Москва
На днях Интернет поразил сообщением, что «Звёздный мальчик», ледяной красавчик из детства, работает сейчас где-то в Москве в похоронном бизнесе. Я бы дала ему себя похоронить разочек, знаете ли. Только ведь не доживёт, скорее всего, или будет не в том состоянии, в каком хотелось бы иметь его на своём бенефисе. Я-то намерена пробыть тут до девяноста, меньше и затеваться не стоило.
В конце концов, если можно приглашать кумиров юности на корпоративы, свадьбы и дни рождения, отчего бы и напоследок не звать их к телу? Я не увижу, но сама мысль приятна. Идея не страннее, чем любое завещание о порядке церемонии, с этим вашим скуриванием праха или развеиванием по ветру в труднодостижимых местах.
И тут я поняла, что в этом бизнесе просто обязана быть услуга «Меня хоронят красивые люди» — наёмные плакальщицы из фотомоделей, стриптизёры, которые понесут гроб, рыдая. Особо тщеславные старички могут выдать отборных девушек за своих недавних любовниц; за отдельную плату для заказчиков-эстетов — драка из ревности. А лично я просто выбрала бы по каталогу мужчин, похожих на тех, что когда-то любила. Оригиналы-то будут в лучшем случае мертвы, а в худшем — безнадёжно обветшалые (я, впрочем, путаюсь, что тут хуже, но максима о живой собаке супротив дохлого льва никогда не казалась мне очевидной). И, да, драку я бы тоже оплатила, меня и при жизни это развлекало.
Главное в жизни — не врать себе, я уже слишком взрослая, чтобы верить в злых гномов, которые по ночам ушивают в шкафу одежду. Нужно смотреть правде в глаза: мои штаны за зиму усохли.
Я-то думала, что этими ванильными эклерами делала Диме хорошую жену, а оказывается, я делала его жене латиноамериканскую задницу. Есть и преимущества: сегодня в узком переулке нетерпеливая машина не сигналила, чтобы я убралась на обочину, а покорно тащилась позади. Боялась, наверное, что я с перепугу упаду с каблуков и уроню это солнце.
Варю глинтвейн, Дима порицает меня за пьянство, а я оправдываюсь, что там треть воды, как указано в рецепте с венгерской кружки. Через некоторое время пробует, кашляет:
— Забористый у тебя глинтвейн!
Я, очень тихо:
— Он с вискарём.
Рецепт рецептом, а жизнь есть жизнь.
Ведь как оно вышло? Вяло листала ленту и вдруг споткнулась о слово «выпивали», встрепенулась и поскакала варить глинтвейн. Мне рассказывали, винтовые от перспективы скорой дозы так возбуждаются, что бегут в туалет. Я пока ещё ничего, но за зиму выкристаллизовалась история:
♦ на три стакана вина и стакан воды
♦ три столовые ложки коричневого сахара и одна мёда,
♦ специи — имбирь, гвоздика, корица, мандариновая цедра и две столовые ложки секретной смеси — fodormenta, csipkebogyo, hibiszkusz, alma (я купила её на ярманке в Будапеште в качестве чая, но она оказалась слишком кисло-фруктовая для самостоятельного употребления);
♦ вскипятить сахар и специи в воде, влить вино, нагреть, укрепить дух тремя колпачками виски, выключить, закрыть крышкой, написать об этом в блоге, разлить и больше уже никуда ничего не писать.
* * *
Встанешь, бывалоча, у зеркала — хороша ли? Да хороша, конечно, только тянет воскликнуть, как Гоголь: «Жизнь, жизнь, куда ты подевалась?» — птица-тройка, яблоки-веники, отчего же так быстро? Ведь не первые же десять лет хороша, а счастья было всего ничего, будто едва родилась. Провела годы, думая, что оно в других, трудностижимых людях, теперь же полагаю, счастье — возможность. Чем больше можешь — сам, — тем концентрированней реальность.
Или не я неумеха, а средняя жизнь устроена, как кувшин с отстоявшимся молоком — снизу жидкое, сверху сливки, и начинают все одинаково, со дна. Редко кто умеет пить сразу, пока парное.
В марте у меня заведено быть счастливой ежедневно, от этого в самой фигуре моей появляются какое-то жлобское упрямство и быковатая тупость: вы там как хотите, а я свою радость у жизни выцарапаю, а коли по случайности моя радость заключена в человеке, то извиняйте — выцарапаю и из человека, и лучше бы ему не сопротивляться, рваные раны тяжелей заживают, если же не дёргаться — чик, и всё. Добытый фан пересчитываю страстно, на пальцах, мне потом остальной год этим жить.
Вот сегодня. Сегодня я узнала, как остановить стиральную машину, если случайно начал стирать в ней котика. Нет, я не начинала, она потекла просто, но теперь знаю, если вдруг: пауза, слив, через три минуты блокировка дверей отпустит. Заодно поняла, что я особенная не только в политкорректном смысле («особенные дети», слыхали?), но и во всех остальных: у обычных-то людей в фильтре носок и монетка, а у меня скрепка и шариковая ручка. Ладно, ручка в барабане оказалась, но всё равно, всё равно — что рядовой обыватель способен постирать, кроме денег, салфетки, телефона и котика? А у писателей всё непросто, у них духовные скрепки куда ни сунься, на рентген иной раз пойти страшно.
Потом поехала выпить кофе с Юлей, ничто вроде не предвещало — обеденное время, кафе где-то на Пятницкой, — но захожу и понимаю, что это заговор. За каждым столом знакомые юзерпики, и что интересно, они меня тоже все узнают, хотя у меня на одном карта, а на другом заяц, исполненный очей, и если мы с ним похожи, то надо как-то сворачивать физиологические проявления своей женственности, ибо с таким лицом этого нельзя. Оказалось, у них браааанч. Авторский бранч, понимаете? У них бранч, а я две недели должна есть только сырые овощи, потому что латиноамериканской задницей я уже хвастала. И я тут же остро понимаю, как мне повезло: не будь я на диете, разожралась бы на месте до пятидесяти трёх кило, а так у меня всё ещё пятьдесят два и перспективы самые радужные.
