10
Не в пример белому от седины и тупому в смысле чувствования тонких энергий «старцу» Рыбину, Терехов считал, что обладает обострённым интуитивным мышлением. И всё равно, оторвавшись от Севы Кружилина на стоянке у Газпрома, он успел выехать из города в сторону Белоярки, когда «пошёл поток», как говорили «шизотерики». С неожиданной болезненной тоской он ощутил незримый барьер впереди и понял, что уезжать сейчас нельзя, а надо скорее мчаться обратно, в центр, домой, потому что Алефтине угрожает опасность.
Почему-то перед глазами на миг предстала картина, как милиционеры штурмуют его квартиру и выволакивают закованную в наручники невесту, то есть теперь законную жену. Зрелище это вспыхнуло перед глазами так ярко, что он затормозил и, не раздумывая, поехал медленно, ища разворота. Вспомнил наказ Репья, выключил телефон и вынул батарейку: шифроваться — так уж по полной.
А город уже плотно запечатался вечерними пробками, причём в обе стороны, и пробиваться сквозь них пришлось до конца гаснущего дня бабьего лета. День был пятничный, дачный сезон в Новосибе ещё не закончился, и народ стремился на природу.
Никаких соглядатаев ни во дворе, ни у подъезда он не заметил, разве что подростки сидят на детской площадке, но великовозрастного Севы среди них нет. А чудилось его присутствие! Так и стояла перед глазами картинка: приводит милицию и показывает, где находится женщина, объявленная в розыск. Потому что в мозгу застряла последняя фраза конченого эгоиста или сумасшедшего: «... Или никому не достанется!» Она и подстёгивала всю дорогу, как щёлкающий бич.
Андрей бросил машину возле соседнего дома и, под прикрытием сумерек, прошёл к своему. Мирный вид вечернего дворика и тёмных окон, завешенных брезентом, слегка приглушил волнение и усмирил скачущие мысли. То, что Терехову грезилось, ещё не случилось, но случиться могло, потому что Сева окончательно свихнулся. Да и сам Андрей из хвастовства, из предательского снобизма допустил ошибку, сообщив шефу о женитьбе и показав фото невесты! Куренков про это рассказал Кружилину — о чём же ещё они могли говорить четверть часа! — и того настиг взрыв эмоций отчаявшегося шизофреника.
Терехов понаблюдал за двором, после чего вышел из тени, несколько усмирённый, и направился к подъезду, при этом отслеживая всякое движение вокруг. Яркий день бабьего лета истаял, на город ложились сумерки и вот-вот должны были включиться фонари. На лестничной площадке
первого этажа также было тихо, горел дежурный свет и бессовестно пялилась одноглазая видеокамера.
Но, отпирая квартиру, Андрей вдруг замер, внезапно ощутив, как ужас электрическим током сковал руки и ноги, а в голове вспыхнула тревожная сигнальная лампа — опоздал!
Дверь оказалась запертой на один замок, нижний, самый простой. А верхний, с секретом, был заперт всего на один оборот, чего сделать обыкновенным ключом невозможно — только отмычкой. И об этом Терехова предупреждал ещё мастер, устанавливающий железные двери повышенной надёжности, поскольку хозяин бывает в длительных командировках. У того, кто тайно проник в его жилище, не хватило времени, терпения или опыта, чтобы запереть хитрый замок на полных три оборота. Или не посчитали нужным; и вряд ли это были простые квартирные воры, рискующие угодить на глаза соседям и в объективы видеокамер. Скорее всего, действовали, почти не скрываясь, и это был не обыск; на языке ментов подобное мероприятие называлось оперативным осмотром помещения. Пришли, осмотрели, арестовали находящуюся тут женщину без документов и удалились.
А есть ведь массивный шпингалет, на который можно запереться изнутри!
Терехов на него и закрылся, после чего включил свет в передней: кажется ничего не нарушено, не разбросано. Собранные и увязанные в дорогу рюкзаки стоят в углу, у порога, на вешалке приготовлена походная одежда — вроде бы всё на своих местах... Да и не будут громить квартиру, если пришли по наводке, за конкретным человеком! Андрей подскочил к двери ванной комнаты и уже схватился за ручку, когда услышал голос Алефтины:
— Погаси свет, я выйду...
Он облегчённо выдохнул, вернулся в переднюю и выключил торшер. Невеста, точнее законная жена, сама открыла дверь и бесшумно, плавно перетекла в коридор. Терехов подал руку: для передвижения в малознакомом пространстве ей ещё требовался поводырь.
— Знаешь, мне сейчас показалось...
— Тебе не показалось, — прошелестел голос Алефтины. — Они приходили.
