Кости и трупы

Если же друг друга угрызаете и съедаете,

берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом.

св. Павел, послание Галатам.

Курноса сложно назвать красавцем. Ба, да его трудно назвать даже не вызывающим отвращения. Через его плоское, землистого цвета лицо бежит от уха и аж до уголка рта широкий, собранный складками, шрам. Когда Курнос говорит, кажется, что шрам двигается, как будто под кожей клубятся длинные черви, любой ценой стремящиеся выбраться на свет Божий. Однако я притерпелся уже к моему товарищу, мы совершили вместе много поучительных путешествий и пережили приключения, во время которых мы могли оказать услугу нашей святой матери - Церкви, а при возможности и заработать несколько грошей. Столько, чтобы достало на сухой хлеб и кружечку воды, ибо даже инквизиторы и их помощники одной лишь молитвой, даже самой горячей, не проживут.

В этот раз мы сидели в затхлом трактире, где дым и вонь горелой каши плавали под самым потолком, лицо служанки было как у немытой свиноматки, а трактирщик храпел, положив голову на стойку и уткнувшись носом в собственную, уже подсохшую, рвоту.

Курнос сидел напротив меня, с капюшоном плаща, наброшенным на голову и скрывающим лицо. Я уверен, что он сделал это не для того, чтобы уберечь ближних от сомнительного удовольствия созерцания своего лица. Он просто любил те минуты, когда, хорошо освещённый блеском свеч, мог одним движением сбросить с головы капюшон и посмотреть на собеседника. И уж поверьте мне, любезные мои, что у большинства людей после этого слова застревали в горле. Меня лично более беспокоила вонь, которая исходила от почти никогда не мытого тела моего товарища и его никогда не стираной одежды. Господь в милости своей наделил меня чувствительным обонянием, и обычно я старался садиться на соответствующем расстоянии от Курноса или с подветренной стороны, но сейчас, в трактире, трудно было совершать подобные манёвры. По крайней мере, вонь горелой каши была настолько сильна, что почти забивала сладкую гнилостную вонь Курноса.

Курнос лениво ковырял ложкой в чём-то, что должно было быть, согласно словам служанки, телятиной, тушёной в белом вине. Я побаивался, однако, что это серо-коричневое месиво, которое находится в его миске, никогда и близко не лежало ни к телёнку, ни к вину. Даже Курносу, пасть которого отличалась почти такой же утончённостью, как и его внешний вид, еда определённо не лезла.

– И зачем мы сюда приехали? – пробурчал он. – Надо было ехать в Хез, просто, как в морду дать, а не слоняться где попало…

Я промолчал и отхлебнул вина из выщербленной кружки. Оно так явно отдавало уксусом, что я сплюнул его под стол.

– Сильно ошибаются, если думают, что я им за это заплачу, - проворчал я себе под нос.

Я взял ломоть хлеба и смял его в пальцах. На ощупь он напоминал свеженакопанную глину и вонял дрожжами.

– Меч Господень… – простонал я.

Я слепил из хлеба шар и запустил его в голову спящего трактирщика. И не попал, что ещё больше испортило мне настроение.

– Попробуй ножом, - посоветовал Курнос, но я только вздохнул.

Ибо я отличался чрезмерной кротостью характера, и на отнятие жизни у ближнего решался лишь в критических ситуациях. Я ничего не мог поделать с тем, что я был человеком терпеливым, милосердным и охотно отпускающим прегрешения. По крайней мере… до поры.

– Приезжие, что ли? - Раздался голос за нами, и я медленно повернул голову.

Я увидел худого мужчину с лицом, изрезанным глубокими рытвинами от чёрной оспы. Его кафтан был штопан-перештопан и, как мне казалось, был кладезем информации о меню своего владельца. Подошедший выглядел как обычный пьянчуга, какие обретаются обычно в местах, подобных этому, где слухи и сплетни можно продать за стакан. Тем не менее, человек этот должен был быть весьма везуч, ибо следы от оспы доказывали, что от страшного мора, истребляющего людей прежде отпущенного срока, ему удалось отделаться небольшой ценой.

–А тебе что за дело? - рявкнул Курнос, который, в отличие от вашего покорного слуги, не был человеком мягкого нрава.

– Да не, нет мне никакого дела. Простите, господа. - Подошедший явно был обеспокоен тоном Курноса и хотел было отойти, но я задержал его жестом.

– Ну-ка, сядь. - Я указал ему место на лавке и придвинул кружку кислого вина.

Он улыбнулся с искренней благодарностью и тут же поднёс сосуд ко рту.

– Mмммм, – промычал он. - Амброзия, господа, вот что вам я скажу.…

Как видно, этот человек не грешил излишней разборчивостью, но, несомненно, ободрял тот факт, что Бог создал нас, людей, такими разными, что случались среди нас даже такие, кто благодарил Его за возможность напиться этой кислой бурды.

– Вы думаете, небось, господа, - худой человек вытер рот грязным рукавом, - что у нас тут городок как городок, а? А вот и нет! – Он взмахнул в воздухе указательным пальцем. - Ужасные здесь дела творятся, скажу я вам, ох, страшные...

– Какие дела? - Спросил я.

Я всегда считал, что стоит послушать местные легенды, сплетни и слухи. Иногда это давало лишь немного легкомысленное развлечение, а иногда можно было благодаря им наткнуться на что-то значительно более важное, скрытое под целой кучей ерунды. Ведь нас - инквизиторов - учили смиренно слушать людей и отсеивать зерна истины от мякины лжи.

Наш новый товарищ грустно заглянул в опустевшую кружку, и я подозвал служанку.

– Принеси кувшин, - приказал я.

– Уже несу, – сказала она, оскаливая в улыбке редко посаженные желтые зубы. - А коли вы, господа, чего другого пожелаете, то я и услужу вам как надо. – И будто неосознанным жестом провела опухшими пальцами по груди.

– Пока только вина, - пробурчал я.

– Видите ли, уважаемые господа, завёлся в городе, - тощий человек наклонился вперёд и понизил голос, - гулль. Вот! - Он щёлкнул пальцами, чтобы придать больше значимости своим словам.

– Гулль? – переспросил я. – Значит, как я понял, кто-то трупы объедает?

– Ну. – Кивнул он. - Трупоед, господа, чтоб мне сдохнуть. Разрывает могилу, вытаскивает покойничка, вырезает кусок мяса, а порой и целые ноги или там руки забирает, мать его так...

Девка принесла кувшин и со стуком поставила на стол. Подмигнула мне.

– Пей. - Я указал местному на вино. - И скажи, как тебя звать?

– Ахим Мышь, благородный господин. Отец был Ахим, дед Ахим, значит, и мне зваться Ахимом, как ни глянь...

Курнос дотянулся до кувшина, налил себе полную кружку напитка и принялся его медленно потягивать. Закрытого капюшоном лица по-прежнему не было видно, но я заметил, что Ахим поглядывает в сторону моего товарища. Ну что ж, думаю, он не будет в восторге, когда его любопытство окажется удовлетворено.

– Вырезает, говоришь? - переспросил я. – А умный, однако, гулль, если тело не зубами и когтями рвёт, а ножом пользуется…

– Ну… и правда, умный... - Поддакнул худой человек с сомнением в голосе.

Он высосал вино из кружки до дна и быстро налил себе следующую порцию.

– Пок-корнейше благодарю вашу милость з-за угощение. – Его язык уже начал заплетаться.

Видно, он был исключительно слаб на выпивку, ибо я не дал бы ломаного гроша, что кто-то сможет напиться допьяна этой слабой бурдой. Но так уж бывает, что люди, которые без меры дают волю греху винопития, с течением времени способны выпить всё меньше вина или пива. Конечно, бывают похвальные исключения, но Ахим Мышь со всей определённостью к ним не относился.

– И давно у вас такое творится?

Он уставился на меня с раскрытым ртом.

– Гулль. Давно завёлся? – пояснил я.

– Oooo! – Он махнул рукой. – Не соврать, с год, а может, – он задумался, – уже и с два.

Я посмотрел на Курноса, и он покачал головой.

– В Хез, Мордимер, – сказал он тихо, но твёрдо. – Едем в Хез.

Я пожал плечами, потому что и так знал, что он будет делать то, что я прикажу. В конце концов, именно я был вожаком стаи, и разводить демократию я позволял лишь тогда, когда её решения соответствовали моим планам. Теперь, правда, стая состояла из одного Курноса, но обычно мы путешествовали вместе с близнецами. В этот раз, однако, Первый и Второй остались в Хезе, и, насколько я знал, должны были срочно заняться долгами одного человека, у которого на пути к состоянию умершего отца стоял старший брат. Я не одобрял такого способа заработка, но и не было в нём ничего, что могло бы обеспокоить меня как инквизитора. В конце концов, обычные мошенничества и убийства не попадали в круг интересов Святого Официума. И действительно, у нас были более важные дела, чем заниматься запутанными семейными спорами. У меня, однако, складывалось непреодолимое впечатление, что благодаря близнецам, запутанная юридическая ситуация приобретёт неожиданную прозрачность, а юристам в этом деле останется не много работы.

– Поедем, Курнос, поедем, - произнёс я успокаивающим тоном.

И, по правде сказать, когда я произносил эти слова, я ещё в них верил, ибо поиски какого-то сумасшедшего трупоеда не казались мне занятием особенно интересным. Хотя, с другой стороны, человеческое мясо и кости могли ведь служить и для отправления мрачных ритуалов. Не раз и не два я был уже свидетелем того, что зло может завестись даже в самом захолустном городишке. А может, оно более охотно и укрывалось именно там, куда не достигал благословенный свет Инквизиториума. И, хоть мы и старались донести факел веры (что некоторые из моих братьев понимали излишне буквально) в каждый уголок мира, однако было нас слишком мало, чтобы искоренить всё возможное зло. Что ж, как сказано в Святом Писании:

жатвы много, а делателей мало.

– И что, занялся кто-нибудь вашим трупоедом? - спросил я Ахима, который опустошил уже следующую кружку.

Он посмотрел на меня невидящим взглядом, и вино полилось ему на бороду.

– Ч-ч-чего? – Икнул он.

– Трупоед. Кто им занялся? – повторил я терпеливо.

– З-знаю! – ответил он радостно. – Настоятель написал к-кому-то. Едут. – Он важно покачал пальцем. – Едут к нам… едут к нам... – Он выразительно задумался. – Хтой-то едет, – удовлетворённо закончил он и снова потянулся за кувшином.

Очевидно, в дальнейших расспросах не было никакого смысла, и я немного отсел, потому что у Ахима слишком сильно раскачивалась в руке кружка с вином, и я не хотел, чтобы он облил мой плащ.

–Слыхал? – заговорил Курнос. - Кто-то должен приехать в эту дыру.

– Едут, едут… - невнятно заверил нас Ахим.

– Куда написал настоятель? В ближайшее отделение Инквизиториума? И интересно, что? Так пойдём, расспросим его...

– Прощай, Хез, - произнес Курнос, и я удивлённо посмотрел на него, ибо он редко выказывал чувство юмора.

* * *

Священник, как всякий настоятель в маленьком городке, был сильно упитанным мужчиной средних лет. Открытое пухловатое лицо окаймляли солидные бакенбарды, а огромное брюшко тряслось за широким украшенным поясом. Двери в приход открыла грудастая девка с весьма смело вырезанным декольте и длинными светлыми косами. И в этом не было ничего удивительного, ибо всякий богобоязненный человек должен как-то скрашивать себе долгие вечера.

– Здравствуйте, - сказал я. – Меня зовут Мордимер Маддердин, я лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона.

Курнос вдруг решил, что настало самое время показать своё прекрасное личико, и сбросил капюшон. Девка громко пискнула, потом покраснела и убежала в дом. У священника на минуту язык прилип к нёбу, и я не знал, была эта внезапная немота вызвана объявлением моей профессии, или же тем, что настоятель получил возможность подробно рассмотреть моего товарища.

– Добро пожаловать, мастер. - Вымолвил он наконец, и я заметил, что его нижняя губа нервно подрагивает. - Что вас привело в тихий Столпен?

Следовательно, городишко назвался Столпен. Ну и ладно. А поскольку настоятель так спешил уверить меня, что он тихий, становилось ясно, что дело требовало проверки.

–Всего лишь остановка в пути, - объяснил я и многозначительно посмотрел внутрь дома.

– О, прошу, прошу, сердечно прошу. - Он махнул рукой. - Что же я, Бог мне свидетель, за хозяин! Проходите, господа, чем Бог послал. Может быть, отужинаете? Или наливочки? У нас здесь прекрасные наливки, из сливы, чёрной смородины, бузины... Да и винца найдём, какого положено... Я не представился, что у меня с головой, Бог мне свидетель. Альберт Ламбах, к вашим услугам, мастер, я имею подлинную честь исполнять здесь, во славу Божию, обязанности настоятеля.

Что-то слишком много, на мой вкус, трещал этот священник, а опыт научил меня, что быстрый поток речи имеет порою целью утопить правду. Однако я знал, что быстро выясню, в чём здесь дело.

– Я не побрезгую приглашением, которое идёт от чистого сердца, - ответил я с улыбкой.

Курносу я велел отправляться на кухню, поскольку знал, что его вонь будет тяжело терпеть в небольшом помещении, и не хотел портить себе аппетит. То, что попик смешно морщил нос и старался тайком отворачивать голову, меня весьма забавляло, но я признал, что ради минуты легкомысленного развлечения глупо поступать себе во вред.

Мы сели в большой, старательно побеленной комнате. На стене висел огромный образ Христа, с Креста Сходящего, но, видимо, работу выполнял какой-то местный талант, потому что ноги Господа нашего были настолько кривыми, словно он всю жизнь провёл в седле, и меч он держал в левой руке. Между тем, ни в каких источниках не говорилось, что Иисус был левшой. Я заметил также, что один из римских легионеров держал арбалет, что было уже настоящей нелепицей.

– Прекрасная картина, - сказал я.

– Правда? – Обрадовался Ламбах. - В церкви Вы ещё не то увидите... У нас есть необычайное полотно, которое изображает прибытие святого Павла в Столпен...

Я осмеливался полагать, что во времена святого Павла на месте Столпена ещё росла не выкорчеванная пуща, но не намеревался спорить с Ламбахом, ибо почти каждый городок создавал собственные легенды, в которых Апостолы и святые занимали почётное место. Трудно, однако, было отделаться от мысли, что они должны были бы летать на пегасах, чтобы появиться везде, где их якобы видели. Тем временем служанка настоятеля внесла мясо, ломти свежего хлеба и кувшин пива. Настоятель разлил пиво по пузатым глиняным кружкам.

– С дороги горло промочить, а потом перейдём к наливочке, если пожелаете, мастер. Принеси той, бузинной, - приказал он девушке. - А в местном реликварии у нас есть даже палец святого Амброзия, – похвастался он. – А также перо из крыла архангела Гавриила, которое он уронил, принеся Весть Марии.

Я не стал комментировать эти откровения, не желая оскорбить местечковый патриотизм пастора, который, видимо, искренне гордился накопленной коллекцией реликвий. Меня интересовал лишь вопрос, сколько они стоили местным прихожанам. Девка развернулась на месте, колыхая тяжёлым задом.

– Приятное зрелище, - буркнул я.

