Ура! – завопил боцман, показывая пример своим товарищам, которые стали дружно вторить ему.

Хирн и не пытался возражать – видно, решил дождаться более удобного случая. Таким образом, согласие было восстановлено, я же был готов пожертвовать и более крупной суммой, лишь бы была достигнута моя цель.

Впрочем, нас отделяло от Южного полюса всего семь градусов, поэтому даже если бы «Халбрейн» добралась до него, мне бы пришлось расстаться всего с четырнадцатью тысячами долларов…

Рано поутру в пятницу, 27 декабря, «Халбрейн» вышла в море, взяв курс на юго-запад.

На борту закипела прежняя жизнь, отмеченная тем же повиновением и слаженностью. Команде не грозили ни опасности, ни сильное утомление. Погода оставалась прекрасной, море – спокойным. Можно было надеяться, что при столь благоприятных условиях бациллы неподчинения не смогут развиться, ибо им не придут на помощь непреодолимые трудности. Впрочем, грубым натурам не свойственно много размышлять. Невежество и корысть плохо сочетаются с богатым воображением. Невежды ограничиваются настоящим, мало заботясь о будущем. Безмятежность их существования может нарушить только какое-то неожиданное событие, способное заставить их взглянуть в лицо реальности. Произойдет ли с нами что-либо подобное?..

Что касается Дирка Петерса, то даже теперь, когда его инкогнито было раскрыто, он нисколько не изменился и остался столь же нелюдимым. Должен сказать, что экипаж не чувствовал к нему ни малейшего отвращения, какого можно было бы опасаться, памятуя о сценах на «Дельфине», хотя поведение Петерса там, учитывая обстоятельства, было вполне простительным. Кроме того, разве можно было забыть, что метис рисковал жизнью ради спасения Мартина Холта?.. Однако он все равно предпочитал держаться в сторонке, ел в одном углу, спал в другом, не желая сокращать расстояние между собой и остальным экипажем. Не было ли у него иной причины для подобного поведения, кроме той, какую мы могли себе представить? Что ж, будущее расставит все по своим местам…

Преобладающие в этих краях северные ветры, донесшие «Джейн» до острова Тсалал и позволившие челну Артура Пима подняться еще на несколько градусов к югу, были попутными и для нас. Пользуясь постоянностью бриза, Джэм Уэст распустил на шхуне все паруса. Форштевень шхуны легко рассекал прозрачные, а вовсе не молочной белизны воды; если что и белело на водной глади – то это след за нашей кормой, тянущийся к горизонту.

После давешней сцены, предшествовашей отплытию, капитан Лен Гай позволил себе несколько часов отдыха. Могу себе представить, какие неотвязные мысли сопровождали его погружение в сон: с одной стороны, продолжение поисков сулило надежду на успех, с другой же на него давил груз страшной ответственности за столь рискованную антарктическую экспедицию.

Выйдя с утра на палубу, он подозвал поближе меня и помощника, расхаживавшего неподалеку взад-вперед.

– Мистер Джорлинг, – обратился он ко мне, – повернуть на север было бы для меня равносильно смерти! Я чувствовал, что не сделал всего, что должен был сделать, ради спасения моих злосчастных соотечественников. Однако я понимал, что большинство экипажа было бы настроено против меня, вздумай я плыть южнее острова Тсалал…

– Верно, капитан, – отвечал я, – на борту пахло неповиновением, которое грозило перерасти в бунт…

– Который мы могли бы подавить в зародыше, – холодно возразил Джэм Уэст, – проломив голову этому Хирну, который только и делает, что возбуждает недовольство.

– Возможно, ты и прав, Джэм, – откликнулся капитан Лен Гай, – только, восстановив справедливость, мы бы не обрели согласия, а оно нужно нам больше всего…

– Это верно, капитан, – согласился помощник. – Лучше, когда удается обойтись без насилия. Но пусть в будущем Хирн поостережется!..

– Его друзья, – заметил капитан Лен Гай, – воодушевлены теперь обещанной премией. Желание не упустить ее сделает их более выносливыми и покладистыми. Щедрость мистера Джорлинга пришла на помощь там, где оказались бессильными все мольбы… Я так благодарен вам!

– Капитан, – отвечал я, – еще на Фолклендах я уведомил вас о своем желании принять участие деньгами в вашем предприятии. Теперь мне представилась возможность поступить сообразно этому желанию, поэтому я поспешил воспользоваться ей и не нуждаюсь в благодарности. Давайте только достигнем цели, спасем вашего брата Уилльяма и пятерых матросов с «Джейн»! Ни о чем большем я не смею и мечтать!

