ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Самый главный день
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Пароход «Улисс»
30 сентября 1854 г.
капитан-лейтенант Белых.
Где должен находиться предводитель каперов в перерыве между лихими абордажами и перестрелками с вражескими фрегатами? Конечно, на шканцах, рядом с загорелым, босоногим молодцом рулевым - стоять, обозревая горизонт в медную, покрытую патиной, подзорную трубу да подбадривать солеными шуточками матросов. Или заниматься еще чем-то, столь же подходящим к образу. Но уж точно, не валяться, закинув руки за голову на грот-люке, предаваясь размышлениям и наблюдая, как пробегают по небу и тают вдали павлиньи плюмажи облаков...
Пароход бойко шлепает на зюйд-вест вдоль побережья. Давно остались за кормой Одесса, днестровский лиман с Аккерманом и солоноватое мелкое озеро Алибей, отделенное от моря длинной, узкой песчаной пересыпью, и легкий теплый ветерок как нельзя лучше располагает к отдыху и расслабухе.
Рядом, на краю люка устроился Иван Калянджи - восемнадцатилетний болгарин, которого дядя Спиро привел на «Улисс» за несколько часов до выхода в море. «Этот нэарэ добрый воин! - отрекомендовал он новичка. - При Силистрии был волонтером. В июне, когда русские ушли из Валахии - сильно заболел, думали, не жилец. Но слава Николе-угоднику, выходили, привезли в Одессу, лечиться. Теперь поправился, опять османа бить хочет! Возьми его, кирие, не пожалеешь!»
Капитан-лейтенант долго не раздумывал: парень, хоть с виду и типичный интеллигент, но все же был в армии, в строевых частях - не то, что его брательник, Петр Калянджи, просидевший при штабе…
Тем более, что дядя Спиро, понизив голос, сообщил: отец юноши, Стоян Калянджи, еще в войну 28-го - 29-го годов воевал на стороне русских против турок с даже получил за храбрость орден. Сейчас он занимается при штабе Горчакова организацией болгарских добровольческих чет и, главное - заведует болгарской разведкой. «Большой человек! - говорил дядя Спиро, наставительно подняв узловатый палец. - Очень большой человек, болгары сильно его уважают. Я, кирие, хочу со старшим Калянджи знакомство свести, а этот нэарэ мне поможет!»
Это был аргумент, против которого не поспоришь, и Ваня Калянджи занял место в команде «Улисса». Его приписали к абордажной команде, и теперь, в промежутках между судовыми работами, тюрморезовские казачки вколачивали в юного болгарина пластунские ухватки.
Сынок начальника болгарского ГРУ только что сменился с вахты - уперся локтями в колени и, дремлет, опустив на руки голову, всю в угольно-черных кудрях. Дядя Спиро стоит у подветренного борта и прислушивается. Эти несколько дней трудно дались и пароходу и старому греку, а потому он нет-нет, да и замрет полной неподвижности: то вглядывается в горизонт, то пытается уловить опасный скрежет в ровных шлепках гребных колес, то слушает музыку корабля - поскрипывание набора, шорох туго натянутого стоячего такелажа, тросов, плеск воды под форштевнем. Все эти звуки, ничего не говорящие уху обитателя суши (мало ли что там может скрипеть?) для старого черноморца столь же красноречивы, как стук сердца в стетоскопе для опытного терапевта.
***
Везение кончилось через двенадцать часов после того, как «Улисс» покинул Практическую гавань. С городом попрощались при легком утреннем бризе, но уже к трем склянкам небо налилось свинцовой мутью, предвещая недоброе. Небе темнело на глазах; от облаков отрывались клочья, верховые ветра несли их на ост. Дядя Спиро тревожно хмурился: «вернемся в Одессу, кирие, переждем, большая буря идет!» Белых совсем было, согласился со старым греком, но посмотрел на Лютйоганна, сосредоточенного, молчаливого, - и отрицательно покачал головой.
Шквал налетел с норд-веста, со стороны берега. Волны пенились и клокотали, пену срывало с гребней и швыряло в лица людям на палубе. «Улисс» содрогался под ударами стихи; слабенькая машина не выгребала против ветра, пароход то и дело разворачивало лагом к волне, и тогда от плиц летели щепки. Железный каркас колеса смялся, задевал за обшивку, откалывая куски досок.
К пяти склянкам «Улиcс» окончательно попал в цепкие объятия шторма. Волны, окантованные поверху рваным кружевом пены, обрушивались на него с регулярностью метронома и мощью стенобитного тарана. Судно черпало носом, подветренный правый борт уходил в воду так, что захлестывало целиком кожух колеса. Кубрик залило водой, его обитателям пришлось перебраться под полуют. А смятое колесо все сильнее курочило борт, и прекратить это не было никакой возможности - тогда судно окончательно превратилось бы в игрушку стихий.
Так бедовали двое суток. «Улисс» снесло далеко на ост, к острову Березань, к Кинбурнской косе. Утром третьего дня машину застопорили. Отдали плавучий якорь, но дело оборачивалось скверно: до подветренного берега с камнями и коварными песчаными отмелями оставалось меньше мили.
И тут шторм прекратился. Кто еще держался на ногах - выбрались наверх и принялась за исправление повреждений. Вместе со стуком молотков, визгом пил над палубой носились молитвы Николаю-Угоднику и специфические речевые конструкции, свойственные морякам любой эпохи.
Больше всего хлопот было с поврежденным гребным колесом. С помощью чисто российских инструментов - кувалды, лома и какой-то матери, - за сутки выправили погнутый каркас колеса, заменили разбитые плицы, залатали размочаленную обшивку. Задул норд-ост, и Капитанаки (несколько растерявший за время шторма самоуверенность) предложил поставить в помощь машине паруса. На обрубок мачты подняли прямой грот, вздернули стаксель. Ход сразу подскочил до восьми узлов. Дядя Спиро улыбался во всю свою морщинистую физиономию, и даже Лютйоганн скупо похвалил судно и усердие команды.
Одессу миновали ночью. Белых порадовался, что никто на борту не заикнулся о том, чтобы зайти и починиться. Даже дядя Спиро не настаивал - «дороги не будет», сказал он и направил «Улисс» на зюйд-вест, держась милях в трех от береговой черты.
Связь и радиолокацию капитан-лейтенант повесил на Змея. Мичман Кокорин полдня проторчал на грот-марсе, подправляя потрепанное штормом хозяйство, пока не отрапортовал, что все в порядке. Японское качество не подвело: «Фуруна» исправно рисовала на мониторе и береговую черту и облачный фронт, и пятнышки рыбачьих шаланд, выбравшихся после шторма на промысел.
***
Белых, притомившись разглядывать небо, приподнял голову и покосился влево. Гринго, Вий и Карел сидели у мачты на перевернутых бочонках и выполняли очередной распоряжение Лютйоганна. Немец, вполне освоившийся в роли шкипера, взялся подтягивать дисциплину - и делал это испытанным армейским способом, следя, чтобы ни у кого на борту не оставалось ни единой свободной минуты. Благо, дел хватало - после шторма повсюду требовался мелкий ремонт, умелые матросские руки.
Но и тем, кто не владел искусством судовых работ, бывший капитан субмарины UВ-7 не позволил предаваться праздности. Казачки Тюрморезова, матерясь по адресу «нерусского немца», скоблили и смазывали салом запасные блоки. Спецназовцев Лютйоганн заставил вытащить и протереть газовой смолой якорную цепь, а когда это был сделано - удумал такое, что всякого повидавший Белых счел флотской разводкой вроде продувания макарон или заточки якоря.
А что можно подумать, если клятый тевтон распорядился вытащить на палубу ящик с обшивочными гвоздями, перебрать и каждый - КАЖДЫЙ! - отдраить, покрасить суриком и развесить для просушки? Вий, услыхав о таком издевательстве, взбледнул с лица и так оскалился, что Белых забеспокоился за жизнь обер-лейтенанта.
Лютйоганн же, ничуть не смутившись, разъяснил нерадивцам смысл задания - если гвозди не уберечь от ржавчины, то они, попав в обшивку, проржавеют окончательно и вывалятся, а древесина вокруг отверстия, будет гнить. Так что двое бойцов, матерясь вполголоса, перебирали гвозди, скоблили их суконкой с мелким песком и по одному окунали в банку с корабельным суриком. А третий нанизывал «продукт» на длинный шпагат, растянутый между грот-мачтой и леером, подстелив ветошь, чтобы не закапать палубу суриком.
- Командир, радио с «Владимира»!
Змей высовывался из радиорубки - сооружения из реек и парусины, похожего на курятник. Радиорубка приткнулась между колесными кожухами хоть как-то защищавшими от ударов волн. Предыдущую начисто слизнули волны; слава богу, незаменимую аппаратуру предусмотрительно убрали под палубу.
- Иду! - отозвался капитан лейтенант и поглядел на часы. По расписанию сеанс связи только через тридцать семь минут. Что там у них стряслось, что понадобилось выходить в эфир в неурочное время?
II
Пароходофрегат «Владимир»
30 сентября 1854 г.
Андрей Митин
- Привет, каплей! Как жизнь пиратская?
- Вашими молитвами, майор. Починились, ползем полегоньку.
Голос то и дело перекрывался треском атмосферных помех.
- Что у вас там за новости? Наваляли французам?
- Как могли. Линейную эскадру уполовинили, армию загнали на плацдарм, в мешок. Сейчас сидят и думают горькую думу. Скоро, надо полагать, лошадей жрать начнут.
Из динамика раздался ехидный.
- Лошадей, говоришь? Вот будет срам для Легкой бригады! Вместо того, чем героически издохнуть от русской картечи, превратиться в конных по пешему. Кардиган удавится от ярости!
- Пока у них там только адмирал Гамелен застрелился. Не вынес, понимаешь, позора... Вчера казаки пленного приволокли, так он много чего интересного порассказал. Англичане с французами, что ни день, хлещут друг друга по мордам; лаймы орут, что лягушатники струсили и сбежали после первых выстрелов, а те в ответ костерят их по такой-то матери за предательство - зачем, мол, английская эскадра с полпути в Варну вернулась? Дело до того дошло, что Сент-Арно поставил турок порядок в лагере наводить, прикинь!
- Да ладно? Турок? - расстояние и помехи не могли скрыть изумление в голосе Белых. - И что, наглы с лягушатниками им подчиняются?
- Подчинишься, если Сент-Арно приказал зачинщиков драк расстреливать! Кстати, мы скоро встретимся - наш отряд выходит в крейсерство на линии Варна-Босфор. Корнилов поставил старшим Бутакова, а сам перебрался на «Императрицу Марию». Нахимов ранен, и раньше, чем недели черед три не поднимется, над ним сейчас шаманят Пирогов и наш медик. Даст бог - выкарабкается адмирал. Они, кстати, и за Груздева взялись: переправили его с «Адаманта» в госпиталь, авось что и получится...
- Авось, небось, да накоси выкуси... - вздохнул Белых. - Три кита расейского мироощущения... Андрюх, ты правду скажи - есть шанс, что проф в себя придет и домой нас вернет? Просто хочется понимать, на что рассчитывать. Да и ребята спрашивают...
Андрей молчал. Что он мог ответить?
- Ясно... - отреагировал на затянувшуюся паузу динамик. - Ладно, будем действовать по обстановке. Что ты там говорил насчет крейсерства?
- Да вот, решили, что пригла пора немного попортить кровь англичанам. А заодно выяснить, что они там, в Варне, затевают. И для вас есть задание: погоняйте турецких каботажников в районе Констанцы, хоть на юг глядеть меньше будут. Мы под шумок и выйдем в район.
- А не похрен? - хмыкнул Белых. - С радаром вы любой дозор обойдете!
- То-то ж и оно, что нет. «Адамант» остается, обеспечивать связь и держать блокаду Евпатории. Пока он там - ни в бухту никто не проберется, ни оттуда не сбежит. Вон, третьего дня французский шлюп попытался ночью уйти, так Никитка его засек, навел «Алмаз». Даже снарядов тратить не пришлось - причесали шканцы из пулемета, лягушатники белый флаг и выкинули.
- То есть, пойдете без локатора и авиаразведки? - уточнил Белых. - Хреновенько...
- Локатора точно, не будет, это вам на «Улиссе» лафа. А воздушная разведка есть: «Херсонес» переделали в авиатендер, так что у нас аж две этажерки. Авиаторами командует Эссен - отличный, кстати, мужик, скоро познакомишься.
- Это каждый раз спускать на воду и ждать пока взлетит? - голос Белых был полон скепсиса. - Не, ну не жлоб ли Кремень? Мог бы вам Леху с «Горизонтом» отстегнуть, для нафига он в блокаде? Много вы навоюете с этажерками!
- Немецкий рейдер «Вольф» во время Первой Мировой в Тихом Океане очень даже неплохо навоевал. А Черное море поменьше будет. Конечно, с беспилотником оно способнее, но Фомич ни в какую - нужен и все! Да и Кремень уперся.
- Еще бы! Чтобы наш кап-два корабельное имущество отдал? Только не понимаю, зачем им беспилотник? Плацдарм можно и с летающих лодок рассмотреть...
- Да понимаешь, не хотят они устраивать штурм. Подтянут из Севастополя тяжелые мортиры и раскатают с закрытых позиций. Для корректировки «Горизонт» - в самый раз, это тебе не допотопная «эмка»!
Несколько секунд рация молчала. Когда Белых снова заговорил, голос у него был недовольный:
- Ну и на кой нужны эти мортиры? Врезать шрапнелями, толку всяко больше толку, чем от чугунных бомб. Слушай, майор, что у вас там творится, а? То Кремень с Фомченкой сопли две недели жевали: «вмешиваться - не вмешиваться», то какие-то поддавки затеяли. Делов-то: «Алмаз», «Заветный» и «Адамант» втроем всю эскадру могут на дрова разобрать, а армия сама лапки кверху. Но нет - мины какие-то, линейный бой, блокада, мортиры... Делать нечего?
Андрей усмехнулся. За три дня, проведенных на «Адаманте» и «Алмазе» он и не такого наслушался.
- Все бы вам пальбу устроить! Трах-бах, вдребезги-пополам, а что дальше делать - подумали?
- А что? - удивился Белых. - Дальше война закончится.
- А то, что артпогреба не бездонные. Я понимаю, что пять-шесть сто двадцать мэмэ - и все, капец любой здешней посудине. На «Алмазе» их десятков по восемь на ствол, считая шрапнели и бэбэхи, эскадре хватит с лихвой. А потом что - оставаться с пустыми погребами? А если еще одну эскадру пришлют?
- Да с какой стати? Сам же говорил: французы с англичанами в нашей истории из-за потерь под Севастополем хай подняли в парламентах и газетах! А тут - целая эскадра и армия в придачу! Нет, слабо им в коленках...
- Им-то может и слабо, - не стал спорить Андрей. - а вот нам как? Согласись, корабли, способные разнести вдребезги любую эскадру, и те же самые корабли, но с пустыми погребами - это, как говорят в твоей любимой Одессе, две большие разницы. Подозреваю, ни Кремень, ни Фомич, ни Зарин не очень-то хотят превращаться в статистов в здешних раскладах. Серега Велесов на совете так и сказал: «пока есть снаряды, с нами будут считаться. И здешнее начальство, и Петербург. А как закончатся, еще большой вопрос, какое к нам будет отношение.
- Да брось! Мы им войну выиграть поможем, они нам по гроб жизни...
Андрею оставалось только удивляться. Вроде, не мальчишка, взрослый, битый жизнью мужик, офицер спецназа. А вот, поди ж ты - иллюзии, хруст французской булки...
- Оказанные услуги быстро забываются. И потом, не забывай: у алмазовцев, что у офицеров, что у нижних чинов, взгляды, по местным понятиям, не просто либеральные, а прямо-таки крамольные. Здесь ведь еще крепостное право, не забыл? А ну, как начнут болтать, чего не надо? Уверен, что это обрадует здешних жандармов, да и Государя?
Белых выругался. Эта мысль оказалась для него неожиданной.
- Ладно, будем решать проблемы по мере появления, - Андрей великодушно сменил тему. - Когда, говоришь, "Улисс" выйдет в район Констанцы? Надо бы согласовать действия.
Да, и вот еще что... - вспомнил Белых. - Не наведешь для меня кой-какие справки? Есть при штабе князя Горчакова, - это Дунайская армия, - такой персонаж, Стоян или Цани Калянджи. Занимается добровольцами, лазучтиков-болгар готовит. Понимаю, данные совсекретные, но вдруг?
- Интересный дядечка. - отозвался Андрей. - Попробую разузнать. Тут, знаешь, к секретам отношение такое... своеобразное. А тебе он зачем? Думаешь, переквалифицироваться в речные пираты?
- Нет, тут другое. Дядя Спиро сосватал на»Улисс» его сынка. Парень толковый, храбрый, турок до дрожи ненавидит. Вот я и подумал - неплохо бы справки о его бате навести. Мало ли, пригодится?
III
Авиатендер «Херсонес»
1 октября 1854 г.