– Ох, мастер, кто при моём сане обращает внимание на такие вещи? – Настоятель сделал мученическую мину и сложил ладони на груди. - Готовить умеет, чистая, убирает охотно и не крадёт. - Высчитывая преимущества служанки, он загибал по очереди пальцы правой руки, и я заметил на них два дорогих перстня, один с рубином, а другой с сапфиром. Неплохо должен он стричь свою паству, подумал я, чтобы хватило денег на такие игрушки.

– Значит, вы говорите, мастер, что перерыв в путешествии привёл вас в Столпен? – Проговорил он с полным ртом мяса. - Долго у нас пробудете?

– Пусть только кони отдохнут, - ответил я. - А завтра уже отправимся.

Он приложился к кружке, похоже, для того, чтобы скрыть от меня чувство облегчения, которое отразилось на его лице, и которое он неумело пытался спрятать.

– Разве что… - вымолвил я.

– Разве что? – забормотал с прижатой к губам кружкой настоятель и пытливо уставился на меня.

– Разве что задержат меня здесь дела профессиональной природы, – ответил я с улыбкой.

– Профессиональной?! - почти крикнул он. - Бог мне свидетель: вы шутите, мастер! Какие же дела профессиональной природы у вас могут быть в Столпене?

– А это уже вы мне объясните, - сказал я сердечным тоном.

Он сразу поник. Поставил свою кружку и, облокотившись на стол, подпёр голову кулаками.

– Значит, вы знаете. - Вымолвил он печальным голосом.

– Естественно, мы знаем, - я фыркнул. – Или вы думаете, что есть такие места на свете, куда не достигает милосердный взор Инквизиториума?

– Ничего такого я бы не осмелился…

– Кому отправили письмо? – Перебил я его.

– Моему епископу, - объяснил он быстро. - И удостоен я ответом, что, по счастливому стечению обстоятельств, при дворе епископа находится в гостях брат Маурицио Сфорца, один из элемозинариев Святейшего Папы. Я получил, Бог мне свидетель, уверение, что брат Сфорца захочет лично позаботиться о наших бедах. А он человек весьма учёный и опытный в розыске слуг сатаны и выявлении всевозможных его козней.

– В это свято верю, - сказал я.

Папские элемозинарии были, искренне говоря, не пойми чем. Не то отдельным орденом, но без иерархии и структуры, не то вольным обществом, но зато снабжённым бесчисленными привилегиями и прерогативами, исходящими из канцелярии самого Святейшего Папы. Они существовали уже много лет, но лишь в последнее время обратили на себя пристальное внимание Инквизиториума. Почему? А потому, любезные мои, что вместо того, чтобы заниматься раздачей милостыни, они начали вмешиваться в дело преследования чар и ересей. Похоже, некоторые люди в Апостольской Столице решили, что дилетантского запала достаточно, чтобы конкурировать с инквизиторами, обученными в преславной Академии. Очевидно, попытки подрыва компетенции Инквизиториума и замещения нас священниками случались непрерывно. Я имел когда-то возможность разоблачить преследующего ведьм каноника Пьетро Тинталлеро, который, в конце концов, исполненный раскаяния, признал, что сам является главой чернокнижного шабаша и богохульствует над нашей святой верой. Поскольку доказательства его деятельности были неоспоримы, то всё закончилось счастливо и через пламя костра мы провели его душу в Царствие Небесное. За что, в конечном итоге, он горячо нас благодарил. А я утвердился в убеждении, что нет более прекрасного зрелища, чем вид сокрушённого грешника, который в болезненном экстазе, среди пламени, громко признает грехи и благословляет Инквизиториум, который в своём милосердии направил извилистую тропу его жизни.

Присутствие брата-элемозинария не сулило, однако, ничего хорошего. Я, правда, никогда не слышал о Маурицио Сфорце и его делах, но сам факт, что священник будет заниматься такой сложной материей, как преследование чернокнижия и ереси, будил мою самую глубокую обеспокоенность. Ибо если будет позволено, чтобы вода сделала даже маленькую щель в плотине, то пролом начнёт увеличиваться, пока, в конце концов, безудержный поток не разорвёт стену и не зальёт спокойные долины. А этого никто в здравом уме не мог допустить.

– Когда брат Сфорца пожалует в Столпен? - спросил я.

– Ожидаем его со дня на день, - быстро ответил настоятель. - Следовательно, как видите, нет надобности, чтобы вы изменяли планы и посвящали ценное время нашему убогому городку. Бог мне свидетель, мастер, наверняка более интересные вещи требуют вашего внимания.

О, я гляжу, попик хочет от меня избавиться, поскольку, видимо, считает, что легче поладит с другим священником или монахом (среди элемозинариев были и те, и другие), чем с инквизитором. Я не знаю, почему большинство людей наивно полагают, что главной мечтой должностного лица Святого Официума является разжигание максимально большого количества костров на максимально большой территории... Между тем, возведение костра для справедливо осуждённого грешника было всего лишь благословенным венцом нашей работы, которого мы достигали, проводя тщательное следствие. И в ходе этих расследований и процессов выступали как горячие обвинители, праведные юристы и справедливейшие судьи. Ну, по крайней мере, так гласит теория...

– Извините, - сказал я. - Я вижу, что правила Святого Официума вам не слишком хорошо известны. Инквизитор, который имеет хоть малейшее подозрение, что наткнулся на еретические или колдовские практики, не может оставить дело под угрозой кары, определяемой судом Инквизиториума. И поверьте мне, что даже милосердный Инквизиториум отличают в этом вопросе далеко идущие последствия.

По выражению его лица я понял, что слово "милосердный" не слишком соответствовало в его понимании слову "Инквизиториум". Что в корне неверно, ибо мы всегда относились к грешникам с пылкой жалостью, с которой сравнится разве что столь же пылкая любовь.

– Но здесь, Бог свидетель, и речи нет о чернокнижии! - Он снова почти кричал. - Это какой-то сумасшедший раскапывает могилы и бесчестит останки!

– Почему тогда вы сообщили епископу, а не юстициариям? - спросил я. – Коли уж вы считаете, что это всего лишь уголовное дело?

Он покраснел, и на его лбу выступили капельки пота.

– При всём уважении, мастер, но я думаю, что вы не имеете права...

– Имею, имею, уж поверьте, - прервал я его снисходительно, ибо слишком часто я слышал похожие песенки, рассуждающие о том, на что имеет право должностное лицо Святого Официума. - И если вы думаете, что мне доставит удовольствие проторчать в этой дыре хоть на день дольше, чем это будет необходимо, то вы глубоко ошибаетесь.

– Моей обязанностью было известить епископа, – сказал он наконец, громко сглотнув слюну, и вытер пот со лба.

– Наверное, - вымолвил я. - А моей является пристально присмотреться к упоминавшемуся делу, которое, как я осмеливаюсь судить, беспокоит не только достойного священника, но равно и честных граждан тихого Столпена. - Слово " тихого" я произнёс так, что даже самый подозрительный человек не почувствовал бы в нём и тени иронии.

– Что от меня нужно? - Спросил он с тоской в голосе.

– Радости, - ответил я, глядя ему в глаза, - вызванной тем, что Святой Официум, который и без того занят многими серьёзными проблемами и ведёт борьбу за души людские во всём мире, отыскал время, чтобы поддержать усилия верующих в этом городке.

– Покорнейше благодарю, – сказал он быстро. - И Бог мне свидетель, я радуюсь от всей души, что вы решили посвятить нам своё столь ценное время.

– Не меня благодарите, но Господа, который направил мой путь, - поправил я, не отводя от него глаз.

– Неустанно благодарю я Господа за все милости, которыми Он меня наделяет, - пробормотал он ещё быстрее.

Я видел, что этот человек уже начинает чувствовать страх пред вашим покорным слугой, как и должно было случиться. Не было, однако, во мне ни капли грешной радости по этому поводу. Каким бы я был инквизитором, если бы подобные низменные чувства находили приют в моём сердце? В конце концов, я являюсь слугой Божьим и молотом ведьм, а эти звания, хоть и неофициальные, ко многому обязывают.

– Расскажите подробно о трупоеде, - добавил я.

– Бог мне свидетель, и рассказывать-то почти нечего, – сказал он со вздохом. - Уже года полтора кто-то раскапывает могилы и отрезает куски от останков. Порою отрежет одни ягодицы, порой украдёт целую конечность. Люди напуганы. Боятся близких хоронить на нашем погосте.

– Следы укусов? – Уточнил я.

– Нет. – Покачал он головой. – Такого не было.

– Значит, это не гулль, - констатировал я. – У тех мозгов не хватит, чтобы ножом пользоваться.

– Вы верите в гуллей? - Настоятель широко открыл глаза. – Это же суеверие...

– Если вы не верите в силу зла, как вы можете верить в бесконечную силу Добра? - Ответил я вопросом на вопрос. - Если вы сомневаетесь в силе сатаны, то и Бог напрасно будет стучать в ваше сердце.

– Я не сомневаюсь! - В этот раз он действительно крикнул. - Бог свидетель, моя вера крепче крепостных стен.

– Вы убеждаете в этом меня или самого себя? - спросил я вежливо, а потом махнул рукой. – Но оставим теологические размышления. Никто ведь, дорогой настоятель, не подвергает сомнению силу вашей веры, - произнёс я таким тоном, что он имел право забеспокоиться.

* * *

Кого вы могли бы ожидать, любезные мои, прослышав, что в Столпен прибывает элемозинарий? Монаха в буром монашеском одеянии, который с опущенной и скрытой под капюшоном головой проскальзывает в город? Ха, я не надеялся на такое зрелище, но то, что я увидел, превзошло мои наисмелейшие ожидания. Ибо в Столпен въехала конная кавалькада, во главе которой с серьёзной миной гарцевал Маурицио Сфорца, окружённый несколькими охранниками. В кортеже я увидел и молодую даму, на руке у которой сидел сокол в колпачке, закрывающем голову.

Элемозинарий держался в седле неожиданно хорошо, хотя засученное монашеское одеяние не очень подходило к достигающим бедра кожаным сапогам и к искрящейся от золота конской сбруе и чепраку с прекрасными кистями. Как вы догадываетесь, любезные мои, чепрак был наброшен на голову коня, а не элемозинария, хотя признаю, что второй вариант был бы смешнее.

С Маурицио Сфорцей мы встретились у дома настоятеля, и спустившийся с коня элемозинарий оказался человеком невысокого роста. Мне не понравились его бледные морщинистые щеки и горящие глаза. Я заметил, что худые узловатые пальцы монаха были в непрерывном движении, как будто он что-то постоянно мял, душил или рвал на куски. И этот жест мне также не нравился. Я решил, однако, не поддаваться первому впечатлению и относиться к папскому раздатчику милостыни если уж не с симпатией, то хотя бы с профессиональной вежливостью. В конце концов, я не намеревался наживать себе хлопот из-за глупых делишек в городишке Столпен, о котором до этого даже никогда не слышал.

– Инквизитор Маддердин, - вымолвил Сфорца, и у его голоса оказалось неожиданно приятное, глубокое звучание. – Я рад, что мы будем действовать вместе, ибо ваша слава добралась уже даже до Апостольской Столицы.

Я низко поклонился, хотя и счёл, что эти слова являются лишь обычной вежливостью, да ещё и, по-видимому, завуалированной угрозой.

– Меня смущают столь благосклонные слова, особенно когда они исходят из уст знаменитого философа, работами которого я восхищаюсь, всей душой сожалея о недостатке собственных знаний.

– А что вы читали из моих работ? - Спросил он, недоверчиво щурясь.

– Ваши комментарии… Господи, да это же новый взгляд на общеизвестные вещи. Поверьте: я был поражён.

Я не слишком рисковал, поскольку обычно каждый из паразитов, которые шляются по Апостольской Столице, считал, что внёс большой вклад в историю нашей цивилизации, когда написал несколько идиотских комментариев к работам древних мастеров, святых или апостолов.

– Я не предполагал... - Его бледные худые щеки покрылись румянцем. – А могу я узнать, какая из проблем наиболее вас затронула?

– Рассуждения на тему доктрины веры, - сказал я с абсолютной убеждённостью.

– Мастер Маддердин, я не думал... – Он просиял. - В сумме эти вопросы необыкновенно сложны, если не сказать больше: узкоспециальны, и я даже не смел допустить, что они заинтересуют широкую публику...

– О, поверьте мне, этот вопрос стал предметом ожесточённых дебатов в хезском Инквизиториуме, - сказал я серьёзным голосом.

– Да неужели! – Он прижал ладони к груди. - Вы меня удивили...

– Скромность, достойная гения, если я могу позволить себе такую фамильярность, - сказал я и подумал, не зашёл ли уже слишком далеко, но Сфорца проглотил комплимент легко, как баклан рыбу.

Боже мой, подумал я, благодарю тебя, что в неизмеримой милости Своей ты не сделал меня писателем, ибо нет людей более легковерных и падких на лесть, чем они.

Сопровождающий Сфорцу молодой дворянин в сверкающей серебром броне значительно откашлялся и нетерпеливым движением отбросил длинные светлые волосы.

– О, простите, - сказал элемозинарий с искренним раскаянием в голосе. - Позвольте мне представить вам. Это рыцарь Родриго Эстебан де ла Гуардиа и Торрес, который приехал из солнечной Гранады, дабы помочь нам в борьбе с ересью.

– Это честь для меня, - сказал я.

Дворянин слегка склонил голову и улыбнулся. У него были почти по-девичьи красные губы, а борода явно не хотела приживаться на его лице, и на нём росли лишь редкие пучки светлых волос.

– Я присягал отыскивать и уничтожать колдуний, еретиков, а также всевозможных врагов Господа нашего, - сказал он мягким тоном. - Сам Святейший Папа соизволил удостоить меня своим благословением и пожелал, чтобы я одарил милостью костра наибольшее число грешников.

Меч Господень, вздохнул я мысленно, вот и ещё один искатель впечатлений и приключений, мечтающий сжечь весь мир. Разве многого я прошу, когда хочу, чтобы дела религиозной природы оставались в руках профессионалов?

– Необычайно смелые и достойные намерения, - произнёс я вежливо. - Но не думаю, что в Столпене вам удастся исполнить ваши обеты.

– Ну, это мы ещё посмотрим. - Элемозинарий поднял указательный палец и значительно посмотрел на меня. - Ибо отец настоятель весьма подробно известил нас о том зле, что терзает благочестивую паству Господню в Столпене, и которое могут истребить лишь люди глубокой веры.

– О да, наверное... - Ответил я, и был уже почти уверен, что, оставаясь в городке, я влез в очередные неприятности, которых, как человек спокойный, желал бы избежать.

– Ладно, ладно… Позвольте, господа, я займусь письмом святому епископу, которое я обещал отправить ему по прибытии. Отец настоятель, можно вас попросить?

– Безусловно, брат, но только я в раздумьях, Бог свидетель, где мне разместить достойных господ, что изволят вас сопровождать…

– Не беспокойтесь о комнатах, - перебил Сфорца. - Почтенные граф и графиня Шейфолк и их свита гостят в замке господина де Фриза. Они лишь пообещали сопроводить меня сюда и после вернутся к охоте. Только я и благородный рыцарь ла Гуардиа попросим предоставить нам любой угол, где мы могли бы спокойно предаться благочестивым размышлениям.

