Три

Мое имя. Начнем с моего имени. Корта. Не португальское имя. Слово испанское: оно означает «рубка». На испанском это на самом деле не совсем имя, а звук, который катался по всему миру, от страны к стране, от языка к языку, и стал словом, а потом именем, и наконец его волнами принесло к берегам Бразилии.

Когда подаешь заявку, чтобы отправиться на Луну, КРЛ настаивает на ДНК-тесте. Если планируешь остаться, если собираешься растить детей, КРЛ не нужно, чтобы в зрелом возрасте или в потомках проявились хронические генетические заболевания. Моя ДНК со всей Земли. Старый Свет, Новый Свет; Африка, Восточное Средиземноморье, Западное Средиземноморье, тупи, японцы, норвежцы. Я планета, заключенная в одной женщине.

Адриана Корта. Адриана — в честь моей двоюродной бабки Адрианы. Мое самое четкое воспоминание о ней — то, как она играла на электрооргане. Она жила в маленькой квартирке, и посреди комнаты стоял огромный электроорган. Это была единственная ценная вещь, принадлежавшая ей, причем защищенная от грабителей: никто бы не смог вытащить орган из квартиры. Она играла, а мы танцевали вокруг. Нас было семеро. Байрон, Эмерсон, Элис, Адриана, Луис, Иден, Кайо. Я была средним ребенком. Хуже не придумаешь, чем быть средним ребенком. Но тебе многое сходит с рук, когда ты посередине. Твои братья и сестры — твой камуфляж. В доме всегда звучала музыка. Моя мама не умела играть ни на каком инструменте, но любила петь, и где-то всегда работало радио. Я выросла, слушая старую добрую музыку. Привезла ее с собой. Когда я работала на поверхности, она играла в моем шлеме. Лукас — единственный, кто унаследовал мою любовь к музыке. Жаль, что у него нет голоса.

Адриана Арена ди Корта. Мою мать звали Мария Сесилия Арена. Она была медработником в католической благотворительной организации. Забота о детях, и никакой контрацепции. Я к ней несправедлива. Она работала в Вила-Каноас; провожать ее на пенсию пришла вся фавела. Мой отец однажды обжег руку, когда варил какую-то деталь автомобиля. Он отправился к матери, чтобы она обработала ожог, и в итоге «приварил» себя к ней. Она была крупной, медлительной женщиной с неповоротливыми бедрами; после рождения Иден бросила работу и редко выходила из квартиры. Она и не пыталась бегать следом за нами, зато кричала. Ее громкий, зычный голос всегда в точности достигал ушей того, кому следовало услышать. Она была такой доброй. Папа ее обожал. У нее было плохое кровообращение и больное сердце. Почему медработники всегда самые нездоровые?

Я все еще скучаю по ней. Из всех, кто там остался, о ней я думаю чаще всего.

Адриана Мано ди Ферро Арена ди Корта. Мано ди Ферро. Железная Рука. Ну и имя, да? Мы все были Железные Руки, как мой отец и дядья. Это прозвище носил мой дедушка Диогу из Белу-Оризонти, который умер до моего рождения. Он работал в железных шахтах с четырнадцати лет, пока его не перестали нанимать, потому что он представлял опасность для себя и остальных. Десять миллионов тонн перелопатил. Я перелопатила еще больше. В тысячу раз больше. В десять тысяч раз больше. Если кого и можно назвать Железной Рукой, то меня. Горные работы и металл. Отец мой машинами торговал. Он умел разбирать двигатели на винтики и заново собирать еще до того, как научился водить. Он приехал в Рио, когда по Минас-Герайс ударила рецессия, и получил работу в мастерской, которая занималась «конструкторами» — берутся два списанных по страховке автомобиля, от одного отрезают переднюю часть, от другого — заднюю и приваривают одну к другой. Новая машина! Работа ему никогда не нравилась — он был честным человеком, мой отец. Мог раскричаться у экрана, заслышав какие-нибудь новости о коррупции или незаконных доходах. В Бразилии в десятых и двадцатых годах он кричал постоянно. Незаконные доходы за счет Олимпийских стадионов! Рабочие люди не могут себе позволить ездить на автобусе! Он ввязался в торговлю машинами — хотя я бы не стала вникать в детали по проводу того, насколько это честнее, чем конструировать поддельные авто. Но он быстро заработал деньги, чтобы открыть свой автосалон, а потом рискнул и купил франшизу «Мерседес». Это оказалось лучшее из всех решений, которые он принял, — после женитьбы на майн. У моего отца, похоже, был талант к бизнесу. Он перевез нас в Барра-ди-Тижука. Ох! Я никогда не видела ничего похожего! Целый этаж в многоквартирном доме — только для нас. Мне приходилось делить комнату лишь с одной сестрой. И если мы высовывались из окна да выгибались за угол, то там, между другими многоквартирными домами, можно было увидеть море!