Прошла самостоятельно в комнату и опустилась в кресло.
— Приходили? Кто?
— Не знаю... Их было трое.
— И что?!
— Прошли по квартире, заглянули в шкафы, туалет...
— И в ванную заходили?
Она поправила паранджу — на улице зажглись фонари.
— Несколько раз... И ушли минут пять назад.
Оказывается, он чудом не столкнулся с ними где-нибудь
у подъезда!
— И тебя не заметили?
— Нет... Я спряталась.
В ванной однокомнатной квартиры было тесновато, к тому же там стояла стиральная машина и разобранный шкаф в упаковке, собрать который не доходили руки.
Он даже не стал спрашивать, где и как там можно спрятаться человеку высокого роста — поверил на слово, потому что Алефтина сидела перед ним целой и невредимой. Однако всё это не добавляло ощущения надёжности укрытия, напротив, вызвало чувство близкой и реальной опасности. Люди, проверявшие квартиру, могли явиться в любой момент и даже устроить засаду. И удивительно, что они не оставили её здесь при первом визите. Возможно, решили ждать хозяев на улице, на дальних подступах, не исключено — отслеживали его машину, полагая, что они уехали из квартиры вдвоём.
А сдал Алефтину, безусловно, Сева Кружилин!
Образ предавшего напарника отчего-то в тот миг напомнил Андрею о женитьбе, и ему захотелось сейчас же сообщить об этом невесте. А то так и будет существовать в неведении, однако взвесил её возможную реакцию и смолчал, оставив эту новость для более подходящего момента.
— Нам нужно исчезнуть отсюда, — озвучил Терехов мысль, которой ещё мгновение назад не было. — Здесь ловушка.
— Да, пожалуй, — согласилась она. — Замкнутое пространство... А нам всё время нужно быть в движении.
— На улице стемнело, но там фонари. Придётся потерпеть. Сейчас мы уйдём.
— Я потерплю.
Терехов опасался засады во дворе, однако надо было рисковать и выходить наудачу. Он хотел достать из рюкзака лишь фонарик, но рука сама нащупала там нож в ножнах и помимо воли переложила его в боковой карман куртки.
Один рюкзак он взял за спину, другой, полегче, за лямки в руку, после чего приоткрыл дверь и прислушался — на площадке никого.
— Иди всё время за мной, — прошептал он и, ослепив видеокамеру фонарём, вышел из квартиры задом, одной рукой запер дверь.
Эти самодеятельные ухищрения в тот миг показались умными, почти гениальными.
Алефтина держалась за рюкзак на спине, и даже под его тяжестью, сквозь многослойную ткань и спрессованные вещи Терехов ощущал её лёгкую, почти невесомую руку. Вторая камера, над подъездом, тоже вытаращила мутный глаз и ослепла от света. На детской площадке подростков уже не было, однако в глубине дворика, за качелями, мелькнула неясная тень человека.
Андрей убрал фонарик в карман и, нащупав рукоять ножа, отстегнул фиксатор. Он повёл Алефтину вдоль стены дома, затем обогнул ограждение и с облегчением ступил под шелестящие кроны жёлтых деревьев. Человеческая тень настигла его и здесь, но оказалось, что это кто-то из соседей выгуливает собаку на поводке, которая потянула к прохожим, и послышался женский голос:
— Фу, рядом!
Возле машины в соседнем дворе никого не было, по пешеходной дорожке гуляла мамаша с коляской. Держа сигарету в зубах, она ещё успевала говорить по телефону. И всё равно Терехов прошёл сначала мимо, будто бы направляясь к дальнему подъезду, затем резко свернул и оказался с другой стороны стоянки. Вещи он покидал на заднее сиденье и туда же посадил Алефтину, на миг ощутив её ледяную и вспотевшую руку. Со двора он выехал без света, хватало отблеска фонарей, и, оказавшись на улице, сразу же развернулся в обратную сторону, проехал немного и прижался к бордюру.
Всё это проделал автоматически, будто опытный шпион, отслеживающий, нет ли хвоста. И через минуту хмуро посмеялся над своими мыслями и страхами, пообещав себе быть хладнокровней.
Соблазн сейчас же поехать к Рыбину в Белоярку был велик, и Мишка наверняка не раз уже звонил, но если приходили проверять квартиру, то наверняка информация уже пошла по постам ДПС на выездах. По глупости можно вляпаться на первом же, и это уже не психоз, не мания преследования — реальность. А надо как-то перекантоваться до утра, не попасть никому на глаза, рано утром подъехать к монастырю, получить от Репья пропуск в погранзону, потом паспорт — и можно брать билеты...