– Конечно, и не какой-нибудь угол! - Настоятель замахал ладонями, но его лицо выражало явное облегчение от того, что городу на шею не сядет орда капризных аристократов. – У меня в усадьбе есть прекрасные покои, которые как раз были отремонтированы в этом году к приезду благочестивого епископа, который, Господь его благослови, только представьте, братья, соизволил у нас гостить целых два дня!

Элемозинарий с явной скукой слушал поток красноречия достойного настоятеля, но терпеливо его не прерывал. В конце концов, однако, священники оставили меня в комнате наедине с рыцарем де ла Гуардиа, и в течение минуты мы молчали, вслушиваясь в утихающий голос настоятеля, который рассказывал Сфорце о пере из крыла архангела Гавриила. Наконец, я прочистил горло.

– Что ж, - произнёс я. – Если я вам больше не нужен, господа, я пойду, огляжу городок…

– Если позволите... – Он посмотрел в мою сторону, и я заметил, что его ледяные голубые глаза как-то не подходят к этому красивому, почти девичьему лицу. - Могу я с вами переговорить?

– С большим удовольствием, - ответил я.

– Вы что-нибудь слышали о... – он на миг прервался. - О человеке, называемом Весёлым Палачом из Тианнона?

– Слышал. - Я неопределённо пожал плечами. – Могу я узнать, почему вы спрашиваете?

– И что вы о нём думаете?

Я не переношу, когда кто-то вопросом отвечает на вопрос, особенно потому, что не привык к такому поведению. Так уж, любезные мои, устроен мир, что исследование знаний собеседников является обязанностью инквизиторов. А не наоборот. В этот раз, однако, я решил не спорить с Родриго, тем более, что предмет беседы того не стоил.

– Удивляюсь, что он ещё жив, - ответил я искренне. – Мне, конечно, трудно судить всего лишь на основании услышанных там-сям сплетен. Однако того, что я слышал, хватает, чтобы не питать к нему особого уважения.

Де ла Гуардиа покачал головой, но я не знал, соглашается он с моими словами или же лишь принимает их к сведению.

– Я полагаю, что вы получите возможность составить личное мнение, - сказал он наконец. - Поскольку брат Сфорца сообщил мне, что Весёлый Палач вскоре прибудет в Столпен.

Я было хотел сказать: "вы шутите", но вовремя сдержался. Рыцарь определённо не шутил и не имел причин меня обманывать. Я также не заметил, чтобы его радовала перспектива появления в Столпене Весёлого Палача, и в этом наши взгляды, безусловно, совпадали.

– Вот как, - только и сказал я.

– То, что делает этот человек, отвратительно, и я рад, что вы разделяете моё мнение, - продолжил де ла Гуардиа, и, хотя я не понял, как он пришёл к такому выводу, в целом у меня не было никаких причин его оспаривать. - В конце концов, во имя Бога живого, грешник должен получить... не только страдания, но и... уважение. - Слова он подбирал с явным трудом и сейчас уставился куда-то выше моей головы. - Я надеюсь, вы со мной согласны?

– Именно этому и обучены инквизиторы, - спокойно ответил я. - Вы совершенно правы, господин.

– В конце концов, даже они... - Он махнул рукой в воздухе, но я понял, что он имел в виду еретиков, колдунов и ведьм. - Они создания Божии, и наша задача состоит в том, чтобы восстановить славу Господа, и утвердить их в лоне Церкви. Вернуть им достоинство, которое они утратили, связавшись с нечистой силой. Не так ли?

Я не скажу, что мне понравилось слово "наша" из его уст, ибо возвращение грешников Господу было делом моим и других инквизиторов, а не дворянчиков из благородных домов, которые поняли, что придворные забавы и набеги на соседей им уже наскучили. Но, за исключением этого, рыцарь де ла Гуардиа был свято прав. Но ещё интереснее было то, что теперь он показался мне значительно более сложным человеком, чем мне показалось с первого взгляда.

– И в этот раз я с вами соглашусь. - Я кивнул головой. - И всё же, справедливости ради, я должен признать, что, по дошедшим до меня слухам, действия палача из Тианнона хоть и отвратительны, но эффективны. Потому его услуги и пользуются спросом.

– И я слышал то же, - серьёзно сказал он. Он погладил подбородок таким жестом, словно ожидал найти там густую бороду, но отдёрнул руку. - Я бы понял, если бы подобные методы применялись в деле о воровстве или убийстве, но мне сложно понять, как благочестивый брат Сфорца может использовать такого... помощника.

– С этим я не могу ничего поделать, - сказал я. - Так же, как, при всём уважении, и вы не сможете. Брат Сфорца наделён полномочиями Святейшим Папой, и мы можем лишь предложить ему совет или помощь, если он того пожелает.

То, что я сказал, не вполне соответствовало истине, но в целом никто посторонний не разбирался в необыкновенно запутанных служебных взаимоотношениях и ступенях церковной и инквизиционной иерархии. В конечном итоге, последняя папская энциклика ещё более усложнила и без того удивительно запутанную ситуацию. Сведущие в кодексах юристы утверждали всякий раз то одно, то другое, в зависимости от того, были они ближе к Хезу или же к Апостольской Столице. В конечном итоге, и Его Преосвященство епископ Хез-Хезрона также не облегчал нам ситуацию. Помимо того, что он являлся номинальным главой Инквизиториума, он и сам неплохо умел влезть в шкуру инквизитора. К этому всему добавьте ещё претензии императора, который тоже стремился влезть в духовные дела, да и всё чаще раздавались гневные вопли имперского парламента, который стремился доказать, что ему принадлежит последнее слово не только в светских делах. И уж поверьте, любезные мои, что всё это не способствовало эффективному изобличению и искоренению ересей, а тому, что хоть кто-то ещё боролся с еретиками и отступниками, мы обязаны лишь тихому и терпеливому смирению Инквизиториума, который старался выполнить как можно лучше свою работу, невзирая на возрастающие на глазах препятствия. Тем не менее, Святейший Папа имел полное право наделить кого-то своими полномочиями, и весьма небезопасно было этим полномочиям препятствовать. Ибо в подобном случае легко можно было угодить на допрос в Замок Ангелов. А поскольку наследник Господа нашего, ключарь Царства Небесного, не имел лишнего времени, несчастный виновник мог провести и полжизни в маленькой неуютной камере, напрасно ожидая, что кто-нибудь захочет выслушать его оправдания. По правде говоря, нынешний Папа отличался куда большей терпимостью, чем его достойный предшественник (погибший в результате несчастного случая на охоте), но мне, в любом случае, следовало соблюдать сугубую осторожность. Когда-то мне случилось беззаботно поддаться искушению поступить против воли церковных сановников, и только лишь благодаря вмешательству Внутреннего Круга Инквизиториума мне удалось выйти из этого затруднения одним куском. Однако же я не мог всегда полагаться на помощь Круга. В конечном итоге, пользуясь всякий раз его милостью, я проявил бы достойную сожаления слабость, и, следовательно, оказался бы недостоин того внимания, которое Круг неожиданно соизволил на меня обратить.

– Я думаю, однако, что брат Сфорца посчитается с мнением такого человека как вы, - вымолвил Родриго мягким тоном. - Человека, искушённого в трудном искусстве поиска истины.

Я не дал бы за этот тезис и ломаного гроша, но, похоже, рыцарь из Гранады был человеком вежливым. Благородные вообще не слишком любили инквизиторов (по правде говоря, взаимно), но этот человек, как видно, вылеплен был из другого теста. Но я не намеревался также и слишком легко попасть в паутину красивых слов. В конце концов, слова обычно ничего не стоят.

– И я на это надеюсь, - ответил я.

– Вы можете мне открыть, что собираетесь делать? Каким способом вы намереваетесь установить истину?

– А как вы себе это представляете? – На этот раз я ответил вопросом на вопрос.

– Ха! - Он снова потёр подбородок пальцами. - Я рад, что вы спросили, но простите меня, если мои слова окажутся всего лишь мнением неучёного простака...

Я замахал рукой, как бы говоря, что ничего подобного и не пришло бы мне в голову. Он не обратил никакого внимания на этот жест, глядя куда-то поверх моей головы.

– Я думаю, что сначала я опросил бы могильщика и семьи людей, останки которых были обесчещены. Я также собрал бы слухи, кого местные считают человеком странным, избегающим соседей, нелюдимым, угрюмым. – Он пожал плечами. - Простите, если то, что я говорю, кажется вам наивным.

– Вовсе нет, - сказал я. - Ваши мысли движутся в правильном направлении. Вы были бы хорошим инквизитором.

Быть может, вы мне не поверите, любезные мои, но рыцарь Родриго залился счастливым румянцем и поглядел на меня почти испуганным взглядом.

– Вы слишком добры, - пробормотал он.

* * *

Нужно признать, что метрические книги велись аккуратно и тщательно, а отец настоятель имел чёткий и красивый почерк. Конечно, мы - инквизиторы - обучены расшифровке даже самых запутанных каракулей, но не скажу, чтобы корпение над испачканными и смазанными манускриптами приносило мне особое удовольствие. Между тем, в ходе изучения судебных документов подобное случалось всё ещё слишком часто, поскольку писцы имели склонность неумеренно угощаться водкой во время допросов.

– Ну что? - С любопытством спросил настоятель, ставя передо мной кувшин вина. Я поблагодарил его кивком. - Нашли что-нибудь полезное?

– Может быть, - ответил я. – Может быть…

– Та-а-ак?

– Одиннадцать документально подтверждённых случаев, - сказал я. - И все они были каждый раз по крайней мере за три дня до полнолуния.

– Меч Господень! - Он застонал. - Значит, это колдун, а не трупоед!

– Не делайте поспешных выводов, - ответил я. - Тем не менее, ваши рассуждения, дорогой отец настоятель, идут по одному из вероятных направлений.

– Ха! – Он просиял.

– Очевидно, и я не забуду это отметить в своём отчёте, я не был бы способен прийти к подобным выводам, если бы не необычайно тщательное ведение метрических книг уважаемым настоятелем. – Это мнение я высказал абсолютно искренне, ибо, если бы настоятель с меньшим усердием относился к датам, даже самое вдумчивое изучение документов ничего бы не дало.

– Бог свидетель, сердечно этому рад, - ответил он радостным тоном и даже похлопал меня по плечу, что я снёс терпеливо, невзирая на то, что я не терплю, когда меня касаются чужие люди.

– А что вы думаете? – спросил он через минуту. – Зачем он это делает?

Я налил вина ему и себе, а потом отпил глоток.

– Этого мы никогда до конца не узнаем, - вымолвил я. - Пока не выслушаем исповедь несчастного, который дал силам тьмы себя обмануть. Но что-то меня здесь беспокоит…

– Та-а-ак?– Он склонился надо мной, счастливый, что может участвовать в расследовании.

– Чернокнижники, как правило, нуждаются в очень конкретных частях человеческого тела. Палец висельника, срам прелюбодея, голова, сердце ... А здесь? - Я покачал головой. - Вы знаете, какие он выбрал части?

– И какие же?

– Самые вкусные, - ответил я, глядя настоятелю прямо в глаза, и увидел, как расширились его зрачки.

– Ч-что?

– Именно, - сказал я. - Он относился к этим людям, или, скорее, к их телам, как к свиньям или быкам. Может, вы заметили, что он никогда не выбирал стариков? Это всегда были люди, так сказать, плотные и крепко сбитые. Но при этом не слишком тучные. Наш преступник очень тщательно их выбирал...

– Матерь Божья!

– Вот почему, хотя я, конечно, могу ошибаться, я не думаю, что мы имеем дело с колдовством. Я склонен считать, что это больной человек, преступник, который находит удовольствие в поедании себе подобных. Занятия в нашей преславной Академии помогли мне узнать, что подобное поведение является очень распространённым явлением среди далёких народов, которые ещё не знакомы с учением Господа нашего и для которых человек не лучше свиньи или козы.

Я знал, что в течение некоторого времени у порога стоит брат Сфорца, но притворялся, что не вижу его. Теперь элемозинарий решил заговорить.

– Вы делаете очень поспешные выводы, инквизитор, - сказал он сухо.

– Я могу ошибаться, - сказал я, поворачиваясь к нему. - Но до конечного тезиса можно дойти лишь после анализа и отторжения всех возможных гипотез, которые появляются во время следствия.

– Я предпочитаю доверять вере, а не разуму, - надменно сказал он.

– И что вам говорит ваша вера? – Спросил я.

– Без сомнения, мы имеем дело с чернокнижником, - сказал он резко. - Который готовит какие-то мощные заклятия, дабы навредить богобоязненным жителям мирного Столпена…

Услышав это, настоятель перекрестился.

– Я отдаю должное вашим рассуждениям, мастер инквизитор, - продолжил Сфорца. - Но знайте, что чрезмерное доверие к науке и логике может скрыть от вас суть дела. Ибо поступков Сатаны мы не сможем описать умом, но только лишь сердцем. Чернокнижник, вероятно, хотел, чтобы кто-то такой, как вы, дал себя обмануть и пришёл к аналогичным ложным выводам.

– Так что это за игра? – Спросил я. – Оставил ложные следы, чтобы по ним следовал доверчивый инквизитор?

– Вы хотите сказать...

– Я ничего не исключаю, брат Сфорца, - сказал я, улыбаясь. - Я думаю, что в этом мы разнимся.

– Быть может, - сказал он, и его глаза были теперь враждебны и холодны. - Но не забывайте, что это я веду расследование.

– Конечно, - сказал я. – Я никогда бы не посмел сомневаться в ваших правах, особенно, когда вы напоминаете о них столь ясно.

– Завтра мы допросим могильщика, - решил он. – И я обязую вас соответствующим образом подготовиться к следствию.

– Что вы имеете в виду? - спросил я, хотя уже точно знал, куда он клонит.

– Я имею в виду, чтобы вы подготовили инструменты и применили их так, как вас учили в Академии, - холодно ответил он.

– Конечно, - повторил я. – Будет сделано, как изволите. В таком случае, позвольте, я поговорю с моим помощником, который и займётся этими приготовлениями.

В Столпене не было собственной ратуши и даже местопребывания городских властей (я не был даже уверен, имел ли он городские права). Исходя из этого, для потребности в проведении допросов я решил приспособить помещение одного из складов, и Курнос уже занимался надлежащим устройством этого помещения, чтобы в нём можно было проводить допросы согласно закону и обычаю.

* * *

Могильщик был высохшим как трут стариком с искривлёнными ревматизмом суставами, и я не был способен вообразить, как он может выполнять такую тяжёлую работу. Мне казалось, что он вряд ли был в состоянии удержать лопату в руках, не говоря уже о том, чтобы успешно ею пользоваться. Конечно, я должен был его расспросить прежде, чем его притащили в комнату, подготовленную для допроса, но брат Сфорца поторопился всё устроить ещё до того, как я успел встать. Таким образом, я был поставлен перед свершившимся фактом, и, не скрою, что не был в восторге от такого поворота событий, поскольку каждый инквизитор должен сначала узнать собеседника, объективно и спокойно задать ему вопросы, а не тащить его сразу в комнату, полную пыточных инструментов. Понятно, что одним образом обращались со свидетелями, другим - с подозреваемыми, третьим – с обвиняемыми. Этот человек сразу допрашивался так, словно был виновником или, по меньшей мере, главным подозреваемым.