Адриана Мария ду Сеу Мано ди Ферро Арена ди Корта. Мария Небесная. Мадонна звездного неба. Моя мать работала на «Абригу Кристу Редэнтур», мы ходили на мессы и читали катехизис, но она оставалась далека от того, чтобы быть хорошей католичкой. Когда мы болели, она зажигала свечку и клала священный медальон под подушку, но также покупала травы, молитвы и иконы у майн-ди-санту. Двойная страховка, так она это называла. Чем больше божеств привлечь к делу, тем лучше. Мы выросли на пересечении двух невидимых миров, святых и ориша. Так что меня назвали в честь католической святой, которая также была Йеманжей. Помню, мама водила нас на пляж в Барре на Ревейллон. Это был тот единственный раз в году, когда она ходила на пляж. Океан ее пугал. Неделю после Рождества мы проводили, делая костюмы — сине-белые, священных цветов. Майн сооружала фантастические головные уборы из проволоки и старых колготок, а пай раскрашивал их краской из баллончика в задней части мастерской. Вот чем для меня пахнет Новый год — краской для машин. Майн одевала нас всех в белое, и люди глядели на нее с уважением, когда она шла на пляж. Я так гордилась — она была похожа на большой корабль. Миллионы людей отправлялись на Ревейллон в Рио, но мы в Барре были не лыком шиты. Это был наш фестиваль. Все вывешивали с балконов пальмовые листья. Машины ездили туда-сюда по авенида Сернамбетида, играя музыку. Людей собиралось так много, что ездить приходилось медленно, чтобы даже очень маленьким детям ничего не угрожало. Были диджеи и много еды. Все, как нравилось Йеманже. Травка. Цветы. Белые цветы, бумажные лодки, свечи. Мы шли к краю воды, и океан касался наших пальцев. Даже майн по лодыжки уходила в набегающие волны, и песок ускользал из-под ее пальцев. Цветы в наших волосах, свечи в наших руках. Мы ждали момента, когда край луны взойдет над морем. И вот он появлялся — узкий серп, тонкий, как срезанный ноготь. Он как будто проступал над горизонтом. Огромный. Такой огромный. Потом мое восприятие сдвигалось, и я видела, что он не поднимался из-за края мира; он возникал из воды. Море кипело и бурлило, и пена на волнах сходилась в одну точку, превращаясь в луну. Я теряла дар речи. Все мы теряли. И вот мы стояли, тысячи и тысячи людей, и смотрели. Мы были бело-синей полосой вдоль края Бразилии. Потом луна восходила, ясная и полная, и серебристая линия тянулась через море от нее ко мне. Тропа Йеманжи. Дорога, по которой Мадонна шла, чтобы достичь нашего мира. И я помню, как думала: но ведь дороги ведут в оба конца. Я могла бы пройти по этой тропе до луны. Потом мы бросали цветы в воду, и волны уносили их прочь. Мы помещали короткие свечи в бумажные лодочки и пускали их вслед за цветами. Большинство тонули, но некоторых утягивало по лунной тропе к Йеманже. Я никогда не забуду эти миниатюрные лодочки, которые, прыгая на волнах, удалялись к луне.

Майн так и не поверила, что там, наверху, на Луне, были люди. Она не могла такое постичь. Луна — личность, не каменный спутник планеты. Люди не могут ходить как блохи по коже других людей. Она все еще не верила, что люди там ходят, много лет спустя, когда я привела ее на пляж, прежде чем уехать. К тому моменту она уже с трудом передвигалась. Я наняла машину, и мы проехали пару сотен метров до пляжа. Пай потерял свой автосалон. Мы больше не были «автомобильщиками». Квартира у нас осталась, потому что пай рано выплатил кредит. В ней опять нас было полно: Байрон, Эмерсон, Элис, Луис, Иден, Кайо. Адриана. Все птички вернулись на свои жердочки.

Майн к тому времени сделалась огромной, как луна, но все люди, что пришли на Ревейллон, выказывали ей уважение, и машины на авениде гудели в ее честь. Она была величественной и святой. Я взяла ее за руку, провела к воде, и мы увидели, как луна восстает из моря, и я сказала: «Скоро буду там». Она рассмеялась и не поверила, но потом сказала: что ж, мне будет нетрудно выйти на балкон и помахать тебе.