Чтобы как-то справиться с огромным счастьем, внесла изменения в рецепт зимнего глинтвейна, исключив из него вино, получился мартовский грог:
♦ всё тот же набор неизвестных миру венгерских пряностей (см. выше);
♦ цедра мандарина, засушенного с Нового года;
♦ ложка коричневого сахара;
♦ вскипятить в трёхстах граммах воды, влить по пятьдесят гватемальского чёрного рома и ангостуры.
Виски не надо, не алкаши же мы, в самом деле. Пить одному.
Видите, видите, сколько всего? И это день ещё не кончился.
* * *
Любящие меня люди точно знают, когда у нас проблемы.
Если другая женщина внезапно говорит: «Я толстая, старая, и ты меня не любишь», — это Знак. Но мне, чтобы понять, насколько всё пустое, достаточно встать на весы, заглянуть в зеркало и в паспорт (женился — значит, любит). Иное дело, когда к мужчине подходит маленький бледный конь апокалипсиса и тихо говорит: «Мне одиноко». Вот это по-настоящему страшно.
Самые большие глупости в жизни я совершила, вырвавшись из любящих объятий и умчавшись в степь с криком «Мне одиноко!». Все трагические последствия таких скачек я могла объяснить единственной фразой: «Мне было одиноко». Иногда ещё — «У меня был трудный период», но так надолго мне редко удавалось ускакать. Дима приучился не спускать с меня глаз в полно- и новолуние, во время лунных затмений и вспышек на Солнце, но в воскресенье случайно отлучился поработать.
Что сказать? С понедельника я больше не пью никогда.
Понимаете, мескаль в непрозрачной бутылке — большое зло. Никогда не узнаешь, сколько его выпито с момента, когда вдруг стало одиноко. Когда Дима вернулся и нашёл меня, и я смогла объяснить происшедшее тремя обычными словами, он поначалу не осознал масштаба бедствия. Кое-что заподозрил, когда я, укладываясь, деловито поставила в изголовье тазик.
Но действительность превзошла даже мои ожидания. Следующий день я блевала, как стиральная машинка, и раздавала обещания Господу и всем, кто желал слушать, что больше никогда не буду пить. К концу дня оказалось, что меня тошнит от любого упоминания об алкоголе.
— А помнишь, как ты случайно убралась в «Своём кругу» и мне пришлось тебя встречать? Что там было — водка?
Я сорвалась с места и стремительно поползла в ванную. Вернувшись, кротко попросила:
— Пожалуйста, не говори больше о спиртном. Пожалуйста, пойди на кухню, спрячь мескаль и помой стакан. Пожалуйста, сходи в магазин, у меня кончилась вода.
— Хорошо, — сказал он и начал одеваться. — Посмотри, пожалуйста, сколько там градусов.
— Тридцать восемь, — сдавленно ответила я и снова метнулась в ванную.
— Я имел в виду погоду!
Но поздно.
Весь вторник у меня не то чтобы болела голова — она выгорала изнутри. Шесть, что ли, различных пилюль не помогли, и только мексидол под утро среды как-то изменил ситуацию. По крайней мере, я пошла на кухню и вдруг сожрала цыплёнка. Знаете, такие маленькие, помещаются на сковороде и зовутся корнишоны. После этого жизнь обрела краски. Я села почти ровно, написала колонку, искупалась, прибрала в доме и даже сожрала ещё одного цыплёнка. Видимо, после одинокого коня приходит голодная лисичка.
И сейчас я сижу в постели, на мне увлажняющая маска, одеяло, ноутбук и котик. В голове удивительная ясность. Я собираюсь пылесосить и гулять.
И даже теперь, после полной перезагрузки, я уверена, что больше не буду пить.
* * *
Если бы пришла фантазия составить честное резюме, допустим, для сайта знакомств, призванное предупредить людей, но всё же продающее, — вы бы что написали?
Много о том думала, но поняла только вчера, пока гладила одежду: «Я человек, который способен потерять карманы на платье и смириться с этим фактом».
Это случилось в какой-то из тёплых европ, побуждающих женщину с утра натянуть абы что и убежать из дому налегке. В качестве милого и неформального у меня было новое платье цвета мёртвой свиньи, свободное, двухслойное, с покойными карманами и широкой длинной юбкой. Я его игриво набросила, сунула ноги в туфли, а руки в кар… но не нашла их. Покрутила вокруг себя подол — сзади тоже нет. Оттопырила на просвет — и внутри не висят. Не было ни их, ни каких-либо следов ночной работы злых гномиков, украдкой перешивающих, например, за зиму летнюю одежду на размер меньше.
Такое случается. Бывает, что их вовсе не приделали. Но по мне вещь без капюшона и карманов — деньги на ветер, поэтому платье я выбирала пристально. Пусть оно не с капюшоном, но хоть что-то. И в Москве они вроде были, значит, исчезли при перелёте.
Дивны дела Твои, подумала я и вышла из квартиры.
Самое поразительное не то, куда они делись — все уже догадались, — а то, что я вздохнула и приняла этот факт. В моём мире карманы могут исчезнуть с одежды, и я буду с этим как-то жить. У меня просто нет другого выхода, и покрупней случались потери, жизнь — боль. А удивляться и вовсе нечему, на моей памяти страны с карт пропадали, не то что.