Реймонд фон Эссен
Такой авиаматки Реймонд фон Эссен еще не видел. Хотя повидал он их немало - его стаж морского летчика превышал три года, пришлось послужить на всех черноморских гидротранспортах, пройти стажировку на балтийской «Орлице», общаться с французскими морскими летчиками, летавшими с«Ла Фудра» во время Дарданнельской операции. Но чтоб такое?!
Велесов, предложивший переоборудовать «Херсонеса» в авиатендер, рассказывал об опытах с речными авиатендерами на Волге. В общем-то, ничего мудреного: взяли баржу, из числа тех, что возили нефть с бакинских просыслов, срезали нефтеналивные трубы и мачты, добавили дощатые слипы и лебедки для подъема и спуска аппаратов. На одной из барж даже соорудили приспособление, позволявшее подтапливать корму, чтобы проще было работать с гидропланами.
Эссен этим заинтересовался, тем более, что на «гидробаржах» базировались те же летающие лодки конструкции Григоровича, что состояли в авиаотряде. Но уж очень не походил черноморский пароходофрегат на волжскую лоханку!
Во-первых, колеса. В середине корпуса над палубой громоздились приплюснутые горбы кожухов, скрывавших колеса - решетчатые конструкции из железных балок с деревянными плицами. Между кожухами, высились тонкая труба и мостик. Во-вторых, «Херсонес» нес парусное вооружение барка - рангоут пришлось убрать, а по бортам установить кран-балки.
И в-третьих, пароходофрегат, имел довольно высокий надводный борт, не чета баржам, таскавшимся по Волге да в прибрежных водах Каспия, и имелось опасение, что деревянный настил изрядно попортит центровку.
Опасения оказались напрасными. Легкие конструкции и уж тем более, невесомые «эмки» можно было не брать в расчет, лишившийся части артиллерии и мачт, «Херсонес» даже выиграл в остойчивости. А вот от былого изящества не осталось ни следа - авиатендер мог теперь считаться самым уродливым кораблем Черноморского Флота.
От колесных кожухов до оконечностей протянулись сплошные настилы, которые Велесов именовал на английский манер - «флайдеками». Для того, чтобы вместить гидропланы, «полетные палубы» пришлось выводить за габариты корпуса и подкреплять деревянными раскосами. Большую часть «флайдеков» занимали похожие на сараи ангары - без них первый же шторм покончил бы с хрупкими аппаратами. Поначалу ангары хотели сделать разборными, из досок и парусины, но вовремя отказались от этой затеи: черноморские ветра вмиг разнесли бы времянки вместе с драгоценным содержимым.
После переделок «Херсонес» приобрел чудовищную парусность, и становиться лагом к сколько-нибудь сильному ветру теперь не рекомендовалось категорически. Управляемость тоже испортилась, зато гидропланы получили надежные укрытия: стены ангаров, обшитые тиковыми досками (их ободрали с палуб старого линкора «Султан Махмуд») уверенно противостояли ударам штормовых волн.
Из артиллерии на «Херсонесе» оставили одну-единственную 24-х фунтовую карронаду. Она играла роль сигнального орудия - ни о каком бое даже с мелкими кораблями и речи быть не могло. К авиатендеру на постоянной основе приписали его бывшего близнеца, «Одессу». Единственной ее задачей в предстоящей операции станет оказание посильной помощи и, при необходимости, защита уникальной боевой единицы. Для этого на «Одессу» воткнули снятый с «Заветного» пулемет. Опыт погонь за французскими пароходофрегатами показал: «Максим» на тумбовой установке - достаточно действенное в морском бою оружие. Его очереди способны на большой дистанции смести с палубы и орудийную прислугу и офицеров, не доводя дело до артиллерийской дуэли.
Остальное вооружение искалеченного миноносца переставили на «Владимир», и теперь флагман Бутакова, кроме собственной артиллерии (два 10-дюймовых, три 68-фунтовых, четыре 24-фунтовых пушко-карронады, две 24-фунтовых карронады) нес две 75-ти миллиметровых пушки Канэ и пулемет. Работы велись «ударными темпами», как говорили гости из XXI-го века. Если бы не их электрический инструмент, переносные сварочные аппараты и прочие приспособления, облегчавшие работу, ни за что не удалось бы уложиться в два дня. Зато теперь «Максим» стоял на боевом марсе грот-мачты, откуда он гарантированно доставал шканцы и опер-деки высокобортных линейных кораблей.
Кроме пулемета, на марсы подняли прожектора с «Заветного» - отряд готовили к ночному бою. Бутаков разделил корабли на две группы: в первую вошел «Владимир», наспех отремонтированный «Громоносец» и «Крым», во вторую - «Морской бык», «Бессарабия» и трофейный «Вобан». Имея нарезные орудия, прожектора и радиосвязь, капитан-лейтенант получал два могучих кулака, способных сокрушить любое сопротивление. Глазами отряда служили гидропланы с «Херсонеса».
Фон Эссен помнил дискуссии по поводу состава крейсерского отряда. Корнилов настаивал на том, чтобы вместе с пароходофрегатами Бутакова к турецким берегам направился «Алмаз» или «Адамант» - вице-адмирал хотел иметь козырь, способный побить любую ставку Королевского флота. Но Велесов, Зарин и генерал Фомченко твердо стояли на своем: «Адамант» нужен для связи и разведки, «Алмаз» же - резерв, к которому следует прибегнуть лишь в крайнем случае. Да, неприятельская эскадра ослаблена, но ведь и и Черноморский флот тоже понес серьезные потери! Неизвестно, какую шутку спосбен выкинуть преемник Гамелена, граф Буа-Вильомэз, имеющий репутацию одного из лучших командиров французского флота, а «Алмаз», если что, в одиночку способен переломить ход любого сражения.
IV
Севастополь, Морское собрание
1 октября 1854 г.
Сергей Велесов, попаданец
Великий князь прибыл на совещание прямо из-под осажденной Евпатории. Прибыл с ветерком - Эссен лично доставил его на гидроплане. Особой спешки не было, хороший кавалерист мог покрыть это расстояние меньше, чем за сутки верхом, меняя лошадей. Но мы уже договорились о том, как будем обрабатывать Великого князя, и полет входил в программу первым пунктом.
От Графской пристани, куда летающая лодка подрулила с шиком, вызвав бурю восхищения зевак, до Морского собрания ехали в экипаже. Умница Лобанов-Ростовский побеспокоился обо всем заранее: пассажира извлекли из кабины два дюжих матроса и усадили в пролетку, не дав прохожим заметить блуждающий взгляд и необычно бледную физиономию царского отпрыска. И в здание Морского собрания Николай Николаевич вступил своими ногами - правда, колени его слегка подгибались, а в движениях угадывалась некоторая судорожность. Добравшись до библиотеки, он рухнул в кресло и обеими руками вцепился в большую кружку с крепчайшим чаем. На рюмку коньяка даже не взглянул. Адъютанты, ожидавшие патрона здесь, недоуменно переглянулись: Великий князь, обычно скрупулезно следующий лейб-гвардейскому этикету, не только не отстегнул палаш, но даже не снял кожаный летный шлем - только очки-консервы сдвинул на лоб.
Я усмехнулся - уголком рта, чтобы никто, упаси бог, не заметил. Вид у Николая Николаевича был непередаваемый.
- Болтало на подлете к городу, - шепнул подошедший Эссен. - Он, бедняга, уж как крепился, а все одно не выдержал, два раза за борт травил.
Как бы наша затея не обернулась своей противоположностью, забеспокоился я. Измученный перелетом Великий князь может воспылать недоверием к технике во всех ее появлениях...
Опасался я зря. Отличная физическая форма и опыт морских путешествий сделали свое дело: после двух кружек чая и легкого завтрака, состоящего из омлета с зеленью (от жаркого августейший гость отказался с подозрительной поспешностью), совещание началось.
Все уже были в курсе последних новостей: радио доставило их куда быстрее гидроплана. Французский сержант, сдавшийся ночью казачьему разъезду, в числе прочего, поведал, что лорд Раглан, держит при себе каких-то загадочных штатских. В лагере ходят слухи, что эти двое бежали из Севастополя на захваченной крылатой лодке, и теперь их допрашивают, чтобы найти способ бороться с воздушной угрозой.
Первым слово взял князь Меньшиков:
- Это неприятное известие, господа. Ваши корабли сами по себе большая сила, но они стократ важнее, как средство, сдерживающее наших врагов! Признаться, я не был согласен с его высокопревосходительством (кивок в сторону Фомченко, на который тот ответил сдержанным полупоклоном), и господином Велесовым (это уже мне, но без прежнего пиетета), когда они советовали пореже применять артиллерию новых кораблей. Вынужден признать: вы, были правы. Неприятель всего несколько раз сталкивался с ее мощью и возможностями летательных машин, мало что о них знает и наверняка преувеличивают опасность! Но теперь есть кому подробно все разъяснить...
- Вот именно!- Николай Николаевич пришел в себя и успел избавиться от палаша и пилотских аксессуаров. Естественный цвет лица сменил прежний зеленоватый оттенок, и Великий князь вновь чувствовал себя уверенно. - Эти двое могут спутать нам расчеты. Я слыхал об одной карточной игре, весьма популярной в Североамериканских Штатах. Там есть понятие «блеф» - это когда игрок делает вид, что у него на руках выигрышная комбинация и поднимает ставки, вынуждая партнеров бросить карты. Но это лишь в том случае, если никто не знает, что у него на самом деле. Стоит правде открыться - блефу конец. Противник сумел заглянуть в наши карты, и если он сделает правильные выводы...
- Это не так-то легко госпо.. простите, Ваше Высочество! - непочтительно встрял Фомченко. - Чтобы составить внятную картину, англичанам придется долго допрашивать Фибиха, а потом проанализировать полученные сведения. Тем более, он, кажется, ранен?
- И все равно, слишком большой риск. - покачал головой Николай Николаевич. - Я думаю, надо как можно быстрее покончить с плацдармом, пока беглецов не вывезли в Варну. Сейчас неприятель не представляет себе наших истинных возможностей, а значит, многократно их преувеличат. Но стоит вашему доктору подробно все рассказать... он ведь хорошо осведомлен, не так ли?
- Так. - кивнул командир «Алмаза». Он присутствовал на совещании вместе с Кременецким и командиром искалеченного миноносца. - Фибих, хоть и штафирка, клистирная трубка, - извините, Ваше Высочество, вырвалось, - а на «Алмазе» прослужил больше года. К тому же он сам авиатор, в технике разбирается. Об «Адаманте» и ваших хитрых штучках не знает, но все, что касается наших кораблей - изложит в деталях, не сомневайтесь!
- Вы позволите мне высказать некоторые соображения, господа?
Голос капитана второго ранга Кременецкого был, как всегда, сух и невыразителен. На общих с севастопольцами и алмазовцами совещаниях он предпочитал отмалчиваться, вступая в разговор, только когда дело касалось «Адаманта». Вопросы стратегии и, тем более, политики наш кап-два охотно спихнул на Фомченко.
- Если я правильно понял, вы, Ваше...м-м-м.. Высочество, предлагаете скорее штурмовать плацдарм, чтобы не допустить утечки сведений?
Великий князь согласно наклонил голову.
_ Я предлагаю не столь радикальный вариант. На «Адаманте» есть группа ОМРП СпН Черноморского флота. Это отдельный морской разведывательный пункт специального назначения, особое подразделение для проведения разведки и диверсий в. Всего - десять человек; правда, пятеро сейчас выполняют специальное задание, но остальные на борту. Предлагаю использовать их по прямому назначению.
- Точно! - воскликнул Фомченко. Мне показалось, что он едва не хлопнул себя по лбу на самый плебейский манер. - Эх, жаль, Белых нет... кто там у тебя ими командует?
- Старший лейтенант Маликов. - ответил Кременецкий. - Отличный офицер, самые лучшие характеристики...
- Погодите, господа офицеры, - перебил Великий князь. - Как я понял, вы хотите послать в неприятельский лагерь лазутчиков?
- Не просто лазутчиков, князь! - ответил Фомченко. Теперь генерал широко улыбался. - Пятеро спецназовцев - да они там все на уши поставят, а Фибиха приволокут, не попортив упаковки! Только им нужен кто-то, владеющий обстановкой, и, если можно, языками. А то прихватят в суматохе не того, потом снова придется идти. А время, как вы сами сказали, дорого...
Я увидел, как во взгляде сидящего в сторонке Лобанова-Ростовского вспыхнула надежда.
- Я знаю подходящего человека, това... господин капитан второго ранга.
Кременецкий кивнул.
- Что ж, тогда я, с вашего разрешения, отправлюсь на корабль. Надо поставить задачу группе и определиться, как доставить их к месту. И, кстати, кого вы предлагаете, Сергей Борисович? Надо познакомить его с личным составом, пусть присмотрятся - а вдруг не подойдет?
Я покосился на прапора - он насторожился и теперь пожирал меня глазами.
- Не сомневайтесь, Николай Иванович, подойдет. И языки знает, и физически подготовлен не хуже наших Рэмбо, и оружием владеет превосходно. Прапорщик Лобанов-Ростовский, пилот-наблюдатель; успел отличиться, командуя при Альме пулеметной ротой. Помните сводку? Это он устроил такой разгром зуавам. И принца Наполеона в плен взял, вместе с Вашим Высочеством, разумеется, - я поклонился в сторону Великого князя.
- Костя, покажитесь, не стесняйтесь. Не гимназистка, чай...
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Пароход «Улисс»
2 октября 1854 г.
Игорь Белых, капер
Оплывшая сальная свечка коптила перед образом святого Николая. Дядя Спиро держал открытой дверь «шкиперской» - крошечного курятника на полубаке, где он позволял себе прикорнуть на часок-другой между вахтами. Белых замечал, как члены команды «Улисса» - и греки, и казачки, даже его спецназовцы, - крестятся, пробегая мимо. Святой покровитель судна, иначе нельзя! Капитан-лейтенант думал, что старик Капитанаки подберет на эту высокую должность сугубо греческого святого, но дядя Спиро обстоятельно объяснил: «на вапоре всякие люди есть - русские, греки, болгарин, даже немец. Святого Николая все знают, всем он в соленых волнах заступник, за всех молитвенник!». Белых не был уверен, что лютеранин Лютйоганн почитает хоть каких-то святых, но спорить не стал. Старику виднее.
Дядя Спиро учил Ваньку Калянджи бросать лаг. Белых лениво наблюдал, как парень закидывает подальше треугольную дощечку и, шевеля губами, считает узлы на сбегающем с деревянной вьюшки лаглине. Сколько насчитает за полминуты - такова и скорость в узлах.
Время засекали по маленьким песочным часам. Вместе с вьюшкой лага, они составляли половину навигационных инструментов «Улисса»; еще был хромой, зеленый от старости латунный циркуль, позаимствованный из допотопной штурманской готовальни (Белых разглядел на его ножке полустертое клеймо гамбургского мастера и год выпуска, 1743-й) и десятифутовый лот. Этот нехитрый инструмент помогал старику Капитанаки определяться с удивительной точностью. Грек подолгу рассматривал образец грунта, прилипший в салу, вмазанному в донце лота, нюхал его. Потом вытаскивал складной нож, аккуратно срезал «пробу» и выкладывал на люк. Пять-шесть таких «образцов» - и, немного пожевав губами, дядя Спиро безошибочно определял положение судна.
Белых уже три дня наблюдал за этим священнодействием. Стоял мертвый штиль, над море лег густой туман, пароход по-черепашьи полз вдоль близкого берега. Доверять картинке на экране «Фуруны» старик отказывался категорически. Белых извлекал из ящика, оббитого от сырости медью, старую, засаленную карту, находил похожий контур береговой линии и изумленно качал головой: за три дня дядя Спиро не ошибся ни разу!
Лютйоганн, не разделявший скептического отношения грека к электронике, предлагал двигаться в трех-четырех милях мористее. Но дядя Спиро и слушать не хотел: «туман, штиль, турок к берегу жмется, здесь ловить его будем!» И снова оказался прав - на экране то и дело вспыхивали отметки от мелких посудин. По большей части, это были рыбачьи шаланды, попадались и каботажные суда, ходившие между Варной в Констанцей. Их ловили и обыскивали. До стрельбы не дошло ни разу: перепуганные турки и греки, из которых в-основном, и состояли команды, не помышляли о сопротивлении. Капитанаки с Тюрморезовым просматривали судовые бумаги, беседовали со шкипером. Порой для допроса привлекали молодого Калянджи - парень отлично знал турецкий, и к тому же демонстрировал остроту ума, полезную в ремесле дознавателя. Белых, не понимавший ни слова, осматривал груз (пшеница, овес, ячмень, мешки с мукой, солью, бочонки с маслом или соленой рыбой). Когда допрос заканчивался, консилиум в лице Белых, Капитанаки и Лютйоганна принимал решение относительно судьбы приза. Тут было три варианта: если груз представлял коммерческий интерес, на «трофее» поднимали русский трехцветный коммерческий флаг, сажали пару-тройку одесских греков, устрашающе увешанных тесаками и пистолетами, и под их присмотром пленные матросы уводили судно в Одессу.
Если добыча не представляла особой ценности, то по команде дяди Спиро дюжие молодцы с «Улисса» прорубали топорами днище обреченной посудины, и через четверть часа она пускала пузыри под горестные вопли выгребающей к берегу команды.