Адриана Мария ду Сеу Мано ди Ферро Арена ди Корта. А Отра. Отринья. Другая, просто какая-то там малышка. Среднестатистическая Джейн. Вот что значит мое последнее имя. Оно-то и предопределило мою жизнь в большей степени, чем все остальное. Средняя. Не первая красавица, не самая умная и не самая общительная. Не та, кто первой получает от вову деньги на Пасху. Просто какая-то там Адриана. Ноги у меня были хорошие, но тело — слишком короткое, а нос и уши — чересчур большие. Глазки как щелочки, и кожа слишком темная. Мои родители думали, что оказывают мне услугу. Они не хотели, чтобы я питала какие-нибудь иллюзии. Они говорили: тебе не быть красавицей, судьба не осыплет тебя золотом, не одарит удачей, так что не жди, что мир упадет в твои руки, как персик. Тебе придется ради этого трудиться. Тебе придется использовать все свои сильные стороны и таланты, чтобы добиться того, что другие получают за красивые глаза и улыбки. Другая. Никто меня так не называл уже пятьдесят лет. Вы единственная в этом мире знаете это имя. И я чувствую, как напрягается моя челюсть. Я стискиваю зубы. Все из-за этого имени. Пятьдесят лет в этом мире, и по-прежнему это имя! Это имя!

Итак: не досталось мне от рождения ни благодати, ни чьей-то поддержки. Итак: нос мой был слишком большим, а кожа — слишком темной. Я должна была сделать себя исключительной. Я должна была стать той, кто может совершить что угодно, на что угодно осмелиться. Я знала, что меня никогда не поймают. В школе я первой поднимала руку. Я не затыкалась, когда мальчики разговаривали. Я взломала школьную сеть и подменила результаты экзаменов. Ясное дело — в этом обвинили одного задрота. Я попросила Малыша Нортона, звезду футзала, которого боготворили все девочки, засунуть мне руку под юбку спереди. Он так и сделал, и все были в таком шоке. Я носила камуфляж миловидности. В женскую футзальную команду меня взять не захотели. Ну и ладно: я нашла себе другой вид спорта, бразильское джиу-джитсу. Маме это совсем не понравилось. Пай любил смотреть бои без правил по кабельному, и он нашел мне додзе. Я была маленькой, хитрой и подлой, могла бросать на землю мальчишек в два раза старше себя. Я тогда училась в средней школе. Ох, я была плохая. Я обставляла милашек в борьбе за мальчиков, потому что те знали, что я способна на все. Да, я делала все, но меньше, чем думали милашки. Легенда существовала сама по себе. Милашки вышвырнули меня из своих кругов и компашек для избранных. Большая потеря. Они интриговали, пытались как-то меня унизить, но ни одной из них не хватило мозгов на мало-мальски стоящий мошеннический трюк. Они постили про меня всякое на «Фейсбуке»; в ответ я взламывала их десять раз. Кодила я лучше, чем они все вместе взятые. И они не осмелились запугивать меня физически или обливать кислотой из аккумуляторов; я была быстрой, крепкой и могла их расшвырять, как кукол Барби. Средняя школа стала бесконечной войной. Разве всегда и везде не так?

Парни большей частью были ничего, кстати. Болтали про анал, но парни всегда болтают про анал. Минета хватало, чтобы их удовлетворить. Они боялись меня не меньше девушек.

Разве это не скандально? Дама моего возраста, говорящая про анальный и оральный секс…

Папай обрадовался, когда услышал, что я собираюсь изучать инженерную науку. Горное дело. Я была истинной дочерью Минас-Герайс. Истинной Железной Рукой. Моя мать испытала все десять разновидностей ужаса. Инженерия была мужским занятием. Я никогда не выйду замуж. У меня никогда не будет детей. Я стану есть пальцами, под ногтями у меня будет грязь, и ни один мужчина не взглянет в мою сторону. Да к тому же мне предстояло учиться в Сан-Паулу, в этом жутком, жутком городе.

Я полюбила Сан-Паулу. Мне понравилось его пугающее уродство. Понравилась его анонимность. Понравилась его банальность. Понравился бесконечный пейзаж из небоскребов. Понравилось, что он не терпит компромиссов. По сравнению с Луной Сан-Паулу — ангел красоты. На Луне нет ничего красивого. Сан-Паулу был как я; смотреть не на что, но так и брызжет энергией, идеями, гневом и слюной.

Компания друзей у меня подобралась хорошая. В первую очередь и в основном парни — по тем временам женщина, изучающая горное дело, все еще была редкостью, ну а я лучше знала, как устроены парни, чем девушки. Мужчины были простыми и прямолинейными. Я обнаружила, что девушки могут стать моими подругами. Я узнала, чем именно женская дружба отличается от мужской. Я поняла, что девушки могут мне нравиться. Я поняла, что могу их любить. Я была оппортунисткой, скандалисткой. Я знала толк в разных уловках. Я думаю о той молодой женщине, какой была тогда, о ее смелости и дерзости, и обожаю ее. Она не теряла ни единого шанса. Едва въехав в кампус, я раскрасила себя в цвета национального флага, с головы до пят, и проехалась голой на велосипеде по улицам Сан-Паулу. Все на меня смотрели — и никто меня не видел. Я была голой и невидимой. Мне это очень понравилось. О, какое у меня тогда было тело. Сколько еще я могла бы с ним сделать!