И это умение адаптироваться к новым обстоятельствам, стойкость и фатализм я очень-очень в себе ценю, но обязательно всех предупреждаю заранее. Люди могут быть не готовы — а у меня всё так.
* * *
Из тех, кто восхищенно говорил «ну ты и чудовище/змея/ведьма», можно составить небольшое сельское кладбище — маленькое, печальное, с ивами; при том, что с первого взгляда очевидно, какой я зайчик. Объяснить этот феномен я могу лишь тем, что людям льстит дружба с драконом, и даже если на рукаве у них пригрелась маленькая желтоглазая ящерка, ей придумают ядовитые когти и реактивный выхлоп. Совершенно не возражаю против чужих игр с собственным самолюбием, но проигрываю почему-то всегда я. Самостоятельно себя запугав, ближние начинают обращаться со мной соответственно: надевают асбестовые перчатки и объявляют военное положение, с бесчинствами, насилием и полной отменой женевской конвенции. Поскольку их здесь скоро обманут и обидят, многие спешат сделать это первыми. Иной раз даже не успеваю заметить, как так вышло, а уже вокруг смерч и огонь, и я стою посреди, оборванная, об одном носке и с обезглавленной куклой в руках. И мне говорят, что голову ей оторвала я.
Возможно. Но больше — ничего, а бедствий почему-то на миллион.
Так как я есть рефлексирующий интроверт с большой коробкой таблеток для самоисправления, всегда склонна искать причину в себе. Наверное, я подаю неправильные сигналы.
Недавно захотела сделать подарок трём ценным в моей жизни девочкам, купила им по флакону «Rattenkiller» — гамельнского ликёра, «предохраняющего от крысиной чумы». Мне показалось, очень стильно.
«Крысиный яд? Подругам? Ну ты и змея», — сказал муж.
Постепенно смирилась с тем, что у меня своеобразное чувство прекрасного, и сама привыкла относиться к себе с осторожностью.
* * *
Увидела в Сети фото Ирины Апексимовой и сразу всё вспомнила. Это такой человек из прошлого, который не знает, что он часть моей жизни, и не то странно — с публичными персонами, актёрами и писателями это бывает, — а то, что это случилось со мной. Я уже слегка забыла ту часть биографии, когда была совсем никем. Сейчас я всё же туда-сюда, но кто-то — меня вон знают Гугл и продавцы книжных магазинов (некоторых). А тогда я была стомиллионная часть той вселенской домохозяйки, которая проводит дома девяносто процентов времени, смотрит на небо, чтобы узнать, какие туфли сегодня надеть, и плачет в ПМС о том, чего не бывает. Коротко говоря, в инфопространстве меня не существовало.
К осени две тысячи пятого моя нежная жизнь разрушилась, причём как-то совсем безобразно. Не до прекрасных и пафосных руин, а как во сне, когда открываешь рот, а там вместо полупрозрачных сахарных зубок — гнилые вонючие обломки. Это, говорят, к болезни. Просыпаешься утром и в ужасе ощупываешь языком, а то и пальцами, всё ли в порядке, — всё. А тут дела пошли так, что просыпаешься, и все ночные ужасы при тебе.
В ситуации рухнувшей жизни у человека, как ни странно, довольно большой выбор. Можно, например, отстроить новую по старым лекалам: ещё один муж, ещё один любовник, ещё один ребёнок и так далее. Вроде как перемена, а вроде и то же самое, и знаешь, как действовать. Можно красиво заторчать на чём-то вкусном и смертоносном и максимально укоротить будущее, чтобы ничего не решать. Забиться в маленькую розовую раковину, которая не случайно считается символом женского полового органа — там уютно, но несколько душно, а главное, никакого развития, если ты не сперматозоид и не раковая клетка. Или всё-таки учинить настоящие перемены, каждую секунду сверяясь с картами — не идёшь ли ты теми же дорогами, просто глядя налево, а не направо, как в тот раз.
Я ничего не решала, мне позвонил фотограф Валера и сказал, что его знакомая костюмерша ищет помощницу для работы в кино. Я ответила «хорошо» и назначила собеседование. В тот момент я ссорилась с мужем, и это отлично вписывалось в мизансцену: «Ах так?! Тогда я пойду работать на рудники, как есть, в этом платье, и там умру». Многие женщины так поступают, и единственная разница между ними и мной в том, что я таки в самом деле пошла на рудники.
Мне предложили четыреста баксов в месяц, ненормированные рабочие дни по восемь-шестнадцать часов, ночные смены и один плавающий выходной в неделю. Естественно, я согласилась.
Как было дальше, я приблизительно рассказала в своей первой книжке «Хоп-хоп, улитка». Писать я тогда совершенно не умела и думала только о себе, поэтому она не очень интересная, но повторяться сейчас не буду. Скажу только, что фильм назывался «Палач», в смысле условий меня не обманули — это действительно был ад, и там я встретила Ирину Апексимову.
На съёмках очень быстро начинает казаться, что актёры в массе своей существа неумные и капризные, придуманные для того, чтобы мешать занятым людям делать кино. Они выпендриваются, всё теряют, учиняют истерики, срывают сроки — и свято уверены, что они тут самые главные. Но вдруг среди них попадается женщина-самурай, которая делает то, что должна. Эта коротенькая формула выглядит совсем тусклой, если не вспомнить, что именно должна актриса. Актриса обязана быть собранной, живой и осознанной в любое время суток, когда она в кадре. Она должна излучать состояние, необходимое для роли, даже стоя на голове, даже в восьмом дубле, падая с полутораметрового помоста спиной вниз. Даже если снимают раннюю осень в ноябре и она сидит в одном платьице на скамье, с которой только что смели снег. И если она, сверх ожидания, не швыряет потом в костюмера туфли и не кусает гримёра, то уже большая молодец. А когда она ведёт себя прилично, вежливо и пунктуально — это точно самурай. У нас таких на всю группу была ровно одна — Апексимова. Остальные всё-таки нет-нет, да и да, срывались. Она же всегда оставалась свежей, пахла лёгкими горькими духами, не делала социальных различий между режиссёром и монтировщиком, никогда не забывала текст и ни разу никого не подставила, что в коллективном рабочем процессе почти нереально.