Капитан Лен Гай протянул мне руку, которую я поспешил дружески пожать.

– Мистер Джорлинг, – продолжал он, – вы, должно быть, заметили, что «Халбрейн» не держит курс прямо на юг, хотя земля, увиденная Дирком Петерсом – либо то, что он принял за землю, – находится именно в том направлении…

– Заметил, капитан.

– Не станем забывать, между прочим, – напомнил Джэм Уэст, – что в рассказе Артура Пима ничего не говорится об этой земле, якобы лежащей на юге, поэтому нам остается довольствоваться лишь словами метиса.

– Верно, лейтенант, – отвечал я. – Однако есть ли у нас основания относиться к словам Дирка Петерса с подозрением? Разве его поведение с первой минуты, как он ступил на палубу, не внушает к нему полного доверия?

– Не могу ни в чем его упрекнуть с точки зрения службы, – согласился Джэм Уэст.

– Мы не подвергаем сомнению ни его храбрость, ни честность, – заявил капитан Лен Гай. – Не только его поведение на борту «Халбрейн», но и все его дела – сперва на «Дельфине», потом на «Джейн», – показывают его с самой лучшей стороны.

– Он вполне заслуживает такой оценки! – добавил я.

Сам не знаю, почему, но мне хотелось вступиться за метиса. Возможно, причиной было предчувствие, что ему еще предстояло сыграть в нашей экспедиции важную роль? Ведь он не сомневался, что нам удастся отыскать Артура Пима, – а все связанное с ним вызывало у меня такой интерес, что я сам не переставал себе удивляться…

Однако я не забывал и того, что идеи Дирка Петерса касательно его незабвенного спутника частенько могли казаться граничащими с чистым абсурдом. Капитан Лен Гай как раз это и имел в виду.

– Мы не должны забывать, мистер Джорлинг, – сказал он, – что метис сохранил надежду, что Артур Пим, преодолев антарктический океан, сумел высадиться на какой-то южной суше, где и проживает по сию пору!..

– Прожить одиннадцать лет у самого полюса! – хмыкнул Джэм Уэст.

– Да, я готов признать, что с этим нелегко согласиться, капитан, – отвечал я. – Но, если поразмыслить хорошенько, то так ли невозможно, что Артур Пим мог обнаружить на юге остров под стать Тсалалу, на котором сумели продержаться все это время Уилльям Гай и его спутники?..

– Не могу назвать это невозможным, мистер Джорлинг, но и признать такую вероятность у меня не поворачивается язык!

– Более того, – не унимался я, – раз уж мы выдвигаем всего-навсего гипотезы, то почему бы вашим соотечественникам, покинувшим остров Тсалал, не попасть в русло того же течения и не оказаться вместе с Артуром Пимом там, где, быть может…

Я не стал договаривать до конца, ибо подобное предположение было бы немедленно отвергнуто, да и момент был отнюдь не подходящим, чтобы настаивать на поисках Артура Пима, пока не найдены люди с «Джейн».

Капитан Лен Гай вернулся к теме разговора, который здорово «отклонился от курса», как сказал бы наш боцман, и настала пора исправить ошибку.

– Так я говорил о нашем курсе. Я не иду прямиком на юг, поскольку в мои намерения входит исследовать сперва острова, лежащие неподалеку от Тсалала, – тот архипелаг, что расположен к западу от него…

– Мудрая идея, – заметил я. – Возможно, благодаря посещению этих островов мы укрепимся в мысли, что землетрясение произошло совсем недавно…

– В этом и так не может быть никаких сомнений, – отвечал капитан Лен Гай. – Оно определенно разразилось уже после ухода Паттерсона – ведь старший помощник оставил своих соотечественников на острове Тсалал!

Как известно, у нас имелись серьезные основания, чтобы не подвергать сомнению последнее заключение.

– Разве Артур Пим не упоминает восемь островов? – напомнил Джэм Уэст.

– Именно восемь, – поддержал его я, – во всяком случае, такую цифру Дирк Петерс слышал от дикаря, уплывшего в каноэ вместе с ним и Артуром Пимом. Дикарь этот по имени Ну-Ну настаивал также на том, что весь архипелаг управляется суверенным владыкой, королем по имени Тсалемон, обитающим на самом крошечном островке… Если потребуется, метис может подтвердить нам эту подробность.

