Глава 17

Когда Тесс вскоре после полудня вернулась в Аламо-Хайтс, Марианна Барретт Коньерс сидела в саду за домом. Из-за деревьев и высоких стен в саду было так же темно, как и в доме. Странно, что солнечный свет вообще туда проникал. Но Марианна была в широкой шляпе и намазала руки и лицо солнцезащитным кремом. Она сидела за кованым металлическим столиком того типа, что недавно вернулись в моду. Ретрообстановку довершали с голубым ободком кувшин холодного чая и стакан из того же набора.

– Я хорошо забочусь о своей коже и поступаю правильно, – начала она, хотя Тесс не требовала от нее объяснений по этому поводу и вообще еще не успела заговорить. – Я никогда не загораю на солнце, как некоторые девушки.

Марианна протянула тюбик крема Тесс, чье лицо загорело во время летних занятий греблей. Она покачала головой: поздновато уже. Несмотря на то что сейчас ей было почти тридцать, уже стоило серьезно задуматься об увлажнителях. Хотя лицо Марианны не особенно впечатляло: у нее были крупные поры, неровный цвет, а в нижней части подбородка начинали появляться старческие пятна.

– Потом пожалеешь, – сказала она. Марианне не очень удавался шутливый тон, и потому предупреждение прозвучало почти угрожающе.

– Возможно, – согласилась Тесс. – А Лолли Штерн любила загорать на солнце?

Если вопрос и удивил Марианну, она не подала виду. Она закрутила крышечку, потерла руки друг о друга, чтобы крем впитался в кожу. Закончив с кремом, она постучала по стулу с подушечкой на сиденье, который стоял возле нее, приглашая Тесс присесть, и, казалось, она не столько приглашала, сколько приказывала. Тесс не любила, когда кто-либо пытался ей управлять, но в этот момент ей хотелось, чтобы Марианна думала, что контролирует ситуацию. По крайней мере, в начале разговора. И она села.

– Ты очень много работаешь, – заметила Марианна.

– Очень, – согласилась Тесс.

– Сколько тебе лет? Двадцать семь? Двадцать восемь?

– В августе стукнуло тридцать.

– Молодая еще. Слишком молодая, чтобы знать, что бывают истории, которые устаешь рассказывать. Особенно если это единственная история о тебе, которую хоть кто-нибудь знает. И которая хоть кому-нибудь интересна.

Тесс улыбнулась и кивнула. Она понятия не имела, к чему ведет Марианна.

– Я выжила. Только не в современном смысле этого слова, означающем победу над бедой, которую ты сама на себя навлекла и за которой следует публичное искупление в чаше какого-нибудь ток-шоу. Я, так сказать, пережившая.

– Пережившая?

– Да. Я просто последняя в списке тех, кто имеет отношение к смерти. Такая-то, такая-то, пережившая. Я официальная скорбящая, и мое прошлое наделало больше шума, чем цепи Марли. Я вдова Фрэнка Коньерса и лучшая подруга Лолли Штерн. В этом вся я. Люди уже не помнят, что мой отец был потомком Уильяма Барретта Тревиса, командира Аламо. Не прямым, но тем не менее. Они не помнят, что мой отец сделал для города, что почти под каждым местным зданием лежит фундамент из цемента, который произвела его компания. Было время, когда я отдала бы все на свете, лишь бы никто не знал, чья я дочь. Нужно быть осторожнее с желаниями.

– Отдалившись от мира, вы сделали только хуже, – сказала Тесс. – Вы заморозили себя во времени. Если хотите сравнить себя с диккенсовским персонажем, вам лучше подошла бы мисс Хэвишем.

Марианна раздраженно покачала головой.

– Если хочешь слушать мою историю, сиди и слушай. Знаешь, сколько репортеров пытались заставить меня рассказать им все это? Обычно приходят в это время года, аккурат перед тем, что они называют «годовщиной». Будто я тут буду собирать гостей на пирог. Они вспоминали через год и через два, а потом через пять, десять, пятнадцать и двадцать. И журналисты были не только местные, приезжали и из Далласа, и из Хьюстона. А один раз ко мне на порог заявились из «Техас Мантли: нераскрытые тайны». В этот раз, на двадцать первый год, должно быть поспокойнее. Но все равно кто-нибудь да придет. Кто-нибудь всегда приходит.

Она умолкла, уставившись взглядом в какую-то точку в саду. Тесс знала, что сейчас нельзя нарушать тишину.