Тюрморезов кровожадно предложил приканчивать хотя бы шкиперов, но Белых не одобрил - не хотел отягощать карму ненужным душегубством. Таких пленников держали в трюме парохода, в специально отгороженном загончике.
За три дня сумели изловить восемь турецких посудин. Две после осмотра отпустили, поскольку они были полны пассажиров, насмерть перепуганных румын, татар, турок, женщин, детей. Еще две утопили, остальные отправились в «Одессу», и теперь новоявленные джентльмены удачи подсчитывали грядущие барыши - команде полагалась существенная доля призовых денег.
***
Белых устроил Фро в каюте, ранее принадлежавшей капитану «Саюк-Ишаде». Это было единственное по настоящему удобное помещение на пароходе, и капитан-лейтенант занял его без малейшего зазрения совести, предоставив остальным своим спутникам трюмы и кубрик. Сам же вместе со спеназовцами устроился в надстройке под мостиком, между колесными кожухами. «Непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп» широких плиц об воду было здесь особенно громким и поначалу сильно раздражало. На пароходе некуда деваться от механических звуков: пыхтения паровой машины, скрипа гребных колес, клокотания пара в медном котле, до половины торчащем из палубы. Это сооружение вызывало у Белых оторопь - он много читал о взрывах пароходных котлов.
Ганс Лютйоганн разделял опасения спецназовца, а вот членов машинной команды ничуть не смущала ненадежность этого шедевра стимпанка. Вот что значит технический прогресс - представления о безопасности, что у Белых, что у немца, разительно отличаются от принятых в середине XIX-го века.
***
Фро встретила его, как и подобает пиратской подруге, в окружении атрибутов их нового ремесла. Ефросинья Георгиевна Казанкова, любимая племянница графа Строганова, устроилась на широкой кровати посредине капитанского салона. Слева от ложа, на тумбочке возлежал огромный револьвер «Кольт №2» тульского производства, а рядом с ним - карманный капсюльный пистолетик с перламутровой рукояткой и поворотным блоком из пяти стволов. В углу - семилинейный кавалерийский штуцер, на переборке красуетсятемно-малиновый персидский ковер. На нем с изяществом развешено дорогое, в серебре, золоте и каменьях, холодное оружие - кавказские, йеменские и индийские кинжалы, ятаганы, двулезвийные навахи из Толедо, вычурные дамасские сабли. Белых, увидев впервые эту роскошь, удивился, но Фро объяснила, что это - часть оружейной коллекции покойного супруга, взятая в плавание из чисто декоративных соображений. «А кроме того, дорогой, - добавила женщина, - ты сможешь награждать своих воинов этими клинками за храбрость и прочие отличия. На воинской службе они не состоят, ордена и медали им не положены, так пусть будет хоть это! Я знаю греков и казачков - для них хороший клинок лучше любой медали!»
По скромному мнению Белых, от такой награды не отказался бы любой из его сослуживцев. Он долго осматривал сабли и кинжалы, примерял по руке - супруг Фро, знал толк в холодняке. Да и сама она оказалась неплохо знакома со смертоубойными игрушками. «Мой бедный муж, как и все конногвардейцы, состоял верным поклонником Белой Дамы». Так в Конной Гвардии принято называть холодное клинковое оружие...
Но не выставка холодного и огнестрельного металла притягивала взор. На урожденной княжне Трубецкой, а ныне - штатном переводчике «коммерческого копера» «Улисс» был надет легкомысленный дымчато-голубой шифоновый пеньюар, ничуть не скрывавший соблазнительных изгибов владелицы. Покидая салон, Фро накидывала поверх пеньюара роскошный, вишневого шелка, халат, на мостике же предпочитала появляться в мужском платье. А как-то раз она вышла на палубу в пышном платье с турнюрами, фижмами, или как там называются эти рюшечки... И долго стояла у лееров, прикрываясь от солнца бледно-розовым кружевным зонтиком. Служанка принесла с камбуза чашечку горячего шоколада на подносе и стояла рядом, пока хозяйка вкушала десерт.
Для этой девицы (Фро называла ее Анной) отгородили уголок прямо в салоне, и при появлении Белых она немедленно пряталась. Как-то раз, когда беседа приняла несколько игривый характер, и Фро уже принялась громко стонать, до его слуха донесся едва слышный шорох за китайской ширмой. Белых подумал тогда, что Анна, должно быть, крепостная - недаром Фро совершенно ее не стесняется, словно римская аристократка, предающаяся любовным утехам в присутствии невольников.
Белых понимал, что их отношения давно ни для кого не составляют секрета. И догадывался, какие разговоры ведутся в кубриках и на полубаке, возле бочки с водой, где разрешено курить. Он, как мог, избегал оставаться наедине со своей пассией, но негодница Фро, нарочно провоцировала, вот, как сейчас - нацепила пеньюар и строит глазки...
Ну уж нет! Во всяком случае, не среди бела дня...
Белых мысленно выругался (Фро не терпела вульгарностей, иначе как в постели), и торопливо захлопнул полуприкрытую дверь. А заодно - погрозил кулаком матросу, замешкавшемуся на ступеньках трапа. Всякий раз, когда он навещал салон, рядом «случайно» оказывался кто-то из матросов. Случайно, так он и поверил...
Полное разложение и крах дисциплины! Одно утешение - на капере порядки не такие строгие...
Ефросинья Георгиевна дождалась, когда закроется дверь, улыбнулась, потянулась по-кошачьи. При этом правая ножка - точеное нежно-золотистое великолепие, - вытянулась из-под шифонного покрова. Белых сто раз говорил, что на боевом корабле ни о каких амурных играх и речи быть не может, и всякий раз она отвечала томным, с легкой хрипотцой, голосом: «Ах, оставьте эти глупости Жорж! Великий Нельсон приводил на свой флагман леди Гамильтон, и это не мешало ему побеждать!»
Над головой, по настилу полуюта загрохотали башмаки. Часто, громко забила рында. Без стука распахнулась дверь:
- Кирие, вас требуют на мостик! Вапора османская!
Ожила висящая на плече рация:
- Снарк, это Вий. На «Фуруне» две отметки, крупные суда. Дистанция пятьдесят пять кабельтовых, только-только вырезались из-за мыса. Наш фриц... в смысле Ганс велел сыграть тревогу, выбирайся...
- Иду. - коротко бросил Белых и отключился. Выходя, он обернулся: ну конечно, Фро и не думала прикрыться: проказливо подмигнула, сделала ручкой, не забыв при этом повернуться так, чтобы вошедший, семнадцатилетний парнишка-грек, смог разглядеть не только ее ножку. Капитан-лейтенант едва не взашей выпихнул сопляка из салона и потопал на мостик, чувствуя себя полным идиотом.
II
Севастополь
2 октября 1854 г.
мичман Красницкий
Федя Красницкий, пошел в Морской Корпус, следуя семейной традиции. А что делать, если не одно и не два поколения семьи верой и правдой служили под Андреевским флагом? Но сердце у младшего сына капитана второго ранга Красницкого не лежало к карьере морского офицера. С младших классов гимназии он мечтал об университете, видя себя археологом, новым Шлиманом или, на худой конец, автором «Истории государства Российского». Но так уж сложилась жизнь - Санкт-Петербург, младшие, потом специальные классы Морского Корпуса, гардемаринские нашивки, палаш, впервые надетый в город по случаю тезоименитства... На корабельной практике Федя увлекся гальванической техникой и минным делом, но страсть к истории осталась жить в бывшем гимназисте - а потому однокашникам по Корпусу, а позже и сослуживцам не приходилось гадать, что подарить ему на день рождения или, скажем, на Рождество. Конечно, книгу! А лучше - альбом с литографиями или фотографическими снимками, изданный к какому-нибудь памятному событию. Так, на прошлый день рождения таганрогский дядюшка прислал дорогому Феденьке альбом, выпущенный Военным ведомством по случаю шестидесятилетия Севастопольской осады. Толстенный том, переплетенный в зеленый бархат, содержал сотни фотографий и дагеротипов, сделанных французскими и британскими репортерами в Крыму. Лагерь в Евпатории, Балаклава, поля сражений, осада... Заключительный раздел содержал виды Севастополя после падения города. Обрушенные стены, разоренные батареи, избитые ядрами дома, зияющие окнами без стекол, и снова - руины, руины, руины...
И вот он едет в пролетке по Севастополю, еще не подвергшемуся бомбардировке, не сжатому в тисках осады. Колеса стучат по брусчатке, по сторонам, справа и слева дома - опрятные, целые... ЖИВЫЕ. Живы и корабли - эти многопушечные красавцы, заполнившие гавань. И - люди. Они тоже живы, не ранены, ходят по тротуарам, разговаривают, смеются. Город совсем не узнать, хоть Федя и провел в нем немало времени - но это был совсем другой Севастополь, 1916-го года от Рождества Христова. А вот лица прохожих почти не изменились, разве что, стало заметно многолюднее, да и одежда - будто из детских книжек о Севастопольской страде.
На улицах много матросов. Пожалуй, больше чем в том, знакомом ему по 1916-му. Ну разумеется, сообразил мичман, на здешних кораблях многочисленные команды - чтобы управляться с парусами, плюс прислуга орудий, которых может быть поболее сотни. На матросских бескозырках не видно привычных ленточек, их введут лет через пятнадцать, а то и позже. И названий кораблей тоже нет - на околышах лишь прорезные буквы и цифры, подложенные желтым сукном. Нижние чины носят робы из грубой парусины, на ногах - то ли тапочки, то ли мягкие туфли из той же ткани, с прошитой парусиновой подошвой. Причем матросы нередко расхаживали по городу босиком, неся свои «тапочки» в руках.
Офицеры все в длинных узких сюртуках, при саблях; на многих - фуражки с характерными «нахимовскими» козырьками. Ну как же, флотская молодежь подражает любимому комфлота. Кое-кто из них узнавал гостя из грядущего - сколько раз Федя смущался, когда перед ним, зеленым мичманом, брали под козырек капитаны второго ранга или драгунские ротмистры! Слава богу что они не знают о его ужасной оплошности...
Очнувшись на госпитальной койке, Федя не сразу осознал всю глубину своего падения. А осознав, понял, что осталось одно - пустить себе пулю в лоб. Ведь это из-за его, мичмана Красницкого глупости, вышел из строя «Заветный», погибли люди!
Оружие у Феди имелось. Карманный браунинг был там, где ему и надлежало - в кармане кителя, но чья-то заботливая рука старательно вылущила из обоймы медные бочонки патронов. Федя пытался скандалить, спрашивал пропажу с унтера-чухонца, заведовавшего вещевым складом. Но тот только моргал коровьими ресницами и повторял: «Не м-могу знат-ть, вашброд-дие, виноват-т!» С отчаяния Федя стал прикидывать, из чего соорудить петельку, но вскоре оставил эту затею. Он слышал от одного приятеля, студента Петербургского Университета, мечтавшего о карьере судебного медика, какими явлениями сопровождается повешение. Нет, никак не вязалась с образом морского офицера гнусная кончина удавленника, обгадившего собственные подштанники.
Надо было как-то жить дальше. Благо, мичман почти не оставался наедине со своими мыслями - вокруг были раненые, врачи и... сестры милосердия. За больными в госпитале ухаживали в-основном, пожилые матросы, отставленные за немощью, от службы, но имелись и добровольные сестры. Барышни из семей флотских, армейских офицеров и городских чиновников наперебой предлагали помощь в уходе за увечными и недужными защитниками Отечества.
Девушка, ходившая за мичманом, выделялась на фоне «благотворительных барышень». Такой, подумал Федя, место в тыловом госпитале, каких много было в Севастополе в 1914-м - 1916-м годах. Типичная сестра милосердия, вчерашняя гимназистка или горничная, лет девятнадцати от роду. Маленькая, худенькая, с остреньким подбородком и носиком, волосами, укрытыми широким платком, Дарья Михайлова была дочерью матроса 10-го ластового экипажа, погибшего при Синопе. Сирота, она продала оставшийся от отца домишко, обменяла на лошадь кормилицу-коровенку. Соседи объявили сироту помешанной, а она накупила дешевого полотна, штопаного казенного белья, какое задешево продавали из флотских цейхгаузов, уксуса, дешевого вина для подкрепления раненых, две дюжины глиняных кружек, и отправилась на войну. Пришлось, правда, предпринять кое-какие меры маскировки: срезать косу и переодеться в старые отцовские робу и портки. Близ татарского селения Хаджи-Булат Дарья прибилась к линейному полевому госпиталю. Но ее повозка так и не стала «каретой горя» - при Альме наши войска почти не понесли потерь, и Дарья Михайлова вернулась в Севастополь с обозом раненых французов.
Здесь девушка упросила оставить ее при Морском госпитале. Идти было некуда; перевязочные материалы и прочее она сдала для раненых, лошаденка с тележкой, единственное ее имущество, приспособили к больничному хозяйству. Кто-то из врачей, оценив старательность и неутомимость матросской дочери, стал обучать ее уходу за ранеными. Пока Дарье Михайловой поручали «легких», и одним из них оказался контуженый мичман с «Заветного».
Слушая эти рассказы, Федя подумал, что эти история ему смутно знакома. Но вот откуда? Мичман знал, что во время Севастопольской Обороны прославились врачи и медсестры с обеих сторон: хирург Пирогов, создатель военно-полевой хирургии; Флоренс Найтингейл, внедрявшая в полевых госпиталях принципы санитарии и снизившая смертность среди раненых с 42-х до 2-х процентов. Великая княгиня Елена Павловна, основавшая Крестовоздвиженскую общину милосердных сестер. Но Дарья Михайлова...
И тут он вспомнил.
Ну конечно! Даша Севастопольская, героиня детских книжек, чей бюст, в числе прочих, украшал здание Севастопольской панорамы! Та самая тихая, остроносенькая девушка, что ухаживает за мичманом Красницким!
Но ведь это ужасно! Знаменитая героиня (ладно, еще не героиня, но ведь этот тот же самый человек?), спасает его, здорового детину - и от чего? От черной меланхолии? Тратит силы, время, отнимая их у других раненых? Срам, стыд...
Беда в том, что мичману совсем не хотелось покидать госпиталь и расставаться с Дашей. За три дня, что они были знакомы, он успел привязаться к ней и с нетерпением ждал, когда «добровольная сестра» войдет в палату. Войдет, присядет, возьмет за руку, и глухая тоска рассеется от звука ее голоса...
Оставалось одно - как можно скорее выздоравливать и бежать! Чтобы к позору от предыдущего провала не добавлять нового. Правда, о нем никто не узнает, но ведь от этого не легче?
Повод для бегства скоро нашелся. Один из служащих по провиантской части - громогласный, очень полный господин с мягким полтавским выговором, коллежский секретарь, до войны состоявший в канцелярии симферопольского градоначальника, заглянул поболтать со знаменитым пациентом. Слово за слово - и Федя, внутренне терзаясь от смущения, стал расспрашивать о Даше.
Собеседник не удивился - усмехнулся, подкрутил висячие малороссийские усы и начал рассказывать. Выходило, что Даша подалась на войну из чисто женского меркантильного расчета. В самом деле, куда деться матросской сироте, оставшейся без средств? В деревню, к родственникам? Крестьянская община, пропитанная домостроевским духом, не примет горожанку. А если и примет - то лишь как батрачку, для горькой, беспросветной жизни. Или и дальше жить в мазанке на окраине, таскать на базар молоко и творог, да рыдать по ночам в набитую соломой подушку, моля Богородицу о каком ни есть муже?
Но Дарья Михайлова не стала ждать милостей от высших сил, а сама занялась устройством своей жизни. Выросшая среди матросов, она отправилась туда, где легче всего отыскать будущего благоверного - на войну. А повозка, бинты, вино для раненых - все это лишь средство привлечь к себе внимание, а заодно, защититься от неизбежных посягательств на девичью честь.
«Вы бы поосторожнее с ней, батенька, - усмехнулся визитер, заканчивая свои откровения. - Дашенька девица ушлая и далеко не глупая, а вы по всем статьям завидный кандидат в женихи! Оглянуться не успеете, как окажетесь под венцом! Ваши батюшка с матушкой далеко, посоветовать, уберечь от опрометчивого шага некому...»
Федя слушал и закипал. Ему нестерпимо хотелось заорать: «Молчать! Да как вы смеете!» А еще лучше - ударить этого неприятного типа при всех. Потом, разумеется, требование сатисфакции, вызов. Но даже романтически настроенный мичман понимал, что не дело раненому офицеру дуэлировать с служащим госпиталя, да еще и во время боевых действий!
Но сдержаться он не смог и наговорил чиновнику-малороссу дерзостей: обвинил в цинизме, пошлости, и главное, в нежелании, а то и неспособности понять душу русского человека, готового пострадать за Отечество.
Коллежский секретарь, опешивший от такой отповеди, нажаловался на буйного пациента Пирогову. Тот не стал вникать в суть разногласий, зато сделал единственно верный с медицинской точки зрения вывод: если у мичмана хватает энергии скандалить, то и для службы силы найдутся. На следующий день Федя Красницкий расстался с гостеприимными стенами госпиталя, и теперь катил по бульвару в сторону порта. Его ждали работы в мастерских и командировка в Николаев: придется заменить погибшего во время злополучного траления прапорщика Кудасова и помочь генералу Тизенгаузену, достраивающему на тамошней верфи первый в России минный катер.