– Так вот, – продолжал капитан, – может статься, что землетрясение пощадило остальные острова, что они все еще обитаемы, поэтому, приблизившись к ним, мы должны соблюдать осторожность…

– До них уже недалеко, – добавил я. – Кто знает, капитан, не спасся ли ваш брат со своими матросами на одном из этих островов?

Такая возможность существовала, но она не могла вселить в нас радость, ибо это означало, что бедняги угодили в лапы дикарей, которых давно не было на Тсалале. Кроме того, чтобы вызволить их из плена – это при условии, что им сохранили жизнь, – команде «Халбрейн» пришлось бы применять силу, и еще неизвестно, кто выиграл бы сражение…

– Джэм, – сказал капитан, – мы идем со скоростью восемь-девять миль в час, а это значит, что уже через несколько часов впереди может показаться земля. Распорядись глядеть в оба!

– Уже распорядился, капитан.

– Ты посадил в «сорочье гнездо» наблюдателя?

– Там сидит Дирк Петерс – он вызвался сам.

– Что ж, Джэм, на его бдительность можно положиться…

– Как и на его зоркость, – добавил я. – У него несравненное зрение!

Шхуна продолжала плыть на запад до 10 часов. Метис на мачте помалкивал. Я уже спрашивал себя, не произойдет ли здесь та же история, как с островами Аврора и Гласса, которые мы тщетно разыскивали между Фолклендами и Южной Георгией. На горизонте так и не возникло никакого подобия земли. Оставалось надеяться, что острова отличаются равнинным рельефом и что заметить их можно, лишь подойдя к ним мили на две.

Правда, за утренние часы ветер заметно ослаб, и течение отнесло нас дальше к югу, чем нам того хотелось. К счастью, с двух часов пополудни ветер снова окреп, и Джэм Уэст постарался вернуться в желанный район.

«Халбрейн» плыла в нужном направлении со скоростью 7–8 миль в час уже два часа, а на горизонте так и не появилось никакой суши.

– Не может быть, чтобы мы еще не достигли нужной точки! – сокрушался капитан Лен Гай. – Ведь, если верить Артуру Пиму, Тсалал является частью обширного архипелага…

– Однако он не говорит, что видел острова, пока «Джейн» стояла на якоре у берега острова Тсалал, – заметил я.

– Вы правы, мистер Джорлинг. Однако за сегодняшний день «Халбрейн» уже преодолела расстояние никак не меньше пятидесяти миль, и я полагал, что речь идет об островах, лежащих достаточно близко друг от друга…

– Что ж, капитан, приходится заключить – а это не выходит за пределы вероятного, – что землетрясение похоронило в океанской пучине все острова архипелага, к которому принадлежал остров Тсалал…

– Земля по правому борту! – раздался крик Дирка Петерса.

Все взгляды устремились в указанном направлении, однако мы ничего не смогли разглядеть. Правда, метис, вознесенный на верхушку фок-мачты, мог заметить то, что еще долго будет скрыто от наших глаз. Кроме того, приходилось учитывать его дальнозоркость и привычку не спускать взгляд с горизонта. Одним словом, я не допускал и мысли, что он способен ошибиться.

И действительно, спустя полчаса мы разглядели в бинокль несколько освещенных косыми лучами солнца островков, разбросанных по океанской глади в двух-трех милях к западу. Старший помощник велел приспустить верхние паруса, и «Халбрейн» поплыла вперед, ловя ветер только бизанью, косым фоком и стакселем.

Следовало ли нам тут же готовиться к обороне, заряжать ружья и камнеметы, расправлять абордажные сети? Решение капитана Лена Гая было иным: он решил, что прежде чем принять все эти меры предосторожности, мы сможем, ничем не рискуя, подойти к островкам поближе.

Но и тут произошли немалые перемены. Вместо обширных островов, упомянутых Артуром Пимом, нашему взгляду предстала полудюжина скал, едва торчащих из воды… В этот момент метис, соскользнув по правому бакштагу, ступил на палубу.

– Что же, Дирк Петерс, – обратился к нему капитан Лен Гай, – ты узнаешь этот архипелаг?

– Архипелаг? – Метис покачал головой. – Нет, это всего лишь пять-шесть островков… Одни скалы… Ну и острова…

И действительно, несколько горных верхушек, вернее, закругленных вершин – вот и все, что осталось на поверхности от всего архипелага, вернее, от его западной части. Однако можно было надеяться, что архипелаг протянулся на несколько градусов и что землетрясение уничтожило только западную группу островов.

