55

В этом начале июня Абигэль еще не знала, что всего через несколько дней начнет обжигать себя сигаретами, сделает татуировки, купит «Четвертую дверь», разыщет писателя по имени Николя Жантиль и постепенно увязнет в расследовании, которое превзойдет все, что она могла вообразить.

Да, тогда она еще ничего этого не знала, она сидела на пляже Мало-ле-Бен, держа нос по ветру и глядя на побережье. Теплый ветер кружил песок на дюнах за ее спиной и колыхал ее бледно-зеленую тунику. Народу на берегу было немного. Горстка гуляющих да два-три воздушных змея.

Из-под солнцезащитных очков она наблюдала за женщиной и ее сыном, сидевшими вдалеке справа на разостланном синем одеяле. Женщина ела сэндвич, а мальчик сидел неподвижно, глядя на горизонт и словно не замечая красот природы, балета чаек и моря, тихонько катившего свои волны. Шестьдесят четыре дня назад вырвавшись из ада, Виктор продолжал долгий и трудный период реабилитации. Пройдет наверняка еще много месяцев, прежде чем появится надежда, что он сможет снова жить нормальной жизнью. Человеческий разум – это чудо-механизм, и даже когда его детали заедают или ломаются, он все же работает. Но если колотить по всем шестеренкам кувалдой…

С самого начала мальчика наблюдала одна и та же психолог, с ней ему даже случалось иногда смеяться, но недолго: он все больше смотрел пустым взглядом, свойственным ему теперь. Опытный невролог занимался его сном несколько раз в неделю. Без медикаментозного лечения Виктор наверняка бы уже умер.

Его мать бросила все: свою прежнюю жизнь, дом и город, в котором был похищен ее сын. Она уехала из Амбуаза и сняла квартирку в Мало, недалеко от больницы, где лечили Виктора, наверно, потому, что на данный момент ей некуда было больше деваться. Она должна была прежде всего заниматься сыном, дать ему все возможное, быть у его постели, когда он кричал ночами. Виктор был одновременно ее якорем спасения и камнем, тянувшим ее на дно океана.

Мать взяла сына за руку и повела его к воде. Она закатала штанины его джинсов, как делала это четыре года назад. Он был не по сезону тепло одет, видимо, чтобы взгляды не задерживались на двадцати четырех несводимых белых пятнышках, оставленных лазером.

Поглядывая на них, Абигэль крутила в руках листок, на котором были записаны все вытатуированные на мальчике буквы. Она, как и жандармы, провела много дней, пытаясь составить из них послание. Что хотел сказать им Фредди через Виктора? Почему он больше не подавал признаков жизни? Отпустит ли он еще одного ребенка? Когда? Ожидание для родителей, жандармов, всех людей, задействованных в этом деле, было невыносимым.

Мать зачерпнула в пригоршню немного воды и брызнула на сына, должно быть играючи. Но Виктор стоял неподвижно, и она не могла больше изображать веселье. Увидев, как она отвернулась и отошла, закрыв лицо руками, Абигэль поняла, что она плачет.

Два месяца прошло с освобождения Виктора. Два месяца, за которые дело Фредди мало продвинулось, во всяком случае меньше, чем надеялись жандармы. Они носом землю рыли, обыскав весь Лон-Пляж и его окрестности, но безрезультатно. Мальчик, правда, выдал кое-какую информацию в первые сорок восемь часов после его обнаружения, но потом его воспоминания укрылись за железным занавесом. Патрик Лемуан и Фредерик столкнулись с этой исподволь накатившей немотой: слова больше не сходили с языка Виктора, как будто кто-то повернул выключатель в его голове. Отдел розыска продолжал поддерживать тесную связь с его матерью. Может быть, когда-нибудь Виктор расскажет все подробнее, если только демон, поселившийся у него в голове, уберется наконец восвояси.

Из слов мальчика жандармы сделали вывод, что дети были заперты в помещении без окон и отделены друг от друга каменными или кирпичными стенами. В отсеках была только солома да тюфяк, чтобы спать. Одни жандармы думали о ферме, другие полагали, что это мог быть любой оборудованный подвал. Время от времени в темнице появлялся белый свет. Еще Виктор рассказывал, что часто ходил по траве, тоже между стенами. По крайней мере, так ему казалось сквозь повязку, которой Фредди закрывал его глаза, когда выводил подышать воздухом. Речь шла, очевидно, об уединенном саде где-нибудь в глуши…

Мальчик не сумел описать своих товарищей по несчастью, он не знал их имен, но мог молча трогать их лица, когда Фредди собирал их вместе, чтобы помыть из шланга. Ели они зеленую фасоль, равиоли, сосиски – в общем, продукты, которые можно купить в любом магазине, не привлекая к себе внимания. Он так и не смог объяснить назначения машины, которой так боялся.

О своем похитителе Виктор ничего не сказал, он знал только его голос, его запах да лисью голову. Значит, это действительно его Абигэль видела в лесу в ночь аварии, и ее отец, Ив, едва его не сбил. Виктор, кстати, утверждал, что Фредди был один. Ни разу за все время своего заточения мальчик не слышал другого голоса.

Но если у Фредди не было сообщника, то кто же был тот человек с разбитой головой в багажнике «кангу»? Эти загадки не давали покоя Абигэль ни днем ни ночью.