III
ПСКР «Адамант»
3-е октября 1854 г
Андрей Митин
Репродуктор корабельной трансляции пикнул четыре раза. Четыре склянки, два часа полуночи - только благородный звон корабельной рынды заменяет электронный звучок. В ответ - шорох скрытых от глаз вентиляторов, разнотоновое курлыканье сигналов, писки, щелчки помех и отрывистые реплики из динамиков. Вроде бы на русском, но для непосвященного слушателя полнейшая тарабарщина:
Пш-ш-ш... тр-р-р...
- Вомбат, я Князь, чисто.
- Князь, я Любер, отсчет до пяти и вправо, на мягких лапах!
- Принял, Любер.
П-ш-ш... щелк-щелк
- Вомбат, двое из-за правого угла, замри!
- Вижу, Абрек. Как пройдут, меняй позицию. Князь, прикрой Абрека, как понял?
- Вомбат, принято.
Щелк-щелк... пш-ш-ш...
На огромном, в половину стены, мониторе - серо-зеленоватая картинка с камеры ночного видения. Контур крепостного двора испещрен размытыми пятнами: зеленые ореолы с яркой сердцевиной, возле караульных будок и у входа в кордегардию. Факела или масляные фонари. Менее яркие, движущиеся пятна - люди. Вот один что-то сделал руками, мигнула яркая точка. Трубку раскуривает, понял Андрей. Ну и дисциплинка тут у них! Или местный устав караульной службы не против курения на посту?
- А где ваши бойцы? - негромко осведомился Николай Николаевич. Великий князь стоял рядом с Фомченко и Меньшиковым и вглядывался в серо-зеленую сумятицу пятен и полос на мониторе.
Одно из пятен видоизменилось, превратившись в распластанный силуэт, и поползло, держась возле стены. Рядом с пятном дрожала зеленоватая цифра «3».
- Обратите внимание, ваша светлость. На униформе бойцов закреплены особые бирки, которые дают уникальную засветку в ИК-диапазоне. Аппаратура у нас цифровая, на экране отображаются идентификационные номера...
Брови князя Меньшикова поползли вверх.
- Простите, Николай Антонович, боюсь, я не вполне уловил...
- Хм... мы можем различать их отсюда. Видите цифру «три»? Это главстаршина Мирзоев, позывной «Абрек».
- Вомабт, я Абрек, готов.
-Принято, Абрек. Как пройдут обратно - работаешь.
- Понял, жду.
«Горизонт-Эйр», с которого шла картинка, висел метрах в пятистах над Константиновской батареей, и слабое жужжание его винтов не доносилось до людей внизу. Леха, бессменный оператор БПЛА держал разыгрывающуюся сцену в фокусе камеры.
- Изволите видеть, Ваше Высочество, - шепотом пояснил Фомченко, - Боец с позывным «Абрек» укрылся за караульной будкой. Видите, там брусчатка темнее? Это потому, что она меньше нагрелась за день, в тени стены. А командир группы, его позывной «Вомбат», скрывается в нише возле ворот.
- Чего же этот «Абрек» ждет?
- По двору ходит парный патруль. Сейчас они зашли за угол цейхгауза, но вот-вот появятся снова. Если боец снимет часового сейчас - не успеет утащить тело.
- Тело? Вы что, хотите сказать, он его...
- Нет-нет, что вы, только оглушит. Или усыпит, есть у них спец... особое средство.
Два пятна неторопливо пересекают двор. Часовой возле будки сделал движение, зеленая искорка погасла.
«Ага, спрятал носогрейку в рукав шинели. Значит, все же нельзя...»
Патрульные свернули, подошли к будке, остановились. Постояли секунд тридцать, медленно поползли дальше.
- Абрек, я Вомбат. Что у них там?
- Ничего, вставили пи...лей часовому за курение на посту.
Смешки, прокатившиеся по рубке, стали ответом хмыканью в динамике.
- Ладно, Абрек, жди команды.
- Николай Антонович, вы сказали, что командир группы... как его бишь..?
- «Вомбат», Ваше Высочество. Старший лейтенант Маликов.
- Без титулов, прошу вас. Вы сказали, что он спрятался, верно? Тогда как он узнал, что патруль остановился возле будки?
- У него в комплекте аппаратуры связи есть небольшой монитор, ваше... Николай Николаич. «Вомбат» видит то же, что и мы. И может попросить оператора осмотреть камерой любой участок.
- Абрек, по щелчку. Князь, Любер, готовность пять, два щелчка.
- Принято, Абрек.
- Принято, Любер.
- «Князь» - это прапорщик Лобанов-Ростовкий? - негромко осведомился Николай Николаевич.
- Так точно, он. Он тренировался вместе с группой и вот, сами видите - действует вполне уверенно.
Щелк...
Сжавшаяся в комок фигура распрямилась, метнулась, огибая будку, столкнулась с первой. Ярко-зеленая точка отлетела в сторону, раскидав крошечные искорки.
«Трубку уронил...»
Фигура медленно попятилась в серо-зеленую тень.
«Утаскивает часового...»
Щелк-щелк...
Изображение скачком сместилось, крутанулось, и Андрей успел увидеть лишь конец движения - две бледно-зеленые кляксы рухнули с козырька каземата на патрульных. Короткое мельтешение, и бойцы уже волокут тела через двор.
- Абрек, чисто.
- Любер, чисто.
- Так, разобрались по окнам. На счет «ноль» - заходим.
- Готовятся штурмовать домик коменданта, - пояснил генерал, указывая на строение посреди крепостного двора. - На этом учение заканчивается. В кабинете - проинструктированный офицер, он проследит, чтобы не было недоразумений.
- Вы хотите сказать, Николай Антонович, что часовые не знали, что нападение учебное? Но они же могли...
- Три, два, один, ПОШЛИ!
Экран озарился строенным сполохом, в нем утонули силуэты притаившихся у окон спецназовцев.
- Ну вот и все, господа. - Фомченко снял фуражку и принялся протирать лоб носовым платком. - Больше смотреть не на что. Подождем рапорта командира группы.
***
Что же это за балаган такой удумали? - кипятился артиллерийский полковник, начальник Константиновской батареи. - Нет, чтобы по-людски сказать: «так мол, и так, Петр Васильич, учения!» Я бы солдатиков упредил, чтобы остереглись, да снял бы от греха караулы. А то – налетели, как абреки, арнауты дикие! Нижним чинам морды понабивали, капралу Ерофееву два зуба выхлестали! А ежели бы кого тесаком пырнули - кому отвечать за душегубство? Мне!
Стоявший с краю спецназовец с трудом сдержал улыбку. Да, подумал Андрей, при всем уважении к храбрости севастопольцев, опасения эти беспочвенны. Часовые на батарее не то, что за тесак схватиться - охнуть не успели. Пострадавшему капралу Ерофееву офицеры по собственному почину компенсировали понесенный ущерб - кто по два, кто по три рубля. А командир спецназовцев одарил безвинно пострадавшего фляжкой с коньяком.
- Вы не новичок в армии, господин полковник, - ответил Николай Николаевич. - Должны понимать, что бойцам надо поупражняться, как незаметно проникать во вражий стан. Уж ваша-то батарея охраняется получше, чем французский лагерь!
Артиллерист насупился, но промолчал - не того полета птица, чтобы спорить с Великим князем. Августейшие особы нечасто навещают Крым, время ливадийских дач еще не наступило.
Андрей посмотрел на вытянувшегося в струнку бойца. Остальные выстроились вдоль стенки и старательно изображали из себя статуи, лишь черно-зеленые разводы на физиономиях портили торжественность момента.
- Хвалю, старлей, группа с заданием справилась. - сказал Фомченко. - Вот, Николай Николаевич, так они и будут действовать. Возьмут «объект» и доставят к месту эвакуации. Если группу обнаружат - командир может вызвать артиллерийскую поддержку. «Алмаз» будет стоять в трех милях от берега, если надо - сразу, накроет любую цель.
- А как они узнают, куда стрелять? - удивился Николай Николаевич. - Ах да, я забыл, этот ваш самолетающий механизм...
-Целеуказание будет с беспилотника - подтвердил генерал. - Главная задача группы - доставить пленного живым. А здесь мы с ним поговорим, долго и вдумчиво.
- Я вот чего не понимаю, Николай Антонович. А почему вы так уверены, что захваченный офицер станет отвечать на вопросы? Он может отказаться с вами говорить, и тогда все это, простите, псу под хвост!
Сзади раздался смешок. Фомченко обернулся - огромный, весь увешанный снаряжением, спецназовец откровенно ухмылялся.
Смир-рна, старшина! - взревел генерал. - Вы что себе позволяете?
- Нет-нет, погодите, - остановил Великий князь. - А ну-ка, молодец, что тебя развеселило?
- Так товари... простите, не знаю вашего звания... куда ж он денется? И не такие говорили!
- Вы что, намекаете, что силой заставите пленного отвечать? - недоуменно нахмурился императорский сын. - Но это, простите, гадко - принуждать пленного офицера!
Фомченко за спиной Николая Николаевича делал выразительные жесты.
«Надо выручать ребят, - подумал Андрей, - Незачем этому чистоплюю вникать в наши... хм... методы. Еще запретит вылазку, с него станется...
Он нащупал в кармане переговорник, крутанул ручку, выставляя на предельную громкость, отжал тангенту. В динамике захрипело, забулькало. Николай Николаевич обернулся.
- В чем дело, майор?
- Простите, господа, - со всей возможной деликатностью вмешался Андрей, - но нам пора. Надо обговорить действия с командирами кораблей. А группа пусть готовится. Выход назначен на пять пополудни, так что времени в обрез. Вы, Ваше Высочество, кажется, собирались осмотреть орудие «Адаманта»?
- Разрешите идти, тащ генерал? - бодро рявкнул старший лейтенант Маликов. Фомченко вопросительно взглянул на Великого князя. Тот слабо махнул рукой, и спецназовцы один за другим выскочили из разоренной комнатенки. Сразу стало свободнее.
- А Ерофеичу передайте мои извинения полковник, - сказал Николай Николаевич, выкладывая на стол четыре золотых полуимпериала. - Вот, за каждый выбитый зуб по пяти рублев. И еще два - остальным караульным, пусть сегодня водки выпьют. И каждого от меня лично поблагодарите за службу!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Пароход «Улисс»
3 октября 1854 г.
Игорь Белых, капер
Белых опустил бинокль. Монитор, в крышке «штурманской тумбы» исправно рисовал береговую линию, призрачный контур уползающего к осту облачного фона и, в самом центре экрана две четкие отметки. Радом с каждой строчка цифр - курс, скорость, дистанция до цели.
- Дампфер... парохотт ист. - произнес Лютйоганн. - Ффторой - зигельшифф.. парюс...
- Точно, - кивнул Вий. - Дядя Спиро говорит - пароход не турецкий.
- Большой слишком, - подтвердил грек. - У османов в Констанце было два парохода. Один «Саюк-Ишаде» мы его забрали. Второй - совсем маленький, мачта одна. А этот - три мачты, большой. Англичанин, из Варны.
- Генаузо, - кивнул Лютйоганн. -- Три машта, гроссе… польшой машине… Цвай… дфа труба хаст…
- Пушки есть? - осведомился Белых. Сам он почти ничего не разглядел, кроме пресловутых трех мачт. Точнее, шести - три другие принадлежали крупному паруснику.
- Должны быть. - отозвался Капитанаки. - Война, нельзя вапоре без пушек! Они, кирие, в Крым шли, да, видать, шторм их потрепал, вот и завернули в Констанцу, чиниться. Теперь снова в Крым идут.
-А с какого тогда переляху вдоль берега? В Крым прямиком надо, на зюйд-ост!
Дядя Спиро пожал плечами.
- Русские море крепко держат, каждый день кого-нибудь ловят. Может, хотели подойди к Евпатории с севера, вдоль берега?
- Разумно. - кивнул капитан-лейтенант. - Тогда тем более, надо их за вымя пощупать. Есть предложения?
- Тшерез айн тшасс зофсьем темнота, - произнес немец. -- Мошшно… как это по-рюсски… да, круг… кругом геен, от зее… от морье, ум чтобы зигельшифф унс от дампфер загородийт.
- Через час совсем стемнеет, верно. Предлагаете атаковать парусник со стороны моря, держа его в створе с пароходом? - перевел капитан-лейтенант. - Что ж, разумно.
Вий наклонился к дисплею.
- Семь узлов. Может, они в темноте лягут в дрейф? Спустим «Скиммер», подойдем по-тихому к англичанину, заминируем - и привет! А с парусником после разберемся.
- С чего им в дрейф ложиться? - сварливо отозвался дядя Спиро. - Берег не близко, да лоцмана они наверняка взяли в Констанце. Нет, нэарэ, они не остановятся, всю ночь будут идти.
Белых помолчал, прикидывая.
- Так, слушайте боевой приказ. Герр обер-лейтенант, прикажите спускать «Скиммер». Вий, Змей, снимаете «Корд» с марса. Как катер сбросят - ставьте на него, пойдем втроем. Змей, прихвати две шайтан-трубы, мало ли... Дядя Спиро, поднимай подъесаула с казачками, пусть готовятся. Карел, берешь ПКМ и на марс, если что - работай по палубе. Гринго у локатора и на связи. Все, разбежались!
II
Пароходофрегат «Владимир»
4 октября 1854 г.
Андрей Митин
- Интересно мне, батенька, какие корабли будут строить лет эдак через десять? - капитан-лейтенант Бутаков мечтательно сощурился. - Я ведь, Андрей Геннадьевич, начинал мичманом на «Силистрии», она сейчас стоит блокшивом у входа в Южную гавань. Походил на шхунах да тендерах, по Черному морю, Эгейскому, Средиземному. «Владимир» получил в пятьдесят первом, сам привел из «Англии». Вот и думается мне - на каких-то кораблях еще ходить придется? Как ваш коллега говорил, броненосцы?
- Верно, - кивнул Андрей. - И кораблестроители уже идут по этому пути. Вы лучше меня знаете, Григорий Иванович, уже есть корабли, построенные целиком из железа, и набор и обшивка.
- Верно. И на Черноморском флоте такой имеется - шхуна «Аргонавт». Мала, да и ходок неважный, всего восемь узлов под парами. Однако ж, и корпус железный и винт вместо колес.
- Да и ваш «Владимир» не целиком из дерева, верно?
- Верно, он композитной конструкции. Набор железный, а обшивка деревянная, только подводная часть медью обшита, от обрастания. Так же и «Громоносец» построен, хотя он постарше - первый пароходофрегат Черноморского флота!
Голос Бутакова теплел, когда он говорил о своем корабле.
- Во Франции уже идут работы по бронированию кораблей. - сказал Андрей. - Три первых, «Лав», «Тоннат» и "Девастасьон", скоро достроят и, надо полагать, пришлют сюда.
- Это и будут броненосцы? - спросил Бутаков. В его голосе послышалось беспокойство. - Наш-то флот пока не готов к встрече с такими страшилищами!
- Нет, Григорий Иванович, это пока только плавучие батареи. Плоскодонные калоши с четырехузловым парадным ходом. Деревянный корпус, ватерлиния и стенки казематов защищены коваными железными полосами толщиной в три с половиной дюйма. Годятся только для бомбардировки приморских крепостей. Но - шаг в верном направлении. Погодите, скоро на морях появятся оч-чень интересные корабли. Например, американский «Монитор»: низкий, почти вровень с водой, корпус и два тяжелых орудия в поворотной башне. Для открытого моря не годится, а вот в Финском заливе, в шхерах, у фортов Кронштадта - дело другое. Десяток таких уродцев, и никто к Санкт-Петербургу не сунется!
- Что же, мореходные корабли с броней строить не будут? - удивился Бутаков.
- Будут, и еще как! Сперва по старинке - станут обшивать деревянные корпуса железом, а там и до стальных конструкций дело дойдет. Орудия по привычке, в казематах - то есть, в батарейных палубах, только забронированных и разделенных на отсеки, - а там и на башни перейдут. Лет через десять вы не узнаете кораблей линии! Хотя, конечно, и глупостей наделают, не без этого...
- Голубчик, но, ежели вам эти глупости известны, зачем их повторять? Расскажете кораблестроителям подробно, что да, глядишь, российские броненосцы первыми по морям заплавают!
Андрей сдержал невеселую улыбку. Сколько раз они с Серегой спорили об альтернативном развитии русского флота!
- Увы, Григория Иванович, англичане тоже не станут сидеть, сложа руки. Если мы сейчас им хорошенько набьем - они будут очень внимательно следить за тем, что делается в России по части военного кораблестроения. А промышленность у них, сами знаете. Стоит им подглядеть, что мы строим - раньше нас броненосцы на воду спустят! И снова окажется российский флот в отстающих...
- Что ж тогда делать, Андрей Геннадьевич? - растерялся Бутаков. - и так неладно, и эдак! Вроде, и знаем, как надо делать, а поди ж ты!