Теперь я вам расскажу про Лиоту. Это имя я тралом вытащила из глубины своей памяти — вы знаете, что такое траление? Я иногда забываю, что существуют слова и понятия из старого мира, которые новое поколение себе даже не представляет. Животные сравнения, например, — мои внуки просто хмурят брови, когда их слышат. На Луне никто не видел корову, свинью или даже курицу, живую и кудахчущую.

Лиоту. Я больше не вижу его четко, но помню его голос с южным акцентом — он был из Куритибы. Кажется, он стал моей первой любовью. О, вы улыбаетесь… Я не флиртовала с ним, не дразнила его, не соблазняла, не играла с ним в сексуальные игры, так что, наверное, это была любовь. Я встретила его в команде по джиу-джитсу. Спортивные команды — сплошной секс-секс-секс; все им постоянно занимаются. Мы были на соревновании — я в женской команде, легкий класс, пурпурный пояс. Он был из тяжелых, черный, пятый. Помню его вес и пояс, но не его лицо.

Папай одалживал самый яркий «мерседес» из демонстрационного зала и ехал на домашние соревнования. Поездка получалась долгой, но ему нравилось. Потом он вез меня через Жардинс, чтобы поужинать в каком-нибудь местечке подороже. Я выходила из той большой машины и чувствовала себя миллионершей.

И вот однажды он подъехал, а я не села в машину и не отправилась с ним. Я хотела пойти выпить пива с Лиоту, а потом — на вечеринку. Помню печаль на лице папай, когда он понял, что не проедет снова по руа Барано ди Капанема, проверяя меню на экране машины. Думаю, он благодаря мне тоже чувствовал себя миллионером. Он продолжал посещать турниры до самого моего отъезда в Ору-Прету, в аспирантуру. Туда ему было слишком далеко добираться, и я к тому времени начала терять интерес к боям. Год за годом кувыркаешься на мате, чтоб то новый дан получить, то пояс — ну куда это годится?

Лиоту был уже два года как мертв. Мы оставались любовниками больше года. Меня не оказалось рядом, когда его застрелили на Праса-да-Се. Я работала над курсовым проектом, когда сообщили новость. Я никогда не увлекалась политикой. Я была инженером, он — студентом литфака. Активистом. Он говорил, что я прирожденная капиталистка и не заняла никакой должности лишь потому, что пока не задумалась о политике. У меня был прагматизм. У него — теория. Я никогда не могла с ним спорить, потому что у него все было продумано; доводы выстроены, как солдаты в колониальной армии. Если одна шеренга падала, другая занимала ее место и вела огонь. Мировой порядок прогнил. Его поразили недуги: социальная несправедливость, расизм, сексизм, неравенство и плохая гендерная политика. Я думала, это просто естественное состояние Бразилии. Но даже я видела, что число вертолетов, летающих над кампусом Университета Сан-Паулу, увеличивается с каждым днем: это были лимузины супербогачей, людей, которые жили наверху, на башнях, и никогда не касались земли. Перемены свалились на наши головы, точно микрометеоры, сотнями маленьких ударов. Стоимость проезда на автобусе и метро снова выросла. Мои друзья вешали на велосипеды метки, потому что участилось воровство, потому что приходилось больше тратить. Магазины закупали глухие ставни, потому что все больше людей спали у входа. Из-за тех, кто спал на улицах, там стало больше камер. Появились следящие дроны. В Сан-Паулу! Может, в каком-нибудь европейском государстве или в Заливе, но это же не по-бразильски. Где дроны, там и полиция. Где полиция, там всегда будет насилие. И цена на хлеб каждый день поднималась выше, выше, выше… Если что-то и способно вывести людей на улицы, то это цена на хлеб.

Лиоту был идейным. Он отправился на Праса-да-Се, рисовал плакаты и проводил пикеты. Он думал, мне это безразлично. Я не была безразличной, но не по отношению к незнакомцам. Не по отношению к китайским компаниям, которые скупали целые провинции и выгоняли людей с их земель. Не по отношению к беженцам из сельской местности, на которых даже фавеладос глядели свысока. Я могла заботиться лишь о том, что знала. О близких, друзьях, семье, что когда-то должна была у меня появиться. Семья прежде всего, семья навсегда.

