Гедер

Среди вздымающихся кремневых холмов, где Саракал незаметно переходит в Кешет, слово «князь» значило совсем не то, что в остальном мире. Князем мог зваться владелец некоего количества земли, или командующий войском, или княжеский сын, а то и племянник. Даже раса почти не имела значения: князьями в Кешете могли стать и йеммут, и тралгут, и ясурут, формальных препятствий не существовало и для остальных — хотя остальных рас здесь попросту не было.

Первокровные в этих широких безводных равнинах появлялись реже прочих, и Гедер быстро обнаружил, что в городах и деревнях к востоку от Саракала его отряд — он сам, оруженосец и четверо отцовских слуг — стал местной диковиной, привлекающей всеобщее любопытство. Его звали «первокровным князем», и любая попытка объяснить разницу лишь усиливала непонимание. Искать соответствующий ранг среди титулов Кешета было делом бессмысленным, а то и невозможным, и когда путешествующий со свитой князь Куп Рол-Бехур принял Гедера как гостя — юноша счел, что проще будет делать вид, будто он более-менее равен рангом гостеприимному золотисто-чешуйчатому ясуруту.

— Не понимаю, князь Гедер. Ты оставил свою землю и свой народ ради дальних поисков, но тебе неизвестно, что искать и где. У тебя нет права обладать искомым, и ты даже не знаешь, позволено ли тебе предъявлять такие права. И ты надеешься получить прибыль?

— Тут дело в другом, — пробормотал Гедер, потянувшись за очередной колбаской на общем блюде.

Когда еще в дороге Гедер увидел над горизонтом пыльный шлейф от свиты князя, поднимающийся, как дым над гигантским пожаром, он ожидал увидеть армию и военный лагерь с палатками — такими же, как та, в которой он спал на пути в Ванайи и в которой сейчас коротал ночи своей добровольной ссылки. Каково же было его удивление, когда он въехал не в лагерь — пусть грандиозный и роскошный, — а в город с деревянными домиками, с храмом в честь неизвестного Гедеру бога, с площадью для княжеских пиров. По траве и кустам было понятно, что города здесь накануне не было, да и завтра — как предположил Гедер — не будет. Город, как в сказке, просуществует лишь одну ночь и поутру испарится вместе с росой. Пока же вокруг горели факелы, пламя которых подрагивало под ветром, с неба смотрели звезды, от земли поднимался летний жар.

Гедер затолкал в рот колбаску — солоноватую и ароматную, оставлявшую во рту едва заметный привкус сахара и дыма. Он никогда таких не пробовал, и даже если колбаски делали из глаз ящериц и птичьих когтей — он бы все равно не отказался, настолько они были вкусны. Из шестнадцати общих блюд, которыми рабы обносили всех сидящих за столом, блюдо с колбасками было у него любимым — хотя от зеленых крапчатых листьев с маслом он тоже не отказывался.

— Я ищу, — пробормотал он с набитым ртом, — ищу не золото.

— Значит, славу.

Гедер горестно улыбнулся.

— Умозрительным трактатом не прославишься, по крайней мере в наших краях. Нет, я путешествую по иной причине. Меня интересует нечто существовавшее в древности, я хочу найти сведения. Записать и найденные факты, и свои мысли. Чтобы потом люди прочли мой трактат и дополнили тем, что им известно.

«И еще, — не стал он говорить вслух, — я хочу сбежать подальше от смуты в Кемниполе и найти на краю земли уголок, где до меня не доберутся».

— А потом?

Гедер пожал плечами:

— Больше ничего.

Князь-ясурут нахмурился и отхлебнул из чаши, то ли стилизованной под кость, то ли вправду сделанной из массивного черепа. Усмехнувшись, он ткнул в Гедера длинным серебряным когтем.

— Ты святой.

— Нет, что ты, — запротестовал Гедер.

— Значит, ведун. Философ.

Гедер чуть было не стал отпираться, но опомнился.

— Может, и философ.

— Человек, конь и горизонт. Как я не догадался. Все твое путешествие — дело духовного свойства.

Князь поднял мощную руку и отрывисто бросил что-то похожее на приказ. Сотня мужчин и женщин за столом — Гедер не поручился бы, рыцари или солдаты — разразились криками и хохотом. Чуть погодя на краю площади появились два стражника, каждый с железной цепью в руке. Цепи — Гедер заподозрил, что скорее церемониальные — тянулись куда-то во тьму, чуть провисая.

