Глава 3.
Строевой смотр полка производил удручающее впечатление. В первой роте осталось два десятка бойцов, во второй - три с половиной, в третьей - четырнадцать, в четвертой, в которую входил пулеметный взвод, который забрали под Колдхарбор, - десятеро. Выбило почти всех офицеров, хотя командирам рот повезло больше. Погиб один только капитан Семериненко, а вот штабс-капитан Подъяблонский сумел, не смотря на раны, вернуться в строй. И даже присутствовал на смотре, из-за ран держась слишком прямо. Он снова был в своих странных доспехах, носящих следы недавнего ремонта. А вот поручиков, моих недавних однокашников, выбило очень многих.
После смотра я распустил полк, сам же отправился в канцелярию. Там меня уже ждал майор Дрезнер с похоронками, которые мне согласно неписанной воинской традиции надо было прочесть и подписать - тексты для них сочинял лично зампотылу, согласно той же традиции. Были и менее мрачные списки - награжденных, представленных к очередному званию, а так же отпускников. Собственно, в последнем числились все солдаты и офицеры полка, кроме нас с Дрезнером, бойцов следовало распустить по домам, пусть отдохнут после такой операции. Вряд ли раньше чем через несколько месяцев наш полк отправят куда-либо. После таких потерь, что мы понесли, только доукомплектование солдатами и офицерами уйдет не меньше двух месяцев, тем более, что еще два полка с нашей планеты понесли столь же тяжелые потери. Мы, наверное, подчистую выберем все тренировочные лагеря, нашей губернии, и будет объявлен дополнительный рекрутский набор. Ведь война с Альбионом не закончилась, и даже совместные действия на Пангее никоим образом не повлияли на примирение наших держав.
Разобравшись с долгой и муторной бумажной работой, я оставил Дрезнера, так сказать, на хозяйстве, принимать пополнение, а также новые карабины и доспехи, пулеметы, орудия, малые мортиры, взамен вышедших из строя или брошенных на Пангее. Мне, как и всем, требовался отдых. И я отправился домой.
В этот раз я не допустил ошибки, первым делом отправившись к матери. Она была в своих комнатах, занимаясь каким-то вышиванием. Увидев меня, она вскочила на ноги и, изменив своему обычному образу благородно-сдержанной дамы, почти подбежала и крепко обняла меня, прижавшись лбом к моей груди.
- Все хорошо, мама, - заговорил я, изрекая обычную чушь, что бормочут в таких случаях. - Я живой, даже не ранен, со мной все хорошо, мама. Все хорошо.
- Панкрат пытался скрывать от меня весь этот ужас, что творится на Пангее, - шептала мама, я впервые слышал, чтобы она называла отца по имени, да еще и сокращенному, - но все ведь только об этом и говорят. Куда бы я не пошла, только об этом все разговоры. Во всех газетах печатают списки погибших, переданные гипертелеграфом. Почти каждый день приходили сведения о тысячах убитых. Я внимательно прочитывала все списки дважды, а когда и трижды. Все боялась увидеть там тебя.
Хорошо, что моя фамилия не Иванов или Мюллер - среди них вполне можно потеряться и мамино сердце не выдержало бы столько раз натыкаться на нее.
- Я жив, мама, - говорил я в ответ. - Все хорошо. Я выбрался с Пангеи.
- Это правда, - подняла на меня заплаканное лицо мама, - что говорили и писали о войне там?
- Правда, - только и ответил я, ограничившись только этим словом, что бы там не говорили и не писали о Пангее. - Домой, мама, вернусь и из самой преисподней.
- Не говори так, - строго произнесла мама, - никогда не говори. Ты ведь дрался с демонами, а они утаскивают людей в свой ад, чтобы те возвращались, чтобы сражаться против своих же товарищей.
- Не надо, мама, - положил я ей руки на плечи. - Не повторяй того, что прочла или услышала. На Пангее было страшно, но не настолько. Я пережил это - и ладно.
- Легко тебе говорить, - вздохнула мама. - Я когда газеты брала в руки, у меня сердце кровью обливалось. И все вспоминала слова Панкрата, что драгуны всегда на острие атаки и в первое линии обороны.
Вот тут я уже был готов голову родному отцу оторвать.
Мы постояли несколько минут молча, а потом мама отстранилась и сказала мне:
- Сын мой, - голос ее стал более привычным, - оставьте меня. Ваш батюшка, думаю, будет рад видеть вас и тут же, - не удержалась-таки мама от шпильки, - расспросит вас обо всех нюансах военных действий на Пангее.
- Мама, - протянул я, - как же я все-таки люблю тебя.
