25
Абигэль приехала в Этрета около 15:30, без дорожных происшествий, без единой капли алкоголя в крови – ее первый трезвый день за два месяца. Лишь едва ощущалась боль в запястьях из-за старых переломов. В пути она уступила желанию поспать несколько минут, проехав Нефшатель-ан-Бре.
Физически все было более или менее хорошо, но морально эпизод с письмом и клетчатыми брюками, найденными Фредериком в гардеробной Леа, нанес ей новый удар. Она перевернула весь дом в поисках черного котенка – тщетно. Если Леа не положила его в чемодан, почему же Абигэль не может его найти? И что означают эти зловещие слова: «Очень скоро я умру»?
По дороге Абигэль успела дозвониться по мобильному телефону лучшим подругам своей дочери. Нет, Леа никогда не делилась с ними такими мрачными мыслями, она не принадлежала ни к сатанинской группе, ни к какой-либо секте. Да и не бывала почти нигде. Она училась в пятом классе, боже мой, прилежная ученица, светлая девочка. Как такие слова могли выйти из-под ее пера? Абигэль спрашивала по телефону, был ли у Леа дружок, пять девочек ответили отрицательно. Оставался один вариант: Интернет. Зарегистрировалась ли Леа в какой-то социальной сети без ее ведома? Общалась ли с нехорошими людьми? Узнать это было невозможно: планшет Леа разбился вдребезги во время аварии.
Приехав на место, Абигэль зашла в бистро на краю пляжа, зажатое между скалами. Отец говорил ей, что любил приходить сюда каждый день и, сидя на скамейке, часами смотреть, как катятся по гальке волны. Так сидеть и мечтать – для него это стоило всех на свете путешествий. Абигэль хотелось ему верить, этот меловой мир вертикалей и острых граней, обрывающихся прямо в море, был не лишен магии.
Она посмотрела на разноцветные бутылки за стойкой, и ее слюнные железы заработали в полную силу. Она представляла себе приятный звон льдинок в стакане, кислоту лимона, ожог крепкого алкоголя. Официант подошел принять заказ.
– Пожалуйста… кофе.
Переключатель сработал в ее мозгу в последний момент, и она испытала гордость, что устояла перед зовом бутылок. Маленькая чашка эспрессо была выпита быстро – кофе оказался густым, как гудрон, и крепким, – и она отправилась на машине к дому на улице Оль. Встреча была назначена через полчаса. Ключ у нее был, поэтому она толкнула скрипучую калитку и вошла. Приоткрытая входная дверь скажет хозяину о ее присутствии.
Внутри было так же холодно, как снаружи. Склеп, да и только. Отопление отключено. Гора почты на полу. Реклама, проспекты, конверт из банка…
Она положила все на старый деревянный столик. Интерьер был сведен до жизненно необходимого минимума и овевал холодом, отчего молодой женщине стало не по себе. Телевизор на потертой до дыр тумбочке, древний диван, на котором Ив спал, когда она приезжала к нему с Леа. Полное отсутствие комфорта. Ее отец всю жизнь жертвовал собой ради людей и государства. Он заслуживал лучшего.
Кутаясь в куртку, она заглянула в кухню, потом в спальню. Альбомы комиксов XIII стояли в ряд на этажерке. Стена напротив кровати сплошь оклеена фотографиями, которые она рассмотрела заново. Отец и она, вместе… Запечатленные, порой неловко, мгновения жизни. Вот старый снимок, на котором она, восьмилетняя, рядом с темноволосой, коротко стриженной женщиной. Абигэль знала, что это ее мать, но воспоминания о ней у нее сохранились лишь обрывочные и очень расплывчатые. Она записала в своей тетради снов, что ее мать умерла на больничной койке, когда ей, Абигэль, было девять лет. С тех пор пришлось расти одной, с болезнями, переломами и помощницами по хозяйству, которые худо-бедно играли роль матери – без материнского тепла.
Снимков Ива с Леа было гораздо больше, чем Ива с ней. Он обожал внучку и, наверно, перенес на нее все, что упустил с дочерью. Еще на одном снимке, совсем недавнем, он был запечатлен на понтоне, с яхтами на заднем плане. Он улыбался. Была ли у него женщина – или женщины – в эти последние годы? Был ли он счастлив?
Сожаления, горечь… Она сняла фотографии и спрятала их в карман. Просмотрела бумаги, аккуратно сложенные в металлический ящичек в углу шкафа. Тут были все документы, связанные с его бывшей работой таможенника. Платежные ведомости, пенсионные отчисления, страховка, удостоверение об отставке… И выписки из банковских счетов, хранившиеся много лет. Она всматривалась в них, а в голове все крутилась фраза: «Я надеюсь, что ты отыщешь истину, так же, как желаю, чтобы ты никогда ее не нашла…»
Она опустошила шкафы, забрала стопку комиксов, нашла несколько медалей, свидетельствующих о его заслугах в борьбе с наркоторговлей. Была и фотография Ива перед двумя с лишним тоннами кокаина, датированная началом 2000-х годов. Ее отец и его коллеги способствовали ликвидации французской ветви крутейшего мексиканского картеля. Он рассказал ей об этом подвиге восемь лет спустя, из соображений безопасности. Сколько еще операций такого рода провел он, не обмолвившись ей о них ни словом? Сколько тайн унес с собой в могилу?
Она успела сделать несколько ходок к багажнику своей машины, нагруженная бумагами, одеждой и барахлом вроде старого радиоприемника или секстана, когда пришел хозяин. Толстяк в коротковатых брюках, пахнувший жареной картошкой. В руке он держал свернутые в трубочку бумаги.