В комнате за столом вчетвером сидели мы: я, брат Сфорца, настоятель, которого я попросил исполнять роль секретаря, и рыцарь де ла Гуардиа. Курнос расположился на стуле у очага и занялся нагреванием инструментов. Могильщик был раздет догола и привязан к столу. Его старческое, худое тело с выпирающими костями, покрытыми верёвками вен и морщинистой кожей производило такое впечатление, словно через минуту должно было развалиться. Он всматривался в нас безумным от ужаса взглядом и бормотал что-то себе под нос. Слюна стекала по седой щетине его бороды.

– Запишите, пожалуйста, отец настоятель, - попросил я. – Такого-то дня, суд в составе…

Я диктовал, что нужно было записать, и в то же время присматривался к могильщику. Я был почти полностью убеждён, что он ничего не знает об этом деле, но не мог оспаривать решение брата Сфорцы. Конечно, жизнь этого старика ничего не стоила, однако допрашивать его под пытками казалось мне не самой удачной идеей. По моему мнению, мы только впустую тратили время, и в данном случае причинение боли казалось бесцельным. Между тем, я всегда осмеливался судить, что насилие должно быть как острый меч, направленный прямо в нужное место, а в ином случае оно было бы лишь грехом.

Настоятель закончил записывать, и я подошёл к столу, на котором лежал могильщик.

– Ты зовёшься Курт Бахвиц и являешься могильщиком в городе Столпен. Это так?

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, но не думаю, что он действительно меня видел. Его бледные губы шевелились, но я не мог расслышать ни одного связного слова.

– Запишите, что допрашиваемый этого не отрицает, - заявил брат Сфорца. - И, кроме того, приходский священник подтверждает, что это так.

– Что тебе известно о разорении могил и надругательствах над телами? – спросил я.

Я немного подождал.

– Во имя гнева Господня, Курт Бахвиц, - сказал я резче. – Ты слышишь меня, человече?

– Начните со щипцов, - бросил Сфорца из-за стола.

– Может, вы сами хотите вести допрос? - я повернулся в его сторону. – Учтите, однако, что существуют определённые процедуры, которые необходимо соблюдать.

– А что я такого сказал? - Он пожал плечами, и я был почти уверен, что слышу в его словах насмешку.

– Курт. - Я положил ладонь на сухое плечо могильщика. - Мы здесь только для того, чтобы помочь тебе, и чтобы ты помог нам. Чтобы во имя Господне найти истину. Или ты захочешь нас остановить в этом святом деле?

С тем же успехом я мог разговаривать со столом, на котором он лежал, поскольку я не думаю, что он понимал или хотя бы слышал что-либо из происходящего вокруг. Я знал, что допрос такого человека не имеет смысла. Похожее отупение случалось нечасто, однако при допросе людей старых или безумных не было чем-то удивительным. Каждый инквизитор знал, что в этом случае следует прервать допрос, а обвиняемого или свидетеля привести в состояние чуть более прояснённого ума. Еда и кружка вина могли в этом случае совершить большее чудо, чем терзание тела раскалёнными клещами. В конце концов, нашей целью должен быть поиск истины, а не причинение бессмысленных мучений.

Я заметил, что Курнос размешивает серу в железном котелке. Как правило, это зрелище приводило в ужас даже самого закоренелого грешника (хотя ещё более напуганным он становился, когда такой котелок наклонялся над его промежностью), но в данном случае я не думал, чтобы это принесло какую-либо пользу. Конечно, когда допрашиваемый не хотел отвечать на вопросы, первым моим делом должно было стать предъявление ему инструментов и объяснение их действия. Я решил так и сделать, но только чтобы следовать определённой процедуре, ибо я не видел ни малейшего смысла в оповещении человека, который даже не слышит моих слов.

– Ты меня понял? - спросил я, когда уже закончил объяснять назначение инструментов.

Могильщик со стоном что-то пробормотал и уставился на меня болезненно налитыми кровью глазами.

– Напиши, что он понял, - распорядился Сфорца.

– Нет! - я повернулся. - Ничего такого вы не будете писать! Этот человек находится в состоянии, не позволяющем дальнейшее ведение допроса. Курнос, отвяжи его и отведи в камеру. Дай ему еды и питья.

– Вы не будете вести допрос? - Сфорца вскочил из-за стола, на его морщинистых щеках проступил кирпичный румянец.

– Нет, - ответил я кратко. - Но если вы хотите, - я указал рукой на могильщика, - то всегда можете попробовать…

Я знал, что он принадлежит к тому сорту людей, которые охотно прикажут причинять другим мучения, но сами не склонны прилагать руку к пыткам. Между тем, милость умелого причинения страданий является крестом, который несёт каждый инквизитор. Мы подвергаем людей ужасным попыткам лишь потому, что верим, что по мосту неизмеримой боли они дойдут до Царства Небесного. Исходя из этого, я не намеревался допускать, чтобы элемозинарий использовал меня вопреки праву и обычаю.

– Пусть будет по-вашему, - сказал в конце концов Сфорца, но признание поражения в присутствии настоятеля и гранадского рыцаря явно его уязвило.

– Благодарю вас. - Я склонил голову.

Могильщика заперли в тесной комнате на складе, и я убедился, что ему действительно дали еду, воду и тёплое одеяло. Я заглянул к нему немного спустя, и когда открыл двери, то увидел, что он сидит над уже опустевшей миской. При виде меня он застонал и сжался в комок в углу. Худыми руками он закрыл голову, словно ожидая, что я начну его бить.

– Курт, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко. - Прости брату элемозинарию его поспешность. Поверь, я хочу только поговорить с тобой и не причиню тебе вреда.

Он посмотрел на меня через щель между костлявыми локтями.

– Может, хочешь вина? – Спросил я.

Он проклокотал что-то непонятное, но я, не отчаиваясь, сел подле него на влажный пол. Я потёр нос подушечками пальцев и поморщился, поскольку могильщик определённо обмарал штаны, и последствия этого давали о себе знать всё более явно. Осторожным движением я вложил в его ладонь бурдюк с вином, и он сомкнул на нём узловатые пальцы, напоминающие когти какой-то огромной больной птицы.

– На здоровье, Курт, - сказал я. - Это для тебя. Весь бурдюк.

Он снова что-то пробормотал, но поднёс сосуд ко рту. Он пил, а вино текло по седой щетине его бороды и стекало на исхудавшую грудь. Он опорожнил бурдюк и отдал мне его осторожно, словно опасаясь, как бы я его не ударил.

– Трудно уже должно быть, - заговорил я – управляться с лопатой и рыть ямы в твёрдой земле, а? У моего отца тоже были больные руки. Он говаривал, что нет ничего лучше, чем горячий отвар ромашки, чтоб пропарить ладони, да несколько глотков крепкой водки, чтоб прогреть старые кости.

Мой отец ничего подобного не говорил, уж по крайней мере, я слышать этого не мог, потому что судьба никогда не сводила наши дороги. Мать, правда, утверждала, что он был её мужем, венчанным перед Богом и священником, но соседи судачили об этом другое... Однако я решил, что такая байка может пойти во благо делу и немного развязать язык старика.

– Нет у тебя сына, Курт? Чтоб помогал в тяжёлой работе?

Он только покачал головой, но я видел, что он смотрит на меня уже с меньшим страхом. Может быть, это мои слова, а может быть вино, добавили ему мужества.

– Я бы хотел, чтобы ты отсюда как можно скорее вышел, - я вздохнул. - Потому что, между нами говоря, страшный дурак этот монах, а?

Он улыбнулся, обнажая сизые десны и остатки почерневших, сгнивших зубов, но ничего не сказал.

– Я должен тебя отсюда вытащить, Курт, потому, что так не годится, чтобы честный могильщик сидел в камере. Давно ты уже хоронишь людей в Столпене, а?

– Хо-хо, - вымолвил он только. - Батька был могильщиком, а я ему ещё в ту пору помогал, – прибавил он скрипучим голосом минуту спустя.

– А теперь трудно, - я вздохнул. – Наверное, кто-то из добрых людей помогает тебе в тяжёлой работе, правда?

Он кивнул головой.

– Ой, есть ещё добрые люди, господин, – забормотал он. - Потому что такими лапами, – он вытянул вперёд худые, скрюченные и дрожащие, как на холоде, руки, - уже ничего не сделаешь.

– Беда, - сказал я сочувствующим тоном. - Я вытащу тебя отсюда завтра, Курт, и поставлю тебе лучшее пиво в трактире. Кстати, - я понизил голос, – жуткую мочу варит этот ваш трактирщик.

Бахвиц пискливо захихикал, поперхнулся и долго откашливался. В конце концов, сплюнул в угол комок густой зелёной мокроты.

– Болтают, что он и правда ссыт в это пиво, - вымолвил он наконец и стер слёзы со щёк.

Мысленно я возблагодарил Господа, что вчера лишь попробовал вино из кружки, а остальное вылил и вовсе не заказывал пива. Я лишь надеялся, что трактирщик не имел привычки также обогащать и вкус вина своей мочой. Тем не менее, он заслуживал хорошей порки за такие шутки с клиентами. Хотя, из того, что я знал, в Хезе также не сторонятся подобных практик, особенно в грязных забегаловках, посещаемых наихудшим сбродом. То есть именно тех, в которых чаще всего имел возможность бывать ваш покорный слуга.

– А что делать людям, пока ты сидишь в камере? – Спросил я. - Кто покойника похоронит?

– Какого покойника? - Он поднял на меня глаза.

– Господь прибрал Ахима Мышь, - соврал я. - И нужно выкопать ему хорошую яму.

– Господи! - Он сложил руки на груди. - Смилуйся над его пьяной душой.

– И прими его в Царствие своё, - закончил я важно.

– Пока меня нет, Рыжий всё справит, как следует, - вымолвил могильщик. – А нет ещё вина, господин?

Я отрицающе покачал головой.

– Что за Рыжий?

– А такой... Ночует Бог знает где, слоняется, но пара медяков ему всегда пригодятся...

– Он тебе обычно помогал?

– Ну, кто ж, если не он. Я платил ему кое-что. И Матиас тоже. Матиас, конечно, лучше, он по доброте душевной мне помогает и денег не берет...

Меня это заинтересовало. Как-то я не очень верю в сострадательные сердца и бескорыстные поступки. Обычно бывает так, что если кто-то стремится вам что-то бесплатно дать, то, рано или поздно, вам придётся заплатить дороже, чем вы думали. Но кто такой был этот Матиас, который так охотно помогает могильщику? Мы выяснили бы это, вероятно, гораздо раньше, если бы не поспешность брата элемозинария, подсказавшая ему сразу приступить к пыткам могильщика, вместо того, чтобы откровенно с ним поговорить. Как одному человеку приходится разговаривать с другим человеком. Почему некоторые считали, что полезные показания можно получить только под пыткой?

– Матиас? – переспросил я. - А дальше как?

– Матиас Литте, – с готовностью добавил он. - Хороший человек, скажу я вам...

– Спасибо тебе, Курт, - сказал я искренне. - Ты посиди ещё ночь, а утром тебя освободят. Годится?

Он согласно закивал головой.

– Храни вас Господь Всемогущий, - сказал он, и из его глаз снова полились слёзы.

Я вышел и закрыл за собой дверь на ключ. Что ж, следовало пойти по следу помощников могильщика. Проверить, кто такие Рыжий и Матиас Литте. Для начала я решил поинтересоваться вторым, поскольку, как я уже говорил, намерения людей, не ждущих денег за услугу, вызывают мои глубокие подозрения. Быть может, я грешил неверием в существ, которые были созданы по образу Господа, но я льстил себя надеждой, что Господь простит мне эти сомнения, видя эффективность моих действий.

* * *

Курносу я велел сидеть в трактире и собирать местные сплетни, потому что, как справедливо заметил рыцарь де ла Гуардиа, всегда стоит разузнать, кто в городе считается чудаком или сторонится других людей. Курнос, правда, не был идеальным разведчиком, поскольку его мрачный характер, уродство и вонь, разящая от никогда не мытого тела делали его маложеланным компаньоном в утончённом обществе. Но я надеялся, что посетителям столпенской таверны всё это не будет досаждать, особенно когда пиво или вино зашумят в их головах. Конечно, обычно в подобных целях я использовал близнецов, но теперь у меня не было другого выбора, кроме как воспользоваться помощью Курноса. Он, впрочем, справился чрезвычайно хорошо, и, помимо нескольких ничего не стоящих слухов, принёс довольно интересные новости о Матиасе Литте. Новости, которые следовало проверить на месте.

Я быстро разузнал, что Матиас Литте вместе с женой жили в маленьком домике на окраине городка. Я направился в ту сторону, изучая их усадьбу. Одноэтажный дом был окружён деревянным забором из выцветших на солнце штакетин, а в небольшом саду я заметил несколько фруктовых деревьев, каменный колодец и теплицы, с которыми я обещал себе познакомиться подробнее, если только возникнет такая необходимость. Пока, тем временем, я толкнул калитку. Из-под одного из деревьев поднялся большой пёс с поседевшей шерстью и посмотрел на меня отупелым взглядом. Через некоторое время он снова лёг на живот, положил морду на лапы и закрыл глаза, полностью игнорируя моё присутствие.

– Весьма надёжная охрана, - проворчал я про себя.

Я подошёл к дверям и громко постучал. Раз, и другой, а поскольку из дома никто не отвечал, то и третий. В конце концов, я услышал в сенях медленные шаркающие шаги.

– Кто там? - спросил усталый мужской голос.

– Я ищу Матиаса Литте, - отозвался я.

– Ну, так вы его нашли, - услышал я после минутного молчания. - Чего вы хотите?

– Меня зовут Мордимер Маддердин, и я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона, - сказал я. - Вы позволите мне войти?

За дверью наступила долгая тишина. В конце концов, мужчина тяжело вздохнул, и я услышал скрип ключа в замке.

– Почему бы и нет? - ответил он смиренным тоном. - Хотя, видит Бог, не знаю, что может у меня искать Святой Официум...

Я, ясное дело, не собирался, отвечать на поставленный таким образом вопрос, хотя бы потому, что Инквизиториуму всегда интересно, как живут обычные люди. Особенно в городке, в котором происходят странные вещи.

Матиас Литте приоткрыл дверь и посмотрел на меня сквозь узкую щель. Видимо, результат осмотра его удовлетворил, и он открыл её шире. Только теперь из тени возникло усталое, худое лицо, изрезанное морщинами. У него были голубые глаза, а длинный нос и выпирающий из длинной шеи кадык придавали ему вид нахохлившейся птицы.

– Входите, господин, - пробормотал он голосом, в котором не было ни капли энтузиазма.

Он отступил назад и сделал рукой жест, который, вероятно, по его мнению, должен был означать приглашение.

Я вошёл в сени, воняющие прогнившей древесиной, и направился за Матиасом, который провёл меня в тёмную комнату, где не было ничего, кроме широкой доски, уложенной на деревянные козлы, обгоревшего ящика и очага, в котором горели толстые берёзовые поленья. Я поискал взглядом на что можно сесть, но, не найдя не только стула, но и любого другого сидения, прислонился к стене.

– Бедность, господин. - Литте заметил мой взгляд. - Всё попродавали. Жена болеет...

Разве не было ещё более странным, что человек настолько бедный не требовал денег за помощь в погребении умерших?

– А где она? – Поинтересовался я.

Он указал пальцем на грубую истрёпанную занавеску.

– Там лежит, – буркнул он. – В комнате.

– А чем болеет?

– А я почём знаю? - Он пожал плечами. - В груди у неё какие-то... - он замолчал, подыскивая слова, - хрипы. Не встаёт уже с год с лишним.