Наконец на свет вышла влекомая на цепях старуха. Широкий лоб, черные спиральные разводы на коже: что она из хаавиркенов, Гедер понял даже раньше, чем она приветственно подняла длинную трехпалую ладонь. Хаавиркенов он видел и прежде, когда в Кемниполь прибыли послы от новоизбранного халлскарского короля, но не встречал ни настолько древних, ни настолько горделивых.

Стражники, шагая перед хаавиркой, подвели ее к князю. Толпа за столом не утихала — то ли приветствуя, то ли насмехаясь. Старуха оценивающе скользнула глазами по Гедеру.

— Моя пророчица, — сказал князь Гедеру и обернулся к женщине. — Это наш гость. Он путешествует в Кешет по делу духовного свойства.

— Верно, — согласилась та.

Князь улыбнулся, словно старуха одарила его чем-то ценным, и странно домашним жестом коснулся плеча Гедера.

— На сегодняшний вечер она твоя.

Гедер нахмурился — неужели старуху отдают ему как постельную прислугу? О таких обычаях он читал в старых легендах о Кешете… Хмыкнув, он начал было придумывать повод для отказа, как вдруг старуха подняла руку. Слуга поспешно притащил деревянный табурет, и хаавирка, не сводя глаз с Гедера, села.

— Добрый вечер, — неуверенно вымолвил Гедер.

— Я тебя знаю, — заявила старуха и сплюнула на землю. — В детстве видела во сне.

— Кхм. Вот как?

— Дело говорит, как всегда, — кивнул князь. — Мудрости ей не занимать.

— Моего дядю снедал недуг, — продолжала старуха. — Скрытый от очей. Ни горячки, ни немощи — ничего того, что лечат снадобья.

— Тогда откуда ты знала, что он болен?

— То был сон, — терпеливо повторила старуха. — Чтобы вылечиться, он глотал горькие травы, после них вода казалась сладкой. Обыкновенная вода. А кажущаяся сладость была в нем самом — и была не сладостью, лишь отсутствием горечи. Этим не излечишься.

Пророчица, взяв Гедера за руку, ощупала суставы пальцев, словно что-то искала, потом понюхала его ладонь. У Гедера пошли мурашки по коже, он попытался отнять руку.

— Ты увидишь ее трижды, — продолжала хаавирка. — Каждый раз будешь другим. И каждый раз она исполнит твое желание. Один раз вы уже встретились.

Пророчица подняла брови, словно спрашивая, понял ли он.

«Неужели все это обо мне?» — ошеломленно подумал Гедер.

— Спасибо, — ответил он, и хаавирка кивнула — скорее себе, чем другим. В пляшущем свете факелов черные узоры на коже словно ожили.

— Все? — спросил князь-ясурут.

— Ему больше ничего не скажу, — мягко ответила князю старуха и встала, звякнув висящими на шее цепями. — А с тобой мы еще поговорим. Позже.

Поклонившись, она двинулась обратно, прочь от травы, и пыли, и деревянных столов, и воинов Кешета, и пляшущих теней. Стражники с цепями шли следом, будто свита. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь звоном цепей да треском пламени в факелах. На лицах воинов Гедер разглядел то ли изумление, то ли тревогу — и не понял причин. Произошло нечто важное, только он не знал что.

Князь поскреб чешуйки на подбородке, как первокровные почесывают бороду, и улыбнулся, показав плотный частокол черных зубов.

— Ешьте! Веселитесь! — крикнул он, и за столом вновь воцарился шум и гам. Гедер взял еще колбаску. Интересно, чего же он все-таки не понял?

Пир не давал Гедеру покоя, в горле стоял комок. Лежа в палатке и прислушиваясь к мягкому летнему ветру, кружащему над пустыней, он не мог заставить себя уснуть. Неподалеку посапывал оруженосец, пахло тончайшей, вездесущей кешетской пылью, на языке еще чувствовался вкус пряного мяса, хотя все удовольствие от колбасок успело улетучиться. Лунный свет сочился от кромок палатки, пронизывая тьму серебристым сиянием. Гедер лежал в оцепенении, странно смешанном с беспокойством.

«Сладость была в нем самом — и была не сладостью. Просто отсутствием горечи. Этим не излечишься».