Мама привычным уже с тех пор, как я перерос ее, движением надавила мне на плечи, заставляя немного присесть, и поцеловала в лоб. Когда я уходил из ее комнат, она все еще улыбалась сквозь слезы. И тут уж мое сердце обливалось кровью.
Отца дома не оказалось. По словам Франца, он почти все время проводил в штабе инспекции. Готовилась большая наступательная операция против альбионцев, что лично меня сильно удивляло. Ведь воевать следовало с настоящим врагом, которым были демоны. В этом я был убежден полностью, наверное, как и все, прошедшие ад на Пангее. Или деятели из военного ведомства настолько самонадеянны, что готовы начать войну на два фронта. Хотя в это мне верилось с трудом, что бы не болтали о них, как бы не издевались и не насмехались, идиотами они не были точно.
Вернулся отец только ближе к вечеру, судя по посеревшему лицу и запавшим глазам - это был не первый его долгий день в штабе инспекции. Я и мама спустились в гостиную, когда Франц громко хлопнул дверью. Это был условный знак, о котором я попросил его, чтобы мы сразу узнали, что отец пришел. Мы с отцом крепко обнялись. Он, конечно же, уже давно знал, что я жив, документы в штаб инспекции подали тут же по возвращении полка, и маме, естественно, рассказал, но, как и мама, был рад увидеть меня воочию.
- Вы не будете против, - устало улыбнулся он маме, - если я похищу Максима на некоторое время? Скорее всего, на весь вечер.
Похоже, история моего прошлого возвращения стала дома чем-то вроде притчи во языцех или некой популярной семейной шпильки. Вот так и рождаются семейные легенды.
Мама улыбнулась отцу и махнула рукой, разрешая. Вместе с ним мы поднялись в кабинет, где отец молча достал из шкафа в углу бутылку коньяка и два бокала. Также, не говоря ни слова, разлил и только тогда произнес:"Prosit". Мы выпили, отец налил по второй, но пить уже не спешил. Не стал торопиться и я.
- Мать убьет нас обоих, - усмехнулся он, - если узнает, что я наливаю тебе спиртное своей рукой. - Отец сделал глоток и произнес то, ради чего позвал меня в кабинет: - Что было на Пангее?
- Ад, - коротко ответил я, также глотнув коньяка.
- Лучшая характеристика, - кивнул отец. - А вот то, что твориться сейчас наверху, - он сделал неопределенный жест, - можно назвать только безумием. Против демонов выставлен большой карантинный флот, отрезавший Пангею от нас. Однако главные силы направлены не против них, а против Альбиона. Скорее всего, удар будет нанесен по Нордгарду или Эрине. Последнее более вероятно. Потому что в пункты сосредоточения не перебрасывают полки с холодных миров или просто северных областей, значит, атака на ледяной мир нордвигов вряд ли последует. Да и Эрина всегда была куда более предпочтительной целью. Мало кому нужен ледяной шарик с тусклым солнцем, главной ценностью которого является его население.
- Интересно, - сказал я, - а там, наверху, понимают, что одними только карантинными мерами от демонов не защититься. Или считают, что те нападут на более слабого противника. То есть подвергшей нашей атаке Альбион. Так ведь у них просто недостаточно информации. Демоны не обладают гипертелеграфом - и вряд ли имеют понятие о состоянии дел на фронтах. И могут с равной вероятностью ударить как по нам, так и по Альбиону. А в том, что демонам под силу прорваться через наш карантинный флот, я не сомневаюсь. Они весьма целеустремленная раса, и к тому же превосходят нас в техническом отношении.
- Значит, - по тону отца я понял, что мои слова подтвердила его собственные мысли, - нам грозит война на два фронта. Этого не могут не понимать в нашем военном ведомстве. И настолько самоуверенными они там быть не могут. Я просто понять ничего не могу. - Он одним глотком допил коньяк, но наливать больше не стал. - И это мне не нравится больше всего, сын мой.
- Мне тоже, отец, - честно ответил я.
В этот раз беседу нашу никто не прерывал, но она вышла очень короткой. Настроение у нас обоих испортилось. Мы выпили еще по одну бокалу коньяка, и тут подоспело время ужина. Также вместе мы спустились к столу.
Мама, поцеловавшая нас обоих, конечно же, заметила запах спиртного, но ничего говорить не стала. Только глянула осуждающе.
За ужином беседа тоже не клеилась. Мы начинали говорить что-то, но отвечать каждый раз оказывалось вроде как и нечего. И только раз маме удалось по-настоящему привлечь мое внимание.