– И тут вдруг приходит человек, который ничего об этом не знает. Молодая девушка с таким же легким и неподдельным акцентом, как и она сама. Молодая девушка, чье неведение позволяет мне – правда, ненадолго – не рассказывать историю, которую, как я раньше думала, знают все. Да, я на один день переписала историю. Хорас погиб в результате несчастного случая на охоте. Ну, или пусть это случилось в охотничьем лагере. Лолли, Фрэнк и Пилар погибли в автокатастрофе… – Вдруг она оживленно спросила: – А они говорили тебе, что их пытали?

– Кого?

– Моего Фрэнка, – она поднесла палец к губам. – Только нам запрещено говорить, как именно. Это должно быть известно только убийце.

Книга Джимми Ахерна намекала на то, что некоторые подробности смерти Фрэнка так и не стали общеизвестны, но Тесс решила, что он просто плохой репортер.

– Простите, я не…

– …знала. Ты не знала. Именно. В этом и прелесть.

Прелесть. Герцогиня снова в деле. Тесс больше подходил эпитет «бестолковость» или даже «самонадеянность».

– Значит, вы все это время знали, кто такой Том Дарден.

– Нет, на этот счет я говорила правду. Когда ты пришла сюда в пятницу, Том Дарден был для меня лишь трупом, найденным на моей собственности. А вчера я впервые узнала, что он мог знать что-то о том, как Лолли и Фрэнк… умерли, – она грустно улыбнулась. – Пойми, ни я, ни Штерны все эти годы не получали информации о ходе дел. Наверное, нам не стоит относиться к полиции очень критично. Но они сразу все напутали.

– Что именно?

Несмотря на аккуратный макияж, Марианна выглядела утомленной и бледной. Тесс начинала понимать, почему она позволила себе солгать – чтобы избежать этой темы, хотя бы на один день.

– Да так, всякие мелочи. Наверное, это и неважно. Но если дело касается тебя и твоего мужа или – в случае Гаса Штерна – двоюродной сестры и прислуги, которая воспитывала твоих детей, мелочей не бывает. Мне известно лишь, что они никогда не были близки к тому, чтобы арестовать убийцу, и не могли адекватно объяснить почему. Теперь же детектив говорит мне, что Дарден и тот, второй, все эти годы сидели в тюрьме, поэтому дело не имело первостепенного значения. Хотя для меня всегда имело.

– А как же Эмми?

– Что Эмми?

– Она могла знать о Дардене?

– Я уверена, Эмми была бы рада увидеть торжество правосудия, но она никогда не была одержима смертью Лолли.

Тесс наклонилась вперед.

– Я думала, сегодня мы не будем говорить неправду. Если есть люди, отождествляющие вас со смертью вашего мужа, не замечая всего остального, то и для Эмми смерть ее матери должна быть самым главным фактом в биографии.

– Звучит логично, но это не так. У Эмми не было «до» и «после». Вся ее жизнь – это последствие. Она никогда не знала Хораса и приняла семейную версию о том, что он погиб на охоте. Когда Лолли умерла, ей было всего два годика. Она совсем не помнит матери. Она как ребенок, которому приснился плохой сон и который проснулся в теплом и безопасном доме, где ее все любят. Гас очень бережно охранял ее, пока она росла. Эмми пугало лишь отсутствие матери. Ну, нет и нет.

– И все же, она ведь не в порядке. Ей когда-нибудь оказывали профессиональную помощь?

Марианна отхлебнула чаю. Тесс поставила вопрос так аккуратно, как только могла, но для восприимчивой Марианны он, очевидно, прозвучал слишком прямо.

– Когда она была подростком, у Эмили начались… какие-то эмоциональные вспышки, – осторожно начала Марианна. – Ее осматривали многие врачи и консультанты. Одна из них решила, что можно восстановить память Эмили о случившемся в ночь убийства. Я уверена, тогда она думала, что это поможет раскрыть преступление и она станет героиней. В общем, она применила гипноз. Но Эмили ничего не вспомнила и в результате закатила истерику, заявив, что с ней что-то не так. С тех пор Гас прекратил приглашать докторов.

– Что это были за «вспышки»?

Привычка Марианны брать слова собеседника в невидимые кавычки оказалась заразительной.

– Прости?

– Вы сказали, что Эмили показывали всем этим врачам из-за ее поведения. Что она такого делала?

– О, это было обычное подростковое бунтарство. Сказать по правде, мне кажется, что Гас все преувеличивал. Его сын Клей такой послушный, что на его фоне нормальные дети выглядят как с цепи сорвавшимися. Эмили – настоящая Штерн до мозга костей, очень упрямая. А гены Клея разбавила его мать. Она была из Галверстона, хорошенькая, но безвольная. Мне кажется, это оттого, что они там едят слишком много моллюсков.