- Ну, во-первых, господам в Санкт-Петербурге следует подумать о сохранении тайны. Об этом никто пока не беспокоится, даже англичане - вот и надо стать первыми. Полностью засекретить все, что связано с новыми разработками, вплоть до этапа строительства! И неплохо бы подсунуть «просвещенным мореплавателям» парочку идей из тех, что не оправдались, пусть тратят силы на заведомо провальные проекты! Свою промышленность, конечно, развивать, без этого никак. До сих пор в России мощных судовых машин, не строят, а ведь дальше и броневая сталь понадобится, и новые орудия и уйма всяких механизмов!
Бутаков собрался ответить, но тут медно звякнул колокол. Семь ударов - семь склянок, одиннадцать-тридцать. С последним ударом на мостик взлетел вестовой:
- Так что их благородие лейтенант Кадочкин передать велели: проба готова, ждут!
- Ну ладно, пойдемте, Андрей Геннадьевич, - заторопился Бутаков. - А эту беседу нашу мы непременно продолжим. Есть у меня несколько мыслей по поводу тактики таких броненосных кораблей, хотел бы с вами поделиться...
***
Каждый раз при подъеме флага Андрей вспоминал строки из любимой книги: «коли в восемь часов не поднимут флага, и господа офицеры не отрапортуют - то, значит, в восемь часов одну минуту случится светопреставление.»
Если судить по этой примете - пока апокалипсис не грозил ни всему свету, ни отдельно взятому пароходофрегату «Владимир». Подъем флага, как и прочие корабельные церемонии, происходил точно в положенный срок. После чего команду разводили по судовым работам: починки, приборки, бесконечная возня с такелажем, парусами, - все, что требует матросских рук.
Работы продолжались до одиннадцати тридцати, то есть до седьмой склянки. После чего наступал один из самых приятных моментов корабельной жизни - «пробы». Офицеры собирались позади мостика и с нетерпением ожидали, когда кок принесет на подносе особую серебряную кастрюльку с крышечкой - щи, сваренные для команды. Первым их пробовал командир, и это тоже было ритуалом: ополовинить рюмку водки, откушать две-три ложки щей с ломтиком черного хлеба, посыпанным грубой солью, а оставшаяся водка следовала занавесом всей сцены. Потом к пробам приступали остальные офицеры, и Андрей с удовольствием присоединялся к ним. Что и говорить, традиция полезная: и вкусно, и пригляд за питанием команды. Любое упущение кока сразу очевидно, и виновный получает нахлобучку.
После того, как пробы сняты, боцмана свистают к обеду. Матросы разбегаются по кубрикам, где с потолков уже свисают длинные дощатые столешницы. Бачковые разносят с камбуза щи, особо отряженные матросы волокут хлеб. Начинают с жирных щей либо борща, которые варятся на говядине, солонине или рыбе. Поначалу деревянными ложками (у каждого своя) выхлебывают бульон и овощи. Когда на дне бака остается только мясо, его вынимают, крошат на деревянных досках и высыпают обратно. После чего вся артель, не спеша, не мешая друг другу, теми же ложками ест “мясное блюдо”. Если кто из молодых спешит, артельщик, матрос старой службы, поучает торопыгу деревянной ложкой по лбу. Никто на такую «науку» не обижается - наоборот, это служит предметом шуток, одним их нехитрых обеденных развлечений.
Но перед дудкой, дающей сигнал «обедать» должна состояться еще одна церемония, особо любимая матросами - выдача винной порции или «чарки».
На палубу выносят лужёную ендову с водкой. Ее ставят на шканцах или, как на «Владимире» - позади мостика. Затем появляется баталер с мерной получаркой, и начинается священнодействие.
На деревянных судах «чарка» - насущная необходимость. Здесь нельзя разводить огонь для спасения от сырости, и ежедневная порция «белого хлебного вина» служит профилактике от простудных хворей. Кроме того, это важнейшая мера поощрения нижних чинов, общепринятая награда за лихость и мелкие отличия по службе.
Андрей, конечно, читал о порядках, принятых на флоте, но, одно дело читать, а другое - самолично увидеть, как разбегаются бочковые по свистку боцманской дудки, как выстраивается возбужденная, предвкушающая очередь к заветной ендове, как крякает, лихо опрокинув чарку, сорокалетний унтер, а потом вытирает усы под завистливыми взглядами ожидающих.
***
Покончив с пробами, офицеры спускаются к обеду. Опаздывать к общему столу считается дурным тоном - распорядитель кают-компании, старший офицер корабля, может отправить провинившегося восвояси за неуважение к сообществу. Это не означает лишения обеда, «наказанный» может вернуться после окончания трапезы, но откушивать ему придется в одиночестве. Исключения делались для тех офицеров, кто руководил срочными работами, а так же для Андрея - как человека не морского, гостя и вообще, пришельца из будущего, незнакомого со строгими флотскими традициями.
Андрею не хотелось снова оказываться в числе опоздавших и ловить на себе снисходительные взгляды - мол, что ожидать от сухопутной крысы? Но он, все же, позволил себе задержаться на несколько секунд и полюбоваться видом кораблей, идущих в походном строю.
«Владимир» возглавлял колонну. Вторым мателотом шел «Крым», за ним - «Громоносец». На правом крамболе у него резал черноморскую волну «Морской бык», имея в кильватере «Бессарабию» и «Вобан». За «французом» пристроился «Херсонес»; замыкала колонну «Одесса».
- Пойдемте, Андрей Геннадьич! - донеслось от трапа. - Буфетчик к обеду открыл превосходную мадеру, зазеваетесь - на вашу долю не хватит, будете пить бессарабскую кислятину!
Да, подумал Андрей, время марочных крымских вин еще не пришло. Граф Воронцов не так давно начал разводить в своих имениях Алупка, Массандра, Ай-Даниль и Гурзуф отборные сорта винограда и слава его погребов не успела еще прогреметь по всему миру. А вот рислинг с виноградников Шабо, возделываемых потомками швейцарцев и французов, приглашенных в Бессарабию Екатериной, имеется в избытке. Хотя до крымских сортов ему ох, как далеко...
Он еще раз окинул взглядом кильватерную колонну и поспешил в кают-компанию.
III
Крейсер II ранга «Алмаз»
4 октября 1854 г.
мичман Красницкий
С тех пор, как англичанин Чарльз Берд в 1815-м прокатил царицу по Финскому заливу на пароходике, а потом взялся строить суда на механической тяге, прошло около сорока лет. На больших реках - Волге, Каме, Дону, Днепре, - возникли первые ростки пароходного сообщения. По Волге вовсю ходили кабестаны и забежки, а в 1821-м году пароходик «Пчелка», перетащенный через днепровские пороги, пришел и в херсонский порт. В Николаеве, на казенной верфи помаленьку осваивали пароходное дело: буксиры и каботажные пароходики бороздили днестровский лиман, Черное и Азовское моря. Машины и котлы «сундучного», берегового типа, а потом и галерейные, с дымогарными трубами, везли издалека, с Ижорского казенного завода, с завода Берда в Санкт-Петербурге, из-за границы. В Николаеве своих машин не производили, зато могли отремонтировать любой агрегат, хоть российского, хоть иностранного производства.
***
Распоряжением князя Меньшикова от Днепра, до Аккермана, по всему Азовскому морю и побережью Кавказа срочно собирали малые пароходы, способные к каботажному плаванию. Забирали в казну частные суда - например, шестидесятитонный «Ростов», до войны совершавший рейсы с пассажирами от Таганрога до Ростова, и сорокашеститонный железный «Луба», занимавшийся буксировкой судов между Одессой и Херсоном. В Севастополе и Николаеве два десятка подходящих посудин спешно переделывали в «минные тараны»: набивали носовые отсеки пустыми бочками, бревнами, блиндировали котел и машину мешками с песком, сооружали импровизированную защиту мостиков - все для того, чтобы судно успело под градом пуль и ядер подвести под днище вражеского корабля клепаный цилиндр шестовой мины. На обратный «рейс» надежды было мало, а потому экипажи «минных таранов» набирались из добровольцев - «охотников», как их здесь называли.
Вооружение для этих пароходиков, шестовые и буксируемые мины, только предстояло изготовить, для чего мичман Красницкий вез с собой кое-какие приспособления, материалы, сварочный аппарат и около трехсот пудов тротила - начинку шести гальваноударных мин, вытраленных и разоруженных такой дорогой ценой. К взрывчатке прилагались провода, сухие батареи и хитроумные гальванические устройства для взрывателей. Ими должен занимался старшина-электрик с «Адаманта», командированный в Николаев вместе с мичманом.
Кроме «минных таранов» предполагалось использовать и катера. Федя сгоряча предложил соорудить для них из листовой меди и обрезков труб аппараты для метательных мин, вроде тех, что с 80-х годов XIX-го века ставили на катера и миноноски, а позже в Порт-Артуре переделывали в минометы. Проект, увы, отвергли - за оставшиеся полторы-две недели ни изготовить, ни довести до ума эти конструкции не представлялось возможным. Мичману-рационализатору было велено не умничать и приберечь идеи «на потом», а пока изучить все, что нашлось в «запоминающих машинах» потомков по первым опытам в области минного дела. А нашлось немало - Велесов, как кроликов из цилиндра, извлек на свет божий и воспоминания адмирала Макарова о применении минных катеров в Балканской кампании, и статьи о использовании минного оружия в войне Севера и Юга, и чертежи шестовых и буксируемых мин. Позже дойдет и и до метательных, утешил юношу Краснопольский, а там, даст Бог, и до самодвижущихся.
Велесов, выслушав эти рассуждения, усмехнулся и сослался на некий «закон Мерфи». А когда Федя поинтересовался что это за Мерфи, и в чем заключается названный его именем закон, наповал сразил мичмана чеканной формулировкой: «Если существуют два способа сделать что-либо, причём один из них ведёт к полному краху, то кто-нибудь изберёт именно этот способ». Время для экспериментов еще настанет, сказал «потомок», а пока задача мичмана Красницкого - выполнить то, что ему поручено, уложившись в сроки. Ведь, согласно одному из следствий того же подозрительного закона: «Всякая работа требует больше времени, чем вы планируете на нее потратить».
В отряд минных катеров должны были войти шесть единиц: три гички с подвесными пятидесятисильными моторами «Ямаха» на транцах, разъездной катерок с газолиновым мотором, позаимствованный на «Алмазе», а так же два катера конструкции генерала Тизенгаузена. Мичман знал, что в «прошлый раз» единственный катер затонул во время ходовых испытаний из-за малой мореходности, и собирался во что бы то ни стало довести конструкцию до ума. Федя решил, что пойдет в атаку на таком катере, и если что-нибудь пойдет не так - сам за это и расплатится.
***
Даша пришла провожать Федю на Графскую пристань. Мичман с утра заглянул в госпиталь, но с Дашей не увиделся - неулыбчивая пожилая добровольная сестра сказала, что Дарья Михайлова сейчас на курсах, устроенных Пироговым для женского персонала госпиталя. Просить, чтобы ее позвали, молодой человек постеснялся, а дожидаться конца занятий не мог - его ждали в артиллерийских мастерских. Оставив для Даши записку, он отправился по своим делам, уже не надеясь увидеть ее до возвращения из Николаева. И каково же было его удивление, когда на ступенях пристани мелькнули знакомые платок и передник!
К счастью, мичман возвращался на корабль один, иначе природная застенчивость не позволила бы ему задержать сослуживцев. Крикнув шлюпочному старшине, «погоди, братец, я сей же час», он едва удержался, чтобы не кинуться навстречу девушке со всех ног, как в годы гардемаринской юности. Вместо этого Федя подошел и сдержанно (как ему представлялось) поздоровался. Даша, смущенная не меньше его, неумело присела в книксене и протянула юноше узелок с домашней снедью: глечик творога, завернутые в тряпицу пироги, копченая рыбка, ломоть сала, несколько огурцов и головка чесноку. Мичман пытался отнекиваться, ссылаясь на обильный стол кают компании, но, разглядев неподдельное огорчение в Дашиных глазах, сдался. Девушка немедленно повеселела и принялась излагать последние госпитальные новости. Главной из них был «обеспамятевший дохтур» с «Адаманта»: его доставили в госпиталь несколько часов назад, и Пирогов уже успел осмотреть нового пациента.
Федя знал, что «потомки» (так с легкой руки Эссена стали называть адамантовцев) возлагают надежды на возвращение именно на Груздева, а потому принялся расспрашивать, что да как. Увы, Даше нечем было его порадовать: «Пирогов долго щупал пульс, выворачивал веки, глядел в зрачки, слушал дыхание, а потом так-то тяжело вздохнул да и пошел прочь». На вопросы хирург не отвечал, делался мрачен и переводил разговор на другие темы.
Дела у профессора обстояли неважно. Но молодость есть молодость; мичман, обрадованный неожиданным явлением предмета своих воздыханий, не мог долго думать о грустном. Пирогов, как всем известно, знаменитый врач, а Груздев, в конце концов, жив, дышит, не страдает и жаром, ни чахоткой, ни каким-либо другим из известных мичману недугов. А что долго не приходит в себя - так они никуда не торопятся. Сперва надо помочь севастопольцам разобраться с засевшими у Евпатории французами и турками, а так же с британцами, сбежавшими в Варну и, несомненно, строящими там козни. А к тому времени, как эти проблемы разрешаться - и с Груздевым как-нибудь да наладится...
Мичман неожиданно для себя, пылко попрощался с Дашей, заверил смущенную девушку, что будет считать дни до встречи, и поспешил к гичке.
IV
База гидропланов Кача
4 октября 1854 г.
Патрик О′Лири, бомбардир
Патрик выпрямился, отряхнул с колен песок, скрутил рубаху в тугой жгут и принялся отжимать.
Стекавшие струйки уже не оставляли на воде масляных пятен, но вонь горелого касторового масла еще чувствовалась. Его не мог перебить даже ядреный дух дегтярного мыла.
Авиаторы вернулись в Качу два дня назад в сильно урезанном составе. Два аппарата из пяти фон Эссен забрал на «Херсонес» и усиленно готовил к походу. В ангаре была сейчас только «эмка» мичмана Энгельмейера
После Альмы Петька-Патрик приобрел репутацию лучшего бомбардира авиаотряда. Сброшенные им флешетты и «ромовые бабы» с ювелирной точностью ложились на вражеские палубы. И теперь, когда требовалось в очередной раз потревожить неприятеля, в кабину вместе с мичманом забирался и юный ирландец. В остальное время он помогал ухаживать за гидропланом с номером «14», готовить его к вылету.
Процедура запуска ротативного двигателя «Гном-Рон Моносупап» давно отработана. Пилот садится в кабину; моторист спрашивает, его, есть ли контакт. Услыхав «Контакта нет», проворачивает пропеллер, ставя его на компрессию. После этого, командует: «Контакт!», и обеими руками прокручивает деревянную лопасть. В этот момент пилот должен включить зажигание. Если «Гном» не заработает (что нередко случалось с изношенным движком) все повторялось сначала. Если в цилиндрах начинались вспышки, моторист отскакивал в сторону, чтобы не попасть под винт.
Так Патрик и поступил, но вот беда: растянулся, споткнувшись о край дощатого слипа. И раскручивающиеся цилиндры обдали его вонючим душем из горячего касторового масла.
Полетов на сегодня не намечалось, двигатель запускали для проверки, и Патрик, когда все уляжется, собирался сходить вместе с мотористами на хутор. Авиаторы судачили о «гарных дивчинах», подбивая юного ирландца на знакомство с хуторянками. По этому случаю, Патрик надел чистую полотняную рубаху, и как назло, именно ей и достался смачный касторовый плевок!
Надо было как-то выкручиваться. Запасной рубашки ни у кого не нашлось, и Патрик, сломя голову, метнулся к каптенармусу. Но когда он вернулся с куском мыла в одной руке, и загаженной рубашкой в другой, оказалось, что мотористы ушли без него.
Патрик, конечно, знал дорогу, и мог бы дойти сам. Но ему стало так обидно, что он чуть не расплакался. И тут же взял себя в руки - в конце концов, подумаешь, какая важность, пейзанки! Да стоит ему пройти по севастопольским бульварам в скрипящей кожей пилотской куртке, шлеме и галифе...
Рубаху в любом случае, надо было отстирать. Времени у Патрика теперь было полно: он нацепил на голое тело кожанку, повесил на шею пояс с кобурой, и зашагал вдоль берега. В полумиле от базы, там, где берег вздымается крутым обрывом, он давно заприметил укромное местечко. Крошечная бухточка у самого подножья, песчаный пляж - что еще надо, чтобы в одиночестве справиться с обидой, отстирать казенное обмундирование, а заодно искупаться?
И вот, на тебе, одиночество! Не успел Патрик отжать рубаху, как его окликнули. По тропке с откоса спускались трое мальчишек. Старшему на вид лет пятнадцать, младший не достиг и десяти. Босые, в домотканых портках, длинных, до колена, рубахах из казенного полотна, они остановились шагах в пяти от чужака. Тот, что постарше, в упор рассматривал Патрика.
