Доусон

Король Симеон вышагивал перед собравшимися. На его лице читалась та смесь сомнений и решимости, какую Доусон видывал у охотничьих собак перед спуском с крутого склона: какой путь ни выбери, остановиться уже не получится. С кем бы ни совещался Симеон нынешней долгой ночью — Доусона среди советников не было. Правда, барон точно знал, что не было там и Куртина Иссандриана.

Приемный зал отличался от обычного: ни гобеленов, ни мягких бархатных подушек, голые кирпичные стены. Даже ни одного ковра — коленопреклоненные поданные Симеона стояли на каменном полу. На королевских гвардейцах, выстроенных вдоль стен, сверкали не дворцовые, а настоящие боевые доспехи, мечи в руках тоже никак не походили на парадные. Принц Астер сидел на серебряном троне позади отца с покрасневшими от слез глазами.

Куртин Иссандриан, нервный и бледный, стоял на коленях через проход от Доусона, рядом с ним Алан Клинн. Канл Даскеллин и Фелдин Маас сумели избежать королевского гнева. Оддерд Фаскеллан погиб от стрелы, угодившей в горло, его убийца сейчас болтается на веревке, облепленный мухами. Гедер Паллиако — заслуженный герой дня, удержавший южные ворота — исчез из города. Доусон остался в одиночестве.

Позади всех троих, на галереях, толпились зрители. Знать, для виду отгороженная от прочей публики витым шнуром, сидела на низких неудобных табуретах, женщины стояли на высокой галерее, где-то среди толпы была и Клара. Верхняя галерея, обычно предназначенная для нетитулованных почетных гостей и послов чужеземных держав, сегодня пустовала.

Король остановился. Доусон не поднимал головы.

— Прекратить все сегодня же, — разнесся по залу голос Симеона. — Немедленно.

— Повинуюсь, ваше величество, — ответил Доусон с тщательно отрепетированным смирением, вслед эхом отозвались Иссандриан и Клинн.

— Пока Рассеченный Престол принадлежит мне, Антея не вступит на путь дракона, — продолжал Симеон. — Я не позволю политическим играм и мелким интригам нарушать спокойствие империи, стоящей в центре мирового владычества. Клянусь в том собственной жизнью, и как ваш повелитель ожидаю и требую того же от каждого из вас.

— Повинуюсь, ваше величество, — повторил Доусон, Иссандриан и Клинн на этот раз не отстали.

— На улицах Кемниполя пролилась благородная кровь, — не умолкал король. — В стенах города обнажены чужеземные мечи. Не время выяснять, чисты ли были намерения. Виновные должны поплатиться.

Краем глаза Доусон заметил, что Алан Клинн побледнел еще больше.

— Есть ли вам что сказать, прежде чем я оглашу приговор? Лорд Каллиам?

— Нет, ваше величество. Смиренно повинуюсь вам и Рассеченному Престолу.

— Лорд Иссандриан?

— Ваше величество, — дрожащим голосом начал Куртин Иссандриан. — Позвольте упомянуть два обстоятельства. Прошу не считать вчерашние стычки сознательным и предумышленным деянием кого-либо из присутствующих. Если же ваше величество твердо намерены покарать зачинщиков, то я прошу о снисхождении к моему соотечественнику. Игры в честь принца Астера задумал я один. Мне не хотелось бы, чтобы невинные люди пострадали только потому, что имеют несчастье меня знать.

Жест был красив, но, на взгляд Доусона, неосмотрителен.

— Лорд Иссандриан забывает, что это не первая кровь, пролитая из-за вашей вражды с родом Каллиамов. Если вам угодно пожертвовать собой в назидание другим, я рассмотрю ваше предложение, однако не думайте, что я позволю кому-либо отсидеться за вашими юбками.

— Ваше величество, — только и пробормотал Иссандриан.

Повисло молчание. Доусон закрыл глаза. Болели колени, придавленные к полу весом всего тела, однако он не шевелился: любое движение сочтут за страх перед приговором.

— Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ, — объявил наконец Симеон. — Я удваиваю налог с ваших владений на следующие пять лет. Вам запрещено появляться в Кемниполе и при дворе в ближайшие полгода, вы не вправе созывать войско или прибегать к наемной вооруженной силе без гласного дозволения короля.

Доусон промолчал и лишь ниже склонил голову. Сердце забилось сильнее, однако он не хотел выказывать волнения.