Я подошёл к занавеске и заглянул за неё, не спрашивая разрешения хозяина. В тёмном помещении на неопрятной постели лежала женщина с седыми растрёпанными волосами и землистым лицом. Её глаза были закрыты, и я не думаю, чтобы она меня услышала. Я почувствовал резкий запах застарелого пота и мочи и отступил назад.

– Курт Бахвиц на тебя не нахвалится, - сказал я, внимательно глядя на Матиаса. - Как ты ему помогаешь в тяжёлой работе.

– Люди должны помогать друг другу... - ответил он, отводя глаза.

– О, да, - сказал я. - По всей вероятности.

Я был почти уверен, любезные мои, что передо мной стоит похититель трупов. Однако он не был похож на колдуна, готовящего из человеческих тел ужасные ингредиенты или использующего их для совершения отвратительных чернокнижных ритуалов. Конечно, интуиция могла меня подвести, и я нуждался в доказательствах. Неосмотрительный и менее терпеливый человек, наверное, взял бы Литте на допрос, но я осмеливался судить, что доказательства, полученные путём беседы, гораздо более убедительны, чем доказательства, полученные из признаний на допросе. Ибо содержание признаний, как бы сказать... зависит только от способностей допрашивающего.

– И у Курта тоже беда, - тихо сказал Матиас.

– Ещё бы, – сказал я серьёзно. – Он признался, что крал трупы и использовал части человеческих тел для приготовления страшных заклинаний для покушения на жизнь и здоровье жителей Столпена... Он будет сожжён во славу Божию.

– Нет, это неправда! – воскликнул Литте, а потом тяжело сел на сундук и спрятал лицо в ладонях. – А впрочем, что я знаю... – пробормотал он.

– Почему неправда? – спросил я мягко. – Или вы знаете что-то, что могло бы помочь вашему другу?

– Какой он мне друг... – ужаснулся он.

Ха, меня не удивил такой ответ. Люди, арестованные Святым Официумом, образом, совершенно непонятным, но при этом молниеносным, внезапно теряли друзей, родных и знакомых. Раньше такой человек был окружён толпой родственников и приятелей, и тут, глядь... Вдруг остался один, как перст. Поскольку часть из этих подозреваемых или обвиняемых покинули стены тюрем оправданными, думаю, что, по всей вероятности, они приобрели новый жизненный опыт и новое понимание таких слов как дружба, любовь и верность.

– Однако, вы достаточно дружны, чтобы помогать ему, не преследуя личной выгоды, - уточнил я.

Я заметил, что Матиас Литте сложил руки на коленях и правой рукой придерживал левую, чтобы остановить их дрожь. Напрасно, потому что я всё равно видел все, что стоило увидеть.

– Что ты делал с телами? – Спросил я резко.

Он вскинул голову.

– Й-й-я? – он начал заикаться.

– Да. Ты! Что делал с телами?!

Его нижняя губа дрожала так, будто у него начался приступ лихорадки. Его испуганный взгляд метнулся в сторону сложенных у очага поленьев и воткнутого в колоду топора.

– Не будь дураком, Матиас, – сказал я. – Писание, в своей мудрости говорит:

Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину.

Помни, что только чистосердечное признание может тебя спасти.

Говоря по правде, его уже ничто не могло спасти, но ведь я не обязан был сообщать ему эту печальную новость. Тем более что человек, ещё питающий надежду, в сто раз полезнее, чем тот, кто надежду раз и навсегда утратил.

Литте зарыдал сдавленным плачем, стоная, кашляя и сморкаясь. Я без отвращения смотрел на его искажённое птичье лицо, ибо слишком много грешников я уже видел в своей жизни. Однако чаще всего плачем выражали они лишь сожаление об утерянной возможности творить зло. Время искренней, неподдельной печали наставало, как правило, гораздо позже, когда их тела исполнялись такой глубокой болью, что она чудесным образом достигала до самой души. Я надеялся, что благодать очищения будет дарована и Матиасу Литте.

Пока, однако, я должен был получить доказательства. Слишком много я уже видел людей, которые принимают на свою совесть чужие вины, и мне хотелось точно во всём убедиться, даже в этом случае.

– Где прятал тела, Матиас? – Спросил я ещё раз, и схватил его за плечи.

Его плечи казались настолько слабыми, что достаточно было бы посильнее сжать, чтобы переломать ему кости.

– Я не прятал, – прорыдал он. - Всё сразу съедали. Я варил бууульо-оон... – Он чуть меня не обсморкал, и я отступил на шаг. - И засаливал. Там ещё немного осталось в бочонке.

– А кости?

– Молоооо-ли, потому что говорят, из человеческих костей можно сделать такой порошок, чтоб жена поправилась. Только делать надо в полнолуние...

– Матиас Литте, – сказал я сурово. – Именем Святого Официума вы арестованы. А теперь следуйте за мной.

Он удивлённо посмотрел на меня заплаканными опухшими глазами.

– А-а-а жена? – он заикался. – Что с ней станет, если меня не будет?

– А почему меня это должно волновать? – ответил я и рванул его за плечо.

* * *

– Он не чернокнижник, - констатировал я.

– Какая грешная уверенность говорит вашими устами. – Брат Сфорца театрально возвёл глаза к потолку.

– Может, это просто опыт, – ответил я.

– Ну и что? - Засопел элемозинарий. - Вы утверждаете, что он попросту выкапывал останки и пожирал их?

– Не он пожирал, - пояснил я. - По крайней мере, поначалу не он. Он варил из человеческих тел бульон для больной жены, а кости молол, потому что считал, что молотые человеческие кости являются чудесным лекарством от лёгочных болезней. Потом бедность их прижала, и он сам перешёл на так дёшево достающуюся еду...

– Пхи, - фыркнул Сфорца. – Ловко извернулся. Он обманул вас. Признался в страшном пороке, чтобы скрыть грех, куда более отвратительный. Грех чернокнижия!

– Не думаю, – ответил я, потому что не представлял себе человека, менее подходящего к образу колдуна, чем Матиас Литте. – И мне кажется, что ни вам, ни Инквизиториуму нечего расследовать в этом деле. Надо бы его отвезти в Кайзербург и отдать в руки Градских Скамей. Пусть его повесят, или четвертуют, или что они там решат...

– Я уверен, что правильно проведённый допрос даст желаемые результаты, – заявил Сфорца. – Но не думаю, чтобы вы смогли справиться с этой задачей...

– Вы так полагаете? – спросил я, прищурившись.

– Я буду с вами честен, инквизитор Маддердин, - сказал он, вставая. - Уже слишком громко говорят о ваших весьма снисходительных взглядах на еретиков и колдунов. Кажется, вы пробуете находить обычную человеческую слабость там, где в дело прямо вступают козни Врага. Вы грешите бездействием.

– Не вам меня судить, – резким тоном прервал я его рассуждения. – И лучше следите, брат Сфорца, как бы вам не впасть в грех неправого суда. Даже милосердие Инквизиториума имеет границы.

– Вы мне угрожаете? - Его бледное лицо казалось ещё бледнее, чем обычно.

– Никогда бы не осмелился, – ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Мне было любопытно, знает ли он, как разворачивались события в Виттингене, и сделает ли из этого выводы. Ну, а здесь – в Столпене – дело обстояло иначе. У меня не было с собой близнецов и готовых идти на жертвы рядов местных инквизиторов. Сам, с одним только Курносом, я мало что мог сделать в прямой конфронтации. Но я надеялся, что элемозинарий не будет к ней стремиться.

– Я отстраняю вас от следствия, инквизитор Маддердин, - изрёк он наконец холодным тоном.

– Этого вы сделать не можете, - ответил я спокойно. – У вас есть папские грамоты, но за мной авторитет Святого Официума. И я имею не только право, но и обязанность остаться в Столпене, вплоть до прояснения дела. Если вы не согласны с таким взглядом на вещи, мы можем, по вашему требованию, направить запрос в канцелярию Его Преосвященства.

Он, конечно, должен был отдавать себе отчёт, что мы нескоро дождались бы официального ответа, а епископ Хез-Хезрона, безусловно, был бы в восторге, что инквизитор и раздатчик милостыни морочат ему голову спорами о полномочиях. А если бы как раз на то время, когда он будет знакомиться с нашими аргументами, у него пришёлся приступ подагры или язвы, то последствия этого восторга могли превзойти наши самые смелые ожидания.

– Я вас не понимаю, - сказал Сфорца минуту спустя, уже более тихим и как будто примирительным тоном. - Почему вы встаёте на сторону мерзкого богохульника?

– Я встаю на сторону истины. Как всегда должен поступать честный служитель Святого Официума, – ответил я, хотя и не думал, что он будет способен это понять. – Матиас Литте недостоин жить среди людей. Он отвратительный трупоед, чьи поступки могут вызывать лишь жалость и отвращение, особенно учитывая, что он вверг во грех свою бессознательную жену.

– Ха, бессознательную! Хорошо... – буркнул элемозинарий. – Мы ещё выясним, не помогала ли она ему в чернокнижных практиках.

– Но он не колдун, – я говорил дальше, не обращая внимания на его слова. – Он будет судим и осуждён, но не за то, чего не совершал!

– Это может выявить только допрос.

– Он рассказал мне все.

– Это вы так думаете. Слава Богу, я не буду больше нуждаться в вашей помощи, которая, впрочем, была мне больше в тягость... Завтра сюда прибудет человек, способности которого широко известны, и который заработал свою славу, добывая показания от самых матерых преступников, благодаря своим особым методам убеждения.

– Весёлый Палач… – Проворчал я.

– Если вам угодно его так называть... – Он пожал плечами. – Быть может, вы правы, и я не могу вам запретить участвовать в следствии, но и вы не имеете права вмешиваться в мои действия. Я раскрою всю правду о злодеяниях, которые творятся в этом несчастном городке.

– Я уже знаю всю правду, – сказал я.

– Поверьте, что на вашу гордость и упрямство будет обращено должное внимание в Апостольской Столице, – сказал он. – И горе вам, если расследование обнаружит, что мы имеем дело с колдовством.

Я вышел из комнаты, поскольку мне нечего было добавить. У меня не было никаких сомнений, что Сфорца получит то, чего хочет, и найдёт в Столпене чернокнижника. Быть может, даже не одного, а целый ковен. Я сказал когда-то, что в большинстве случаев палач с раскалённым докрасна долотом сумеет убедить допрашиваемого, что он зелёный осёл в оранжевую крапинку. Вся мудрость заключалась в том, чтобы, имея такую власть над людьми, не позволить себе ею злоупотребить. Но понять это могли лишь те, кто прошёл суровую подготовку в Академии Инквизиториума.

На пороге дома я увидел мрачного рыцаря де ла Гуардиа, который поприветствовал меня неохотным кивком головы. Но я догадался, что эта неприязнь не имеет ничего общего со мной, и оказался прав.

– Он вам рассказал, да? - Это было скорее утверждение, чем вопрос.

– О Весёлом Палаче? Конечно, рассказал.

– Я не собираюсь участвовать в расследовании, которое будет проводить эта тварь, – процедил он с отвращением. – А вы?

– Господин рыцарь, – ответил я. – Вы путаете понятия. Весёлый Палач не проводит расследование, а только выполняет команды брата Сфорцы. Это две разные вещи, потому что...

– Не знаю, – прервал он меня. – Я в этом не разбираюсь...

– Ваше присутствие, разумеется, не потребуется, – сказал я успокаивающим тоном. – Хотя, быть может, ваше влияние могло бы немного смягчить резкость суждений брата элемозинария.

И до чего же дошло, бедный Мордимер, подумал я с иронией, что ты признал удачным стечением обстоятельств, что в допросах будет участвовать дворянин, не имеющий особого представления о праве, ересях и колдовстве. И всё же я знал, что присутствие рыцаря действительно может смягчить спор между мной и Сфорцей, намеренно раздувать который я не намеревался ни в малейшей степени.

– Я ещё подумаю над этим, – ответил де ла Гуардиа. – Но так не годится, не годится... – Он покачал головой и, не обращая больше на меня внимания, направился в сторону усадьбы священника.

* * *

Однако Весёлого Палача я увидел не назавтра, а уже в тот же день. Не знаю, кого я ожидал увидеть, но точно не эту одновременно гротескную и пугающую фигуру. Весёлый Палач из Тианнона был одет в плотно облегающий дублет с нашитыми цветными заплатами, высокие сапоги с изогнутыми носами и переливающиеся всеми цветами панталоны. Шею и запястья окружали широкие оборки из жёсткого белого шелка. Однако вовсе не то, что он выглядел как клоун, было наиболее удивительным. Лицо Весёлого Палача закрывала золотая маска, изображающая улыбающееся лицо пухлого золотоволосого Купидона. Даже его глаз не было видно за узкими горизонтальными щелями. Но трудно было не заметить, что этот костюм носил тревожные следы. Оборка правого рукава была отмечена буро-ржавым пятном, как от засохшей крови, а на зелёном поясе панталон имелся похожего цвета потёк.

– Чтоб тебя… – пробормотал Курнос, и это было неплохое резюме.

– Позвольте вам представить, мистер Маддердин – сказал брат Сфорца с немалым удовлетворением в голосе. – Вот, мастер палаческого цеха, Гаспар Лювайн.

–Весёлым Палачом меня народ решил прозвать, И веселее палача вам точно не сыскать.

Голос Гаспара был и резким и пронзительным, как если бы палач входил в пору мужественности, когда высокие мальчишеские тона начинают смешиваться с мужским тембром. Поскольку, однако, я слышал о его достижениях уже несколько лет назад, то был убеждён, что это определённо не мальчик. Я несколько минут наблюдал за ним.

– Держи своего пса от меня подальше, элемозинарий, - предостерёг я бесстрастным тоном.

–Мы братьев по цеху собой представляем, оба под землю людей отправляем –

пропищал Весёлый Палач с явным упрёком в голосе.

– И стишки у него отвратительные, - продолжил я. – И будьте так любезны, объясните ему, что если он ещё раз назовёт меня братом, то вам придётся выковыривать его зубы из его же мозгов.

– Выйди, – приказал Гаспару довольно резким тоном брат Сфорца, а Весёлый Палач театрально пожал плечами, но подчинился.

Я наблюдал, как он идёт в сторону двери, и даже его походка казалась одновременно странной и отвратительной. Ибо человек этот двигался глубоко сгорбившись, так, что руки свисали ниже колен и шагал, качаясь из стороны в сторону. Гаспар Лювайн был крупным мужчиной, но когда он шёл, казался каким-то отвратительным, скрюченным созданием, которое только что научилось подражать человеку, но в этом подражании не достигло ещё надлежащего мастерства. Он обернулся у самых дверей.

–Весёлый Палач на тебя не сердит, ведь в сердце его только радость звучит –

сказал он, на этот раз хриплым голосом, глядя в мою сторону. По крайней мере, по движению головы я понял, что он уставился на меня, ибо под маской не видел его зрачков.

– Я не желаю, чтобы вы оскорбляли человека, который прибыл, чтобы помочь мне, – сказал Сфорца, когда Весёлый Палач уже покинул комнату.

– Буду иметь это в виду, – ответил я.