- Кстати, сынок, - сказала она, - а ты помнишь девушек, что гостили у нас вместе с Ингой? - Мое сердце при этих словах как будто сбой дало. Я ведь старался не думать о Елене, но мысли каждый раз возвращались к ней словно сами собой. Вот и теперь, я почти не сомневался, что речь пойдет именно о ней. Так и оказалось. - Ты еще гулял с Еленой Шварц, и она простудилась. У нее оказалось очень слабое здоровье. Почти сразу по возвращении в институт она слегла и проболела ужасно долго. Инга написала, что ее отправили домой, и пока Елена не возвращалась в институт. Бедная девушка.
Так вот каким образом решили проблему отсутствия Елены на протяжении столь долгого времени. Что же, надеюсь, история фенриха Шварца останется неизвестной.
На следующее утро встал я беспардонно поздно. Хотя проснулся по привычке чуть не с рассветом. Просто долго валялся в кровати, глядя в потолок и чувствуя свою полную ненужность. Я привык за время, проведенное на передовой подскакивать тут же, едва открыв глаза, да и на родной планете дел было обычно столь, что разлеживаться бывало просто некогда. А вот теперь не надо было никуда спешить, не надо было ничего делать. Вот я и валялся, закинув ногу на ногу, и едва не опоздал к завтраку. Только из уважение к маме и заведенным в нашем доме порядкам.
После завтрака я отправился бесцельно бродить по родному городу. Наверное, лучше бы мне остаться дома.
Первым делом мне встретился майор, по одному виду которого можно было сразу понять, что он - штабной и ближе десятка световых лет к прифронтовым планетам не бывал. Такие у меня, как и у всякого офицера, побывавшего на войне, вызывали стойкую неприязнь. Но конечно все бы обошлось, мы б отдали другу честь, я - глянул на него свысока, и разошлись бы, как говориться, краями. Вот только штабной майор издевался над солдатом моего полка, да еще и из моей 2-й роты. И этого допустить я не мог. Я, конечно, не помнил имени солдата, но это не имело никакого значения.
Майор заставлял драгуна шагать туда-сюда, отрабатывая отдачу чести и четкость постановки ноги. Муштре и шагистике в драгунских полках всегда придавали меньше значения, чем в строевых, что было предметом неизменной зависти со стороны строевиков. И из-за этого офицеры, особенно такие вот тыловые крысы, вроде этого лощеного майора, часто избирали драгун мишенью для подобного рода издевательств. Скорее всего, боец провинился лишь тем, что недостаточно четко отдал честь офицеру. Я должен был немедленно прекратить это издевательство.
- Майор, - этак покровительственно махнул я штабному офицеру рукой, - что это вы тут за балаган устроили?
- Учу драгуна, - ответил тот, отдавая честь, - отрабатывать приемы шагистики.
- С какой стати? - тем же пренебрежительным тоном поинтересовался я.
- Он не проявил достаточного уважения к моему офицерскому чину, - он сделал замысловатый жест стеком, до того зажатым под мышкой. - Я не дам разводить тут расслабленные фронтовые порядки.
Вот тут я уже не сдержался. Я не стал ничего говорить этому лощеному штабному майору, а просто врезал по его холеной физиономии. Да так, что монокль у него вылетел, а сам майор сделал какое-то странное па заплетающимися ногами и повалился на спину. Монокль упал рядом с ним, разлетевшись в мелкую стеклянную пыль. И это меня почему-то обрадовало сильнее всего. Я шагнул к солдату, как бы невзначай сильно наступив каблуком на выроненный майором стек, так что тот переломился пополам.
- Вы свободны, - сказался я ему, а затем, сделав заговорщицкую мину, добавил: - И не ходи по городу в форме.
Драгун усмехнулся и почти идеальным строевым шагом отправился дальше по улице.
Майор же, опомнившись, поднялся на ноги, чтобы тут же закатить невероятный скандал.
- Вы мне ответите за это самоуправство?! - вопил он, да так что лицо покраснело, а потом и почернело, словно свекла.
От этого зрелища мне стало смешно, и я едва удержался, чтобы не расхохотался. Сохранить невозмутимо-пренебрежительное выражение на лицо стоило мне известных усилий.
- В чем оно заключалось? - поинтересовался я. - Я посчитал наказание, наложенное вами на драгуна моего полка, слишком тяжким для проступка, о котором упомянули вы, майор. И отпустил его. Я старше вас по званию, майор, драгун - солдат моего полка, следовательно, я имел полное право отпустить его.
- Вы издеваетесь, полковник?! - еще громче закричал майор, и у меня возникли серьезные опасения за его здоровье, ведь лицо его стало натурально черным. - Вы ударили меня! Прилюдно! Я в трибунал на вас подам!