— Куртин Иссандриан, барон Корса, — продолжал Симеон. — Я возвращаю во владение короны все принадлежавшие вам земли южнее реки Андрианн, а также освобождаю вас от должности смотрителя Эстинпорта и протектора восточных областей. Я удваиваю налог с ваших владений на следующие пять лет, вам запрещено появляться в Кемниполе и при дворе в ближайшие полгода, и вы не вправе созывать войско или прибегать к наемной вооруженной силе без гласного дозволения короля.

Доусон прикрыл глаза и едва удержался, чтобы не покачать головой; досада засела комом в груди, словно он проглотил булыжник. Он уже знал, что приговор Клинну будет таким же или даже мягче, — король и вправду определил Клинну ту же ссылку, удвоил налоги и лишил мелких должностей. Фелдин Маас, где бы он ни прятался, избежал даже такого символического наказания.

Когда виновным позволили встать, Доусон взглянул на старинного друга. Своего короля. Лицо Симеона пылало, дыхание сбилось, брови сошлись у переносицы. Принц Астер сидел с гордо вскинутой головой. Глаза Доусона и Симеона встретились, во взгляде короля сквозь видимый гнев что-то мелькнуло на миг — вот и весь ответ. Гвардейцы расступились, Симеон с Астером вышли, и галереи разразились громовым ревом. Доусон взглянул на Иссандриана и Клинна, обернувшихся друг к другу. Клинн ошеломлен, Иссандриан разочарован — не иначе как по той же причине, что и сам Доусон.

— Лорд Каллиам! Сэр!

Рядом стоял капитан королевской гвардии — высокий, широкоплечий, с приплюснутым носом и виноватыми водянистыми глазками. Доусон кивнул.

— Вы должны покинуть город к закату, милорд.

— Моя семья тоже?

— Нет, милорд, Они могут остаться, если пожелают.

Доусон потер ноющее колено. Капитан, помедлив, почтительно кивнул и двинулся к Иссандриану — сообщить, как подозревал Доусон, ту же весть. Барон, развернувшись, вышел в коридор, отделанный черным мрамором и кованым серебром, — там, в лучах полуденного солнца, бьющего в высокие окна, уже ждала Клара, за ее плечом тенью маячил Винсен Коу. От дальнего выхода к ним торопливо шагал Джорей, стук сапог по каменному полу отдавался эхом.

— Кажется, все прошло гладко? — спросила Клара.

Доусон качнул головой.

— Именно что кажется, любовь моя. Это конец империи.

На улице их ждала карета; кони всхрапывали и били копытами, будто и они чуяли перемены в судьбе города. На других узких улочках так же ждала хозяев еще добрая сотня карет: антейская знать спешила прочь из Кингшпиля. Все они давали дорогу Доусону — скорый путь домой традиционно оставался последней почестью, которой удостаивали изгнанников.

Колеса громыхали по камням мостовой, никто не пытался заговаривать. В боковое окно Доусон видел, как исчез за поворотом Кингшпиль, затем карета миновала широкую площадь и свернула на улицы города. Голуби целыми стаями взлетали, кружили и возвращались на землю. Потом на пути возник Серебряный мост и бездна Разлома. Из кузниц и печей поднимался дым.

Еще вчера на этих улицах проливали кровь знатные антейцы. Сегодня все шло обычным чередом, никто ничего не замечал — кроме тех, кто, подобно Доусону, понимал происходящее лучше других.

Когда карета подъехала к особняку, слуги все так же подставили ступеньку, Доусон все так же отмахнулся от протянутых рук. Старый тралгут, раб-привратник, произнес обычное приветствие. В комнатах готовились к отъезду — снимали гобелены, надевали чехлы на мебель. Главный псарь уже рассадил собак в дорожные клетки; сбитые с толку животные жалобно повизгивали. Доусон опустился на колени и прижал ладони к решетке — дать собакам обнюхать хозяйскую руку.

— Я могу остаться, — предложил Джорей.

— Хорошо, — согласился барон. — Слишком мало времени до отъезда, мне всего не успеть.

— Нужно оставить и кого-то из слуг, любовь моя, — добавила Клара. — Сады без ухода засохнут. И фонтан на площадке с розами требует починки.

Пес из клетки взглянул на Доусона, мягкие карие глаза туманил страх. Барон просунул пальцы сквозь решетку и погладил собачью морду — пес, одним укусом перегрызающий лисий хребет, прильнул к хозяйской руке.

— Делай что нужно, Клара. Тебе лучше знать.

— Лорд Каллиам!