Мне было интересно, что может связывать этих двух людей. Брата из Апостольской столицы и странного персонажа, казалось, лишённого человеческих качеств, но обладающего широкой, хотя и дурной, славой. Неужели элемозинарий собирается в расследовании и изучении ересей (кстати, весьма предосудительна эта его внезапная тяга влезать не в своё дело) использовать подобных существ? Впрочем, не думаю, чтобы в мире нашёлся кто-то другой, похожий на Весёлого Палача из Тианнона. Хотя, насколько я знал жизнь, рано или поздно найдутся последователи подобного поведения, которые захотят быть похожими на Гаспара Лювайна как внешним видом, так и поведением. Впрочем, такова уже человеческая природа, что тянется ко злу и греху, как мотылёк к горящей свече. И у меня не было сомнений в том, что Весёлый Палач человек одинаково и злой, и грешный. И при всём этом, по всей вероятности, не в своём уме. Что не меняло того факта, что в союзе с братом Сфорцей они могли оказаться опасными не только для города Столпена, судьба которого волновала меня в незначительной степени, но также и для вашего покорного слуги.

* * *

Допрос Матиаса Литте должен был начаться на рассвете следующего дня, и в этот раз я не проспал. Но когда я вошёл в комнату, то увидел, что палач уже хлопочет у очага. Он увидел меня и обратил ко мне лицо, или, вернее, золотую улыбающуюся маску, которую носил на лице.

–А вот инквизитор, что дружбу мою отвергает, Но о талантах моих сейчас он узнает. Не сможет Гаспара уже презирать, Коль волшебство инструментов его довелось увидать.

Я отступил на порог, поскольку не намеревался ни разговаривать с этой тварью, ни даже спрашивать его о брате Сфорце и обвиняемом. Однако вскоре я услышал на лестнице голос настоятеля Ламбаха, который терпеливо толковал, что, возможно, искренняя молитва с трупоедом принесёт лучшие плоды, чем причинение ему страданий. Определённо, я слышал обеспокоенность в его голосе, потому что он наверняка впервые должен был участвовать в допросе, связанном с пытками. Что ж, для людей деликатного нрава этот опыт и впрямь не относился к самым приятным, хотя ко всему ведь можно привыкнуть...

– Ну, приведите этого людоеда, – приказал кому-то Сфорца шутливым тоном, и я услышал два хрипло ответивших голоса и стук подкованных подошв.

Я развернулся, вошёл в комнату и сел на табурет у сбитого из досок стола, установленного на козлах. Минуту спустя вошли и элемозинарий с настоятелем.

– Слава Иисусу Христу, - торжественно произнёс Ламбах, как только меня увидел.

– Во веки веков, – ответил я.

– Здравствуй, Гаспар, – воскликнул весьма весёлым тоном Сфорца, игнорируя моё присутствие.

–Когда на тебя с неохотой глядят, радостно друга здесь увидать, -

пропищал Весёлый Палач, энергично кивая головой.

Элемозинарий подошёл к нему и дружески похлопал по плечу. Я заметил, что Палач из Тианнона вытянулся при этом, словно собака, которую приласкал хозяин.

Я услышал шарканье ног, сдавленные проклятия, и в комнату вошли два здоровяка (которых я не видел раньше никогда), которые тащили за собой Матиаса Литте. Одежда трупоеда была потрёпана, волосы слеплены засохшей кровью, глаза опухли от синяков, а нос почти раздавлен.

– А кто его так обработал? – спросил я.

– А кого это волнует? – ответил Сфорца вопросом на вопрос. – Разложите его на столе, – приказал он.

Мужчины бросили обвиняемого на стол посреди комнаты как мешок картошки. Литте что-то простонал, и тут же получил кулаком прямо в зубы. Я вздрогнул, но решил промолчать, зная, что моё мнение о ходе допроса в ни в малейшей степени не интересует брата Сфорцу. Потом руки и ноги Матиаса Литте были связаны так, что он лежал на столе, как распятый, а верёвки проходили внизу. Весёлый Палач что-то напевал и поворачивал инструменты над огнём. Я заметил, что Литте пытается поднять голову и посмотреть, что происходит.

Священник разложил рядом со мной свой пергамент и убедился, что его перо хорошо заточено. Затем посмотрел в мою сторону и улыбнулся немного обеспокоенной, немного испуганной улыбкой.

– Ну, начнём. – Сфорца потёр руки, а потом обвёл взглядом влажные стены. – Принесите нам бутылочку водки или какого-нибудь вина и кружки, – приказал он здоровякам, которые уже стояли у двери и тупым взглядом смотрели на обвиняемого. – Нужно немного набраться сил. – Он подмигнул настоятелю, и Ламбах засмеялся, как по команде.

Искоса я наблюдал за элемозинарием, который с явным удовольствием переводил взгляд с Матиаса Литте на Весёлого Палача, повернувшегося теперь к нам спиной. Я заметил, что пальцы Сфорцы снова невольно выполняли те странные движения, как будто посланник Святого Отца кого-то душил или ломал что-то на куски.

–Не достанется вина тебе, брат, но у Гаспара есть, что тебе дать –

почти пропел Весёлый палач, и раскачивающимся шагом потрусил в сторону Матиаса Литте. В защищённых перчатками руках он нёс горшок, над которым поднимался пар.

–Погляди, дружок, тут в горшке кипяток. В горло нальётся, и палач посмеётся! –

Он наклонился над столом и заметил, что обвиняемый смотрел на него выпученными от страха глазами.

Однако Весёлый Палач не привёл своей угрозы в жизнь, а просто плеснул кипятком на колени и бедра Матиаса Литте, а потом поставил горшок разогретым дном на его голый живот. Литте пронзительно заверещал и дёрнулся, но верёвки держали его крепко. Он не сумел сбросить с себя тяжёлый горшок, хотя сосуд закачался на его животе. Весёлый Палач прижал его, напевая себе под нос что-то, что на этот раз я не понял. Литте кричал всё время, страшным, охрипшим, полным боли голосом. Слишком часто я участвовал в допросах, чтобы это могло произвести на меня впечатление, но я заметил, что лицо настоятеля становится всё бледнее. Сфорца, между тем, улыбался, и, казалось, всё происходящее его забавляет.

– Гаспар, ещё рано, – сказал он мягко. – Сначала вопросы.

–Хе-хе-хе, хе-хе-хе,

Брат вопрос задаст тебе, -

петушиным голосом запел Весёлый палач.

Он взял горшок правой рукой и снял его с живота Литте. Но не успел я понять, что происходит, он с размаху врезал трупоеду железным дном прямо по сломанному носу. Одновременно он проехался грубой рукавицей по и так уже обожжённой и отстающей от тела коже бёдер. Пытаемый завыл и забился в путах.

– Прекрасно, – произнёс я. – Интересно, как его теперь допрашивать.

Весёлый Палач неосторожным движением оторвал кусок кожи, приставший к его рукавице.

–Был Гаспар сейчас неправ, слишком падок до забав–

произнёс он почти извиняющимся тоном.

– Подними его, – проворчал явно недовольный Сфорца. – Только аккуратно.

Палач из Тианнона извлёк из-за пазухи какую-то коричневую бутылочку, откупорил её, понюхал содержимое, громко потянув носом, и от души чихнул.

–Когда Гаспар чихает, Кто здоровья пожелает?–

Он оглядел нас узкими прорезями маски.

– Долгих лет тебе, Гаспар, - отозвался брат Сфорца, а настоятель пробормотал что-то невразумительное.

–Дол-го бу-дет Гас-пар жить, на кус-ки лю-дей пи-лить. –

В этот раз Весёлый Палач ещё и радостно притопывал ногами в такт. Я заметил, что отец Ламбах впился ногтями в столешницу, а глаза его становятся всё больше.

Надо признать, что попытка Палача из Тианнона привести Маттиаса Литте в сознание увенчалась большим успехом, нежели пытки. Вскоре я услышал стон, прерванный жалобными всхлипами. Плечи трупоеда дрожали как в лихорадке от боли и ужаса.

– Нет, нет, нет, – забормотал он, как только увидел над собой золотую маску. – Чего вы от меня хотите?

–Ты правду должен нам сказать, чтоб страшной боли избежать…

Весёлый Палач похромал к очагу; я заметил, что он вынимает из огня разогретые докрасна клещи.

– Враз тебе раздвинем губы, с корешками вырвем зубы. Во все стороны кровь льёт, и веселье настаёт!

– Может, всё же зададим обвиняемому вопросы? – предложил я.

– Ну, вопросы так вопросы… – лениво отозвался Сфорца и сцепил пальцы в узел. – Какие заклинания ты хотел сотворить, мерзкий чернокнижник? – внезапно прогремел он, и я был откровенно поражён, насколько сильный у него голос.

Он вскочил из-за стола, за которым мы сидели, и быстрым шагом приблизился к пытаемому. Его ряса развевалась.

– Говори, Литте, гнусный чародей! Кого ты хотел убить? Кто тебе помогал? Кто тебя обучил заклинаниям и ритуалам? Где вы сходились на шабаши? Где предавались дьяволу и его отродьям?

Матиас Литте смотрел опухшими и слезящимися глазами в лицо брата элемозинария, и я был уверен, что он мало что понимает из его вопросов. Он наверняка немногое бы из них понял, даже если бы не был ошеломлён болью и страхом.

Весёлый Палач тут же защёлкал своими клещами, которые успели уже остыть и перестали светиться красным.

–Раз не хочешь отвечать, стану зубы тебе рвать–

запел он. –

Зуб за зубом, красота, вылетают изо рта!

Трупоед ошеломлённо всматривался в золотую маску, и я был уверен, что он не помнит не только о вопросах, заданных Сфорцей, но даже о его присутствии. Весёлый Палач резко наклонился, почти оттолкнув элемозинария, схватил Литте за нижнюю челюсть и глубоко сунул клещи ему в рот. Рванул мощно и ровно, и под оглушительный крик вытащил зажатый в железных щипцах окровавленный зуб.

–Следующий, следующий! –

Не то запищал, не то захрипел палач с явным волнением в голосе, даже не заботясь о том, чтобы придумать рифму. Кровь забрызгала белые гофрированные оборки на рукавах его дублета. Одна капля попала на золотую маску.

– Довольно! – крикнул Сфорца и оттолкнул палача.

Он склонился над задыхающимся от боли и ужаса Матиасом.

– Говори, и мы избавим тебя от страданий, – сказал он с неожиданной кротостью в голосе. – Кто был твоим сообщником?

– Фё фкафу, - выдавил Литте, и из его рта потекла кровь.

Я встал, отодвинув с грохотом стул.

– Я видел достаточно, - сказал я.

– Вам не нравится, что мы движемся к раскрытию истины, а? – Сфорца повернулся и посмотрел на меня злым взглядом.

– Нет, конечно. Я впечатлён вашими методами, – ответил я и вышел.

* * *

Не скрою, я действительно был под впечатлением от допроса, в котором я имел несчастье участвовать, и я решил поделиться своими впечатлениями с Курносом. Я старался говорить коротко и лаконично, но так было трудно передать весь тот странный, зловещий и отвратительный ритуал, который проводил Весёлый Палач с одобрения брата Сфорцы. Однако, полагаю, мой спутник понял всё, что нужно было понять.

– Я тут подумал, – медленно произнёс Курнос. – Может, убьём его, а? Мордимер? Элемозинария этого…

– Нет, – ответил я. – Наверное... Ты лучше не думай, очень тебя прошу...

– А Виттинген? Может, поступим так же, как в Виттингене?

– Курнос, как ты думаешь, сколько раз можно повторять один и тот же манёвр? Подумай минутку и представь, что бы сказал Святой Папа, если бы узнал, что его специальный посланник - чернокнижник и еретик? И что в очередной раз такие страшные преступления раскрывает инквизитор Маддердин из Хеза?

Мой товарищ пожал плечами.

– Ну? И что такого он бы сказал?

– Ты бы точно не захотел это слышать. – Пожал я плечами в ответ.

Действительно, во время известных событий в Виттингене мы провели расследование, которое дало неожиданные и для некоторых неприятные результаты. Но никогда не входи в одну реку дважды, как сказал некий языческий философ. Если бы Мордимер Маддердин во второй раз сжёг посланника Святого Отца, это могло многим людям показаться даже не столько злоупотреблением, сколько весьма предосудительной привычкой. Я был уверен, что в такой ситуации от меня потребуют пространных объяснений, и последнее, чего я хотел, был визит в знаменитый Замок Ангелов.

– И что ты собираешься делать? – спросил Курнос.

– Ничего, – ответил я. – Мы подождём, как всё сложится. Единственное, что я могу сделать, это отправить письмо в Хез. Но... – я разочарованно махнул рукой, – там, скорее всего, никто его даже не прочитает.

Я мог бы также попытаться вовлечь в дело местное отделение Инквизиториума, находящееся в Кайзербурге, но я был более чем уверен, что братьев инквизиторов не заинтересует перспектива участия в конфликте, который на самом деле мало их касался. Конечно, профессиональная солидарность заставила бы их встать на мою сторону, но я не верил, что они поймут суть проблемы. И, говоря честно, полагал, что местные инквизиторы могли счесть странной прихотью защиту такого отвратительного существа, как Матиас Литте. Особенно если это вызовет конфликт с человеком настолько влиятельным, как брат Сфорца.

– Прежде всего, однако, я бы очень хотел увидеть, что скрывается под золотой маской нашего весельчака палача. У меня сложилось впечатление, что где-то я его уже видел. – Я потёр пальцами лоб.

– А я нет, - буркнул Курнос. – И не шибко хочется. А может его убить, а? – Оживился он.

– С этим я, пожалуй, соглашусь, – сказал я. – Но у нас есть ещё время...

Я знал, что допрос не может длиться долго, потому что даже Сфорца, наверное, не был таким дураком, чтобы замучить насмерть подсудимого, если он хотел вытянуть из него конкретные показания. Весёлый Палач квартировал на втором этаже дома священника (у которого не было другого выхода, кроме как позволить такое соседство), поэтому я решил подождать, пока он вернётся. Я выбрал себе хорошее место – тёмный коридор под лестницей и немного времени спустя услышал странные звуки: не то царапанье, не то постукивание, не то волочение. Исполнявшаяся отчасти писклявым, отчасти хриплым голосом песня укрепила меня в убеждении, что это Весёлый Палач возвращается домой после хлопотного дня. Я почувствовал резкий запах свежей крови, и, когда палач проходил мимо моего укрытия, увидел край красной от засохшей крови шёлковой оборки его рукава.

Неплохо он позабавился с Матиасом Литте, подумал я, но во мне не было особого сочувствия судьбе трупоеда. Наверное, его жизнь складывалась не слишком-то счастливо, но разве не был он сам в этом виноват? После того, как уже много лет ухаживал за старой, больной и уродливой женой? Разве не мог взять себе такую жену, которая могла бы ему помочь, а не только ждала помощи? Ха, как правило, люди рушат свою жизнь собственными руками, и Матиас Литте был хорошим примером. Если бы его кровать грела молодая, здоровая девка, а не усыхающая старушка, то и не случилось бы беды…

Пока, однако, я отложил интересные рассуждения о супружеской жизни ближних и тихонько поднялся по лестнице, осторожно ставя ноги, так, чтобы дерево не заскрипело под подошвами. Правда, Весёлый Палач пел и бормотал настолько громко, что не должен был слышать ничего, кроме себя, но, тем не менее, я предпочёл проявить осторожность.