Я боялась за него. Я смотрела «Ютуб». Я видела, как протесты усугубляются. От криков протестующие перешли к камням и бутылкам с зажигательной смесью. На каждый шаг полиция отвечала: от полицейских щитов дошло до слезоточивого газа и пистолетов. Я сказала Лиоту, что мне не нравится, что он туда ходит. Я сказала, его могут арестовать, или он попадет в тюрьму, потеряет свой РФЛ и больше никогда не получит ни кредита, ни хорошей работы. Я сказала, что он больше заботится о чужаках, чем о людях, которые заботятся о нем. Обо мне. Мы на некоторое время расстались. Секс у нас все же был. Никто на самом деле не перестает встречаться.

Сперва я не знала, что произошло. Сразу пришла дюжина сообщений. О боже. Полиция стреляет. Люди стреляют. Слышны выстрелы. Лиоту ранен, Лиоту в порядке, Лиоту подстрелили. Сообщения приходили, обгоняя друг друга. Была какая-то дерганая съемка: тело затаскивают в дверь магазинчика. Потом сирены, прибыли «скорые». Все вздрагивает, все трясется. Картинка не в фокусе. В отдалении выстрелы. Вы когда-нибудь слышали пальбу? Полагаю, нет. На Луне нет пистолетов. Выстрелы звучат тихо и злобно. Вся эта информация бомбардировала меня, но я не могла различить в ней правды. Я попыталась дозвониться ему. Нет сигнала. Потом начали просачиваться слухи. Лиоту подстрелили. Его забрали в госпиталь. Какой госпиталь? Можете себе представить, какой беспомощной я себя чувствовала? Я обзвонила всех, кто знал Лиоту, кто знал хоть кого-то из его друзей-активистов. Госпиталь Сириу-Либанес. Я украла байк. У меня ушло несколько секунд, чтобы хакнуть следящий чип. Я ехала как чокнутая по загруженным улицам Сан-Паулу. Мне не позволили его увидеть. Я ждала в приемном отделении — там повсюду была полиция и новостные камеры. Я ничего не сказала и забилась в уголок. Полиция задавала мне вопросы, а затем и новостники подключились. Я слушала и слушала, но ничего не узнала о том, как он. Потом появилась его семья. Я никогда с ними не встречалась, я даже не знала, что у него есть семья, но сразу поняла, кто они такие. Я ждала и ждала, пытаясь подслушать. Потом сообщили, что он умер в приемном отделении. Семья была вне себя от горя. Сотрудники госпиталя удержали полицию подальше. Новостники сняли все нужные кадры. Ничего нельзя было сделать. Ничего нельзя было изменить. Смерть все забирает себе. Я уползла прочь на своем ворованном байке.

Погиб Лиоту и еще пятеро. Он был не первым, кого застрелили, так что никто не помнил его имени. Никто не писал краской из баллончика на стенах и автобусах: помните Лиоту Мацусита! Никто не помнит, кем был второй человек на Луне. Я помню, что оцепенела от потрясения; пришла в ужас, но моей главной эмоцией оставался гнев. Я была разгневана, что он так мало думал обо мне, раз подверг себя смертельной опасности. Я была разгневана из-за того, что он умер так глупо. Я помню гнев, но не чувствую болезненного ощущения, напряженных мышц, давления за глазами — этого ощущения, словно ты умираешь внутри, снова и снова. Я старая. Я долгий путь прошла от той студентки-инженера в Университете Сан-Паулу. У гнева есть период полураспада, верно?

Я спрашиваю себя: если бы Лиоту выжил, что бы он думал обо мне? Я богатая и могущественная. Одно мое слово — и на Земле выключатся все лампы, планета погрузится во тьму и зиму. Я даже не один процент; я один процент из одного процента; из тех, кто покинул Землю.

Через неделю мы забыли про Лиоту Мацусита, второго мученика. Случились новые беспорядки, новые смерти. Правительство нарушило все свои обещания. Потом произошел первый из серии биржевых крахов, и каждый опускал страну и экономику все ниже, пока они не грохнулись оземь и не сломались так, что ремонту уже не подлежали.

Я тогда не знала, что Лиоту был одной из первых жертв классовой войны. Великой классовой войны, направленной на уничтожение среднего класса. Финансовая экономика не нуждалась в рабочих, и механизация загоняла средний класс в гонку по нисходящей. Если робот мог все делать приемлемо и дешевле, робот получал твою работу. Конкурировать приходилось с машинами. Те даже производили приборы, которые требовались, чтобы конкурировать с ними и друг с другом. Если ты был дешевле машины, тебе хватало на еду. С трудом. Мы всегда думали, что робоапокалипсис наступит в виде флотилий дронов-убийц, боевых механизмов размером с дома и терминаторов с красными глазами. А на самом деле его предвестниками были механизированные кассы в местном «Экстра» и на алкостанциях; онлайновые банки; беспилотные такси; автоматические системы оказания медпомощи в госпиталях. Боты один за другим приходили и заменяли нас.