Винсен Коу поднял руку в формальном егерском приветствии. Доусон, собравшись с духом, кивнул.

— Пожаловал лорд Даскеллин, милорд, — доложил Коу. — Он в западной гостиной.

Доусон с усилием поднялся. Пес, провожая его взглядом, заскулил — но утешить любимца было нечем.

Канл Даскеллин стоял у окна гостиной, заложив руки за спину, как полководец, озирающий поле битвы. Из трубки тянулся дым — сладкий до отвращения.

— Канл, если вам от меня что-то нужно — поспешите. На партию в карты у меня нет времени.

— Я пришел принести соболезнования и поздравить.

— Поздравить? С чем?

— Мы победили. — Даскеллин отвернулся от окна и шагнул на середину комнаты. — Свою роль вы отыграли отлично. Спровоцировали Иссандриана на удар, завершить который ему не хватило сил, и раскрыли его заговор. Теперь он в немилости, а ближайшие соратники сосланы и лишены владений и титулов. Никто не знает, кому отдадут на воспитание принца Астера, но уж точно не Иссандриановым союзникам. И о фермерском совете можно забыть до конца жизни. Жаль, что вы за это поплатились, но клянусь — пока вы в изгнании, вас будут превозносить как героя.

— Что толку побеждать в битвах, если проиграна война? — поморщился Доусон. — Вы и вправду пришли с поздравлениями, Даскеллин? Или это способ позлорадствовать?

— Вы о чем?

— Оддерд Фаскеллан был слюнтяй и трус — однако знатного рода. И вчера он погиб. Понимаете? Погиб! В Кемниполе. От руки чужеземца. Такого не случалось многие столетия! И чем ответил Симеон? Повысил налог, отправил виновников в смехотворную ссылку, отобрал у них клочок земли и титул-другой из самых мелких.

Даскеллин, скрестив руки, прислонился к стене, из ноздрей и рта струился дым.

— А что он, по-вашему, должен был предпринять?

— Зарубить их всех лично. Связать, взять меч и отсечь им головы собственной рукой.

— Вы, кажется, уже соскучились по Паллиако, — ядовито заметил Канл.

Доусон, не обращая внимания, продолжал:

— Вооруженный отряд на улицах города — преступление против королевской власти, и карать его меньше чем смертью — значит признаваться в собственном бессилии! Хуже этого только открытая капитуляция. Король придумал себе маску, спрятался за фальшивым гневом — и показал лишь, насколько испуган. Вы бы видели! Симеон взвинчивается, пышет яростью, требует положить всему конец!.. Как мальчишка-пастух, который вздумал покричать на волков.

— Испуган? Кого он боится?

— Власти, которая стоит за Иссандрианом. Боится Астерилхолда. — Тут Доусон обвинительно уставил палец в грудь Даскеллину. — И Нордкоста.

Губы Даскеллина скривились в подобии улыбки, он вынул трубку изо рта.

— Я — не Нордкост, дружище. А если оглядка на другие государства заставила короля Симеона явить большее милосердие, то это свидетельство его мудрости.

— Это позволение любому антейскому вельможе понимать верность короне так широко, как ему вздумается, — отрезал Доусон. — Если преклоняться перед астерилхолдской герцогиней или нордкостским банком нам выгоднее, чем служить Антее, у Симеона вскоре не будет придворных, на которых он может опереться, не будет собственного двора. Он так отчаянно жаждет не пустить страну на путь дракона, что скатывается на него сам.

Даскеллин, встав на колено перед камином, выбил трубку, посыпался пепел.

— Мы расходимся во мнениях, — заметил он. — Однако мелкие разногласия между союзниками вполне допустимы. Вы, конечно, правы в том, что с обезвреживанием Иссандриановой клики опасность для государства исчезла не до конца. Верьте или нет — я собирался вам пообещать, что, пока вы в ссылке, я буду бороться за наше дело.

— Тем, что запродадите нас Медеанскому банку?

— Тем, что обеспечу королю Симеону поддержку и преданность, которые ему необходимы.

— Ответ истинного дипломата, — усмехнулся Доусон.

Даскеллин вспыхнул, но под взглядом Доусона тут же взял себя в руки. Засунув трубку за пояс, он встал. В комнате по-прежнему витал запах дыма.

— У вас сегодня черный день, — проронил Канл. — И я предпочту услышать только ваши слова, а не их подтекст. Думайте что хотите, но я пришел не злорадствовать.