Хлопнула дверь, ведущая в его комнату, и в следующее мгновение я уже стоял возле неё. Я приложил ухо к дереву и некоторое время слышал хриплое пение, которое, однако, неожиданно оборвалось на полуслове. Потом я увидел в двери, рядом с косяком, узкую трещину и решил посмотреть, не увижу ли, что происходит внутри. Щель была очень узкой, но, приблизив глаз к самой двери, мне удалось увидеть маленький участок комнаты. В пределах моего зрения появились обтянутые цветным дублетом широкие плечи Весёлого Палача. Я услышал кряхтение, когда он боролся с облегающей одеждой, и вскоре после этого он остался лишь в нижнем белье. Он по-прежнему стоял ко мне спиной, но я увидел, что он снимает золотую маску. Отложил её куда-то за пределы моего зрения, но я заметил, что по его плечам рассыпались стянутые до этих пор и скрытые под маской светлые кудри. А потом он повернулся лицом в сторону двери. Я не вскрикнул от удивления, не охнул от ужаса и не втянул воздух с громким шипением. Я не экзальтированная девица, падающая в обморок от зрелищ, которые тревожат её чувствительное сердечко. Я инквизитор Его Преосвященства, и многое повидал за свою жизнь. В любом случае я решил, что наступил идеальный момент, чтобы ваш покорный слуга вошёл в комнату и положил всему конец.

* * *

– Я не понимаю, - сказал он, глядя невидящими глазами на золотую смеющуюся маску. – Богом Живым клянусь, не понимаю! - Добавил он с отчаянием в голосе. - Откуда это взялось? Как я попал в эту комнату?

Он обратил на меня твёрдый и злой взгляд.

– Это какая-то ваша интрига, так? Вы дорого мне за это заплатите!

– В эту комнату вошёл Весёлый Палач, – сказал я спокойно. – Я это знаю, потому что следил за ним.

– Да? И куда он сейчас спрятался, по вашему мнению? – спросил он презрительно.

Я многозначительно посмотрел на сапоги с длинными изогнутыми носами, которые были у де ла Гуардиа на ногах. Он проводил глазами мой взгляд.

– Я не знаю, – сказал он глухо, уставившись на сапоги с отвращением, и в то же время с каким-то странным восхищением. – Не знаю, откуда они у меня... Зачем я их надел? Я, наверное,... спал. Только почему здесь? Кто-то меня одел... Вы?

– Конечно, нет, – ответил я. – Как вы это себе представляете? Взгляните... – я показал пальцем на разложенную на кровати одежду Весёлого Палача. Дублет в заплатах и цветные панталоны.

– Значит, он сюда вошёл, – сказал де ла Гуардиа. – И разделся. Но... зачем? Именем Бога живого! – Его лицо внезапно исказила гримаса. – Не думаете же вы, что я...

– Предаётесь отвратительным содомитским практикам? - Спросил я, стараясь не показать, насколько меня это позабавило. - Нет, конечно, нет.

– Тогда что? – Он смотрел на меня, потирая подбородок пальцами, и кожа на его лице краснела всё больше и больше.

– Ответ один, сэр рыцарь. Писание и учение отцов Церкви в мудрости своей подготовило нас к подобным случаям. Вы рыцарь де ла Гуардиа, и в то же время вы Весёлый Палач из Тианнона. Бог одарил вас благородной душой гранадского дворянина, но сатана в ненависти своей устроил, чтобы в вашем теле появилась и отвратительная душа Гаспара Лювайна. И я уверен, что Родриго Эстебан де ла Гуардиа y Торрес не имеет ни малейшего понятия, что делит тело с настолько мерзкой, жуткой тварью.

Я не знал, чего теперь ожидать. Набросится он на меня с ножом в руке, или пренебрежительно рассмеётся, сочтя меня сумасшедшим? Но он лишь тяжело опустился на кровать и уставился на меня невидящим взглядом.

– Не верю, – произнёс он тихо. – Господи, не верю…

– Вспомните, – я практически шептал. – Не слишком ли много раз судьба сводила ваши дороги с Весёлым Палачом? Разве не случалось так, что он прибывал именно в тот город, в котором вы находились?

По выражению его лица я понял, что моя догадка верна.

– Вспомните слова Евангелия, – продолжил я. –

Ибо Иисус повелел нечистому духу выйти из сего человека. Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, – потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Заметьте, господин де ла Гуардиа: „легион”. А значит, больше, чем только один дух может пребывать в человеческом теле. Настоящий, данный нам силой Господней, и другие, которые на погибель несчастной жертвы вторглись благодаря силе Зла.

– Я одержим, – произнёс он медленно. – Это вы хотите сказать?

– Да, – ответил я прямо.

– Вы сможете провести соответствующие... экзорцизмы? А может, брат Сфорца? Как вы думаете? – В его глазах вспыхнула надежда.

– Брат Сфорца? – Усмехнулся я. – Ведь это ему служит Весёлый Палач из Тианнона. Вы думаете, что почтенный элемозинарий ни о чём не знает?

– Боже мой, - Родриго застонал, когда понял значение моих слов. - Боже мой, почему ты сделал это со мной? Я ведь всегда старался лишь славить имя Твоё...

– Как и Иов, – сказал я. – Не забывайте о том, кто устоял, хотя всё, на небе и на земле, пыталось подорвать его веру. Он остался верен Господу и получил за это награду.

– Что мне делать? Скажите мне, что делать? – спросил он с глубоким отчаянием в голосе.

Не знаю, услышал ли он мои слова об Иове. Впрочем, я и сам считал, что они могут быть не вполне достаточным утешением, ибо и сам греховно полагал, что Иов, очевидно, не пользовался особой любовью Господа. И даже если это была любовь, выражалась она способами для самого Иова весьма непонятными.

– Я не экзорцист - сказал я. – И не осмелился бы полагать, что смогу повторить деяние Иисуса Христа. Тем не менее, я знаю, что люди, осенённые божественной благодатью, посвятили свою жизнь освобождению невинных от власти злых духов. Я отведу вас к ним, если вы этого хотите.

Последние слова были добавлены исключительно из вежливости, ибо я намеревался привести рыцаря де ла Гуардиа к экзорцистам вне зависимости от его желаний. Я был уверен, что монахи монастыря Амшилас имели дело с подобными случаями, и справятся с этим. Несмотря на то, что я питал некоторые сомнения относительно того, выживет ли Родриго после их лечения...

– Гаспаааар! – Раздался за окном протяжный зов брата Сфорцы. – Впусти меня, мальчик мой.

Рыцарь де ла Гуардиа услышал эти слова, и его красивое лицо исказилось от ненависти. Но потом он внезапно опустил голову и застыл неподвижно. Когда он открыл глаза, я увидел, что на его лице не отражается ни одно человеческое чувство. Оно стало словно застывшая маска.

–Кто Весёлого Палача звал, кто работу ему вновь отыскал –

выдавил он писклявым голосом.

– Господин де ла Гуардиа, – позвал я. – Во имя Господне!

Что-то дрогнуло в его глазах.

– Господи, я был им… Чувствовал это… – простонал он. – Прошу… не… не надо больше…

Он рванулся в мою сторону так быстро, что я даже не смог увернуться. Но он лишь упал на четвереньки и уткнулся лицом в мои колени.

– Пожалуйста, – прошептал он. – Я вас умоляю…

Я положил ладони ему на плечи и почувствовал, как сильно он дрожит.

– Гаааспааар! – Вновь послышалось из-за окна.

– Это пока я, – выдавил рыцарь у моих колен. – Сделайте это, пока это ещё я… Я не смогу, смертный грех, но вы…

– Встань, Родриго, – сурово приказал я, и он с трудом поднялся.

Всё это время я держал его, и теперь посмотрел ему прямо в глаза.

– Родриго Эстебан де ла Гуардиа у Торрес, – сказал я. – Вы настоящий рыцарь и хороший человек.

Я ударил его остриём под сердце так, чтобы он даже не успел ничего почувствовать. Только из его глаз, глядящих на меня, исчезла боль. Я не позволил телу упасть на пол и перенёс его на кровать. Я стянул с ног рыцаря сапоги палача и обул его в его высокие ботинки из твёрдой кожи. Золотую маску, дублет, панталоны и сапоги я завернул в одеяло. Я собирался вынести их и сжечь, чтобы и следа не осталось от Весёлого Палача из Тианнона. Выходя, я бросил последний взгляд на лежащее тело, и порадовался тому покою, который увидел в мёртвых глазах. Я надеялся, что душа рыцаря де ла Гуардиа стоит уже пред Троном Господним, ожидая справедливого суда. И ту же надежду я питал относительно Весёлого Палача из Тианнона. Настолько, что позволял себе верить, что эти души не проведут вечность в одном месте.

– Буду поминать тебя в молитвах, рыцарь, - проговорил я.

У меня было мало надежды, что молитвы такого ничтожного человека, как я, смогут склонить чашу весов на благословенном алтаре Господа. Однако я искренне верил, что даже если Господь решит наказать гранадского дворянина, то наказание это не будет слишком строгим.

– Гаааспааар! – Снова раздался зов брата Сфорцы. – Я жду тебя в моей комнате, парень!

И тут в мою голову пришла сумасшедшая мысль. Обычно я был человеком расчётливым, терпеливым, не склонным к поспешным поступкам и вёл скучную, ленивую жизнь. Но теперь я решил действовать, хотя отдавал себе отчёт, что такие действия могут дорого мне обойтись.

Рыцарь Родриго Эстебан де ла Гуардиа y Торрес был человеком схожего телосложения и почти идентичного роста. А поскольку Весёлый Палач ходил постоянно сутулясь, скрючившись и переваливаясь, как утка, я надеялся, что мелкие различия между нами не будут никем замечены. Проблема будет с волосами, так как волосы ла Гуардиа были цвета спелой пшеницы, а мои напоминают цветом ночное небо (даже несмотря на то, что в них неуместно много для моего возраста серебра – результат напряжённой борьбы за души грешников). К счастью, нося золотую маску, Гаспар высоко зачёсывал волосы, так что их цвета не было видно.

Я вывалил на пол наряд Весёлого Палача и начал быстро переодеваться. С нескрываемым отвращением, так как одежда Гаспара пропиталась вонью застарелого пота и крови. Свою одежду я завернул в одеяло и засунул под кровать. Я вышел из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь. Меня ожидала первая проверка. Я должен был прийти к брату Сфорце, ибо в противном случае он мог бы забеспокоиться. Я понял, что не знаю даже, какие у них порядки. Стучал ли Гаспар, входя в комнату элемозинария, или не обращал внимания на приличия? Решив не стучать, я нажал на ручку. Скукожившись, вошёл внутрь качающимся шагом. Встал прямо на пороге, чтобы держаться как можно ближе к тени и не попасть в пятно солнечного света, лежащее на середине комнаты.

– Ну, вот наконец и ты, – сердечно поприветствовал меня Сфорца.

–Плохо сейчас у Гаспара дела, в сердце его печаль забрела –

проскрежетал я, стараясь придать голосу тон и тембр, наиболее похожий на то, что я слышал из уст Весёлого Палача.

– Береги горло, Гаспар, – строгим тоном сказал Сфорца. – Ты что-то сегодня ужасно хрипишь.

–Бедный Гаспар сегодня болеет, найдётся ли тот, кто его пожалеет? –

сочинил я стишок, надеясь, что он ничем не хуже тех, что выдавал нам Весёлый Палач.

– Ой, бедный Гаспааар, – протянул элемозинарий. Он приблизился ко мне, а я не мог даже отступить, поскольку за мной были только двери. Монах протянул руку и медленно провёл кончиками пальцев по моей руке. Ах, вот оно как, подумал я, и, насколько это было возможно, почувствовал ещё большее отвращение.

–Гаспар болеет-мается, но к вечеру поправится –

сочинил я, стараясь придать скрежещущему голосу оттенок игривости. По правде говоря, вышло ужасно, но, тем не менее, Сфорца убрал руку.

– Иди, иди, – сказал он. – Поспи, или ещё что. Вечером я тебя позову.

–Как неделя день идёт для тех, кто с другом встречи ждёт, –

пробурчал я себе под нос и открыл дверь. От всех этих рифм у меня уже зубы сводило.

Я пошёл в комнату Весёлого Палача, тщательно запер дверь и захлопнул ставни. Я не хотел, чтобы кто-нибудь меня беспокоил, пока не стемнеет.

Я просидел до самых сумерек в одном белье, ибо не мог больше выдерживать пребывание в отвратительном костюме Весёлого Палача. Но когда я увидел, что на улице стало уже темнеть, пришлось вновь превратиться в Гаспара Лювайна. Я взял с собой ящик с вещами, необходимыми для достижения цели, которую я себе поставил, и одеяло, в которое ранее завернул свою одежду. Потом тихонько вышел в коридор. Осторожно постучал в дверь каноника.

– Гаспар? – Спросил он. – Тебе уже лучше?

–Гаспар и мёртвый приползёт, когда его утеха ждёт –

проскрипел я, и так надсадил горло, что чуть не раскашлялся.

Щёлкнул отодвигаемый засов, и элемозинарий впустил меня в комнату, в которой тьму разгонял лишь жёлтый трепещущий свет лампы.

– Входи, входи, – приказал он торопливо, и я молча прошёл внутрь.

Я не стал тянуть, ждать не было смысла. Я ударил брата элемозинария в висок, он повалился, словно мешок картошки, и вдобавок разбил бы себе голову об пол, если бы я вовремя не обхватил его за плечи. В конце концов, я ведь не хотел, чтобы он умер, правда? Я не был настолько милостив, чтобы допустить это так легко.

Я привязал брата Сфорцу к кровати, так, что его тело стало похоже на букву «Х». Потом зажёг вторую лампу (мне нравится хорошее освещение во время работы, ибо только так можно добиться уровня комфорта, удовлетворяющего обе стороны) и разложил на столе инструменты. Их было немного, но человеку с богатой фантазией и кое-какими навыками должно было хватить. Я на отсутствие фантазии не жаловался, а более чем скромные навыки приобрёл, обучаясь в нашей преславной Академии Инквизиториума. Итак, я был уверен, что мы проведём с элемозинарием несколько долгих, невероятно занимательных минут, хотя, к сожалению, и не изобилующих разговорами.

Между тем, я тщательно заткнул Сфорце рот кляпом, а потом поднес к его ноздрям нюхательные соли, которые нашлись среди вещей Весёлого Палача. Они подействовали быстрее и эффективнее, чем я ожидал. Сфорца застонал, пронзительно чихнул несколько раз, а потом уставился на меня выпученными от ужаса глазами и что-то заскулил сквозь кляп.

–Как по маслу всё пошло, время ногти рвать пришло –

наполовину пропел, наполовину продекламировал я и потянулся за аккуратно выглядящими небольшими клещами.

Элемозинарий что-то невнятно мычал, но кляп эффективно заглушал любые звуки. Я усмехнулся, крепко прижал руку жертвы, а затем ухватил щипцами ноготь большого пальца. Верьте или нет, любезные мои, но я не успел даже рвануть. Сфорца покраснел, как будто кто-то облил его лицо ведром крови, судорожно задёргался, напряжённый, как до предела натянутая струна, а затем застыл.

– Меч Господень! – яростно рявкнул я своим нормальным голосом.