- Обращайтесь, - кивнул я. - На прениях я покажу, что мы с вами обменялись несколькими словами и повздорили из-за того, что я - фронтовик, а вы ни разу на передовой не бывали. И вы накинулись на меня с кулаками. Я был вынужден ответить. Свидетелей нет. Окажется ваше слово - против моего. Как думаете, майор, кому поверит трибунал? А если процесс и закончится в вашу пользу, то, сами понимаете, серьезного взыскания на меня не наложат. И уж дальше фронта не пошлют.
- Тогда дуэль! - не задумываясь, выкрикнул майор, нервно тиская пальцами обломок стека.
- Легко, - улыбнулся я. - Будьте любезны прислать вызов в дом полковника Нефедорова. На имя Максимилиана Панкратьевича Нефедорова. Честь имею, - коснулся я пальцами края фуражки.
- Максимилиан Нефедоров, - мне показалось или голос майора дрогнул. - Прощу простить, я несколько... погорячился. Идет война, - начал юлить и выкручиваться он, - и не к лицу офицерам драться друг с другом...
- Вот и замечательно, - кивнул я. - Я бы в любом случае не принял его, имею на это право, как офицер с более высоким чином. И в суд офицерской чести обращаться тоже не стал бы. Прощайте, майор.
Я поспешил уйти. Смотреть на это подобие офицера мне совсем не хотелось.
Но потом была куда менее приятная встреча. Я думал, что такого быть не может. Однако случилось именно это.
Я гулял достаточно долго, и понял, что к обеду домой не вернусь. Перехватывать куски на кухне я посчитал несолидным для полконика, к тому же деньги у меня имелись неплохие после войны на Пангее, и я решил зайти в трактир. Выбрал, конечно же, именно тот, куда мы бегали еще будучи кадетами старших курсов. Заведение было вполне приличное, хотя посещали его обычно не даже не обер-офицеры, что уж говорить о штаб-офицерах, вроде меня. Поэтому подавальщицы, никаких официантов в трактирах не было, а только подавальщицы - и никак иначе, да и большая часть посетителей были сильно удивлены появлению целого полковника. Я занял место за свободным столиком и заказал обычный обед. Вскоре на меня перестали даже обращать внимание.
Сидит себе полковник, ест картошку с сосисками, запивает пивом, как всякий нормальный человек. Фуражку рядом с собой на столе пристроил. Что тут странного в сеемом-то деле?
Наверное, теперь я подниму репутацию этого трактира. Может, и обер-офицеры станут сюда заглядывать, раз уж и полковник счет не зазорным посидеть тут и пива выпить.
Мои ленивые мысли были прерваны появлением достаточно большой компании. Ее составляли несколько обывателей разного возраста, окружавших молодого унтера. Не моего полка, и даже не драгуна, а строевика. Но ветерана фронтовика, на груди его болталась новенькая медаль "За битву на Пангее". Унтер был достаточно молод и явно стеснялся такого внимания. Его усадили за стол, сдвинув пару соседних, и принялись поить пивом, требуя от него рассказов о войне. Это только сильнее смущало унтера, все больше тяготящегося обществом обывателей. Он все чаще прикладывался к кружке, и все меньше говорил.
Но самое скверное началось, когда один из обывателей, по виду и манере общения школьный учитель, начал рассуждать о войне. Именно менторским, наставительным тоном.
- Я вижу, - начал вещать он, - что вы, молодой человек, хоть и успели достаточно повоевать, но взгляд у вас, так сказать, из окопа. Вы не можете окинуть взглядом весь театр военных действий, - учителю, как я прозвал про себя этого обывателя, доставляло видимое удовольствие пересыпать речь "военными выражениями", - и это вполне понятно. Вы ведь не получили достаточного образования для этого. Наше военное ведомство готовит атаку на вероломных альбионцев. И пока те будут заняты на одном фронте, сражаясь с демонами, наши армия и флот обрушат на врага удар с другой стороны. Откуда они этого совсем не ждут.
- А вы не считаете, - не выдержал я, поднимаясь из-за стола, - что это и есть самое настоящее вероломство?
- Простите, - глянул на меня опять же учительски поверх очков говорливый обыватель, - с кем имеем честь?
- Полковник Нефедоров, - представился я, - Пятый Вюртембергский драгунский полк. И я все же хотел бы спросить у вас, как у профессионала, разбирающегося во всех тонкостях современной политики, не является ли именно вероломством то, о чем вы сказали? Ведь альбионцы будут сражаться не с кем-нибудь, а с демонами - существами, противными самой природе человека. И мы воспользуемся этим, ударив по ним. Разве это не вероломство?