Для меня это было таким серьёзным впечатлением, что я слепила из глины куклу, обожгла и подарила ей. Я всегда была немножко… э-э-э… человек неожиданных решений и выводов. Я подумала: вот, хочу быть такой, когда вырасту. Вырасту не в плане возраста, а в смысле личности. Возможно, я не дотяну до неё никогда, мне не хватит чёткости, точности, этой жокейской выправки и стальной гибкости. Но я буду стараться.
За следующие десять лет я правда много старалась и теперь, может быть, уже несколько ближе к ней — к той, какая она была тогда. А какой она стала сейчас, даже боюсь думать. Наверняка ещё более тонкая и чистая, как звук, как свист самурайского клинка, потому что верная нота не меняется никогда.
Что касается моей личной ситуации, опыт с киношкой в самом деле помог: когда постоянно устаёшь до животного состояния, неврозы отшелушиваются и остаются только здоровые базовые инстинкты, на которых есть вероятность вырастить новую, более жизнеспособную надстройку, очищенную от рефлексии. Работа — она натурально та же молитва и делает свободными. Правда, при условии конечности, добровольности и краткосрочности аскезы.
* * *
Кажется, моя жизнь потеряла смысл, но точной уверенности пока нет.
Нужно бы по порядку, но я не стану перечислять всю цепочку печальных событий, которая привела к сегодняшнему дню. Тут были и любовные неудачи, возрастные и творческие кризисы, политические разочарования, нарушение сна, алкогольное отравление, потеря аппетита и полосатой розово-серой перчатки. Коротко говоря, от горя и бедствий, поразивших меня, я стала охотиться на паровоз.
Я чувствовала себя разрядившимся айфоном, который тщетно жаждет розетки, и даже если найдёт, не спасётся, потому что не имеет шнура. Но мужчина, у которого нет ни одной причины меня ненавидеть, сказал, что энергию, без которой я, очевидно, угасаю, могла бы дать достигнутая цель. «Погибла», — пробормотала я сквозь зубы, как Миледи, наткнувшаяся в дверях на Атоса. Потому что горевание моё было прежде всего о том, что я разучилась брать своё там, где увижу своё. Цели, как в электронном тире, некоторое время маячили на экране, потом неизменно уплывали за его пределы, а я отчаянно палила мимо, хотя, казалось бы, сосредоточивалась, концентрировалась и была быстра. Я даже потеряла мяч, отличный, круглощёкий.
Удача не шла ко мне, но если я всё же хочу выжить, нужно её приручить. Не можешь поймать большую рыбу — поймай маленькую; не идёт маленькая — лови лягушку; ускакала лягушка — выкопай червя. Выкопай много червей, и удача начнёт привыкать. Выбери незначительную цель и добейся её, потом ещё и ещё, и фортуна перестанет тебя презирать. «Папа меня любит, Дима меня любит, кот меня любит, — пересчитала я, — значит, я не совсем неудачник. А если поймаю паровоз, то и вовсе чёртов везунчик».
Дело в том, что в округе нашей завёлся паровоз, и дважды в сутки я слышала, как он кричит. Разумеется, я думала, это железнодорожный Ревун перекликается с моим одиночеством, но Дима сказал — натуральный паровоз, который зачем-то запустили на нашей ветке. Я начала следить за временем и узнала, что он проезжает мимо дважды, в 13:20 и в 18:10. Толстобокий и с красной трубой, представляла я, свежевыкрашенный, небольшой, нахальный. Быстрый, бессмысленный, громкий. Что может быть прекрасней?
Я не сразу решилась его увидеть.
Удача слишком давно отвернулась от меня, но — папа меня любит, Дима меня любит, кот меня любит, а однажды я успела в отходящую маршрутку, и теперь стоило бы рискнуть.
Неделю назад сделала попытку. Утренний всегда просыпаю, а в шесть обычно пью кофе с кем-нибудь в центре, но в субботу не бывает встреч, поэтому взяла айфон и «лейку» и пришла к полотну.
Паровоз не приехал.
Я подумала, это оттого, что выходные.
В будни снова спала, уходила в пять, но в среду всё же оказалась дома. Дела не позволили выйти, но я смотрела на часы и прислушивалась.
Никто не закричал. Паровоз не приехал.
Паровоз отменили, думала я. Значит, не судьба мне приманить удачу, ни червями, ни лягушкой, ни маленькой рыбой. Значит, мяч опять укатится.
Осуществление любви происходит неисчислимыми способами, многие из которых бесчеловечны. И мне ещё повезло, что мой так незатейлив: любовь длится, пока летит мяч. Бросаю его, большой, блестящий, жёлто-зелёный, и он летит, поворачиваясь то травяным боком, то солнечным. Кто-нибудь должен поймать его и кинуть обратно, и тогда получается любовь, но если не ловят, мяч укатывает. А другого у меня нет. Для этого человека — больше нет.
И сейчас я иду, без мяча, без паровоза, и думаю: ну ладно, ну ладно, папа меня любит, Дима меня любит, кот меня любит. Три мяча, которые не устаю ловить и возвращать, — это уже очень хорошо. На реке возле дома есть шлюз, он открывается в восемь вечера. А значит, у меня может быть цель: приходить к шлюзу, чтобы увидеть воду с барашками, катер, речные теплоходы и баржу. Однажды, пока я буду смотреть, ко мне прикатится мяч, красно-синий (не фиолетовый), и я не глядя вброшу его в игру, и он взлетит, поворачиваясь то огненным боком, то небесным.