Я приложил пальцы к шее элемозинария и ясно почувствовал пульс. Он был ещё жив, но я не собирался пытать его в бессознательном состоянии, ибо это было бессмысленно. Ох, из негодного материала создал наш Господь брата Сфорцу! Я боялся, что под влиянием шока у него случилось кровоизлияние в мозг, и знал, что на этот раз нюхательные соли уже не помогут. Я выругался и сложил инструменты обратно в ящик. Но и оставить его так я тоже не мог, и на обеих щеках элемозинария глубоко вырезал буквы „ГЛ”. Пусть, по крайней мере, до конца жизни (если, конечно, он вообще когда-нибудь очнётся) носит инициалы Весёлого Палача, которого он сам создал.

Затем я вернулся в комнату, и в тело рыцаря ла Гуардиа, в рану, которая была у него под сердцем, я вонзил кинжал, принадлежащий Весёлому Палачу. А потом я прошёл по деревне, стараясь, чтобы меня увидело как можно больше людей. Чтобы они ясно увидели кровь на моей одежде и услышали, как я бормочу что-то под нос и напеваю бессмысленные песенки. Наконец, скрывшись в лесу, я закопал одежду Весёлого Палача, переоделся в свою и тихо прокрался в мою комнату. Все должны были счесть, что Гаспар Лювайн сошёл с ума, убил рыцаря, убил элемозинария, а потом сбежал. Может быть, его даже будут разыскивать. Что ж, удачи... Конечно, существовала вероятность того, что Сфорца выжил. Тогда он один будет знать, что произошло на самом деле, и что Весёлый Палач не мог никуда убежать. Или он разгадает невинную интригу, которую провернул ваш покорный слуга? Скорее всего, да, но больше всего меня забавляло то, что он ни с кем не сможет поделиться своими интересными мыслями.

Эпилог

Двое слуг внесли Сфорцу, который сидел на кресле с безжизненными ногами и руками. Левая часть его лица была парализована и казалась раздавленной или смятой. На обеих щеках у него были покрытые струпьями раны в форме букв „ГЛ”. Я улыбнулся, поскольку это зрелище показалось мне довольно забавным.

– Инквизитор Маддердин, – сказал он с явным трудом, и слова прозвучали как „икфифифор маферфин”. Я улыбнулся ещё раз, потому что это тоже было смешно. – В ходе разбирательства было доказано, что в городе Столпен действовал сильный чернокнижник. А вы всеми способами оспаривали этот вывод. Я полагаю, что дело требует особого разбирательства. Посему вы отправляетесь под стражей в Апостольскую Столицу, где вы получите шанс доказать силу своей веры, и указать нам на нашу ошибку, которую, если возникнет такая необходимость, Святой Отец примет с полным смирением.

Я едва разбирал, что говорит брат Сфорца, и только многолетний опыт общения с людьми, которые выглядели хуже, чем он, позволило мне понять его слова.

Я не был искушён в знании законов настолько, чтобы определить, имел элемозинарий право на подобное распоряжение или же нет. Возможно, это был бы интересный предмет для спора опытных юристов. Тем не менее, сейчас это не имело никакого значения, поскольку за братом элемозинарием стояли солдаты графа Шейфолка, которых он предусмотрительно вызвал заранее. На моей же стороне был один Курнос. Тем не менее, я предпочёл не ехать в Апостольскую Столицу в кандалах.

– Принимаете ли вы моё решение, или же вы желаете выяснения дела на месте, отдаваясь на суд и милосердие Церкви?

Выяснение дела на месте, звучало невинно. Тем не менее, я знал, что скрывается за этими словами. Согласие на церковный суд отменяло все мои привилегии инквизитора. Я мог быть допрошен, и, понятно, подвергнут пыткам. Как вы уже догадались, любезные мои, у меня не было никакого желания добровольно класть голову на плаху, а с милосердием Церкви, представленной элемозинарием, я успел познакомиться на личном опыте.

– Брат Сфорца, – сказал я. – Со всей решительностью протестую против присвоения вами власти, вам не принадлежащей. Более того, я не намереваюсь предаваться в вашу юрисдикцию, а всех присутствующих здесь уверяю и беру в свидетели, что Святой Официум обрушит тяжкое возмездие на всех, кто осмелится оскорбить его должностное лицо.

Сфорца слушал меня, казалось бы, внимательно, но ни один мускул не дрогнул на его бледном морщинистом лице. Он посмотрел на меня с безграничной ненавистью, и я мягко улыбнулся.

– Закуйте его, – приказал он, стараясь в этот раз как можно чётче выговаривать слова.

Солдаты графа направились в мою сторону. Двое тупых крестьян, которым разрешили надеть кожаные доспехи и дали в руки тупые мечи. Для обученного инквизитора это были не противники. Но под окном стоял ещё и граф Шейфолк с помощником, который выглядел как человек, куда лучше подготовленный к бою. У меня осталось очень мало времени, чтобы решить, что следует делать. У меня был меч, был и шерскен – один из коварнейших из известных ядов. Одной щепотки, брошенной в глаза, достаточно, чтобы жертва ослепла и почувствовала ужасный зуд в глазах. Но если начнёте тереть глаза, то собственные пальцы станут последним зрелищем, которое вы увидите. Конечно, я мог надеяться, что смогу победить графа и его присных. Но что потом? Мордимера Маддердина начнут травить, как зверя? Убийство высокородного аристократа, выполняющего команды посланника Святого Отца не добавило бы мне популярности. Времени на принятие решения оставалось всё меньше, но вдруг от двери я услышал спокойный голос.

– Я думаю, не стоит.

Я обернулся. На пороге стоял седой инквизитор с усталым вытянутым лицом. На его плаще блестел вышитый серебряной нитью сломанный крест. Инквизитор был не один. За его спиной стояли ещё трое офицеров Святого Официума. Все с мечами у пояса. И все они держали руки на рукоятях.

– Я Рупрехт Зеедорф, глава Инквизиториума в Кайзербурге, – заявил он категоричным тоном. – У меня приказ для инквизитора Маддердина, предписывающий ему немедленно предстать перед Его Преосвященством епископом Хез-Хезрона.

В комнате стало тихо. Солдаты графа застыли на полпути ко мне. А я замер с пальцами в мешочке с шерскеном. В конце концов, брат Сфорца оправился от удивления.

– Покажите этот приказ, – нервно бросил он, и его неподвижное ожесточённое лицо, наконец, дрогнуло.

Поскольку прозвучало это как „фофафитефоффифаф”, ни Зеедорф, ни его люди ничего не понимали и лишь смотрели на элемозинария с удивлением, смешанным с толикой насмешки. Я на мгновение встретился взглядом с руководителем инквизиторов из Кайзербурга, и увидел, что зрачки Зеедорфа похожи на две блестящие крошки обсидиана. Такие же чёрные и такие же мёртвые.

– Брат Сфорца хочет, чтобы вы показали ему приказ, – любезно объяснил я. – И просит, чтобы вы простили ему, что по неизвестным причинам у него какие-то проблемы с произношением…

– При всём моём уважении, – сказал Зеердорф с улыбкой, которая не имела с уважением ничего общего. – Не вижу причин показывать вам приказ, исходящий из Святого Официума. Это дело вас не касается, элемозинарий. Вы можете идти. Инквизиториум ничего против вас не имеет. В случае...

Ха, любезные мои, какое же это было бы занимательное дело для юристов! Прав ли папский уполномоченный, вызывающий инквизитора в Апостольскую Столицу, или же преобладает прямая команда от начальника – епископа Хез-Хезрона – приказавшего инквизитору предстать перед его лицом? И должен ли инквизитор показать папскому элемозинарию документы? В этом случае, однако, значение имел лишь тот факт, что я был не один. За моей спиной стоял Рупрехт Зеедорф и трое братьев-инквизиторов. Только идиот может не знать, что инквизиторы обучены в совершенстве владеть как умом, так и оружием.

– Ч-чт-то такое! – У Сфорцы, похоже, язык прилип к нёбу. – Кто вы вообще такие?

– Вы не расслышали? – На этот раз Зеедорф понял слова каноника и ответил с какой-то насмешливой сладостью в голосе. – Я являюсь руководителем Инквизиториума в Кайзербурге. А ранее, прежде чем стать инквизитором, я имел честь участвовать в походе в Святую Землю. – Он посмотрел в сторону графа и его людей. – Под немного другим именем, – добавил он с печальной улыбкой. – Третий сын герцога фон Зеедорфа, если кому-нибудь из вас это о чём-то говорит.

Граф Шейфолк проглотил слюну так громко, что это смогли услышать, наверное, все в комнате.

– Принц, – сказал он. – Какая честь. Поверьте мне, что…

– Хотел бы я, чтобы сегодняшняя встреча была честью и для меня, – прервал его строгим тоном Зеедорф. – А, кроме того, я не являюсь и никогда не был принцем, ибо я предпочёл служение Христу более чем иллюзорным привилегиям моего положения.

– Конечно, я не хотел обидеть…

Граф Шейфолк был в смятении, что и не удивительно, ибо род фон Зеедорф принадлежал к числу самых заслуженных и могущественных в Империи. Конечно, Рупрехт был всего лишь руководителем местного отделения Инквизиториума, но его влияние выходило далеко за пределы его, прямо скажем, не самой значительной должности.

– Мастер Мордимер Маддердин обязан отправиться со мной, – объявил Зеедорф. – Надеюсь, господин граф, вы не захотите препятствовать исполнению воли Инквизиториума?

– Я? Я? – повторил граф и неуверенно посмотрел в сторону Сфорцы. – Конечно, нет... Ведь это не моё дело... Как бы я осмелился…

Полагаю, граф знал, какие последствия грозят за воспрепятствование инквизитору, действующему в соответствии с приказом. В конце концов, если бы не серьёзность Святого Официума, какие были бы у нас шансы выжить в этом не лучшем из миров?

– Тогда отзовите своих людей и позвольте мастеру Маддердину выполнить приказ Святого Официума, - твёрдо приказал Зеедорф.

– Если позволите, на одно слово, инквизитор, – на удивление вежливым тоном обратился ко мне элемозинарий, и было видно, что он уже смирился с судьбой, которая вырывала из его рук такую прекрасную добычу.

Он дал слугам знак, и те перенесли его вместе с креслом под окно с широко распахнутыми створками. Внутрь задувал осенний ветер. Я посмотрел на небо и заметил, что солнце скрылось за тяжелыми грозовыми тучами. Я перевёл взгляд на Маурицио Сфорцу. Его глаза вновь были исполнены ненависти, и это зрелище искренне меня забавляло. Тем не менее, я не собирался проявлять своих чувств, ибо победа в этом случае будет слишком легка.

– До встречи, Мордимер, – сказал он тоном, который, наверное, должен был звучать зловеще. – И поверь мне, мы ещё встретимся.

На его бледных морщинистых щеках появился румянец.

– Быть может, я и не буду с нетерпением ждать этой встречи, но смирюсь с судьбой, если она произойдёт, – ответил я с любезной улыбкой.

– Я тебе всё это припомню, - вдруг прошипел он, и верьте мне или нет, но в его глазах я увидел слёзы. Жаль только, что у него не было даже руки, способной самостоятельно их утереть.

– Поверьте, брат элемозинарий, что и я ничего не забуду. Соответствующий доклад попадёт... в соответствующие руки.

Я специально не стал говорить, что такой доклад будет отправлен Его Преосвященству епископу Хез-Хезрона. Я не собирался беспокоить его подобными проблемами, ибо ему и собственных хватало с избытком. Подагра, геморрой и кожные болезни эффективно препятствовали ему в управлении огромными активами епископата, а вопросам, касающимся Инквизиториума, он и без того посвящал мало времени. Тем более что когда его не мучила ни одна из болезней, он пил от безмерной радости, а когда мучила - пил, чтобы унять боль. Хотя, конечно, я собирался сообщить о тревожных и удивительных событиях Внутреннему Кругу Инквизиториума. Я никогда не знал, что известно духовенству о самой секретной инстанции Святого Официума. Ба, иногда даже казалось, что сам Герсард, епископ Хез-Хезрона, мало что знает о его влиянии и возможностях. И они были ... ну, огромны. Если слово «огромный» способно в полной мере передать суть. У меня несколько раз в моей жизни была возможность увидеть членов Внутреннего Круга, и я был очень благодарен им за помощь. Также я знал, что Внутренний Круг каким-то образом связан с известным монастырём Амшилас – выведенным из-под обычной церковной юрисдикции и подчинённым напрямую Святому Отцу.

Я кивнул головой Сфорце и пошёл в сторону Зеедорфа и его инквизиторов, которые спокойно ждали, пока я закончу разговор.

Когда мы уже ехали по дороге, ведущей к Кайзербургу, я направил своего коня поближе к коню Зеедорфа. Начинался мелкий, косой противный дождик, и я натянул на голову капюшон плаща.

– Могу ли я взглянуть на письма из Хеза? – спросил я.

Начальник кайзербургского Инквизиториума взглянул в мою сторону и усмехнулся.

– Какие ещё письма? – спросил он.

– А, ну конечно, – ответил я немного погодя. И добавил, – Спасибо, брат.

– Считай, что это расплата за Виттинген, – сказал он. – Или ты думал, что такая новость не разойдётся? Если мы не будем стоять друг за друга, нас всех переловят и перебьют.

– Думаю, до этого не дойдёт, – ответил я, но, уже произнося эти слова, не был уверен, говорю я так, потому что в это верю, или просто хочу верить.

Он неуверенно покивал.

– Спасибо твоему человеку. – Движением головы он указал на Курноса. – Это он сообщил нам о проблемах в Столпене.

Признаюсь честно, любезные мои, я был поражён. Курнос, который решил что-то предпринять без приказа? Курнос, который в тайне от меня отправил гонца в Кайзербург? Это просто не укладывалось в голове!

– Ха!– только и сказал я и задумался над тем, стоит ли мне моего товарища наказать за самовольство, или же наградить за то, что оно принесло в результате столь щедрый урожай.

– Догадываюсь, что герцог Зеедорф очень бы удивился, узнав, что у него есть третий сын, вдобавок служащий в Святом Официуме, – сказал я с улыбкой, чтобы сменить тему.

– Ну... – он пожал плечами. – Быть может, когда-нибудь сам его спросишь... Однако мне кажется, Мордимер, что наступают тяжёлые времена для инквизиторов. Кто знает, может, через пару лет на нас будут охотиться, как мы охотимся сейчас на колдунов и вероотступников? Что-то случится, Мордимер, поверь мне, я хотел бы оказаться плохим пророком, но что-то скоро произойдёт...

– Нас сохранит жар истинной веры, который мы храним в наших сердцах, – сказал я.

– Ты один из них?! – Он резко развернулся в мою сторону.

Вот как... Значит, инквизитор Зеедорф уже встречался с представителями Внутреннего Круга! Я вспомнил последний разговор с их посланниками и их слова о „жаре истинной веры ”. Кроме того, те же слова были сказаны, когда они спасли меня от последствий моих решений, принятых в Виттингене.

– Нет, ответил я, - но знаю, о ком ты говоришь, брат.

Я взглянул на небо и увидел, что ветер гонит с востока тяжёлые чернобрюхие тучи. Не хотелось об этом думать, но, тем не менее, трудно было отогнать мысль, что это служило хорошей декорацией для слов Зеедорфа. А грозовые тучи, набегающие со стороны Апостольской Столицы, прекрасно подходили в качестве аллегории. Я мог лишь надеяться, что не стану одним из героев этой аллегории. Но, признаюсь честно, надежда на это была не особенно велика...

Назад: Глупцы попадают в рай

Дальше: Сиротки