Терехов будто споткнулся на этой мысли и почувствовал пустоту под ложечкой: если по доносу забирались в квартиру и искали Алефтину, сигнал уже пошёл не только по постам! Он точно не знал, как действуют милицейские розыскные опера, но ещё с училища помнил, какими способами и средствами перекрывается граница, вероятные пути подхода или отхода нарушителя. Вряд ли менты изобрели ещё что-либо, план перехвата похож, как две капли воды. И виноват сам: нахвастал шефу про женитьбу, да ещё свидетельство о браке показал. Невеста ещё не знает своей новой фамилии, а она уже впечатана в каких-нибудь электронных поминальниках авиакасс, аэропорта, вокзалов...
Он досадовал и ругал себя, одновременно отлично понимая, что, повторись ситуация, сделал бы то же самое, поскольку в тот миг испытал грубоватое мужское торжество варвара, повергнувшего противника наземь. Всю жизнь ему не хватало именно этого чувства, дающего уверенность победителя, и сейчас, схватившись в поединке с незримой, но осязаемой системой, он ощущал невероятный прилив сил и был почему-то уверен, что выход найдётся из любой, самой безвыходной ситуации. Только всякий раз надо прислушиваться к себе, ловить некие импульсы и повиноваться сиюминутному внутреннему движению, даже если оно идёт вразрез с логикой и разумным представлением о мире.
Где переждать ночь, он даже не задумывался, отъехал несколько кварталов, свернул в переулок и втиснулся в первый попавшийся полупустой двор пятиэтажки. Здесь он перенёс рюкзаки в багажник, превратив салон в спальню, и только угнездившись на откинутом водительском сидении, вдруг с каким-то весёлым азартом подумал, что это их первая брачная ночь.
Привыкший к экспедиционному бродяжничеству, он не ощущал чувства бездомности, которое началось именно с того мгновения, как они покинули стены квартиры. И опять возникло желание сообщить Алефтине о её гражданском состоянии замужней женщины, но прислушался к её ровному дыханию и понял, что молодая жена преспокойно спит, положившись на его интуицию.
До пяти утра он слушал это дыхание, словно стук маятника часов, и, эмоционально притомившись за день, даже ни разу не задремал. В шестом часу Терехов запустил двигатель и выехал из случайного двора. Законная супруга спала на заднем сидении, плотно сложившись пополам, как складной шведский нож, однако на повороте её рука откинулась и, вялая от сна, оказалась между передних спинок. Длиннопалая кисть напоминала гроздь созревшего винограда, который ещё называют «дамскими пальчиками». Он ехал и любовался изяществом и наполненной, сочной зрелостью этой безвольной руки, чувствуя, как ей хорошо и безмятежно спится.
Близко к воротам Репьёвского пристанища он подъезжать не стал, оставил машину на затуманенной прибрежной улице и пешим добрался к задымлённому густой влагой и отпотевшему монастырю.
Они недоговаривались о конкретном месте встречи, почему-то упустили столь важный момент для послушника, лишённого собственной воли. Однако тот уже был на ногах и поджидал возле стены, стоя, как пограничник, у столба с вмонтированной иконой, как с госсимволикой, только вместо автомата в руках была сторожевая трещотка. Вероятно, в ночное время он исполнял обязанности охранника, поэтому был до утра свободен.
За изгородью обители вернувшийся из самоволки Жора выглядел проще, поэтому вместо приветствия сразу же спросил:
— Где она?
— Дома, — влёт соврал Терехов. — Где же ещё?
Алефтина тем часом спала в машине, пользуясь густым туманом, который не пробивало рассветное солнце.
— Зачем ты оставил её в квартире? — взъелся Репей. — Вообще не соображаешь? Это же опасно!
— Ты пропуска достал? — невозмутимо спросил Андрей. — Мне некогда.
Послушник Егорий опомнился, сделался покорным и даже услужливым.
— Прости, брат... Вот пропуска.
Достал из-под куртки спортивного костюма и подал бумажки, свёрнутые вчетверо. Они и в училище бегали в самоволки точно в таких же зелёных костюмах с белыми полосками на рукавах, и назывались они олимпийками.
— Билеты лучше купить через Интернет, — посоветовал Репей. — Если сторожок стоит, вылезет какая-нибудь хрень, вирус — это знак.
— Ладно, разберусь...
— Ты торопишься? Мне сказать тебе надо...
Похоже, он опять приставал со своей исповедью.
— Говори, только коротко и быстро.
— Вы когда улетаете?
— Не скажу, — ответил Терехов. — Из конспиративных соображений.
— И правильно, — одобрил Репей. — А знаешь, что обратной дороги не будет?