Когда на обратном пути увижу паровоз, несущийся без графика и цели, почти не удивлюсь.
* * *
Вышла из метро, а там ливень. Думала переждать, но вспомнила, что в ближайшее время надо сдать семь текстов и книжку, и пошла. Промокну же, слягу, это всегда выход. Но тут такое началось, что всё же пришлось спрятаться. Написала эсэмэс: «иду к тебе, но пока очень дождь, а я голая, как годива, сейчас утихнет чуть и приду». Когда добралась, подруга сказала, что гадала, не наследил ли там т9, может, «Годзилла», или же я с жеребцом буду. От холода купила курточку, в которой очень видно, что я бэтмен. Я такая сложная, думаю: снаружи бэтмен, под ним леди Годзилла, а внутри всё же Годива, голая, промокшая и без коня.
Также померила юбку (редко покупаю одежду, поэтому впечатлений всегда масса). Подруга говорит:
— Возьми эту, она винтажненькой расцветки.
А я же люблю винтаж, у меня и мужу пятьдесят, взяла.
— А вот, — говорит, — жёлтая!
— Ой, мне нельзя, Н. запретил.
В самом деле, однажды давний друг, после примерно годового перерыва в общении, прислал письмо, в котором сообщил, что видел меня во сне, будто я купила жёлтое платье. «Если ты ещё этого не сделала, — писал он, — не вздумай, тебе не идёт этот цвет». Я, естественно, с тех пор ни-ни.
— Разумеется, — сказала подруга, — не бывает белых женщин, которым жёлтый к лицу. Но красивый же! Его просто не надо носить у головы, а это — можно, это — юбка.
Но я не рискнула, потому что никогда не знаешь, где у тебя однажды окажется голова.
А позже подумала, что со мной остаются только такие — которым снишься, и они считают, что повидались и примерно в курсе твоей жизни. И в самом деле оказываются в курсе, и ты совершенно серьёзно перестаёшь носить жёлтое, потому что сон же был — как иначе?
Ещё, безотносительно, поняла, что в ранней юности со мной пару раз случались мужчины, после которых я понимала, что ничего сильней в моей жизни не будет. Будет иначе, лучше, счастливей, но переживания такой силы — нет. И я думала, это самое страшное, когда тебе двадцать два, а у тебя уже всё было.
А однажды узнала, что самое страшное другое. Когда понимаешь, что вот у этого мужчины уже не будет ничего сильней тебя. Даже если будет только лучше, но всё по щиколотку, вдоль берега по тёплой водичке. И оттого такая жгучая жалость, что лишь одно выручает — наверняка это такое же ложное чувство, как и то, первое.
P.S. Я пишу под грибом на детской площадке, хоронюсь от дождя. Спешу сообщить: хреновые у вас грибы, дети. В щелях все, пропускают воду. В наше-то время на века строили.
* * *
Осенью вдруг узнаёшь, что вся эта жизнь натирает ноги. Летом-то если и тёрла — сбросил тапок, заклеил пятку и забыл, а вот налепить пластырь поверх чёрных колготок нет никакой возможности. Получается, несовершенства мира можно долго не замечать, если успеваешь исправлять их мгновенно. А чуть пропустил или ослабел — пустяки сбиваются в стаю и вырастают до размера проблемы.
В метро оказалось, что я сижу, как мужик-интроверт — расставив коленки, но скрестив ступни. Конечно, широко раскинуться на полтора сиденья я не умею. Ладно, как полмужика-интроверта.
В подмосковном городке, где я родилась, сегодня освежили чёрно-белые бордюры на пешеходных переходах. Красили в начале дня, поэтому к вечеру возле каждого было натоптано следами двух цветов. Так, незаметно для себя, горожане выбирали сторону добра или зла.
Должна отметить, наших больше.
В присутственном месте занимаю очередь за мужчиной, на всякий случай запоминаю внешность (немолодой азиат в костюме). Возвращаюсь — его нет.
— А где тут мужчина впереди меня был, седой? — Во внезапном приступе политкорректности не уточняю национальные признаки.
— Который?
— В сером пиджаке.
Не помнят. Ладно, чего уж там:
— Ну… азиатской наружности.
— Э-э-э… А, такой, что ли? — Девушка растягивает пальцами уголки глаз, демонстрируя отчётливую радость понимания. — В кабинете сидит, минут двадцать уже.
Нечего выделываться, в общем, среди своего народа — он называет вещи понятными именами.
— Опоздала, значит. Вы же меня теперь не пропустите?
— Ну почему?
Уже не в первый раз замечаю, что со мной в местных учреждениях обращаются, как с полоумной, и это очень удобно — всячески сострадают и потворствуют. Думала о смягчении нравов, но между собой там как грызлись, так и грызутся. Я, видимо, произвожу впечатление беременной одноногой старушки с младенцем, которая просто забыла это всё дома, склеротичка.
С родителями увиделась впервые после дня рождения. Мама подписала открытку, последняя фраза: «Живи долго и счастливо за себя и за нас».
Поняла, что никогда не слышала от неё «я счастлива», максимум «мне хорошо». Придётся мне — если не быть, то хотя бы говорить об этом.
Верней всего я чувствую возраст, когда смотрюсь в зеркало в своей детской — вдруг вместо меня там показывают бледную сисястую тётеньку. Я хочу, чтобы она отошла и перестала меня загораживать, а она всё стоит и втягивает живот.
* * *
Разбирала стол, нашла стопочку визиток двух видов «Иди на…» и «Давай переспим». Подарили когда-то, так и не использовала ни одной, но храню.