Обвинять полковника, да еще и явно не штабного, учитель не решился. Он некоторое время глядел на меня поверх очков, наверное, гадал, что бы такое сказать. Да только ответа готового у него не было, а придумать на ходу учитель не мог. Тогда я взял инициативу в свои руки.
- Унтер, - бросил я строевику, - вам не следует столь пить. Даже за чужой счет.
Унтер резво подскочил на ноги и взял под козырек. Обыватели вокруг него будто бы окаменели.
Я бросил пару крупных купюр на стол и, не дожидаясь сдачи, вышел из трактира. Настроение было испорчено окончательно.
Чтобы хоть как-то успокоиться после этих двух происшествий, я отправил домой пешком. Шагал быстро, стараясь не глядеть по сторонам, опасаясь ввязаться в еще одну историю. Ведь в этот раз я мог не сдержаться, как с тем майором, которому я дал по морде. Очень уж хотелось в трактире разбить этому учителю очки, что было недопустимым делом. При всей его очевидной глупости и безумном самомнении, он был мирным обывателем, защищать которых, как бы банально это не звучало, я должен, потому что являюсь офицером армии Доппельштерна. Такой проступок можно простить солдату или унтеру, да и то не всегда, но никак не штаб-офицеру
Я добрался дома достаточно быстро, и тут же направился в свою комнату. Видеть родителей, да и вообще кого бы то ни было, я не хотел. Хотя нет, вру сам себе. Я хотел видеть Елену Шварц. Она ведь была так близко ко мне - всего-то на соседней материке. По нашему времени, не больше суток времени. Самолетом до Гейдельберга - столицы Бадена, и оттуда поездом в родной город Елены. Но делать этого не стоило. Расстались мы не самым лучшим образом, да и вряд ли она захочет меня видеть после этого. И будет, в общем-то, абсолютно права. Как ни больно это признавать, но прощения я не заслуживал.
Однако в гостиной меня уже ждал старый Франц. Увидев его, я почему-то подумал, что злоключения сегодняшнего дня для меня еще не закончились.
- Вам пришло письмо из штаба инспекции, - сообщил он. - Ваш отец ждет вас в кабинете.
- Благодарю, - кивнул я.
Я скинул на руки слуге форменный плащ и фуражку и отправился в кабинет. Белый конверт с двумя звездами и орлом - гербом Доппельштерна - лежал на столе перед отцом и он глядел на несчастный кусок бумаги, как на ядовитую змею.
- Что там? - спросил я у отца.
- Срочный вызов, - ответил он. - Ты возвращаешься на Пангею.
- Мы все же ударим по демонам, - я сел за стол, настроение, как ни странно, поднялось.
- Нет, - очень тихо сказал отец. - Война с Альбионом продолжается. И нашими союзниками в ней станут демоны.
- Что?! - Я даже вскочил от избытка чувств, наверное, впервые в жизни я не поверил отцу.
- Сегодня утром всех ознакомили, - мрачно продолжил отец, - под расписку, конечно, о неразглашении. Но раз тебя вызывают, то и тебе от этого не уйти. К тому же, ты включен в состав посольства. Возглавлять его будет фон Литтенхайм, это ведь он, если не ошибаюсь, командовал войсками на Пангее, а вот кто будет от министерства фон Люке, нам, конечно, никто не сообщил.
- Это, - я не находил слов, - просто отвратительно. - Я буквально плюхнулся обратно на стул. - Всего я ожидал от них, - я покрутил пальцем над головой, - но такого... безумия. - Других слов у меня не находилось. - Они что же, считают, что демоны станут договариваться с нами? Я как-то не заметил парламентеров на Пангее. Они нас просто уничтожали. И не делали различий между нами, альбионцами и терранцами. Только из-за этого мы объединились, не смотря даже на то, что буквально вчера убивали друг друга или были готовы напасть. И вместе дрались с демонами. Неужели мы там, в окопах, понимали куда больше, чем деятели из наших верхов?
- Из окопов, - вздохнул отец, подталкивая ко мне конверт и нож для бумаги, - часто намного виднее.
Я редко позволял себе настолько открыто проявлять эмоции, но в этот раз удержаться не смог. Услышав, как отец с точностью до наоборот процитировал того самого школьного учителя из трактира, я рассмеялся в голос. Хохотал долго, так что слезы на глазах выступили. Потом объяснял отцу, откуда такой взрыв гомерического хохота. Он только плечами пожал, наверное, списав на нервное напряжение и реакцию на обрушившиеся на меня новости.
А уж после всего этого взялся за нож и распечатал письмо. В конверте лежал стандартный вызов на бланке с печатью инспекции, но была в нем пара странностей. Во-первых: прибыть я должен был в Гейдельберг и там по предъявлении данного вызова мне предоставят место на ближайшем космическом корабле до Рейнланда. А во-вторых: у меня была неделя на "завершение всех дел". Такое впечатление, что мне выдавали билет в один конец. Завершение дел, мрачновато звучит.