Именно это мы и собирались выяснить, решив наведаться на каждый островок и разобраться, когда – недавно или уже давно – разразилось это землетрясение, страшные последствия которого мы могли лицезреть на острове Тсалал.

По мере приближения мы все больше убеждались, что от западной части архипелага остались лишь крупинки. Площадь самых крупных островков не превышала 50–60 квадратных саженей, а самых крошечных – 3–4. Последние напоминали больше россыпь рифов, о которые плескался ленивый прибой.

«Халбрейн» ни в коем случае не следовало забираться в гущу рифов, ибо это грозило бы ее бортам и килю. Мы решили довольствоваться общим осмотром, чтобы устранить последние сомнения, что архипелаг ушел под воду. Однако мы готовились разок-другой высадиться на скалы, ибо там могли оказаться бесценные следы.

Остановившись в десятке кабельтовов от главного островка, капитан Лен Гай велел забросить за борт лот. Дно оказалось в 20 саженях под днищем – должно быть, это была поверхность ушедшего под воду острова, центральная часть которого выступала из воды всего на пять-шесть саженей.

Шхуна подошла к островку на расстояние пяти морских саженей и стала на якорь.

Джэм Уэст хотел было лечь в дрейф, пока будет длиться исследование островка. Однако он не стал этого делать, ибо в таком случае шхуну снесло бы к югу сильным течением. Пришлось довольствоваться якорной стоянкой. На море не было ни малейшего волнения, и, глядя на небо, никак нельзя было ожидать ухудшения погоды.

Как только якорь зацепился за дно, на море была спущена шлюпка, в которую уселся капитан Лен Гай, боцман, Дирк Петерс, Мартин Холт, еще двое матросов и я.

Четверть мили, отделявшие корабль от ближайшего островка, шлюпка преодолела быстро, виляя по узким протокам. Торчайщие из воды верхушки скал то и дело захлестывало волнами, поэтому на них никак не могло остаться следов, по которым мы могли бы судить о времени землетрясения. Впрочем, мы и не надеялись, что нас может ожидать здесь какой-либо сюрприз.

Шлюпка скользила среди камней. Дирк Петерс стоял в полный рост на корме, правя рулем и мастерски избегая столкновений с острыми краями рифов. Здесь, сквозь толщу неподвижной, прозрачной воды, мы могли наблюдать дно – но то был отнюдь не песок, усеянный ракушками, а черные глыбы со следами сухопутной растительности, которую ни в коем случае нельзя было принять за подводную флору, тем более что кое-где клочки травы всплыли на поверхность. Это было первым доказательством того, что почва, на которой эта трава произрастала, совсем недавно ушла под воду.

Шлюпка приблизилась к островку, и один из матросов метнул кошку, лапа которой засела в трещине между камней. Мы налегли на швартов и подтянули шлюпку к берегу.

Итак, перед нами лежал один из обширнейших островов архипелага, от которого остался всего лишь неправильной формы овал с окружностью в каких-то 150 саженей, верхняя точка которого находилась всего в 25–30 футах от поверхности океана.

– Поднимается ли приливная волна столь высоко? – спросил я капитана Лена Гая.

– Никогда, – отвечал тот. – Возможно, в центре островка нам удастся обнаружить остатки растительности, руины человеческого жилища или хотя бы следы стоянки…

– Самое лучшее – следовать за Дирком Петерсом, уже успевшим обогнать нас всех, – предложил боцман. – Этот чертов метис разглядит своими рысьими глазами то, что наверняка проглядим мы!

Вскоре все мы поднялись на верхушку островка. Здесь и впрямь хватало остатков – вернее, останков домашней живности, о которой рассказано в дневнике Артура Пима, – различной птицы, уток, свиней с черной щетиной на затвердевшей коже. Однако от нашего взгляда не мог укрыться тот факт, что здешние кости пролежали на ветру не более нескольких месяцев, в отличие от останков, обнаруженных на острове Тсалал. Это подтверждало наш вывод о том, что землетрясение разразилось совсем недавно.

Кроме того, там и здесь на островке зеленел сельдерей и ложечница и виднелись свежие цветки.

– Они распустились в этом году! – воскликнул я. – Они не испытали на себе зимней стужи…

– Согласен с вами, мистер Джорлинг, – отозвался Харлигерли. – Но не могли ли они вырасти уже после того, как от архипелага остались одни осколки?