Подумала вот что: уж сколько было говорено-переговорено о любовном, сколько книг написано, только мною штук двадцать, не говоря о прочих, а вечно всё сводится к этим двум посланиям. Либо то, либо другое. Либо и то, и другое. Либо сначала то, потом другое, а потом всё же опять то. Зачем, спрашивается, было переводить столько леса и жизни, когда достаточно стопки визиток?
Известно, что бытовая техника теряет тридцать процентов своей стоимости сразу после покупки. Вышли из магазина и захотели перепродать — всё, «–30 %».
И сегодня, примерно без четверти три, читая интернет-сообщество, полное женского недоумения, я вдруг кое-что заподозрила.
Период ухаживания для женщины, конечно, совершенно прекрасен, но отношения она всё же начинает отсчитывать после первого секса, и ценность их мгновенно возрастает до небес. «Всё только начинается, ура!»
А мужчина, кажется, переживает момент выноса бытовой техники из магазина. И не то чтобы ему этот пылесос стал больше не нужен, но.
— 30 %.
По результатам обсуждения этой мысли в Фейсбуке должна сделать заявление: данный текст ни в коем разе не обесценивает пылесосы! Заранее приношу извинения бытовой технике, которая почувствует себя фрустрированной.
Увидала статью о сексуальных изысках и впала в ничтожество: люди вон вишнёвые черенки вагиной завязывают, а я дожила до возраста безоговорочного согласия и чо?! Чем удивлю, чуть что?
Перебрала все навыки, и единственное, чем могу похвастать, — я умею показывать оленя. Красиво, необычно и убедительно (подруга научила).
Никаких других средств обольщения у меня нет.
Это моя катастрофа как женщины, да?
Рассказываю. Видите мужчину своей мечты, подходите и говорите: «Мужчина, хотите, я вам оленя покажу?» Он такой: «Хочу! Хочу! Хочу!» Дальше всё как всегда, а потом он закуривает и говорит: «А оленя-то?» И тут вы показываете оленя. Всё!
В детстве я приметила у мамы годный приём семейной жизни, который сформулировала так:
♦ каждый раз встречай мужчину, будто он вернулся с войны, и провожай, как на войну; в остальное время можно не обращать на него особого внимания.
Котики потом подтвердили.
Уж три недели, как я не спала и не ела, а всё потому, что один мужчина рассказал, как раньше проверяли девичью готовность к замужеству: сажали на грецкий орех. Нет, не «если всосётся», а если раздавит, значит, достаточно крепка и упруга.
Понятно, что из жизни моей исчезли иные цели, кроме как купить орехи в скорлупе, и только вчера нашла их в «Ашане».
Теперь у меня задница в синяках, потому что я на радостях надавила штук пять. Зато смотрела футбол под орешки, и торжеству моему нет предела.
Хотя, по правде говоря, девушка готова к браку, когда у неё достаточно мозгов, чтобы не колоть задницей орехи, не раньше.
Самое полное чувство покоя и правильности всего женщина испытывает, когда:
— в неё бережно входит большой мужчина;
— на её счёт падает крупная сумма денег;
— котик приходит перед сном потоптаться и осторожно укладывается на грудь.
И вот когда его тёплый любимый живот медленно опускается на твою диафрагму, это кроет, как бык овцу, все прочие ощущения.
И да, «когда все дома и спят», это такая радость тревожных женщин.
Опознать умную женщину легко: спросите, сколько у неё было мужчин, окажется четыре — первый, муж, бывший и вы.
Остальных она не декларирует, а меньшей цифре поверить трудно.
* * *
Казалось бы, я уже взрослая, достигла возраста безоговорочного согласия и знаю о мужчинах больше, чем хотелось бы. Но одна вещь мне неизвестна: какая физиологическая особенность или тонкий момент веры запрещает им взять из раковины грязный стакан, помыть его и использовать? Почему они всегда берут чистый, пока все ёмкости не закончатся, а потом застывают в скорбном недоумении? Даже при условии, что в конечном итоге мыть посуду всё равно им (допустим, нет в доме порядочной женщины).
Это какая-то внутренняя уверенность, что в любой момент может прийти мессия или добрый гномик, который всё уберёт? Или им разрешено мочить передние лапки только ограниченное число раз за жизнь? Или что?
Посмотрела на вечеринке, как знакомый парень танцует на тринадцатисантиметровых шпильках, подумала: наверняка интересный опыт, жаль, что для нас-то в мужских тряпках нет никакой остроты переживания.
Потом опросила нескольких знакомых мужчин на предмет переодеваний и поняла, что неправильно формулирую — не «Приходилось ли вам надевать женскую одежду?», а «С какой целью вы надевали женскую одежду?». Похоже, каждый хоть раз в жизни или на сцене играл, или из Зимнего бежал.
Одно дело — когда обычный мужчина обращается к тебе «кошечка», а другое — когда кошатник и ты его животное знаешь. Сразу бы сказал «дура старая, толстая, истеричная», зачем же так глумиться.
Опыт и книжки по воспитанию гласят, что когда маленький мальчик затих в комнате, это означает, что он что-то портит, играет со свои пенисом или пытается добраться до таблеток и других запрещённых вещей. И только изредка он строит башню из кубиков.
Так вот.
С возрастом у них ничего не меняется. Пропавший из виду мужчина с высокой вероятностью занят чем-то из этого.
Отчётливо поняла, что для меня мужчины-друзья и мужчины-мужчины — это две совершенно разные группы, и они между собой никак не смешиваются.
С мужчиной выстраиваются отношения «взрослый — взрослый» или, если ему зачем-то нужно меня удочерить, «родитель — ребёнок». Он уникален в моей жизни, и я в его — тоже. У меня к нему определённые запросы — чтобы заботился, был верен, любил.