Наверное, именно эта фраза натолкнула меня мысль об одном почти безумном поступке. Если бы не мысль о почти верной гибели, я бы никогда не решился позвонить Елене. Но это было на следующий день, а в тот мы с отцом распили-таки бутылку коньяка и оба явились к ужину слегка подшофе. Особенно я, так как коньяк лег на выпитое не так давно пиво. Мама осуждающе посмотрела на нас с отцом, но ничего говорить не стала. Наверное, чувствовала, что раз злоупотребили спиртным, то неспроста.
Я сидел перед телефонным аппаратом и глядел на него, будто он был моим врагом. Или ядовитой змеей, которая укусит меня, стоит только мне взять трубку. Узнать телефон доктора Шварца с Бадена не составило труда. Практика у него была, оказывается, достаточно обширная, и номер можно было найти в любом справочнике. Теперь оставалось только позвонить ему и спросить Елену.
Я понимал, что надо сделать это, извиниться перед ней, хотя бы и по телефону, но по-человечески. А не так, как в медицинском отсеке "Померании-11". Завершение дел.
Однако душевных сил, чтобы снять трубку и набрать номер, не было. Из траншей подниматься навстречу демонам - легко. Стоять до последнего, поливая демонов и их тварей длинными очередями - всегда пожалуйста. А вот позвонить и извиниться - нет. Не получалось, хоть ты тресни.
Я дважды почти касался трубки, но каждый раз одергивал руку, будто боялся обжечься. Наконец, мне удалось собраться с силами, я схватил трубку и отрывистыми движениями набрал номер доктора Шварца.
- Шварц на проводе, - услышал я, спустя некоторое время, которое понадобилось сигналу, чтобы добраться до Бадена.
- Я могу поговорить с Еленой Шварц, - сказал я.
- Кто ее спрашивает? - спросили на том конце.
- Максим Нефедоров, - ответил я, решив не оглашать своего звания, мало ли, что известно семье Елены. - Елена гостила у нас зимой и простудилась. Мне кажется, что по моей вине. Я не знал, что она заболела так серьезно.
- Хорошо, - мне показалось, или голос в трубке немного потеплел. - Подождите минуту, сейчас я позову Елену.
Все время ожидания сердце мое бухало фронтовой мортирой. Несколько раз хотел уже бросить трубку на рычаг, но я сумел сдержаться. Наконец, в трубке прозвучал знакомый голос.
- Максим?
- Да, Едена, - ответил я. Все слова заготовленной заранее речи вылетели из головы. - Я хотел... Прости меня, пожалуйста...
- Это все, что ты хотел сказать мне? - спросила она.
- Нет, - почти выкрикнул я. - Я хотел бы приехать к тебе. Поговорить. По-человечески. Погулять. Как в тот раз. Конечно, если здоровье позволит тебе.
- Не стоит беспокоиться о моем здоровье, - тон Елены был мне отлично знаком.
- Я не хотел обидеть тебя, - упавшим голосом произнес я. - Сейчас, в смысле. И я, действительно, хочу увидеть тебя.
- Я не буду против, - мне почему-то показалось, что Елена улыбнулась, сказав это. - Когда будешь выезжать, позвони мне.
- Конечно, - выпалил я. - Обязательно позвоню. Я, наверное, дней через пять буду у вас.
- Я буду ждать, - сказала она, и сердце мое едва не выскочило из груди.
- До встречи, Елена, - едва смог произнести я.
- До встречи, Максим, - ответила она, и первой положила трубку.
От этого у меня почему-то сердце рухнуло в пятки. Глупость, конечно, но все же...
В полку дел было не слишком много. Большую часть работы взвалил на себя майор Дрезнер, которому, похоже, не требовался отдых. Он перелопачивал горы бумаги, разбирался с пополнением, выбирая подходящих людей из вербовочных списков, воевал с тыловиками, норовящими прислать либо меньше запрошенного, либо вовсе не то, что надо. Со мной майор больше не советовался по каждому вопросу, работая в уже привычном ему, так сказать, автономном режиме. Я только сообщил ему, что убываю на неопределенный срок, и в мое отсутствие вся полнота командования полком переходит к майору Штайнметцу. Вплоть до моего возвращения или приказа о назначении нового командира полка.
- Как это понять? - не понял моих слов Дрезнер.
- Вот так, - коротко ответил я. - Понимать в нашем деле не всегда положено, верно? Я и сам сейчас мало что понимаю.