– «Была»? Она что, тоже умерла?

Тесс изумилась, сколько «несчастных случаев» может произойти в одной семье.

– О нет. Они с Гасом развелись лет десять назад, и она переехала в Калифорнию. Это был очередной удар для Эмми. В свои неполные тринадцать она потеряла двух матерей.

– И все же я не вижу, чтобы это сильно повлияло на ее сына.

Марианна слегка приподняла одно плечо, будто проблемы Клея мало ее волновали.

– Могла ли Эмми пойти к дяде, если бы оказалась в беде?

– Я же сказала тебе во время нашей первой встречи, что уже пять лет, как они не общаются.

– При нашей первой встрече вы мне много чего сказали, – напомнила ей Тесс.

Лицо Марианны Барретт Коньерс резко передернуло, как телевизор с прорезью для монет, какие устанавливают на автобусных станциях.

– Потрать свое время, если хочешь. «Штерн Фудз» находится на Остин-хайвей, недалеко отсюда. Там он соединяется с Бродвеем, у старого «Мобил Стейшн», где раньше продавали одежду. Ты легко найдешь это место. Только не удивляйся, если возникнут проблемы на проходной. Там очень серьезная охрана.

– Зачем сети ресторанов нужна охрана? Чтобы никто не смог украсть секретный рецепт соуса?

– Не знаю, – с этими словами Марианна Барретт Коньерс обратила лицо к неяркому солнцу, на этом ее участие в беседе было завершено.

Тесс любила дороги, которые своими названиями говорили, куда они ведут. Дома это были Йорк-роуд, Фредерик-роуд, Хэлфорд-роуд – не путать с Олд-Йорк-роуд, Олд-Фредерик-роуд и Олд-Хэлфорд-роуд. Это не был самый короткий маршрут до пунктов, вынесенных в их названия, но ездить по ним всегда было гораздо интереснее, чем по междуштатным магистралям. Здесь это были Фредериксбург, Бланко и Кастровилл. И если Остин-хайвей уже давно перестала быть хайвеем, ощущения, что понижение в ранге как-то отрицательно сказалось на окружающем, не возникало. Тесс остановилась, чтобы пообедать в местечке под названием «Булка и бочонок». У нее была теория, что любое кафе, которое внешне похоже на свое название, достойно того, чтобы его посетить. Несмотря на то что единственный имеющийся здесь бочонок представлял собой небольшую декорацию на крыше, теория подтвердилась. Незадолго до двух пополудни она покончила с бургером и проехала еще немного вверх по шоссе к крепости, которая и являлась «Штерн Фудз».

Это оказалось одно из старых зданий, выстроенных вдоль дороги, но выглядело оно опрятно и даже нарядно. Скорчившийся оштукатуренный прямоугольник был ослепительно-белым, а красная балка поперек фасада сверкала так ярко, что казалась влажной. Сетчатая изгородь с колючей проволокой, натянутой поверху, блестела на солнце. Ярко-зеленая и ухоженная трава, строго симметрично расположенные клумбы. «Здесь нет риска подхватить кишечную палочку», – подумала Тесс. В «Штерн Фудз» серьезно подходили к своему делу.

Портила картину лишь медленно движущаяся вдоль забора линия протестующих. Тесс, у которой в родне было достаточно членов профсоюзов, сразу определила, что это – недовольные рабочие. Но их плакаты говорили о более сильном недовольстве в отношении «Штерн Фудз». Она прочитала несколько надписей: «СПАСИ СВОЮ ДУШУ – НЕ ЕШЬ МЯСО», «КОРОВЫ НЕ ЗАСЛУЖИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ», «ГУМАНИЗМ ПРИМЕНИМ НЕ ТОЛЬКО К ЛЮДЯМ». А одна показалась ей не очень понятной: «РОЖДЕСТВО – ЭТО РЕЗНЯ». Тесс не могла этого так оставить.

– Рождество? Сейчас еще даже не Хеллоуин.

– Это из «Бейба», – ответила пикетчица, жилистая женщина с желто-оранжевым цветом кожи, как у дорогого перца. – Ну, из фильма о поросенке, который хотел пасти овец.

– Классика, – согласилась Тесс. Они с Эсски много раз пересматривали этот фильм на кассете. – Так чем вам не угодил «Штерн Фудз»?