– Это ужасно – то, что случилось с вашим отцом, мне очень жаль.
Он быстро обошел дом, проверяя, все ли в порядке. Абигэль предложила оставить ему всю мебель и телевизор. Она собиралась переезжать, и ей был ни к чему лишний хлам.
– С удовольствием возьму, – сказал он. – Знаете, что меня встревожило, почему я решил, что с вашим отцом неладно? Первого числа каждого месяца я получал чек – он был в моем почтовом ящике всегда до девяти часов утра. Дюрнан был точен, как швейцарские часы.
– Да, это на него похоже.
– В прошлом месяце я ничего не получил, но не забеспокоился, подумал, человек-то надежный, заплатит в следующем. Когда я не получил чека и в феврале, тут уж сообразил: что-то случилось. Вот и позвонил вам. Он оставил мне ваш номер на договоре аренды.
– Он вам оставил еще какие-нибудь телефоны?
– Нет. Только ваш.
– Вы часто встречались с моим отцом?
– Вот как раз об этом я хотел с вами поговорить. Никогда у меня не бывало такого невидимого жильца. Я смотрю, вы заглянули в бумаги. Нашли вы там счета за электричество и газ, за воду?
– Нет, по-моему, их там не было.
– А ведь должны были быть, вам не кажется?
Абигэль пришлось признать, что он прав, ведь ее отец всегда все хранил. Хозяин направился к столу, положил на него свои бумаги и надел очки. Он протянул ей листки один за другим.
– Я снял показания счетчиков. Вот сколько газа, воды и электричества он израсходовал за последние два года.
Абигэль взяла листки и нахмурилась:
– То есть… ничего?
– Да, почти. Ваш отец платил по тарифу, деньги списывались непосредственно с его банковского счета. Я запросил подробности, хотел знать, почему израсходованы такие ничтожные количества. Есть несколько всплесков, вот на этих датах.
Абигэль посмотрела на выписки и дрожащей рукой положила их на стол. Даты расхода совпадали с теми, когда они с Леа гостили у него.
– Мой отец здесь не жил…
– У меня такое впечатление, что нет.
Когда прошла первая оторопь, Абигэль разозлилась на отца. Зачем он ей лгал? Зачем убедил их, что живет в этом доме? Зачем ему было нужно, чтобы они думали, будто он ведет тихую жизнь в Этрета, если это было не так?
Да, в этот момент она была на него зла: он внезапно появился в их жизни в один прекрасный вечер пятницы и украл у нее Леа, прячась за наружностью любящего деда. Зачем эта ложь?
Абигэль попыталась поставить себя на место одинокого пятидесятишестилетнего мужчины, снимавшего дом, в котором он, судя по всему, не жил. Где же он жил? У кого-то? У женщины? У друга? У бывшего коллеги? Она вдруг вытащила из кармана фотографии, нашла ту, где ее отец был запечатлен на понтоне в порту.
– Как по-вашему, где мог быть сделан этот снимок?
Хозяин внимательно рассмотрел фотографию. Яхты прямо за спиной, многоэтажные дома подальше, на заднем плане…
– Похоже, что в Гавре, где-то в яхтенном порту. Да, это точно Гавр.
Гавр… Что ее отец делал в Гавре? Моряк из него был как из утюга. Абигэль поблагодарила и, уладив последние формальности, вышла. Сев в машину, она поняла, что не способна сейчас ехать в отель, где рискует попросту напиться. До Гавра было не больше тридцати километров. Она положила брелок в виде штурвала и фотографию Ива на приборную панель и тронулась в путь.
Зазвонил ее телефон.
– Да, Фредерик.
– Я… я хотел извиниться за сегодняшнее утро. Я сглупил и…
– Ладно, забыли.
– Как твоя поездка?
– Я кое-что обнаружила, еще не знаю, что об этом думать. Кажется, мой отец вел двойную жизнь. Он не жил в доме, который снимал в Этрета. Это открытие плюс письмо Леа… должна тебе признаться, что… это трудно.
Повисла пауза.
– Ив, может быть, кого-то встретил, – предположил Фредерик. – Женщину, и жил у нее?
– Я об этом думала. Но почему в таком случае он продолжал платить восемьсот евро в месяц за дом? Почему с первых же месяцев не расходовал ни воды, ни газа, ни электричества? Почему уничтожил счета? Нет, тут что-то не сходится. Мой отец снял этот дом, чтобы убедить всех, будто живет иной жизнью, чем на самом деле. И он скверно выглядел, когда приехал ко мне. Вымотанный, похудевший.
– У него всегда был такой темперамент. Слишком нервный, слишком…
– Нет-нет, тут что-то другое, я уверена. Я нашла записку в его вещах, адресованную мне, он пишет что-то вроде «найти истину». Как будто пытается указать мне путь, сам того не желая. Я еду в Гавр. У меня есть ниточка, и я хочу понять.
– В Гавр?
– Среди ключей отца я нашла один с надписью «Матрешка». Это ключ от яхты. Он тебе когда-нибудь о ней говорил?
– Яхта? Чтобы у твоего отца была яхта? Да с каких пор?
– Вот это я и пытаюсь выяснить.
Море мерцало под закатным солнцем. Чайки кружили в воздушных потоках, пикируя торпедами. Абигэль поговорила по телефону еще несколько минут и повесила трубку. Она бросила последний взгляд на высокие скалы, исчезавшие понемногу в темноте, свернула и покатила среди полей. Перед ней на приборной панели широко улыбался с фотографии Ив, позируя перед яхтами.
И веяло жутью от маски лжи, скрывавшей его лицо.