С друзьями же всегда получалась связка «ребёнок — ребёнок». Это мой товарищ по играм, у него могут быть другие друзья, и у меня тоже, мы ничего друг другу не должны. О заботе речи нет — если сбегаешь с приятелем в Африку, странно требовать, чтобы он нёс твой рюкзак.
С другом можно наделать рискованных вещей. Скажем, если бы мужчина подарил мне на день рождения марку ЛСД, я бы решила, что он мной не дорожит, раз подвергает риску. А с другом можно нализаться чего угодно, пока взрослые не видят. Мы совместного будущего не планируем, у нас только здесь и сейчас. И разумеется, никакого секса, потому что с детьми не трахаются, с ними только играют.
Другу я расскажу свои стыдные секреты, но с бедой пойду к мужчине. И когда речь зайдёт о больших ставках, останусь на стороне мужчины, потому что мы пара, связанная взаимной ответственностью. И у друга есть какие-то свои взрослые тётки, которые могут не пустить его в Африку, запереть дома и заставить быть серьёзным. Что ж, имеют право, и спасибо, если хоть мячик скинут.
У меня есть ценный друг, с которым мы ужасно похожи — манерой шутить, неусыпным контролированием собственной вменяемости, интровертностью и, как следствие, привычкой, если что-то пошло не так, править себя, а не остальной мир. Понятно, что при моих трудоголических идеалах мы регулярно говорим о том, как повысить работоспособность химическим способом, оставаясь в рамках закона. Ноотропы, стимуляторы, всякое такое. И тут внезапно пришли к изумительному открытию, которое заслуживает отдельного абзаца.
Чтобы стать более эффективным, лучше соображать и не отвлекаться, надо снизить тревожность.
Чёрт, может, вы знали, но почему мне никто не сказал?! Оказывается, значительное количество энергии уходит на то, чтобы справляться с тревогой и её последствиями. Сколько раз так было: на мне висят три работы, начинаю делать одну, тут же впадаю в панику, что две другие стоят! Хватаюсь за вторую — а остальные-то как?! В результате бросаю всё и жду, пока две задачи из трёх не потеряют смысл. Или всё же делаю, взяв себя за шкирку и разогнав процессор до запредельных частот.
Так вот, не надо подстёгивать нервную систему — точнее, можно, но это тупиковый путь. Лучше найти нечто, что снимет тревогу, не отупляя. Такие вещества есть, и доктора их знают. Вдруг окажется, что имеющейся мощности вполне достаточно, если не тратиться на панику по поводу своей несостоятельности. Наступит безупречное состояние, когда получается медленно-медленно спуститься с горы и поиметь всё стадо.
И даже, наверное, можно без веществ, если наладить режим сна и питания как-то самостоятельно — это сложней, но можно попытаться.
Интроверты, конечно, печальны, с этой их единственно возможной формой взаимодействия «будь недалеко, но не приближайся». Однако гораздо хуже те экстраверты, что не умеют толком общаться, а такое, к сожалению, бывает. В силу свойств личности они отчаянно лезут к людям, но пользоваться ими совершенно не умеют. Такой первым делом нарушит границы — сначала чужие, потом позволит это сделать со своими, всем нахамит, сам обо всех поранится и уползёт страдать в норку. В которой, конечно, долго не просидит и скоро выберется искать новый невытоптанный ареал или пойдёт наступать на старые грабли в надежде, что там уже забыли.
Совершенно неотразим «хорошо воспитанный экстраверт», жонглирующий социальными связями, умеющий держать дистанцию и внезапно сокращать её до допустимого минимума, способный вовремя исчезать и появляться. Сейчас я встречаю таких людей гораздо чаще, наблюдать за ними — большое эстетическое наслаждение.
А «хорошо воспитанный интроверт», наверное, ищет для себя айфонное приложение, где можно завести список друзей и «обязательных контактов», отмечать дни общения с ними и ставить напоминалки, чтобы никого не терять из виду слишком надолго.
* * *
«Слон красоты» — это не буква на вывеске отвалилась, иногда на человека в самом деле наступает слон красоты, тяжёлый, беспощадный и непоправимый.
Вкрадчивый женский голос:
— Вы у нас были раньше, есть какие-то предпочтения? Сегодня работают Анжела, Наташа, Илона и Марго, кого бы вы хотели?
— Мне всё равно, — отвечаю.
На том конце провода чувствую сдержанное удивление.
Достаётся Наташа, она приносит чай и мимоходом прикасается к моей талии. Первым делом спрашивает:
— А вы у нас были раньше? А у кого?
Наблюдающая за нами Илона ябедным голосом докладывает:
— Да уж не первый раз приходит и всегда к разным!
Наташа на секунду перестаёт делать то, что делала, и смотрит на меня, как на конченого подонка.
— Послушайте, это неправильно. Выберите кого-то одного. Я не говорю «возьмите меня», любую, кто понравится. Но каждая работает по-своему, а другая потом за ней переделывает.
В какой-то момент я чувствую полную беспомощность, неуловимо напоминающую о бондаж-сессиях: каждый пальчик завёрнут в фольгу, а рядом лежит айфон и спрашивает: «Ты не сердишься на меня?» Не могу же я с достоинством наклевать носом «Ах нет, я просто очень несчастна».
Через полтора часа беспомощность переходит в просветление, я понимаю, что в почте беснуется заказчик, в комментариях — тролль, кто-то доругивается со мной в чатике, с результатом, обратным спортивному — там за неявкой противника выигрывают, а тут побеждает молчащий.