Пикетчики посмотрели настороженно, будто она сказала что-то неприличное.

– Мы выходим сюда каждый день весь год с тех пор, как городской совет разрешил Гасу Штерну устраивать фестиваль вокруг Дня усопших, – сказала жилистая женщина, судя по всему лидер группы. – Он называет его праздником еды и культуры, но на самом деле это просто реклама его сети ресторанов с барбекю. Ну и что, что он отдает все доходы на благотворительность, на нем все равно лежит вина в убийстве сотен, тысяч коров. Он заработал миллионы на геноциде животных, но об этом никто не говорит.

– Но ведь есть мясо вполне законно.

– Законно – не значит нравственно и благоразумно.

В разговор вмешался молодой человек:

– Курение тоже когда-то считали приемлемым. Мы хотим придать употреблению мяса такой же статус, с дополнительными налогами и правдивой информацией на упаковках.

Тесс представила себе офисное здание будущего, где работники стоят в специальных блоках, и одни курят, а другие склонились над сэндвичами с говядиной.

– Вы начали свою кампанию не с самого подходящего штата.

Этими словами она хотела немного усмирить группу, но когда жилистая женщина стала отвечать, в ее голосе послышались нотки обиды:

– Нам не нужны легкие победы. Жители Сан-Антонио считают, что нельзя назвать праздником мероприятие, где не едят мяса. Мы обращаемся в городской совет, чтобы все основные фестивали проводились с запретом на употребление мяса и убийство животных.

– Жизнь – жестокая штука. Само существование основывается на уничтожении.

– Слабоватое оправдание для того, чтобы быть поедателем плоти, – фыркнула женщина цвета желтого перца.

«Не хотела бы я оказаться с тобой в отряде Доннера», – подумала Тесс. Хотя телесного жира у нее наверняка уже через пару лет станет предостаточно, она все равно будет слишком худой, чтобы поддерживать этих людей.

– Я съела чизбургер на обед, – радостно возвестила Тесс. – Со слабо прожаренной котлетой.

Некоторые протестующие отступили на несколько шагов, будто боялись чем-нибудь от нее заразиться, но жилистая женщина не сдвинулась с места.

– Это не шутка, – сказала она. – Мы готовы зайти достаточно далеко, чтобы добиться выполнения наших требований. На вашем месте я бы не стала планировать хорошо отдохнуть в Дни усопших.

– Исчезни, пока и на твою голову не свалился домик, – пробормотала Тесс, проходя мимо пикетчиков к небольшой охранной будке, которая делила надвое въезд в «Штерн Фудз». От охраны ее отделял автоматический забор, и она постучала по сетке, чтобы привлечь внимание.

– Я хотела бы увидеть Гаса Штерна, – сказала она.

– Вам назначена встреча? – спросил охранник, нехотя отрываясь от спортивной газеты.

– Нет, это по личному делу.

Охранник покачал головой:

– Не-а, так не пойдет.

– Что?

– Да этот сумасшедший обозреватель Роберт Бьюкенен думает, что «Техасским лонгхорнам» нужно больше нападающих. Вот же тормоз! Откуда они таких берут? Я и то мог бы лучше написать.

– А что насчет Гаса Штерна?

– Извините. С ним встречаются только по записи. Если хотите его увидеть, вам нужно позвонить, договориться и пройти сюда по удостоверению. Сейчас он на самом деле очень занят организацией фестиваля. На этой неделе вам точно не удастся договориться о встрече, а может, и на следующей тоже.

Пока охранник говорил, к ним подкрался серебристый «Линкольн Континенталь» с откидным верхом. Ворота начали автоматически открываться, и Тесс отскочила назад, уловив неожиданное движение. Этот «Линкольн», наверное, был самым большим автомобилем, который ей приходилось видеть. Будь он новым, мог бы олицетворять стереотипную техасскую неумеренность. Но этой машине было не менее сорока лет, и ее габариты придавали ей особую величественность.

То же самое можно было сказать и о широкоплечем мужчине за рулем. Он был не намного старше машины, которой управлял. Его светлые волосы начинали серебриться. В молодости он, по-видимому, был таким красавцем, что это сразу бросалось в глаза. Возраст это несколько поправил.

Можно было лишь надеяться, что он так же скажется на молодом человеке, сидевшем на пассажирском сиденье. Его черты казались расплывчатыми, как на фотокопии, сделанной с другой фотокопии. Как сказала бы Китти, у него еще не сформировалось лицо. Профиль был невыразительный, плечи узкие и покатые, а в осанке не было заметно и намека на волевой характер.