Вслух Андрей ничего сказать не успел, даже шёпотом, но сделал некое движение губами вслед за своей мыслью, и Жора считал ответ.
— Хотел проводить и вернуться? — с насмешливостью искушённого старца спросил он. — Не выйдет у тебя, брат. Это я могу сейчас повесить трещотку на ворота и уйти. Куда глаза глядят. Не веришь?
Терехов пожал плечами. А Жора и в самом деле повесил её и показал руки.
— Видишь — свободен! Нигде ещё не был таким вольным, как здесь. Меня никто насильно не держит. Я в добровольном послушании перед Богом. Он милостив, пожелаю — и отпустит. А ты — перед прекрасной, но всё-таки земной женщиной. Это значит — в полной зависимости. Как ты думаешь, чья воля и власть сильнее, а чья справедливее?
Андрей бы и слушать его не стал, ушёл, но возникла уверенность: Жора пристанет, попрётся провожать, а в машине — Алефтина.
— Что ты хочешь доказать мне, Репей? — спросил он.
— Хочу, чтобы ты подумал. Хорошо подумал, прежде чем покупать билет в один конец. Готов ли ты служить женщине? Не заметишь, как она переведёт тебя на рабское положение. Разве не видишь, как она захватывает всё твоё время, желания, чувства? Ты уже принадлежишь ей, как вещь.
— Спасибо за помощь, — Терехов подал ему трещотку. — Неси службу, божий воин. Мне пора.
Как и ожидалось, Жора поволокся за ним.
— Слушать не хочешь? Напрасно! Да, ты её привезёшь на Таймыр, доставишь, куда попросит, а потом она уйдёт от тебя!
— Отстань, Репей, — сдержанно попросил Терехов и остановился. — Что тебе надо?
— Она уйдёт от тебя, Шаляпин. Уйдёт в свой мир! Или к другому. И ничем ты её не остановишь. Свидетельство о браке — липа! Её ничто не держит! Твои заботы, хлопоты, деньги? Грош этому цена! Исполнишь её капризы — и поминай как звали. Чувства? Да плевать ей на чужие чувства. Ей важнее свои собственные. Там эгоизм беспредельный! И она уйдёт на твоих глазах. Выпорхнет, как птица, и не поймаешь!
— Я и ловить не собираюсь!
— Неужели отвезёшь и выпустишь?
— Отвезу и выпущу.
Жора рассмеялся мелко, скрипуче, со звуком сторожевой трещотки.
— Ты-то выпустишь, в это можно поверить! Но отпустит ли она? А я знаю: не отпустит. И ты будешь рыскать в холодных горах! Искать, вспоминать, заново переживать. И выть на луну, как одинокий волк!
— Это ты о себе? — спросил Терехов, вспомнив полнолуние на Укоке и красные ракеты, запускаемые солдатами.
— О себе, Шаляпин, — честно признался Репей. — Ещё на Алтае уберечь хотел. Отвести беду от тебя.
— Благодарствую, отец Егорий! Или как там тебя величают?
— Не ёрничай! — вдруг сурово оборвал Жора и забежал вперёд. — Перед тобой должен признаться. И покаяться...
— Слушать не хочу! — Андрей оттолкнул его грудью, не прикасаясь руками. — Заткнись! И прочь с дороги.
— Запомни мои слова! — он отстал лишь на углу монастырского забора. — Когда у тебя возникнет желание её убить, вспомни меня! Мою участь. И не делай этого! А убить её захочется! Порвать на куски!
Густой туман смягчил ударную, жёсткую силу его слов, и они били в спину, позволяя устоять на ногах. Терехов всё же оглянулся и сначала не увидел Жоры, потом всё же разглядел: почему-то он стал маленький, вдвое убавившись в росте, хотя в тумане вроде бы, наоборот, всё вырастает. И догадался: Репей стоял на коленях и тянул к нему руки.
— Прости, брат! — взывал, как блаженный. — И прими покаяние! Столько напраслины возвёл! Оговорил я её! Охаял! До смерти греха не искупить!
И зачем-то ещё стал крутить трещотку над головой. Несвязная его речь напоминала городской шум, а он что-то говорил, сбивчиво, торопливо, но голос его уже путался с трещащим звуком и увязал в тумане. Слух у Терехова, как у всех людей поющих и себе на уме, был избирательным и не воспринимал ненужных нот. Потому что в этот миг он твёрдо решил покупать билеты и вылетать не из Новосиба, а, получив паспорт, переехать в Красноярск и стартовать оттуда, полагая, что розыскная волна катится медленно и вряд ли достигнет соседней области через неделю.