Юный ирландец подобрался. Жизнь в трущобах приучила его к тому, что чужаков не любят нигде. Находись он сейчас на окраинах родного Белфаста - драки было бы не миновать. Но здесь-то все по-другому, напомнил себе мальчик. Здесь он не пришелец из соседнего квартала, которого, согласно уличному кодексу поведения, следует бить, а военный, авиатор. К нему даже севастопольские офицеры линкоров относятся с нескрываемым почтением. А потому, мальчик не стал принимать угрожающей позы - сложил руки на груди и, слегка отставив босую ногу, принялся наблюдать за гостями.
- Это наше место! - заявил младший. - Ты чего приперся?
Уличный этикет одинаков что в Крыму, что в Трех Графствах. Беседу начинает самый слабый, а те, что поздоровее, слушают и ждут, когда появится повод прицепиться.
Вот, как этот, старший, русоволосый, явно заводила - глядит исподлобья, прикидывая, каков чужак в драке.
Патрик его знал - он был с Александрово-Михайловского хутора. Во время прошлого визита авиаторов в Качу он, вместе с остальной хуторянской ребятней собирал на «полигоне» флешетты, разбросанные во время тренировочных вылетов.
Заводила тоже узнал Патрика:
- Слышь, робя, да это ж летун! Он не наш, иностранной, русской речи не понимает. Не понимаешь, да?
- Иностранной, говоришь? - с подозрением спросил другой, пониже и пошире в плечах. Он стоял, уперев в бока сжатые в кулаки руки, и недобро щурился. Патрик сразу признал в нем завзятого драчуна. - Ежили иностранный - так, можа, из хранцузов? Которые Крым хотят у Расеи забрать?
- Не, - уверенно отозвался первый. - Он пруссак. Тятя говорил, что немцы за Россию, против турка и хранцуза. Тятя мой с самим адмиралом Нахимовым знакомый! Ты же пруссак? - потребовал он подтверждения у Патрика.
Тот еще не выучился говорить по-русски - овладел тремя десятками слов и оборотов, необходимых в обиходе. Мотористы, матросы, пилоты его понимали, но всякий раз, заговаривая с кем-то незнакомым, Патрик терялся - его «русская речь» порой ставила собеседников в тупик. А по-английски говорить не стоит, кто его знает, как отреагируют мальчишки, ведь Британия воюет с Россией...
Патрик три раза подряд кивнул и, косясь на ребят, принялся надевать галифе. Хуторские следили за его манипуляциями с растущим уважением. Патрик натянул мокрую рубаху, присобранные в гармошку сапоги. А когда всунул руки в рукава пилотской кожанки - заводила, тот, что обозвал его пруссаком, охнул, не скрывая восхищения.
- А енто у тя шо, ливорверт? - поинтересовался младший, вихрастый мальчуган едва по плечо Патрику. - Давеча на хутор драгуне заезжали, коней напувать - так у ихнего офицера ливорверт на боку висел. Поболе чем у тебя!
Петьке вдруг мучительно захотелось похвастаться перед ребятами. Он выдержал паузу: затянул ремень на две дырки туже, чем обычно, надел шлем со сдвинутыми на лоб очками-консервами, окончательно добив этим заводилу, потом медленно расстегнул кобуру и вытащил браунинг. Передернул затвор, загоняя патрон в патронник, поискал мишень. Нашел белый, с кулак размером, камень пристроил его на каменную плиту, на которой только что оттирал рубаху. Жестом велел мальчишкам убраться, сам отошел шагов на десять и вскинул пистолет.
Трижды грохнуло - визг рикошетов, искры, каменное крошево брызнуло во все стороны. В цель он попал лишь третьей пулей. Мальчишки, не дыша, смотрели на дымящийся браунинг. Младший, вихрастый, вдруг ящеркой метнулся в песок и принялся собирать гильзы. Двое других явно хотели последовать за ним, но они выдержали характер, лишь проводили мелкого завистливыми взглядами.
Впрочем, тот не собирался присваивать чужое имущество - старательно обдув латунные цилиндрики от песка, протянул их на ладошке юному ирландцу. Патрик торопливо помахал ладонью - «не надо», - и обрадованный малец принялся оделять добычей спутников. А Патрик наложил завершающий штрих: нарочито медленно извлек магазин, снова передернул затвор, вщелкнул выброшенный патрон. Вставил магазин в рукоять и убрал браунинг в кобуру, не забыв поставить на предохранитель.
Мальчишки завороженно следили за этими манипуляциями, сжимая в кулаках подаренные гильзы. Патрик застегнул кобуру, кивнул на прощанье и повернулся.
- Ты, это... - голосом, слегка осипшим от впечатлений, произнес заводила. - Ты, значить, сюда приходи, кады захочешь. Купаться, али еще шо... А ежели порыбалить - так мы самые лучшие места знаем! А хочешь - и шаланду у тяти возьмем! Знаешь, какие тут бычки? И показал руками, какие. Здешние бычки, похоже, не уступали размерами лососю, что ловится в прозрачных, как хрусталь, речках графства Корк.
- Ты приходи на хутор, - поддержал товарища драчун. - Петьку спроси, или Васятку - это значит, я буду. Мы те тут все покажем!
Патрик кивнул и широко улыбнулся новым друзьям. После чего четко, как делал это фон Эссен, козырнул, вызвав в мальчишеских душах бурю восторга, и по тропке полез вверх, на откос.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Пароход «Улисс»
4 октября 1854 года
Игорь Белых, капер
- Здоровая хрень, - прошептал Вий. - Загораживает, а с другого ракурса не достать...
Белых приник к окуляру. Он понял, о чем говорит пулеметчик: Корпус парохода в районе мидель-шпангоута, там, где скрывалась кочегарка и котельное отделение, светилась в ИК-диапазоне, как Сверхновая. Но увы, в бортовой проекции цель напрочь перекрывали громоздкие кожуха гребных колес. А если стрелять под другим углом - пулям придется пробить сначала чуть ли не треть корпуса, и только потом попробовать на прочность стенки котла. Вий прав, может и не пробить.
- Бей сквозь кожух, - решил капитан-лейтенант. - Он только на вид громоздкий, а на самом деле внутри пустота. Ну, будут рикошеты с каркаса колеса, так и пес с ними. Надо только поближе подойти, метров с трехсот ты очередью такую дыру проделаешь - не то что до котла, до другого борта достанешь!
Вий кивнул и подвигал стволом «Корда». Белых сделал знак Змею, движок еле слышно заурчал, «Саб Скиммер» стал медленно сокращать дистанцию. Белых еще раз перебрал дымовые шашки: если вахтенные засекут незваных гостей и кинутся к пушкам, придется ставить завесу и уходить под ее прикрытием. Не хватало еще схлопотать порцию картечи...
***
Обнаружив караван, «Улисс» долго прятался в тумане, не выпуская добычу из цепких лучей локатора. Благо, ветер окончательно стих, пароход с тяжело груженым судном на буксире, выжимал не больше трех узлов. «Саб Скимер» на малых оборотах крался на траверзе неприятеля, в восьми кабельтовых, «Улисс» держался далеко за кормой. Когда совсем стемнело, Белых приказал идти на сближение. Предстояло поразить паровой котел из крупнокалиберного пулемета, да так, чтобы вызвать взрыв. А когда команда займется собственным спасением, подошедший «Улисс» положит парочку ядер под корму парусника. После чего можно будет принимать капитуляцию. Для пущего эффекта, жертву предполагалось осветить прожектором.
- Дистанция двести десять... двести семь.. двести... - негромко считал Вий. - Пора, командир.
Белых поднял переговорник:
- Гринго, начинаем. Дождитесь, когда рванет - и по плану. Работаем!
«Корд» тяжко загрохотал, отдача качнула катер. Струйка трассеров впилась в кожух чуть выше ватерлинии. Вий поправил прицел и снова надавил на спуск. Лента со звоном поползла в окошко приемника, но Белых ничего не слышал - уши заложило могучим стакатто крупняка. Пули калибра двенадцать и семь вгрызались в колесный кожух, вверх, в стороны летели щепки, высверки срикошетивших трассеров, и вдруг по ушам ударил пронзительный змеиный шип. Пароход озарила тусклая вспышка, грохнуло, цель затянуло облако пара, подсвеченное изнутри оранжевым.
- Прекратить огонь!
«Корд» замолк, но мир вокруг оставался немым - словно уши были заткнуты ватными тампонами. Потянулись долгие, беззвучные секунды, и вдруг из темноты вырвался узкий слепяще-белый луч, уперся в высокую корму парусного судна. Белых поднял дюралевый цилиндрик, дернул шнур, и над гибнущим пароходом повисла мертвенно-белая люстра осветительной ракеты, добавляя в мизансцену мистической жути.
***
- Значит, англичане... сказал Белых. - Выходит, прав ты, дядя Спиро!
Грек самодовольно ухмылялся всеми морщинами.
- А я говорил, кирие! У османов - откуда вапоры? Все в Крым ушли, последний мы забрали!
- Что пароход... - махнул рукой Белых. - Вот транспорт - это да! Я, как узнал, какой у них груз, меня аж пот холодный прошиб. А ежели, когда мы к ним на палубу полезли, нашелся бы настоящий турецкий герой, да и пальнул бы из пистолета в один из бочонков? Рыбам на корм - и то не осталось бы...
Захваченный барк, кроме прочих грузов, вез в Крым шесть сотен пятидесятифунтовых обитых медью бочонков с черным порохом.
- Да уж, хмыкнул Вий. Да и мы… я, вон, тоже дал очередь по палубе, туркам под ноги, чтобы не дергались. А прошило бы до трюма - что тогда?
- Трындец котенку, - согласился Карел. - Это вам не паровой котел, до небес рванет...
- Кстати, о котле... - встрял Тюрморезов. - С корыта аглицкого сколько народу подобрали? Я это к тому, что их куда-то девать надоть!
Англичане так и не сумели спустить шлюпки с пылающего от носа до кормы парохода, и подошедшему«Улиссу» пришлось вылавливать уцелевших из воды.
- Фюнф унд цванцихь… Двадцать пьят меншен, -- ответил Лютйоганн. -- Фиэр официрен… четире. Дер капитэн тот ист… умирайт.
- Точно, - подтвердил Змей. Он, как знаток языка вероятного противника, вел предварительный допрос. - Двадцать пять рыл, из них три офицера. Капитан в момент взрыва был на мостике, его первым пришибло.
- Обермашинист… как это по-рюсски… глафни мьехарик. Эр загт… сказаль - дер дампфер "Шпиттфойер" фюнф канонен хат… пьят канонен иметь.
- Вооруженный пароход «Спитфайр» - привычно перевел Карел. - Пять орудий, сто сорок индикаторных сил. Мы подобрали старшего механика, он все и выложил. Звать Джозеф Чарчер. Говорит, конвоировали турецкий барк с генераль карго для экспедиционных сил в Крыму. Правильно мы угадали: они, хитрозадые, прямо к Евпатории идти побоялись, решили спуститься на юг вдоль побережья. Вот и дохитрились! А пошли бы напрямки - глядишь, и пронесло бы.
- Я так думаю, англичан отпускать неможно. - произнес казак. - Это вам не турка-каботажник, это враг настоящий, густопсовый. Особливо, которые офицера. Таких посадишь в трюм - оне стенку проковыряют, часового пришибут, да и сбегут! Я что предлагаю: оттащим турецкое корыто буксиром к Аккерману, а то у нас на него команды не хватит. А англичан пока подержим в канатном ящике. Мои молодцы их не упустят. Сдадим - и снова в море, османа ловить!
Капитан-лейтенант задумался. В словах Тюрморезова был резон: они уже недосчитались двух десятков человек, отряженных в призовые команды. К тому же, никто на «Улиссе», даже дядя Спиро, не имел опыта управления таким большим парусником, а прибегать к помощи турок, даже и приставив к ним надзирателей, Белых не хотел. Рискованно.
- Зря вы их из моря вынули, вот что, - продолжал подъесаул. - Потопли бы - вот и ладно, и нам забот, и им маеты меньше. В неволе - рази ж это жисть?
- Капитан... - негромко сказал Карел. - А может их... того? Наглов, я имею... Женевских конвенций мы не подписывали, да и нет их тут еще. Чего с ними валандаться? Скажем, что так и было...
- О...ел? - опешил Белых. - Ты что, хочешь, чтоб нас повсюду ославили, как палачей и военных преступников? Это тебе не Сирия и не Донбасс, тут по правилам воюют, а не по понятиям!
Два года назад Карел взял отпуск «по семейным обстоятельствам» и семь месяцев провел в одном из добровольческих подразделений на юго-востоке Украины. Да и в Сирии успел отметиться - группа Белых осуществляла там прикрытие саперов, разминировавших Пальмиру.
- А кто узнает-то? - нехорошо сощурился главстаршина. - До берега никто не доплыл, все тут. Скажем - потонули вместе с пароходом.
- Не выйдет, - с сожалением покачал головой Вий. - Нет, я вообще-то не против, а только наши же и раззвонят. Я не про казачков, те кремни, - поправился он, поймав возмущенный взгляд подъесаула. - А вот греки и волонтеры - те точно не удержатся. Нам оно надо?
- Ладно, пока их в канатный ящик, а завтра решим. - вынес вердикт Белых. - Да смотрите, чтоб офицеров отдельно, и обыщите хорошенько всех! А ты, дядя, ставь караулы. Сам сказал, что станишники англичан не упустят, никто тя за язык не тянул.
- Слово дадено - что пуля стреляна, - кивнул казак. - Не боись, Иваныч, все сделаем. От Тюрморезова ишо не одна лярва не уходила!
- А этого стармеха давайте сюда, - скомандовал Белых. - И позовите Фро... то есть Ефросинью Георгиевну. Зря, что ли, ее переводчиком зачислили? Расспросим англичанина по всей форме. А ты вытаскивай ручку и блокнот, - велел он Карелу. - Будешь протокол допроса вести, раз такой умный...
- Может, сразу пассатижи? - осклабился главстаршина. - Чтобы, значит, разговорить?
-А-атстваить пререкания! - взревел капитан-лейтенант. - Шагом марш - испа-а-алнять!
II
Из дневника Велесова С.Б.
«4 октября. Я надолго забросил дневник. Ранение, Альма, знакомство с Великим князем, блокада Евпатории, подготовка кораблей, минные дела... В общем, обязуюсь когда-нибудь заполнить пропущенные страницы а пока - к делам текущим.
Союзники носа не кажут с плацдарма. Я ждал, что дня через два-три после альминской ретирады они предпримут новую попытку. Но вместо этого они принялись возводить полевые реданы, рыть траншеи, оборудовать батареи. Ну и кто кого, спрашивается, будет осаждать?
И ведь не могут не понимать, что ничего путного из этого получится! Севастополь в течение всей осады имел сухопутную связь с внешним миром, получал, хоть и скупо, продовольствие, огнеприпасы, даже подкрепления. Здесь же - глухой мешок: на море пиратствуют севастопольские фрегаты, на суше плацдарм охвачен казачьими разъездами, а на ближних высотах русские возводят люнеты. Накапливают силы, подвозят стройматериалы, шанцевый инструмент, артиллерию. Над плацдармом сутки напролет висит «Горизонт», то и дело в гости наведывается гидроплан из Качи. Авиаторы не ограничиваются разведкой - то ящик стрелок вывалят на ряды палаток, то забросают зажигалками обозные телеги. Мелочь, комариные укусы - но и они способны довести до бешенства или наоборот, подавить волю к сопротивлению.
5 октября. А мы-то гадали, почему французы сидят тише воды, ниже травы! Ларчик просто открывался: оказывается, они остались без главнокомандующего! Маршал Сен-Арно, страдавший, как и в нашей реальности, раком в последней стадии, скончался.
Мы узнали об этом практически из первоисточника: спецназовцы, отправленные на плацдарм для сбора сведения о моем добром друге Фибихе, приволокли с собой ни много ни мало, адъютанта бригадного генерала Лумеля. Все прошло тихо, без стрельбы и поножовщины: в темноте высадились на берег с надувной лодки, преодолели лабиринты из штабелей досок, бочек, тюков, обозных повозок, зарядных ящиков и бог знает еще какого барахла. Редкие караулы, следившие за порядком в лагере, не представляли для матерых диверсантов помехи. У первой же палатки они прихватили одинокого су-лейтенанта. Беднягу затащили под телегу и наскоро допросили. Французик, перепуганный появлением таких страшилищ (спецназовцы были в полном боевом обвесе, в маскирующей раскраске) и не подумал запираться. При нем нашлись письма, написанные генералом жене, отданные адъютанту для отправки на родину. Квропу. Но не склалось: письма, вместо супруги генерала, прочитали в штабе князя Меньшикова.
«Маршал Сент-Арно покинул нас! Он был в кризисе, и хотя вчера вечером он немного бодрее, врач уже не надеялся на улучшение. И вот - ужасный итог! Увы, жестокое обострение недуга совпало с невиданным в карьере маршала фиаско - да еще и в ходе самой грандиозной из его военных кампаний! Что касается меня, того, кто особенно его любил, то переношу это слишком болезненно…».
Письмо написано на следующий день после Альмы - выходит, за целую неделю не нашлось подходящей оказии! Да, связь с внешним миром у союзников хромает...
В нашей реальности (кажется, я злоупотребляю этим оборотом!) Сент-Арно скончался по пути в Варну, на борту судна. Здесь корвет ушел без маршала, зато увез Фибиха с его приятелем-репортером и обломками летающей лодки.