– Это совершенно невозможно, – отвечал я, как и подобает человеку, не желающему расставаться с излюбленной идеей.

На островке произрастал также чахлый кустарник, напоминающий дикий орешник. Дирк Петрес сорвал и поднес нам ветку, полную сока. С ветки свисали орешки – точно такие же, какими питался метис и его спутники, забравшиеся в расселину, прорезавшую холм поблизости от деревни Клок-Клок, откуда они угодили в лабиринт замысловатой формы, от которого на острове Тсалал не осталось и следа.

Дирк Петерс выковырял несколько орешков из зеленой оболочки и разгрыз их своими мощными зубами, способными, казалось, расколоть и чугунное ядро.

Теперь у нас исчезли последние сомнения касательно времени катаклизма: он произошел уже после ухода Паттерсона. Выходит, участь, постигшая жителей острова Тсалал, кости которых усеивали землю неподалееку от деревни, была следствием какой-то другой катастрофы. Что касается капитана Уилльяма Гая и пятерых матросов с «Джейн», то мы лишний раз убедились, что они, видимо, вовремя унесли ноги, ибо мы не обнаружили на острове их тел.

Но где же они нашли приют, бросив остров Тсалал? Этот вопрос не переставал преследовать нас, поскольку мы никак не могли нащупать ответа на него. Однако я придерживался мнения, что наше путешествие изобиловало и другими вопросами, не более близкими к разрешению…

Не стану распространяться о подробностях обследования архипелага. Оно заняло полтора дня, поскольку шхуна посетила каждый островок. Повсюду нас ждало одно и то же – растения и останки, что только подкрепяло нашу уверенность в правильности сделанных выводов. Капитан Лен Гай, старший помощник, боцман и я придерживались одинакового мнения о том, что катастрофа, разразившаяся в этим краях, смела с лица земли всех до одного туземцев. Теперь «Халбрейн» не угрожало нападение.

Однако следовало ли заключить, что капитана Уилльяма Гая и пятерых матросов, добравшихся до одного из островов, постигла та же печальная участь? Мои рассуждения, с которыми согласился в конце концов и Лен Гай, сводились к следующему:

– На мой взгляд, искусственный обвал холма у деревни Клок-Клок пощадил нескольких членов экипажа «Джейн» – не менее семи человек, считая Паттерсона, а также пса Тигра, останки которого мы обнаружили неподалеку от деревни. Некоторое время спустя, когда по неведомой нам причине погибла часть населения острова Тсалал, уцелевшие туземцы покинули этот остров и переплыли на другие острова архипелага. Оставшись одни, в полной безопасности, Уилльям Лен Гай и его товарищи могли прекрасно существовать – ведь только что здесь находили пропитание дикари числом в несколько тысяч. Так прошло то ли десять, то ли одиннадцать лет, но несчастным так и не удалось вырваться из своей тюрьмы, несмотря на множество попыток сделать это, которые они – в этом у меня нет сомнений – не раз предпринимали, уповая то на туземное каноэ, то на лодку, построенную собственными руками. Наконец, месяцев семь тому назд, уже после исчезновения Паттерсона, остров Тсалал был до неузнаваемости изуродован землетрясением, в результате которого соседние острова почти полностью скрылись под водой. Думаю, что после этого Уилльям Гай и его люди, сочтя невозможным и дальше жить на острове Тсалал, вышли в море, надеясь достигнуть Полярного круга. Очень вероятно, что попытка эта не увенчалась успехом, путешественников подхватило течением и понесло на юг… Разве не могли они оказаться на той самой суше, что предстала взорам Дирка Петерса и Артура Пима южнее восемьдесят четвертого градуса? Именно в этом направлении, капитан, и следует направить «Халбрейн». Оставив за кормой еще две-три параллели, мы можем надеяться отыскать их. Наша цель там, и кто из нас не пожелает пожертвовать собой, чтобы достичь ее?

– Да поможет нам Господь, мистер Джорлинг! – отвечал капитан Лен Гай.

Позже, оставшись со мной один на один, боцман не удержался и сказал:

– Я внимательно слушал вас, мистер Джорлинг, и, должен сознаться, вы меня почти убедили…

– Скоро у вас не останется никаких сомнений, Харлигерли.

– Когда же?

– Раньше, чем вы думаете!

На следующий день, 29 декабря, в шесть часов утра шхуна снялась с якоря и, воспользовавшись легким северо-восточным ветерком, взяла курс прямиком на юг.