И вот мы здесь, в самом зависимом от машин обществе, которое когда-либо порождало человечество. Я разбогатела, я создала династию на тех самых роботах, которые ввергли Землю в нищету.

Мой отец не помнил, как североамериканцы приземлились на Луне, но он сказал мне, что старый Мано ди Ферро помнил. Он выпивал в баре в Белу-Оризонти. Телевизор переключили на футбол, и Мано ди Ферро чуть не начал драку, настаивая, чтобы хозяин бара вернул репортаж про высадку на Луну. Творится история, сказал он. Мы не увидим более великой вещи за всю свою жизнь. Подделка, кричали другие в баре. Снято в голливудском павильоне! Но он стоял перед телевизором и неотрывно глядел на черно-белые изображения, бросая вызов любому, кто захочет снова переключить на футбол. А сама я помню, когда Маккензи высадили на Луну роботов. Я тоже была в баре со своей исследовательской группой. Я вернулась на родину, в Минас-Герайс и ДЕМИН, горный институт, в аспирантуру. Я сделалась еще большей диковинкой в Ору-Прету. Нет, я была уникальной. Я оказалась там единственной женщиной. Мужчины стали супервежливые и компанейские. Я не позволяла себя исключать из компании, так что в том баре пила с ними пиво. Хозяин перескакивал между спортивными каналами и на миг попал на новости. Я увидела Луну, я увидела машины, я увидела следы колес. Я закричала бармену: эй-эй-эй, оставь. Я была единственным человеком в баре, который смотрел на экран, наблюдал, как вершится история. Австралийская корпорация «Маккензи Майнинг» послала роботов на Луну, чтобы разведывать редкоземельные металлы для IT-индустрии. Почему вы это не смотрите? Мне хотелось наорать на свою группу. Почему не видите того, что вижу я? И вы называете себя инженерами? Глядя на экран, я ощутила проблеск понимания, внутренним взором увидела нечто великолепное. У меня как будто дыхание перехватило, а сердце словно пропускало каждый третий, четвертый такт. Это было чувство, с которым невозможное становилось не просто возможным, но достижимым. Я могла его достичь. Потом новостной сюжет закончился — он шел ближе к концу выпуска, никого не интересовали космос и наука. Выходки звезд теленовелл и топ-моделей были куда интереснее. Я вышла из бара на террасу, села на стену под пыльными деревьями и посмотрела на ночное небо. Я увидела Луну. Я сказала себе: там, наверху, происходит кое-что важное и кое-кто делает деньги.

Отец приехал повидаться со мной. Приехал на автобусе. Я тотчас же поняла, что новости плохие. Ору-Прету был далеко, но отец сделал бы из поездки приключение. Он потерял свой автосалон. Никто больше не покупал высококлассные «мерседесы», даже в Барре. Он проявил осторожность: выкупил квартиру, и мое образование было в безопасности. При условии, что я защищусь в течение двух лет и не буду еженедельно заполнять холодильник пивом. Но с бизнесом все было кончено, и в его возрасте не осталось надежды на переобучение, чтобы подстроиться под экономику машинного кода, не говоря уже о том, чтобы найти другую работу. Отец был опечален, но горд — он сделал все возможное, наилучшим образом. Его подвели рынки.

Потом явилась Мадонна Туберкулезная и перевернула все его планы. Кайо, малыш; младший братик. Кайзинью: последыш, как мы его называли. Он так и не съехал из родительской квартиры, и казалось, ему вечно будет тринадцать лет. Потеря работы, разводы и семейные проблемы заставили остальных детей мамайн Корта вернуться домой. Всех, кроме меня. Ученая, хранительница. Потом Кайо вдохнул бациллу АР-туберкулеза — в автобусе, в аудитории, на мессе. Тогда было три типа туберкулеза. МР, ЗР и АР. Множественно резистентный, значительно резистентный, абсолютно резистентный. МР-туберкулез устойчив к антибиотикам первой линии. ЗР устойчив даже по отношению к лекарствам второй линии, а это, по большому счету, токсичные препараты для химиотерапии. АР: сами догадайтесь. Белая Леди, так мы эту болезнь называли, и она, влетев в легкие Кайо, проросла там.