Из всего путаного бормотания старухи Гедеру не давали покоя только эти слова, неотвязные, как пряности в мясе. Теперь ему казалось, что хаавирка говорила о Ванайях и Кемниполе. Стоило ему вспомнить о ванайской кампании, как тут же начинал ныть заживающий шрам в бедре — там, куда угодила стрела. И точно так же, лишь только задумаешься, оживала черная тяжесть в груди, пригибавшая его к земле на обратном пути из Ванайев. Гедер почти не помнил лицо умершей матери, зато женский силуэт на фоне огненных языков виделся ему так же ясно, как стены палатки. Даже яснее.

Чествования и празднества в Кемниполе были призваны уничтожить боль — и даже на время ее притупили. Они и в самом деле казались сладостью, хотя, видимо, только казались. Конечно, слава его радовала. И возвышение при дворе. И дальнейшее геройство, когда он спас город от мятежа наемников. А в результате — все равно изгнание, попытка сбежать от политических игр, которых он не понимал. Лучше уж ком в горле, чем языки пламени в неотступных ночных кошмарах…

В конце концов, происшедшее в Ванайях — не вина Гедера. Его просто использовали. И бессонница, и постоянный страх, и даже подозрение, что во время празднеств и славословий Алан Клинн с дружками хихикали за его спиной, — все это шрамы ванайской кампании.

Придворные игры, в которых погрязли Кингшпиль и Кемниполь, не его среда, он никогда не мечтал в них участвовать. Лесть и похвалы, щедро осыпавшие его по возвращении из Ванайев, теперь казались пустыми и вздорными, однако Гедеру странным образом их не хватало — они на время заглушали гул ванайского пожара, неотступно стоящий в ушах. Однако, в точности как вода во сне хаавирки, сладость не была сладка, в ней просто не было горечи. И она ничего не излечила.

Если бы понимать тогда происходящее, если бы видеть насквозь все интриги и игроков! Тогда бы он точно знал, кого винить, а кого числить в друзьях.

Он повернулся на бок, увлекая за собой одеяла, пропахшие пылью и потом. Излишние в теплую ночь, они странно успокаивали. Гедер вздохнул, в животе заурчало. Старуха хаавирка была по-своему права. Может, она и вправду мудра, как сказал князь. Надо будет найти ее утром, расспросить подробнее. Даже если ее слова суеверие и бессмыслица, все равно будет над чем подумать в долгие одинокие ночи.

Гедер не заметил, как уснул, и пробудился только после рассвета, когда солнце вовсю сияло яркой желтизной, напоминающей о полевых цветах, а земля казалась прохладнее от росы, тут же сохнущей под утренними лучами. Он натянул штаны и рубаху — более грубые, чем вчера вечером, но ведь он идет не на княжеский пир, да и обычаи в Кешете не те, что дома. Деревянные домики по-прежнему стояли на местах, и Гедер зашагал вперед, ища глазами часовых.

Никого.

Ни единой живой души.

Подойдя к широкой открытой площади, где его угощали считанные часы назад, он обнаружил, что все люди исчезли. Он покричал, никто не отозвался — как в детской песенке, где все пирующие оказались тенями и духами. Только здесь после них остались дома, и отпечатки следов на песке, и запах конского навоза, и теплящиеся угли в очаге. Ни коней, ни людей, лишь повозки. Тяжелые лебедки, с помощью которых княжеские слуги возводили свои неожиданные города, виднелись на прежних местах. Гедер даже нашел длинные цепи прорицательницы — их намотали на бронзовый стержень и бросили на землю.

Он вернулся к палатке, где оруженосец уже приготовил завтрак — овсянку в жестяной миске и разбавленный сидр. Гедер сел за походный столик и взглянул на брошенный лагерь.

— Снялись прямо ночью, — сказал он. — Взяли, что можно увезти без шума, и пропали.

— Может, князя убили и ограбили его же слуги? — предположил оруженосец. — В Кешете такое не диво.

— Хорошо, что мы в это не замешаны.

Овсянка отдавала медовой сладостью; сидр, несмотря на добавленную воду, оставался терпким. Пока Гедер завтракал, оруженосец ждал рядом, прочие слуги сворачивали палатки. Хотя солнце поднялось всего на две ладони над горизонтом, Гедер спешил: ему не терпелось уехать подальше от пугающей тишины лагеря.

Хаавирка не шла из головы. Интересно, что еще она увидела? И что сказала князю после того, как чужеземный гость ушел?