Что ж, известие неприятное. После морского сражения севастопольцам было не до блокады - они были заняты буксировкой трофеев, снимали с мелей побитые корабли, приводили в порядок уцелевшие. Два дня спустя дверка захлопнулась, но поздно - птичка упорхнула.
Одно радует, беглый корвет был парусным. А значит, шторма и наступившее потом безветрие неизбежно его задержат. И есть шанс, что англичанин все еще болтается в штилевой полосе вблизи болгарского берега.
Николай Николаевич сильно переживает по поводу нашей неудачи. Я пытаюсь его утешить: собственно, никакой неудачи нет, а есть лишь несчастливое стечение обстоятельств. В конце концов, о том, что скотина Фибих жив, мы узнали уже после того, как он покинул плацдарм и, в любом случае, уже ничего не могли сделать. Но и сейчас не все потеряно: где-то в районе Констанцы каперствует Белых, да и отряд Бутакова уже сутки, как покинул Севастополь. Если повезет, они перехватят беглецов.
Обо этом придется доложить на военном совете у Меньшикова. Кстати, будет поднята еще одна тема: Великий князь который день обхаживает принца Наполеона и, судя по всему, у них наметилось нечно любопытное...»
III
Гидроплан М-5
Бортовой номер 14
5 октября 1854 г.
Патрик О΄Лири
- Давай! - крикнул мичман и ткнул пальцем вниз.
Патрик кивнул и выволок из-под ног первую пачку. Всего их было пять - перевязанные крест-накрест бечевкой стопки листков скверной серовато-желтой бумаги. Пачки привезли в Качу из Севастополя, на пролетке под охраной трех казаков. Патрик не умел читать по-французски, но кроме крупного печатного текста, каждый из листков украшала картинка.
Картинки были разными. На одной изображен стоящий во весь рост скелет, укутанный в драную шинель. На костяных ногах - солдатские сапоги, скалящийся череп украшен тонкими усикам и бородкой. Патрик хихикнул, узнав эти атрибуты, которыми британские газеты неизменно снабжали карикатуры на французского императора Наполеона III-го. В руках скелет сжимал шпагу, череп украшала офицерская шляпа - знакомый всей Европе головной убор Наполеона. Того, первого, - «настоящего», как сказал мичман Энгельмейер. Патрик удивился - разве нынешний французский император какой-то ненастоящий? Пилот снисходительно объяснил, что будь он настоящий - не отсиживался бы в Париже, а лично возглавил бы экспедицию в Россию. Где его, несомненно, ожидало бы то же самое, что и его великого предка.
Картинка на другой листовке была еще смешнее. На этот раз императора изобразили в виде дикобраза, только вместо иголок щетинились штыки, из-под которых выглядывали генеральские эполеты. Наполеон III-й стоял на четвереньках; его профиль, украшенный знаменитыми усами и бородкой-эспаньолкой, узнать было куда проще, чем на картинке со скелетом.
Текст листовок был очень доходчивый. В нем разъяснялось, что ждет осажденных: голод, жажда, болезни, непрерывные обстрелы. А дальше: «император захватил власть обманом и, чтобы упрочить свое положение, затеял войну с Россией. А вы, французские солдаты расплачиваетесь за это своей кровью.» Заканчивался текст призывом не умирать за узурпатора, а сдаваться в плен, или «брать собственную судьбу в свои руки».
Рассмотрев «французские» картинки, Патрик поинтересовался - а почему нет листков с карикатурами на турецкого султана и королеву Викторию? А так же обращений к туркам и англичанам?
Штабс-капитан, доставивший необычный груз, пояснил: среди турецких солдат почти нет грамотных, так что писать для них такие листки - напрасно переводить бумагу. Англичане же верны королеве, на них это не подействует. Патрик согласился: да, нравы в Ройял Нэви ужасные, куда там Содому и Гоморре, но представить себе, чтобы солдаты и матросы Ее Величества взбунтовались из-за каких-то бумажонок, пусть и с картинками? Вот если бы с неба сбрасывали золотые соверены или бутылки с джином...
Под крыльями мелькали ряды палаток, между которыми метались фигурки в сине-красных мундирах. Кое-где взвивались дымки выстрелов, но авиаторы не обращали на них внимания. Стреляли редко - пока разберут ружья из пирамид, пока забьют заряды, гидроплан будет уже далеко. Изредка стрелкам везло, и тогда гидроплан привозил доказательства их удачи - дырки от пуль в перкали плоскостей.
Патрик видел, как солдаты кидаются землю, прячутся под телеги, зарядные ящики, лафеты. Ага, злорадно ухмыльнулся он, не нравится? Доблестные любители лягушек и сидра на своей шкуре узнали, что библейское «...и стрелы с небес поразят бегущих» - это не только стих из Апокалипсиса. За эти три дня Энгельмейер и Патрик семь раз вылетали на сброс флешетт.
Сегодня французам повезло: бумажки со смешными картинками - это все же не кованые острия, навылет прошивающее человеческое тело.
Патрик перехватил матросским ножом (он заранее раскрыл его и держал в зубах) бечевку, стягивающую пачку и столкнул груз за борт. И вывернул шею, чтобы увидеть, как листки белым облаком разлетаются над палатками.
- Давай следующий! - проорал, перекрывая треск "Гнома", мичман и ткнул напарника в бок. Петька-Патрик оторвался от зрелища рукотворной бумажной метели и потащил из-под сиденья новую пачку «наглядной агитации».
Боевые действия в Крыму перешли в невиданную доселе фазу психологической войны, и юный ирландец, сам того не зная, только что сделал в ней первый выстрел.
IV
Пароходофрегат «Владимир»
5 октября 1854 г.
Андрей Митин
Бутаков все-таки молодчина, подумал Андрей. Не зря в нашей истории он стал теоретиком тактики паровых кораблей: смотрит в корень, выделяет возможности, находит, как их применить. Согласно его идее, целями для осколочно-фугасных снарядов должны стать в первую очередь, колесные кожуха а так же корма - чтобы разрушить румпельное отделение и, если повезет, повредить винт. У здешних кораблей он один, так удачное попадание может лишить неприятеля и хода и способности управляться. После чего надо занять позицию по носу или корме жертвы и доламывать ее продольным огнем гладкоствольных орудий до полной небоеспособности.
На практике идею пока не проверяли, даже учебных стрельб не проводили, берегли драгоценные унитары. Расчеты, знают свое дело, научились еще в «той» реальности, так что ограничились тем, что выпустили пяток практических болванок, демонстрируя севастопольцам возможности противоаэропланных пушек Лендера, стоящих на «Морском быке» и семидесятипятимиллиметровок Канэ, переставленных на «Владимир» с миноносца.
Андрей не отказал себе в удовольствии вспомнить молодость и разыграл с Бутаковым и парой офицеров несколько вариантов боя на столе - с кубиками и картонными корабликами. Выходило, что «Владимир» и «Морской бык», в состоянии особенно не рискуя, справиться с винтовым линкором вроде «Наполеона» или ныне покойного «Агамемнона». А что? Огонь на «обездвиживание» ведется с запредельной для местной артиллерии дистанции до решительного результата, после чего «инвалиду» остается отбиваться погонными пушками от бомбических орудий пароходофрегата. С очевидным результатом. При этом невосполнимый ресурс будет расходоваться максимально экономно и по делу.
Оставался пустяк - опробовать все это в бою. Но отряд прошел половину расстояния до Варны, не встретив ни одного корабля. Но есть совсем ни одного! Эссен даже поднимал гидропланы, благо, штилевая погода способствовала. Но секторный поиск ничего не дал - море будто вымерло, ни паруса, ни дымка, ни мачты. Похоже, англичане так напуганы действиями Черноморского флота, что сидят в гавани и даже подкрепления не шлют попавшим в переплет союзникам!
Бутаков уже собрался сменить район крейсерства и, вместо того, чтобы ловить неприятеля между Варной и Евпаторией, перекрыть пути к Босфору. Но тут на связь вышел «Адамант»; выслушав рапорт Андрея, капитан-лейтенант вызвал штурманского офицера и через час обе колонны, выполнив «поворот последовательно», легли на прежний курс, к Варне.
***
- Привет, писатель!
- Привет, майор. Побеседовал тут я с Белых, занятные у них вещи творятся. Ты бы поинтересовался, надо бы совместно обсудить...
- Непременно поинтересуюсь, у меня через полчаса сеанс связи с «Улиссом». Так что там каплей напортачил?
- - Да вроде ничего такого. Поймал, понимаешь, очередной транспорт - да не транспорт даже, а целый конвой. Барк на пятьсот тонн, в сопровождении английского парохода. Решили, понимаешь, в Евпаторию просочиться, а тут, как назло, «Улисс». Корабль, понимаешь, его Величества... Пароход они изнахратили, из крупняка котел расстреляли, а парусник взяли на буксир. А тут мы со своими новостями!
- Так, с этого места подробнее. Что за новости?
- А я что, не сказал? Прости, заболтался. Вот какое дело: ребята Белых, те, что остались на «Адаманте», поработали немного по специальности - слазили в гости к союзничкам. И вот что выяснилось: Фибих, паскуда, из Евпатории того-с, сбежал. Еще давно, двадцать девятого.
- Так это ж почти неделя прошла! Теперь ищи ветра в поле, он, небось, уже в Варне, а то и в Стамбуле!
- В Константинополе, герр майор, в Константинополе. Настоящие русские люди не говорят «Стамбул», а только продажные либералы, отрабатывающие аглицкие гранты. Привыкай к правильным названиям, а то могут и не понять.
- Да знаю я, знаю, достал со своими шуточками. Про дисциплину радиообмена слышать не приходилось?
_ А кому она тут нужна? Кроме нас в эфире никого нет.
- Ну ты... шпак! Я слов не могу подобрать, какой ты шпак!
- Хе-хе, суровый воин... ты лучше вот что прикинь своим дисциплинированным эфирным мозгом: Фибих дал деру на парусной калоше, а какие погоды стояли последние четыре дня - сам знаешь. Так что вам с бутаковским штурманом задачка: где они могут быть сейчас?
- Так во-о-от зачем вам «Улисс» понадобился... хотите его локатор к поиску припрячь?
- В корень зришь. При всем уважении к Эссену, «эмки» - это далеко не «Каталины» и даже не «КОРы». А потому каплею велено, как и вам, срочно идти, к Варне и включаться.
- И что, пойдет?
- А куда он денется? Нет, конечно, пытался протестовать - народу у него, вишь, для призовой партии мало, чтобы трофей в Одессу отправить. А бросать жалко: груз, говорит, богатый.
- Он там что, вконец в пиратов заигрался? Или это дядя Спиро на него так влияет?
- Может и он. Но ты послушай, что предлагает каплей. Этот самый пароход, который они потопили, «Спитфайр» называется, кстати - так вот, он один-в-один ваша «Одесса». Капитанаки уверяет - братья-близнецы. То есть сестры - у бриттов сам знаешь, корабли женского рода, даже те, что с мужскими именами. Систершипы, одним словом. Кстати, «Одесса» тоже аглицкой постройки... Короче, упустим Фибиха - придется лезть за ним в Варну. Так почему бы не использовать для этого трофей? Тем более, груз на этом барке оченно интересный. Перспективный, я бы сказал, с учетом задачи.
- Лезть? Как это?
- Каком кверху! Легенда такая: попали в шторм, получили повреждения, а потом подверглись нападению. Подкрасить кое-что, поднять «Юнион Джек», барк привести в соответствующий вид - ничо, прокатит. Всего-то делов - зайти в бухту, встать на якорь, а там уж...
- Это ты, Серег, сам придумал, или еще какой придурок подсказал?
- Сам, все сам. Короче, излагай Бутакову и думайте. Связь - по графику, там и обсудим.
- Ладно, подумаем...
- Тогда до связи, майор. И свяжись с Белых, может еще какие мысли возникнут?
- Свяжусь. Слушай, а если серьезно - что это ты раздухарился? Я понимаю, никто нас не слышит, но все же - перебор...
- Ну извини, Андрюх, что-то я и правда того... Понимаешь, мы тут такую штуку собираемся замутить... нет, рассказывать не буду, прости. Уж очень затея заковыристая, боюсь сглазить.
- Ну ладно-ладно. До связи... затейник!
ГЛАВА ПЯТАЯ
I
Пароход «Улисс»
8 октября 1854 года
Игорь Белых, капер
Белых страдал. Чужой мундир резал под мышками, жал в паху, дико раздражая спецназовца, привыкшего к нормальной, комфортной полевой форме. А эту перешивала камеристка Фро, причем изо всех сил старалась подчеркнуть атлетическое сложение любовника хозяйки. Для этого девица сверх всякой меры заузила и без того неудобный сюртук и уродливые, отвисающие на заду штаны с высоченной, выше живота, талией и парусиновыми помочами. Придется теперь распарывать и подгонять самому, а то ведь этой овце не объяснить, что главное - это свобода движений, а не чтобы «костюмчик сидел»!
А дурацкие башмаки вместо привычных берцев! Белых еле удержался, чтобы не сплюнуть на палубу, и с ненавистью посмотрел за корму, на переваливающийся с боку на бок турецкий парусник. Три дня, прошедшие после получения приказа к Варне состояли из непрерывных авралов, усилий, мучений. То тяжелое судно рвало буксирные тросы, то лопались румпель-тали, и парусник рыскал, дергая из стороны в сторону корму «Улисса». То на «призе» вспыхивали кровавые стычки между матросами-турками и их коллегами греческого происхождения. И для того чтобы унять побоище, казакам приходилось пускать в ход нагайки. Белых с трудом подавил желание повесить зачинщиков на ноках рей - чтобы соответствовать званию капера. Идея встретила полное понимание и сочувствие, как у Тюрморезова, так и у Лютйоганна, а дядя Спиро прямо так и заявил, что не понимает, почему «кирие капитан» откладывает такое полезное дело.
Терпение капитан-лейтенанта лопнуло к концу второго дня, после того, как пришлось выбрасывать в море сразу три трупа - двоих турок, и грека, прирезанных во время драки в матросском кубрике. Узнав об этом, Белых приказал высадить турок в шлюпку и велел им убираться подобру-поздорову. До берега три мили, не догребут - их проблемы.
В шлюпку посадили не всех. На паруснике остались начальственный состав и нескольких матросов, из тех, что посмирнее. Им было доходчиво разъяснено, что единственный способ избежать петли - это во всем слушаться новых хозяев судна. Белых даже посулил вернуть его после дела, умолчав, что шансов уцелеть у несчастной посудины нет ни единого.
Английских матросов со «Спитфайра» держали в канатном ящике на «Улиссе». Но сначала к пленным применили меры морального воздействия - по одному прогнали по палубе, на которой в тщательно продуманном беспорядке расположились тюрморезовские станичники, спецназовцы Белых и волонтеры. Мизансцена была выстроена с большим знанием психологии: казаки и морпехи, кто голый по пояс, кто с закатанными рукавами, точили страховидные ножики, поигрывали нагайками или просто сидели, как Ваня Калянджи, с чем-нибудь огнестельным в руках и нехорошо косились на пленников. Возле люка, куда по одному спускали пленников, Вий с Карелом показательно обрабатывали Змея - вдвоем, с хэканьем, кровожадными воплями, вовсю используя приемы из арсенала реслинга. На англичан это произвело неизгладимое впечатление: Белых разглядел ужас в их глазах при виде полуголых варваров, мордующих друг друга так, что пробирало даже матерых ветеранов драк в портовых кабаках.
Выдумка помогла - не было ни одной попытки побега. К тому же Белых распорядился не отказывать пленникам в простых радостях жизни, вроде рома, взятого в баталерке приза. В итоге, лаймы не просыхали уже третьи сутки, потребляя в качестве закуски трофейную солонину, сыр и морские сухари.
С офицерами «Спитфайра» поработала Фро на пару с Лютйоганном. В итоге, корабельный механик по фамилии Чарчер охотно согласился помочь захватчикам, но поставил вопрос об оплате. О цене сговорились; остальных заперли в разных помещениях, настрого предупредив, что в случае неповиновения церемониться не станут. Коварная Фро ухитрилась взять с них «честное слово», что ни побегов, ни попыток саботажа не будет. В качестве поощрения, пленных офицеров по одному выводили на прогулки на палубу «Улисса» - разумеется, под присмотром.
Кроме согласия сотрудничать, офицер-машинист выдал массу ценной информации. Этим занялись Фро, Лютйоганн и Змей. Английский знали все трое, а пленник, как выяснилось, неплохо владел немецким. Полученные сведения следовало проверить - для этого «следственная бригада» допрашивала офицеров и матросов «Спитафайра» по всем правилам, тщательно выискивая нестыковки в показаниях. Таковых не нашлось - похоже, «береговая мазута» всерьез настроился на сотрудничество.
***
Дело планировалось отчаянное. Предполагалось, ни много, ни мало, зайти прямо в гавань Варны и стать на якорь. Команды обоих судов якобы понесли потери в стычке с русскими, и единственный оставшийся в живых офицер - этот самый Джозеф Чарчер, - не рискнул продолжать рейс и предпочел вернуться в Варну.