Дрезнер поглядел на меня, но больше спрашивать ничего не стал. Военный человек, он отлично понимал, что говорить можно далеко не все и не всегда.
Перелета до Бадена я почти не заметил, а вот путь по железной дороге, казалось, растянулся на годы. Конечно, перед тем, как сесть в него, я позвонил Елене, но разговор был коротким. Я только сообщил ей, когда и во сколько приеду, и снова услышал долгожданное "Буду ждать". Но сам путь в тряском вагоне, пусть и мягкими креслами, зато ужасно жарком, был для меня почти невыносим. Даже перед первым боем я не волновался так сильно, как сейчас. Я обливался потом - и не только из-за жары, царящей в вагоне.
Я вышел из поезда и быстро прошел через здание вокзала на улицу. Елена ждала меня у дверей. Мы постояли минуту, глядя друг на друга, а потом она шагнула ко мне и крепко обняла. Я от неожиданности так и остался стоять с разведенными в стороны руками. Выглядел, наверное, в этот момент крайне глупо.
- Максим, - сказала она. - Я ужасно соскучилась по тебе.
Я нервно сглотнул. Это было как-то странно после нашего расставания. Я ничего не понимал.
- Я думал, - не нашел ничего умнее я, - что тебе неприятно, когда я прикасаюсь к тебе.
- Тогда да, - ответила она, не разжимая объятий. - А теперь я простила тебя, Максим, и все хорошо.
Тогда я без слов обнял ее. Крепко. Наверное, слишком. Потому что Елена рассмеялась и произнесла:
- Задушишь же. Осторожней.
Я отпустил ее, и мы вместе отправились гулять по городу. Никакой определенной цели у нас не было. Мы просто бродили по улицам, как в ее визит к нам. Зашли на набережную, где было немного прохладней, хоть и не очень. Родной город Елены лежал несколько южнее моего, да и вообще на Бадене климат был существенно мягче. Тем более, что сейчас была середина лета, самое жаркое время. Но нас это ничуть не смущало. С набережной мы, уже на общественном транспорте, отправились в дендрарий, надеясь, что хоть там будет легче переносить жару.
В трамвае многие косились на молодого полковника, который отчего-то предпочел ехать в вагоне, а не на автомобиле. Но мы с Еленой были слишком заняты беседой, чтобы обращать внимание на подобные пустяки.
В дендрарии, действительно, было прохладнее, зато по его мощеным аллейкам прогуливалось множество людей. В основном, это были влюбленные парочки, еще не дошедшие до уединения, или мамочки, а то и целые семьи с детьми. Мы гуляли, стараясь держаться подальше от них всех, но Елена начала уставать.
- Ничего, - сказала она мне, - все хорошо. Можно и еще погулять.
Но шагала она все медленней, да и на лице ее была написана усталость. Наконец, нам удалось найти пустую лавочку в тени, что было не так легко. Собственно, нам просто повезло. Семейство, занимавшее ее, поднялось и всем составом отправилось к выходу. Мы же с Еленой поспешили занять лавочку. Елена устало откинулась на деревянную спинку. И я отвесил себе мысленного пинка - нельзя же так изводить человека. Ведь ей вполне еще может быть больно ходить. Да она девушка, и даже в бытность свою фенрихом Шварцем не успела привыкнуть к марш-броскам на несколько километров. А я совсем загонял ее.
- Прости, Елена, - сказал я ей. - Совсем я тебя загонял.
- Ничего страшного, - улыбнулась она. - С тобой всегда приятно гулять. Даже по морозу.
- Никак не можешь простить мне, как я заморозил тебя? - рассмеялся я.
- Да, - прошипела Елена, нарочито страшным голосом.
Я не удержался и снова обнял ее.
- Ну задушишь же, Максим, - засмеялась Елена.
- Зато от больших чувств, - ответил я.
- Обнадеживает, - кивнула Елена, и мы снова рассмеялись.
Так легко и непринужденно я не чувствовал себя уже очень давно.
- Знаешь, Елена, - отчего-то вспомнилось мне, - а ведь ты счастливо избежала главного развлечения офицеров. Оно грозило тебе полным разоблачением.
- Это какое же? - весело спросила она.
- Посещение офицерского борделя, - ответил я. - Дело в том, что есть дурацкая традиция отправлять молодого офицера, только что прибывшего в полк и до того не имеющего опыта службы, в бордель, снимая для него вскладчину самую дорогую барышню.
- Я думаю, - улыбнулась Елена, - мы смогли бы найти с ней общий язык.
- С девушкой может быть, - с мрачной иронией заметил я, - а вот с офицерами, что собираются вокруг и комментируют происходящее вряд ли.
- Какая пошлость, - скривилась Елена.