Мамайн превратила одну из комнат в санаторий; запечатала ее пластиком. Папа придумал устройство для вентиляции. Госпиталь был им не по карману, как и лекарства. Они покупали экспериментальные препараты на черном рынке — экспериментальные русские фаги; лекарства-дженерики, в которых была черт знает какая химия. Я вернулась домой. Я увидела Кайо через пластик. Входить в комнату было небезопасно. Майн просовывала ему еду на подносах, которые мои братья и сестры воровали в «Макдональдсе», просовывала через два слоя толстого пластика. Кайо упаковывал отходы в два мешка. Я видела его, я видела, что пай устал до мозга костей, я видела, что майн разговаривает со своими святыми и ориша. Я видела, что мои братья, сестры и их дети собирают каждый реал, где только можно: что-то сдают на слом, что-то покупают и продают, где-то устраивают подпольную «животную лотерею». Кайо должен был умереть, но мне не в чем было обвинить своих родных, которые экономили каждый сентаво и продолжали надеяться. Они не могли себе позволить, чтобы я закончила аспирантуру. Но был способ, позволявший мне ее завершить. Через несколько недель после высадки Маккензи в профессиональных журналах и на сайтах начали появляться рекламные объявления.

Я подала заявку о переводе на Луну.

Мой научный руководитель помог получить заем. Статья о солнечной очистке редкоземельных элементов, выделяемых из лунного реголита, сделала меня ценным ресурсом для развития Луны. Я получила контракт с «Маккензи Металз». Мою заявку одобрили и выдали заем.

В те выходные я отправилась домой. Я могла себе позволить полететь в Барру и увидела, как трава пробивается сквозь нимейеровскую брусчатку. На крышах многоквартирных домов и в пустых окнах росли кусты. Вдоль авениды Сернамбетида выстроились ларьки и шалаши, и каждый многоквартирный дом опутала паутина водопроводных труб и электрических кабелей, похожих на фиги-душители. На каждой круговой развязке громоздилось скопище резервуаров с водой и солнечных панелей. Футбольный стадион, Олимпийский парк — вырванные скамейки, половина крыш, сорванная последним штормом, отсутствовала. Город умирал. Вся планета умирала.

Квартира была битком набита людьми, но мне выделили комнату. Кайо все еще ютился в своей пластиковой пещере. Теперь он находился на кислороде. Кайо и я, в наших отдельных комнатах; умирающий принц и вернувшаяся домой принцесса. Днем и ночью работал телевизор, днем и ночью люди приходили и уходили — мужья, жены, партнеры и их родственники, члены семьи, которые на самом деле не были членами семьи. И моя мамайн, такая большая, что могла только ковылять, командовала ими при помощи криков. Той ночью я отправилась на балкон и увидела Луну. Йеманжа, моя богиня: только вот она не восставала из моря; она была далеко за пределами этого мира, и мир обращался к ней. Мир поворачивался, подставляя меня ее взгляду, и вся вода в океане тянулась к ней. И я тоже. О, и я тоже.

Подготовка к Луне мне понравилась. Я бегала, я плавала, подымала тяжести и бегала кроссы. Я была худощавой, целеустремленной и очень, очень спортивной. Я обожала свои мышцы. Думаю, я была весьма влюблена сама в себя. Я сделалась не просто Железной Рукой, а Железной Женщиной.

Южноамериканский тренировочный центр находился в Гвиане, неподалеку от космодрома ЕКА. Во время пробежки я слышала, как ревут, включаясь, двигатели межорбитальных транспортных аппаратов. От них я так тряслась, что глохла. От них тряслись Земля и Небеса. Потом я видела инверсионный след, который изгибался, уходя вверх, увенчанный маленькой темной иглой разгонявшегося космического корабля. Вверх, прочь из этого мира. Они заставляли меня плакать. Каждый раз.

Вот в чем суть тренировок для Луны: ты не тренируешься для Луны. Ты тренируешься для запуска. Луна не нуждалась в моем фантастическом теле. Она должна была его медленно сожрать. Она собиралась превратить меня в себя.

Я была не единственной женщиной, но все же нас оказалось мало. Станция Куро походила на ДЕМИН на стероидах. Луна должна была стать чем-то вроде гигантской университетской футбольной команды в космосе. До меня дошло, что Луна — небезопасное место. Она знала тысячу способов убить тебя, если ты сглупишь, если проявишь невнимательность, если поленишься, но реальную опасность представляли окружающие люди. Луна была не миром, а подводной лодкой. Снаружи поджидала смерть. Я окажусь в замкнутом пространстве с этими людьми. Никаких законов, никакого правосудия; только руководители. Луна была фронтиром, но по ту сторону фронтира простиралась пустота. Бежать некуда.