Благодаря терпению и упорству Патрика Лемуана и Фредерика в эти два дня до психологической блокады, Виктор сумел сказать немного о «демоне». По словам мальчика, все похищенные его боялись. Все рано или поздно видели и слышали его при первых признаках засыпания. Все, кроме Номера четыре, Золушки. Потому что ее только что привезли, она была новенькой, и ей предстояло немало времени и много часов на «машине», чтобы увидеть демона. Но Виктор знал, что демон в конце концов доберется и до нее… Он помнил стук его копыт по полу, шумное, горячее дыхание… Скрипела в потемках дверь… А потом он вскакивал им на грудь. И дети видели все пламя ада в его огненных глазах. И как ни пытались кричать, не могли. Узники своего ужаса.

Недавно психолог Виктора показала ему изображение инкуба, не сказав, что это. Реакция мальчика не оставляла никаких сомнений: этот самый монстр с козлиными ногами до сих пор пугал его время от времени. Тот, кого Абигэль видела на дороге в ночь аварии. Фредди.

Инкуб… Демон сна… Эта безобразная тварь, которую видели люди, страдающие параличом сна. Всегда одно и то же описание, с самыми небольшими расхождениями. Инкуб был, очевидно, материализацией наших самых глубинных страхов и кошмаров, образом, возможно записанным в генах и порожденным нашим подсознанием.

Абигэль считала, что отпечатки копыт, оставленные Фредди на груди Виктора – и наверняка других пленников тоже, – были лишь призваны усилить достоверность чудовища. Они конкретизировали их жуткие видения и делали демона реальным.

Вдалеке мать собирала дары моря: ракушки, моллюсков, косточки каракатиц, чтобы потом скормить их птицам. Она стояла спиной к сыну, по икры в воде. Абигэль обхватила колени, она сама толком не знала, зачем она здесь и наблюдает тайком за этими разбитыми жизнями. Наверно, потому, что она до сих пор не понимала, почему так закричал Виктор, увидев ее в больнице. Наверно, еще и потому, что она завидовала этой матери, нашедшей потерянного сына. Она бы все отдала, лишь бы ей вернули Леа. Как бы она боролась, чтобы та жила, чтобы защитить ее.

Почему же она этого не сделала? Почему ее родной отец украл у нее дочь? Абигэль этого не знала и вряд ли сможет когда-нибудь узнать. Могла ли у Ива в депрессии появиться склонность к суициду? Лечился ли он? Он не обращался ни к одному врачу из практиковавших в Этрета, Абигэль узнавала. Но не оставил ли Ксавье Иллинуа, или кто бы он ни был, где-то свою медицинскую карту? Если и так, добраться до нее все равно невозможно. И если никому не удастся когда-нибудь прочесть его проклятое послание, значит след оборвался. Окончательно. Абигэль чувствовала себя усталой. Словно разъеденной кислотой от всего этого дела.

За ее спиной с криком взлетели чайки. Абигэль обернулась, посмотрела на вершину дюны. Ей показалось, что в солнечном свете вырисовывается силуэт. Она надела темные очки – нет, ничего. Но струйка песка стекала по склону. Чайки? Ветер?

Уже несколько недель Абигэль постоянно преследовало ощущение, что за ней следят. Она часто вспоминала «Орля» Мопассана. Фредерик говорил, что она фантазирует, и, наверно, был прав. Но она так и не смогла забыть двух типов, явившихся к ней в дом, чтобы убить ее.

Виктор прямо перед ней зашел в море еще дальше, вода была уже ему по грудь. Абигэль почувствовала, как волоски у нее на руках встали дыбом. Каждая клеточка ее тела напоминала о драме, пережитой в тринадцать лет. Тогда все было так же: Северное море, волны. Два-три гребка – и больше ничего. Она пошла ко дну, в полном сознании, сдавленная змеем, который утянул ее в глубины. Соль и песок в глазах. Вода затекает в ноздри, заливает горло. Она пыталась задержать дыхание как можно дольше, пока не возникло жуткое ощущение, что вот-вот лопнет грудь. А потом пришлось открыть рот, наполнить легкие. Вдохнуть смерть.

Мать Виктора уходила все дальше, одна, глядя под ноги. Первая волна захлестнула мальчика. Абигэль встревоженно привстала. Несмотря на опасность, Виктор продолжал идти и, как она двадцать лет назад, вдруг скрылся под водой.

Она побежала, крича, но мать не реагировала, ветер дул в противоположную сторону и относил крики. Другие гуляющие были слишком далеко. Она остановилась у кромки воды, цемент страха потек в ее жилы, мускулы затвердели. Каменная глыба, да и только. Виктор вынырнул, отчаянно барахтаясь, и снова скрылся.

Абигэль рухнула руками и коленями в песок, как ребенок в панике. Она кричала, кричала и никак не могла войти в воду, коснуться ее. Хуже колючей проволоки. А море поднималось, волны накатывали, пенясь, одна за другой. Она увидела, как из воды высунулась рука, сжалась в воздухе, словно ловя кислород. Захохотала чайка, как будто издеваясь, а издалека уже бежала мать.

И вдруг другая рука рассекла пену и потянула Абигэль в волны. Железная хватка, вцепившись в затылок, держала ее под водой. Она открыла глаза и различила гладкий овал склонившейся над ней девочки без лица.

Она закричала, но изо рта вырвались только пузыри, и вода проникла ей в трахею и легкие.

Еще раз она познала, как страшно утонуть.