Ворота уже полностью открылись, и охранник поднял руку в неопределенном жесте, который одинаково можно было расценивать и как просто взмах, и как приветствие. При появлении автомобиля пикетчики как будто пришли в замешательство: они инстинктивно освободили проезд, но потом подошли ближе, когда тот остановился, перед тем как влиться в плотный трафик. Водитель не обратил на них никакого внимания, но молодой человек ворочался на своем пассажирском сиденье, пока они не скрылись из виду. «Линкольн» нашел брешь в потоке машин и плавно влился в него.

– Ну вот, ваше желание исполнилось, – проговорил охранник.

– Какое желание?

– Вы увидели Гаса Штерна. Только вот пообщаться не удалось. И мини-Гаса тоже. Простите, Клея, – усмехнулся охранник. – Хлюпковатый такой парень, да? Будто его достали из духовки прежде, чем он хорошо пропекся. Клей – подходящее для него имя. Хотя Плей-До еще лучше бы пристало.

– Он молод.

– Он моего возраста, – ответил охранник с таким неподдельным возмущением, будто год, в котором он родился, был его личной собственностью. – Ему двадцать два, и он только-только выпустился из Техасского универа. Я слышал, он хочет опять туда поступить и учить историю или вроде того. Но папочка говорит, что готов платить за учебу только в том случае, если он пойдет на магистра делового администрирования или чтобы получить юридическую степень. Если подумать, это даже немного смешно. У Гаса Штерна есть фонд, который помогает детям попасть в колледж, но он не хочет отдавать туда собственного сына. Бедный мальчик. Он хочет быть учителем истории, а папочка хочет, чтобы он руководил многомиллионным бизнесом.

– Куда бы я ни пошла, я слышу только о том, какой этот Гас Штерн расхороший человек. Чуть ли не святой.

– Как босс он очень хороший. Но когда человек привыкает к тому, что ему приходится придумывать правила для других, он начинает думать, что он лучше и умнее их. Я вот надеялся получить у Штерна какую-нибудь непыльную работу, но потом прочитал то, что было написано мелким шрифтом. Вы не поверите, какие здесь предъявлялись требования. Не только чтобы средняя оценка была не ниже «четверки», но и чтобы имелся опыт общественной работы. Блин, да я лучше честно поработаю на него, чем приму эти благотворительные пожертвования. Тут меньше условий.

Тесс вытащила газету с фотографией «Маленькой девочки в большой беде».

– Я ищу девушку, племянницу Гаса Штерна. Эмми Штерн, вот она. Блондинка, невысокая и хрупкая на вид.

Охранник пожал плечами.

– Не помню, чтобы такая проходила через ворота. Но судя по виду, она влилась бы в эту компанию, что марширует под забором, а я на них не особо обращаю внимания, если только они не преграждают путь машинам.

– Это из-за них здесь такая охрана?

– Во многом, да. Так-то кажется, что они работают только языками, но нельзя знать наверняка. И тем не менее никто сюда не войдет, пока секретарь Штерна не позвонит и не скажет, что все в порядке.

– А что насчет полиции?

– Даже они не могут войти, пока мне не скажут, что все в порядке.

– Нет, в смысле, копы сюда недавно не заглядывали?

– Какой-то капитан приезжал с месяц назад, но я думаю, они просто обсуждали маршрут парада. Будто больше нечего обсуждать. У нас в городе проходит по двадцать парадов в год, и все идут по одному и тому же маршруту. Вниз по Бродвею и за Аламо. А я, кстати, буду работать в охране на фестивале. Буду вести машину.

– Какую машину?

– Тот серебристый «Линкольн», который ты сейчас видела. Круто, да? Жаль только, я не смогу как следует в нем освоиться, так как ехать придется медленно, чтобы босс и его сын могли махать с заднего сиденья, – и он очень похоже изобразил, как машет ручкой королева бала. – Я надену зеркальные солнцезащитные очки, а в ушах у меня будет проводок. Я буду выглядеть как настоящий секретный агент.

Тесс рассеянно кивнула. Глупо было сюда приходить. Даже если Эмми решила взять на себя роль блудной дочери, «Штерн Фудз» не мог быть местом печального воссоединения, несмотря на избыток откормленных телят, которых сразу можно было съесть. Чтобы вернуться домой, нужно идти именно домой. Она упоминала улицу Эрмоса. Симпатичное место, храм Святого Гаса, который пришел к убеждению, что он умнее всех.

Что, по мнению Тесс, делало его по-настоящему опасным.