- Верно, - не стал спорить с очевидным я, - пошлость. Но на войне быстро волей-неволей становишься пошляком. Это в салонах и на награждении мы становимся лощеными и великолепными офицерами, а вот чем ближе оказываемся к линии фронта, тем хуже становимся. В общем, юноша, вам очень повезло, что мы сразу оказались на линии Студенецкого, где до борделей было очень далеко.
- Не называй меня так, - бросила Елена. - Неприятно.
- Прости меня, пожалуйста. - Я положил ей руку на плечо.
- Ничего страшного. - Она накрыла мою ладонь своей. - Уже все хорошо.
Мы снова болтали о каких-то пустяках. Я даже не запомнил о чем именно. Собственно, кроме этого диалога на лавочке я больше ничего и припомнить не мог. Где гуляли помню, а вот о чем разговаривали - нет. Вообще.
Время пролетело незаметно. Я и опомниться не успел, как надо было отправляться на вокзал и ехать в Гейдельберг. Потому что завтра - крайний срок до моего отлета на Рейнланд.
- Как - уже? - Елена была расстроена. - Так быстро время летит. Ты вроде только приехал, а уже надо прощаться.
- Ну, не прямо сейчас, - грустно улыбнулся я. - Конечно, если ты меня проводишь на вокзал.
- Провожу, не бросать же тебя, - ответила Елена.
До вокзала снова ехали на трамвае. И уже по большей части молча. Мы успели переговорить обо всем, и теперь просто изредка обменивались взглядами и улыбками.
Уже на вокзале, пока мы ждали моего поезда, я решился-таки рассказать Елене все.
- Елена, - сказал я ей, тяжело вздохнув, - а я ведь попрощаться приехал.
- Что это значит? - насторожилась она.
- Это держат в секрете, - продолжил я, - а возможно и никогда не огласят. Так что, скорее всего, ты будешь единственной, кто узнает эту неприглядную тайну. Мы заключаем союз с демонами, с которыми мы сражались на Пангее. - Глаза Елены при этих словах округлились от крайнего удивления, она уже хотела сказать что-то, но я начал говорить быстрее, не давая ей вмешаться. - И я вхожу в состав посольства к ним. Я возвращаюсь на Пангею. Только поэтому я и решился, не смотря ни на что, не только попросить у тебя прощения по телефону, но и приехать. Ведь почти нет шансов, что мы вернемся с Пангеи живыми. Я, можно сказать, попрощаться приехал.
Она снова обняла меня. Прижалась лбом к груди. Я сложил руки у нее на спине, стараясь не сжимать объятия.
Не знаю, сколько мы так простояли на перроне, пока не застучали колеса поезда. Приятно обезличенный голос объявил, что прибывает поезд на Гейдельберг. Тогда Елена подняла голову, не разжимая объятий, и поглядела мне прямо в глаза.
- Возвращайся, Максим, - произнесла она. - Я буду ждать тебя.
- Спасибо, Елена, - ответил я. - Это очень важно для меня. Что теперь меня кто-то ждет. Кроме родных, конечно. Но к этому-то я привык с детства, а вот теперь... - Я чуть крепче сжал объятия, стараясь не задушить при этом Елену.
Поезд остановился. Вагоновожатые распахнули двери и выскочили на перрон. Пора было прощаться.
Я отпустил Елену, она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку. Я напоследок обнял ее и шагнул к поезду. Елена отвернулась и поспешила в вокзал. Ни разу не обернувшись. Такая уж она была девушка. Оглядываться и махать рукой было не в ее правилах.
В Гейдельбергской комендатуре, где я предъявил вызов, на нем проставили штамп и отправили на космодром. Так что родной мир я покинул на космическом корабле класса "люкс". Мне выделили отдельную каюту, которая была больше трех, что мне приходилось занимать раньше, и обставлена соответственно.
Даже дома я не спал на такой мягкой кровати. И потому я предпочитал всю дорогу не выбираться из нее, тем более, что я не дома и никаких обязательных завтраков, обедов и ужинов не было. В общем, отличная жизнь, хотя каждый день летал бы на таких кораблях с планеты на планету.
Вот только расстояние до Рейнланда наш космический корабль миновал за какие-то жалкие два дня. И пришлось освобождать каюту.
Я собрал свой саквояж, одел отглаженную персоналом корабля форму и вместе со всеми спустился по пандусу в космопорт. Где меня уже ждали два человека в гвардейской форме и касках с пикой, правда, к какому полку они относились, я так и не понял. Они стояли рядом с представительским автомобилем, куда и пригласили меня.
Я завершил все дела, и был полностью готов к нашей самоубийственной миссии.