Затея, при всей бредовости, вполне могла выгореть. «Спитфайр» прибыл в Варну в конце августа, перед самой отправкой экспедиции в Крым. Команда была набрана с бору по сосенке, из мобилизованных моряков торгового флота. Ни Чарчер, ни другие моряки никого в Варне не знали, их сразу отрядили конвоировать транспорта с военными грузами в Крым. Англичанин с обидой заявил, что джентльмены из Ройял Нэви не захотели рисковать своими аристократическими задницами и свалили опасное дело на них - «торгашей», черную кость, людей второго сорта.
А пока надо было позаботиться о матчасти. Спецназовцы, казаки и отобранные волонтеры подгоняли под себя блузы британских моряков. Белых, Лютйоганн и Змей осваивались в офицерских мундирах, а особая команда приводила облик судна в состояние, соответствующее легенде: рубили мачту, снимали стеньги, приводили в беспорядок такелаж, заодно создавая на палубе тщательно продуманный бардак. То же самое предстояло проделать и на «Одессе», с поправкой на «боевой характер повреждений.
Но для этого сначала надо встретиться. Пока «Улисс» выбивался из своих невеликих индикаторных сил, буксируя трофей на трех узлах против ветра, бутаковский отряд крейсировал на подходах к Варне. Увы, перехватить корвет с Фибихом на борту не удалось - он либо успел добраться до Варны раньше, либо проскользнул в гавань под покровом ночи. Окончательную ясность внесли пленные с захваченной турецкой шхуны: по их словам, британский корвет прибыл из Евпатории три дня назад, менее чем за сутки до того, как Бутаков развернул свою ловчую сеть.
Что ж, усмехнулся Белых, опять все надежда на спецназ. Но ничего, группа готова ко всем мыслимым и немыслимым неожиданностям.
- Тащ командир, отметки на радаре! - подал голос Карел. - По ходу - наши! Запросить по рации?
Белых встал с люка, поморщился - жмет, зараза, что ты будешь делать! - и полез на мостик. Прогулка закончилась, начиналась настоящая работа.
II
Из дневника Велесова С.Б.
«9 октября. Время, казалось, замедлившее свой бег после Альмы, снова набирает обороты. Вот повестка сегодняшнего совещания у князя Меньшикова:
- попытка прорыва сухопутной блокады, предпринятая англичанами;
- подготовка к бомбардировке Евпаторийского лагеря;
- действия наших крейсеров близ Варны;
- рапорт мичмана Красницкого об успешном испытании минного катера;
- доклад лейтенанта Краснопольского о подготовке первой минных таранов;
И на десерт - пространное рассуждение Е.И.В. Николая Николаевича о договоренностях, достигнутых его императорским Высочеством с другой августейшей особой - Наполео́ном Жозе́фом Шарлем Полем Бонапа́ртом (принцем Франции, графом Мёдоном, графом Монкальери но более известным широкой публике как принц Наполеон или Плон-Плон) ныне пребывающим в великокняжеской резиденции в Севастополе...
Итак, пункт первый. Героическая попытка прорыва блокады евпаторийского плацдарма, предпринятая - кем? Да-да, ими самыми, героями Легкой бригады. Что характерно, практически с тем же результатом.
Правда, в отличие от нашей реальности (опять! Сколько еще будет меня преследовать эта дурацкая присказка?) лорд Кардиган остался на поле брани вместе со своими гусарами. И благодарить за это надо ни кого иного, как нашего генерала Фомченко.
Вникая в особенности крымского ТВД, Фомич выяснил, что татарское население встретило интервентов хлебом-солью (или их местными аналогами) и вообще оказывает им посильную помощь. Ничего иного от крымчаков не ждали: ста лет не прошло с тех пор, как владения последнего крымского хана Шахин-Гирея были объявлены частью Российской Империи. А один из потомков хана состоит при французском штабе и времени даром не теряет - сразу после высадки, к Евпатории потекли стада, обозы с фуражом и провизией, а главное, сотни вооруженных крымчаков, готовых сражаться против русских «оккупантов». Правда, долго это не продолжилось - казаки и до Альмы регулярно перехватывали «доброхотов», а теперь и вовсе замкнули колечко. Но эта блокада не была сплошной - ни траншей, ни редутов с батареями, лишь редкая цепочка казачьих разъездов. Татары, местные жители, знающие в этих местах каждую сухую балку, каждый куст полыни, то и дело пробирались к союзникам, которые, не получая подвоза с Большой Земли, отчаянно нуждались в продовольствии и фураже.
И это прекрасно понимал Фомич. Облегчив душу парой сентенций типа «Правильно их, тварей, Сталин гнобил!», генерал, привыкший мыслить в циничных категориях двадцатого века, предложил план. Казачьи разъезды временно перестают обращать внимание на татар, стягивающих к окрестностям Евпатории обозы, продолжая при том, охранять периметр. Прорвать блокаду сами татары не смогут, силенки не те, а значит, обратятся за помощью. И ее им, конечно, окажут, скорее всего - силами имеющейся у союзников кавалерии. Тысяча сабель, Тяжелая и Легкая бригады, наследники славы серых шотландцев, отличившихся при Ватерлоо!
Сомнительная слава, если вдуматься...
Остальное было делом разведки и организации. Наблюдением с воздуха было установлено место будущего прорыва. Это подтверждалось и донесениями разъездов, которые засекли, как татары снимаются с места и всем табором ползут навстречу своим покровителям. И когда кавалеристы лорда Кардигана выдвинулись к линии патрулей, чтобы лихой атакой смять казаков, их ожидал сюрприз.
Не вдаваясь в подробности, скажу: в лагерь не вернулся ни один. При том, что убитых было заметно меньше: уцелевшие схвачены, скручены, уведены в полон. Тело самого Кардигана, пробитое аэропланной стрелкой, нашли на поле боя; казаки захватившие табор крымчаков, пригнали в Севастополь несколько тысяч голов разнообразного скота, сотни лошадей и верблюдов, бесчисленные арбы с фуражом и провиантом. Попытка поправить дела со снабжением обернулась для войск коалиции потерей половины боеспособной кавалерии. Фомченко принимает поздравления, а вот Лобанов-Ростовский запил - так сильно подействовала на прапора жуткая бойня, устроенная его пулеметами британской кавалерии.
Пункт второй. Тут рассказывать особенно нечего. Завтра начинаем обстрел лагеря. Он будет вестись с двух люнетов, возведенных на соседствующих с Евпаторией высотках для прикрытия батарей тяжелых мортир. Еще на люнетах будут стоять бомбические пушки, снятые с поврежденных линейных кораблей. Сейчас их тянут на быках из Севастополя, и в ближайшие три-четыре дня они скажут свое веское слово.
Бомбардировка пойдет не по страинке - на глазок, по площадям, - а с использованием воздушного корректировщика. Дело это новое, непривычное - ну так ведь мы никуда не торопимся, время работает против осажденных.
Пункт третий. Согласно сообщениям капитан-лейтенанта Бутакова, его отряд вышел в район Варны. Перехвачено столько-то транспортных судов противника, часть затоплена, остальные отправлены в Севастополь, бла-бла-бла. Главная задача, поимка доктора Фибиха со товарищи, с блеском провалена. Кто бы сомневался... Бутаков ожидает рандеву с «Улиссом», после чего приступит к выполнению плана «Б».
Пункт четвертый. Нам пишут из Николаева: мичман Красницкий рапортует об успешном испытании минного катера. На этот раз инновационное плавсредство не затонуло, а наоборот, успешно сымитировало атаку шестовой миной на неприятельский корабль. На верфи спешно заканчивают второй катер, а мичман тем временем оснащает «минные тараны» - дюжину мелких пароходиков, собранных в Николаев с Днепра, из Одессы, с Днестровского лимана. Вторую «минную бригаду» готовят в Севастополе, под чутким руководством лейтенанта Краснопольского. Дедлайн - неделя от сего момента. Должны успеть.
И главное на сегодняшний день известие. После того, как мы с Фомченко и Зариным покинули особняк на Екатерининской, рация в моем кармане ожила. Вызывал адамантовский старшина, дежуривший в Морском Госпитале. С тех пор, как туда переправили профессора Груздева, Кременецкий распорядился выставить в госпитале вооруженный пост, с приказом немедленно докладывать о любых, даже самых незначительных изменениях состояния пациента. Но утром «Адамант» вышел в море и находился вне зоны действия карманной рации, так что первым эту информацию получил ваш покорный слуга...»
III
близ Евпатории
9 октября 1854 г.
прапорщик Лобанов-Ростовский
Грохнуло. Воздух упруго толкнул в лицо. Прапорщик поморщился - выстрел болезненно отозвался в барабанных перепонках. Кургузая мортира выбросила почти вертикальный плотный столб белого дыма, черный мячик бомбы понесся ввысь по крутой дуге. В верхней точке на миг замер, а потом покатился с горки и пропал из глаз.
Осадная батарея с утра начала бомбардировку. Союзники отвечали вяло: то ли сказывалась общая подавленность, то ли не желали жечь зря порох и переводить бомбы, обстреливая невидимого противника.
Первыми целями русских мортир стали не оборонительные сооружения, спешно возводимые французскими саперами, а скопления обозных телег и артиллерийские парки в глубине лагеря. Корректировка с воздуха делала свое дело: двух- и трехпудовые бомбы то и дело рвались среди тесно составленных повозок и зарядных ящиков.
- Жаль, мало у нас мортир, - посетовал Николай Николаевич. - На всю крепость не более десятка, да и те старые, полупудовые. Пришлось, сами видите, провести ревизию флотских арсеналов и разоружить бомбардирские корабли. И все равно - мало, мало!
- Да, - кивнул Велесов, - У союзников мортир чуть ли не втрое больше. Ну так они и готовились, а наши архистратиги даже не подумали, что придется вести осадную войну!
- Ничего, вот подтянут бомбические орудия, тогда по-другому поговорим! - посудил Великий князь. - А вообще я, чем дальше, тем меньше понимаю союзников. Сидят в лагере и ждут неизвестно чего! Любому юнкеру ясно, что единственный шанс - прорывать блокаду и...
- ...и что? - поинтересовался Велесов. - Ладно бы, снаружи их ждала полевая армия! Тогда да, прорыв имеет смысл. Фиаско Легкой бригады ясно показало, что таким способом даже провианта не раздобыть! Особенно теперь, когда Меньшиков приказал казачкам не цацкаться и разорять татарские села на три десятка верст вокруг, угонять стада, вывозить зерно, фураж. Ну, допустим, прорвутся союзники - а дальше что? Пойдут на Севастополь? Смешно. На Симферополь? Еще смешнее. Единственная надежда у них на англичан. Если те не придут в самом скором времени - все, крышка господам интервентам!
***
Прапорщика Лобанова-Ростовского мало интересовали вопросы стратегии. Пред его глазами стояло страшное поле, заваленное людскими и лошадиными телами, уши буравили стоны, крики, ржание умирающих животных. Он вспомнил, как запели трубы англичан, и как вздрогнула земля от тысячного копытного грома. Легкая бригада - все пять полков, 4-й и 13-й лёгкие драгунские , 17-й уланский , 8-й и 11-й гусарские полки, - разворачивалась в дефиле, перекрытом с северо-востока немногочисленной русской кавалерией. Сейчас налетят, сомнут, растопчут - а как иначе, если русские, и без того, уступающие в числе чуть ли не втрое, собирались встречать атаку, стоя на месте?
Неизвестно, что подумали уланы и гусары Кардигана, когда русские эскадроны подались назад, развернулись и, не тратя времени на перестроения, поскакали в тыл, обтекая развернутые в их тылу конные батареи? Да, залп полутора десятков шестифунтовок в упор - это неприятно. Визжащая картечь соберет кровавую жатву в рядах передовых эскадронов, но вряд ли их остановит - артиллеристы будут изрублены прямо на лафетах пушек, а потом дело дойдет и до сossacks, трусливо показывающих британцам хвосты своих лошадей.
Пулеметы, все шесть, ударили косоприцельным огнем, с обоих флангов. На правом Лобанов-Ростовский поставил три «Максима» на крепостных лафетах; на левом располагались остальные пулеметы на пароконных бричках. Патронов не жалели - стоит кавалеристам доскакать до позиций, и все будет кончено.
Передовые эскадроны легли целиком, скошенные свинцовым ливнем. Остальные замедлились, остановились - на пути у плотных, стремя к стремени, шеренг, идущих карьером, выросли горы окровавленных, недвижных или бьющихся в агонии тел. Кто-то пытался перепрыгнуть препятствие и падал, кто-то осаживал коней и сам попадал под копыта задних, идущих в предписанных уставом двух лошадиных корпусах за первой шеренгой. А пулеметы молотили, превращая дефиле в сосуд, наполненный животным ужасом, мукой, смертью.
***
За спиной загрохотали копыта, залязгали по сухой земле железные ободья: на рысях проходила ракетная батарея. Связки по шесть медных труб-направляющих на пушечных лафетах весело плескались во все стороны солнечными зайчиками, ездовые ловко сидели на здоровенных битюгах, номера скорым шагом, то и дело переходя на бег, поспевали за тяжелыми запряжками.
- Хороши, черти! - похвалил ракетчиков Великий князь. - Дадут прикурить лягушатникам! Я, Сергей Борисович, не раз присутствовал при стрельбе с ракетных станков, но этот ваш залповый пуск - признаюсь, до печенок пробрало! А каково тем, в кого они летят!
- Да, Ваше Высочество, пока что ракеты - оружие, скорее психологическое, хотя и с хорошими перспективами. Мы стараемся обстреливать ими скопления палаток и телег. Осколочное действие ракет крайне слабое, а вот зажигательное - вполне приличное.
И указал на грязно-серые дымные хвосты, расползающиеся от горящих складов.
- Я обратил внимание, господин Велесов, что на совете вы требовали сосредоточить обстрел не на батареях и укреплениях, а именно на складах. Отчего так?
- Считайте, что я таким образом выражаю уверенность в успехе нашей затеи с принцем Наполеоном. Если мы, Ваше Высочество, намерены склонить французов не просто к капитуляции, а к бунту против нынешнего императора - неразумно озлоблять их чрезмерными потерями. Голод, страх, неуверенность - это одно, но когда рядом погибают товарищи, это совсем другое. Тогда война очень быстро превращается из тяжкой повинности в личное дело, и люди начинают просто-напросто мстить. А нам с вами нужно чтобы мусью хорошенько озлобились на того, кто втянул их в эту авантюру и бросил здесь без помощи!
- Так что и ракеты и ваши листовки бьют в одну цель? - улыбнулся Великий князь. - Что ж, хитро. Только за прошлую ночь к нам перебежало не меньше полусотни человек, из них два офицера. И почти все французы!
- Я в курсе, Ваше Высочество. Перебежчики говорят, что в лагере сплошной бардак, особенно после бойни, которую наш князинька устроил британской кавалерии. Лягушатники винят англичан в том, что из-за них не удается получить продовольствие, а те в ответ заявили, что будут стрелять в любого француза, который подойдет к их палаткам. Один из пленных рассказал: только за один день в драках убито и искалечено около шестидесяти человек!
- Прибавьте к полусотне перебежчиков - получается неплохой итог! Эдак, они сами друг друга перебьют, нам и делать ничего не придется.
- Вы же понимаете, что нам нужны не их трупы. Шляпа великого Бонапарта непрочно сидит на голове Наполеона III-го. Во Франции многие озлоблены на него из-за предательства республики. Помните его лозунг: «Империя это мир»? Вот вам и мир: целая армия на краю гибели, и к тому же, снова в России! Думаете, газетчики и политиканы простят ему такое?
- И все же, рассчитывать, что принц Наполеон, этот толстяк со смешным прозвищем, сумеет возглавить переворот - не слишком ли это смело? Да и батюшка, боюсь, не одобрит. Он слышать не может этих слов - «революция», «республика»...
- Наверное, сразу вспоминает, как отблагодарил Россию Франц-Иосиф за спасение его Империи? - поинтересовался Велесов. Великий князь вскинул голову, лицо его стало непроницаемым, в глазах плеснулся гнев. - Ну-ну, Ваше Высочество, не надо так! Никто не собирается ставить под сомнение государственную мудрость вашего августейшего отца. И потом - мы же не планирует приводить к власти какой-нибудь комитет общественной безопасности, или, не приведи Господь, парламент! Речь идет о законном наследнике самого Бонапарта! Вот вы изволили иронизировать насчет фигуры принца, а ведь и его великий предок отнюдь не был сложен как Аполлон. Что не мешало ему держать в кулаке всю Европу!
Так вот что они затеяли, подумал прапорщик. Не истреблять французов, запертых на плацдарме, а довести их до бунта лишениями, страхом, неуверенностью в собственной судьбе. А когда мятеж вспыхнет - поставить во главе подходящего лидера и направить штыки восставших на нынешнего владыку Франции. Что ж, воистину иезуитский расчет. Не все иноземцам свергать и убивать русских государей, пора им на своей шкуре испробовать, каково это.
IV
Документы проекта
«Крым 18-54»
Папка 11/14
Выдержки из расшифровки аудиозаписи совещания группы «Адамант».
0т 9.10.1854.