Тем временем узнаю, что существую напрасно, потому что мимо меня прошёл мир ногтей. Женщин тут различают не по лицам, а по пальцам, участливо спрашивают о проблемном указательном и рекомендуют изменить жизнь с помощью лака с блёстками. И все искренне вовлечены, и через какое-то время я чувствую себя красавицей, потому что девочки единогласно признают форму моего мизинца идеальной. Я так не гордилась с тех пор, как получила комплимент от пластического хирурга: «У вас удивительно красивая длинная челюсть».
Потом половина салона уговаривала меня выбрать бледно-розовый на полтона теплей, чем я хотела: «Он мёртвенный! Возьмите этот, походите, а потом попробуем ещё ярче! Да, это непросто, но меняться следует постепенно».
В конце концов они меня уговорили, и уже несколько дней я знаю, что такое, когда тебя раздражают собственные ногти. Потому что я хотела мёртвый! мёртвый! мёртвый! а не вот это вот варьете цвета топлёного молока.
* * *
В соседнем дворе уцелело полдюжины кошек из одного помёта, теперь они выросли и ходят все вместе. К людям не пристают, но независимым стадом бегают за тётками с пакетами. Так я узнала, что выгляжу, как тётка с пакетом.
Я, впрочем, что-то такое подозревала. Когда во мне становится пятьдесят два килограмма, Дима с преувеличенным восхищением говорит: «Ты стал совсем взрослым, Агапит!» В смысле — «ты стала совсем взрослой женщиной с формами!». И так не менее трёх раз на дню. В какой-то момент ликование в его голосе становится нестерпимым, и я сажусь на диету. Вот и сейчас, уже две недели, так что кошки это зря.
Значит, что-то с лицом. Не напрасно какой-то младенец лет трёх ткнул в меня пальцем и радостно заорал: «Какая тётя!!!» Я в ужасе подхватилась и побежала, чтобы не дослушивать продолжения. Ясно же, что он с детской непосредственностью мог закончить чем угодно — какая страшная, например, или волосатая.
Побежала я прямиком к косметологу. Она по совместительству невропатолог, поэтому за тонкой ширмой раздавались звуки акупунктуры. Когда игла входит в спину, возникает тишайший, но абсолютно жуткий хруст плоти — не костей, а раздвигаемой кожи. Если я взволнована, у меня слух летучей мыши и воображение какукинга.
А я была взволнована. Знаете, в жизни каждой женщины однажды наступит момент, когда рот начнёт открываться в другую сторону. Он сделается кошельком, потому что вокруг губ образуются продольные морщинки. Таким ртом уже нельзя целовать юных любовников, а только пенсионеров и внуков. Я очень боюсь этой минуты, потому и прибежала спросить, что делать, когда это произойдёт. Не за горами же, и кошки сказали, и дети вон орут.
Косметолог ответила, что до кошелька ещё многие годы, а вот когда он наступит, поправить ничего будет нельзя — поможет только ботокс, а я же разве соглашусь ботокс в верхнюю губу? Нипочём не соглашусь. А пока можно сделать пилинг, после которого я вся облезу и временно перестану думать глупости.
Я спустилась в гардероб и подала номерок. Вежливая женщина принесла плащ, но вдруг слегка потянула его назад: «Это точно ваш? Вы на него так смотрите, будто не узнали». Я перевела взгляд на неё, и она сразу успокоилась, потому что всё поняла. Я на всё так смотрю.
Практически не запоминаю лиц, поэтому на всякий случай гляжу вокруг с доброжелательным и слегка обрадованным видом, даже на стол и чашку — вдруг мы родственники, среди моих предков вполне могли быть мебель и утварь. Когда бы люди сами меня не узнавали, так бы и жила среди чужих. Недавно были чтения в маленьком зальчике, все зрители на виду. Я час заливалась соловьём, потом автограф-сессия, все дела, в конце подходит рыжая девушка с цветами, я смотрю, А ЭТО МОЯ СЕСТРА. Очень мне понравилась. В кошмарах снится, что дом набит посторонними серыми полосатыми кошками и я не могу отличить своих. И уж конечно плохо понимаю в настроениях и самочувствии собеседника. Удобно, когда у человека проломлена голова, я тогда догадываюсь, что что-то пошло не так, но редко когда везёт до такой степени. Возможно, у меня развивается писательская болезнь прозопагнозия. Пишут, что в тяжёлых случаях даже в зеркалах оказывается кто-то новенький. Удивили, ха. Ведь это часто.
И вот я не узнала плащ, потом не узнала улицу и пошла в противоположную сторону, к другой станции метро. Там вдруг оказался зоопарк, и я некоторое время стояла у ограды, как рождественская сиротка, пытаясь сэкономить — хотела увидеть бесплатно хотя бы утку. Но тщетно.
И я потом ещё шла, и вокруг был незнакомый воздух, золотой и холодный, и листья, каждый из которых я видела впервые, и тени ложились уникально и невозвратно. Можно каждый день писать новый текст, после того как ветер сдует прежних персонажей и пригонит новых.
Думала об идеальном любовном романе для меня. Он как кино в стиле нуар — женщина без прошлого и мужчина без будущего. Она ничего не помнит, и всё, как в первый раз, а он ни на что не надеется, и потому ничего не боится — ни за свои деньги, ни за будущих нерождённых детей, ни за то, что зря потратит свою жизнь (он уже всё потратил зря). В таких условиях я стану коротать вечера, вышивая шёлком рекламный слоган этого фильма: «Without memory, with no hopes». Прекращу стесняться своей беспамятности и всегда буду знать, как он себя чувствует — хреново он себя чувствует, очень устал. Но рад мне, как в последний раз, а это всегда гораздо сильней, чем в первый.
С другой стороны, я сейчас допишу и пойду спать. Там, в постели, спят двое, и я их всех знаю — муж и кот. Разве это не признак стабильности и уверенности в сегодняшнем дне, разве не навсегда.