На подготовку к Луне ушло три месяца. Тренировка в центрифуге, тренировка в невесомости — в воздухе, на древнем A319 над южной Атлантикой, и меня рвало каждый раз, когда мы уходили в нырок. И тренировка в скафандрах — они были огромными звякающими штуками по сравнению с пов-скафами, которые у нас есть теперь: попробуй завернуть винт в таких рукавицах! У меня получалось хорошо. Хорошая мелкая моторика. Тренировки при низком давлении, тренировки при нулевом давлении. Производство при малой силе тяжести, производство в вакууме, робототехника и кодирование 3D-печати. Три месяца! Трех лет бы не хватило. Трех жизней.

А потом остались три недели до дня запуска. Я снова отправилась домой. Папа устроил вечеринку на крыше. Он всегда хватался за любую возможность устроить шуррасерию. Все говорили мне, как я здорово выгляжу. Это была великолепная вечеринка, радость, пронизанная саудади. Это были поминки по усопшей. Все знали, что я никогда не вернусь.

Кайо умер за три дня до запуска. И мысли мои были не об утрате или скорби. Мои мысли были: почему ты не смог подождать? Неделю, может, пять дней? Почему тебе понадобилось дать мне повод для эмоций, когда я думала лишь о громадной Луне там, наверху, и о звезде в утреннем небе, что делалась немного ярче с каждым днем — то был циклер, приближавшийся к Земле, — а в самую первую очередь о черной птице, которая ждала возможности выкатиться из ангара номер шесть на взлетную полосу.

Итак, гнев, а вслед за ним — угрызения совести. Я попросила внеочередной отгул по семейным обстоятельствам. Мне отказали. Нельзя было рисковать подцепить инфекцию так близко ко дню запуска. Любая бацилла устроила бы хаос в замкнутом пространстве циклера и станции. Луна была огромной стерильной комнатой. Нас ежедневно проверяли на ОРЗ, паразитов, насекомых. Никаких вредителей на Луне.

И вот они сожгли Кайо, чтобы убить Белую Леди, а меня в это время везли в герметичном автобусе к космическому самолету. Мы дюжину раз репетировали посадку в ангаре, но все равно прижались лицом к затемненным окнам, чтобы в первый раз увидеть МТА, черный и блестящий в лучах солнца. Он излучал мощь и безграничные возможности человеческого разума. Многие мужчины плакали. Мужчинам так легко расчувствоваться.

Одетые в костюмы и шлемы, мы пристегнулись и выключили экраны. Мы делали это раньше двадцать раз, но я все равно копошилась с ремнями, с проверочным списком безопасности. Я была не готова. К такому невозможно подготовиться. Я не переставала думать о резервуарах с водородом впереди и позади себя, о резервуаре с кислородом под ногами. Я вся одеревенела от страха. Но потом я обнаружила место за пределами страха и нашла там не спокойствие, не красоту, не покорность или беспомощность, но непоколебимую решимость.

Потом МТА выкатился из ангара и поехал по рулежной дорожке — бряк! бряк! бряк! — шины местами расплющились, пока он стоял. Пятьдесят лет прошло, а я все помню так четко. Я почувствовала, как мы повернули к взлетной полосе. Я почувствовала, как космический самолет замедлился, а потом включились двигатели. О боже! Какая мощь! Вы бы не смогли ничего подобного ощутить, даже воспользовавшись БАЛТРАНом. Казалось, что каждая часть моего тела вопит. И я обнаружила, что лежит за той решимостью, которая прячется за страхом. Восторг. Чистейший восторг. Это была самая сексуальная вещь, которая когда-либо происходила со мной.

Двигатели отключились. Космолет вздрогнул: отделился отсек с полезной нагрузкой. Наступила невесомость. Я ощутила, как желудок выходит из строя, едкая желчь обожгла мне горло. Вырвать в собственный шлем не просто мерзко. От этого можно захлебнуться. Потом я почувствовала, как центробежная сила тянет желудок вниз, и поняла, что фал нас держит и раскручивает, чтобы зашвырнуть на промежуточную орбиту, к циклеру. «Же» достигла пика, кровь прилила к пальцам моих ног. Опять невесомость. В следующий раз я почувствую свой вес в центрифуге циклера.

Вибрация. Рывок, громкое дребезжание, стук, вой сервомоторов. Мы пристыковались к циклеру. Ремни безопасности расстегнулись. Я оттолкнулась и полетела к открытому шлюзу. Он казался слишком маленьким даже для маленькой меня. Но я прошла, и остальные прошли, все двадцать четыре человека.

Я немного задержалась в шлюзе, вцепившись в стойку, борясь с тошнотой, глядя сквозь окошко на космолет, висевший напротив огромной голубой Земли. Планета была слишком большая, слишком близкая, чтобы можно было ощутить движение циклера, который уносился от нее прочь. Но я его ощутила. Я находилась на пути к Луне, я: Адриана Мария ду Сеу Мано ди Ферро Арена ди Корта.