Повисло долгое молчание. Наконец Канл Даскеллин выдавил горькую полуулыбку, тронул Доусона за плечо и вышел, шаги вскоре затерялись в предотъездной суматохе дома. Барон постоял у окна, не видя за ним весенних деревьев, не слыша ни птичьего щебета, ни гомона слуг, ни собачьего поскуливания.

Отвернувшись, он пошел прочь.

Доусон выехал из Кемниполя в небольшой открытой карете. Откинувшись на спинку переднего сиденья, он смотрел назад, на оставляемый город. Рядом сидела Клара, на скамье рядом с возницей — Винсен Коу. Повозки с поклажей будут ползти медленнее. Часть пути в Остерлингские Урочища шла по драконьим дорогам, так что в первые полдня под колесами стелился гладкий драконий нефрит — приятное разнообразие после мостовых Кемниполя.

— Мы же с ними не встретимся? — спросила Клара.

— С кем?

— С кем-нибудь из двоих. С лордом Иссандрианом или лордом Клинном. Или лордом Маасом. Было бы очень неловко. Нет, правда: что делать? Пригласить их на обед совершенно невозможно, но и не пригласить — грубость. Может, сказать вознице, чтобы не приближался к другим каретам? Если сделать вид, что мы их не заметили, то приличия будут соблюдены. Только с Маасом так не выйдет. Бедная Фелия, каково ей теперь…

Доусон, как ни угнетали его собственные заботы, улыбнулся и взял жену за руку. Со дня их первой встречи ее пальцы пополнели, его — погрубели; время частью изменило их обоих, частью оставило прежними. С самой свадьбы — и даже раньше — Доусон знал, что Клара видит мир не так, как он. И за это, в числе прочего, ее любил.

— Не встретимся, — успокоил он жену. — Иссандриан и Клинн здесь не поедут, а Маасу незачем покидать двор. По крайней мере сейчас.

Клара вздохнула и положила голову ему на плечо.

— Бедный мой, — прошептала она.

Доусон, чуть склонившись, поцеловал локон над ее ухом и обнял жену за плечи.

— Все не так уж плохо, — нарочито бодро сказал он. — Зимой я скучал по Остерлингским Урочищам, теперь наверстаю. Проведем лето дома, потом к закрытию дворцового сезона наведаемся в Кемниполь, а на зиму вернемся обратно.

— Правда? Можно и сразу остаться дома на зиму, если хочешь. Не обязательно ездить туда-сюда.

— Нет, любовь моя. Мне интересны не только осенние торжества — к зиме нужно будет знать, как обстоят дела при дворе, так что не думай, будто я все затеваю ради твоего удовольствия. На самом деле я себялюбивый хам.

Клара прыснула. Позже, через несколько лиг, ее сморил сон, и Коу, заметив, беззвучно передал Доусону шерстяной плед. Барон осторожно укрыл жену. Позади садилось алеющее солнце, бросая на дорогу длинные тени, резко вскрикивали одна за другой вечерние птицы.

Доусон оставлял поле битвы, однако война будет продолжена и без него. Иссандриан, Маас, Клинн живы, у них есть сторонники. Маас при дворе сделает все возможное, чтобы превознести доброе имя Иссандриана и Клинна. Даскеллин, без сомнения, приберет к рукам союзников Доусона — хотя бы тех из них, кого не будет тошнить от этого вкрадчивого банкира из Нордкоста. Симеон будет плясать между двумя клинками и убеждать себя, что в середине хватит места для маневра и что если занять твердую позицию — то мира не достичь.

Слабый король может выжить только в окружении преданных сторонников, а изгнанием Доусона Симеон лишил себя единственного верного приверженца. Ничего хорошего теперь не жди. Весь двор пляшет под дурацкую дудку, каждый преследует только свои интересы. Жалкие своекорыстные слепцы…

Короля Симеона спасет только чудо. Королевству остается одна надежда — чтобы принца Астера отдали на воспитание в семью, которая расскажет ему о сущности королевской власти лучше, чем сам король. Доусон на миг даже представил себе, как берет принца под собственное крыло и учит тому, чему не научил Симеон. Клара что-то пробормотала во сне, плотнее заворачиваясь в плед.

Солнце клонилось к горизонту, заливая пламенем стены и башни Кемниполя, и Доусону на мгновение показалось, что зарево идет от исполинского пожара, будто пылает не закат — пылает Кемниполь. Картина казалась пророческой.

Жалкие своекорыстные слепцы.

Пылающий город.

Доусон зачем-то попытался представить, куда исчез Гедер Паллиако.