15
Белые горы все же разродились снежной тучей, которая дотянулась рваной кромкой и накрыла солнце. После утренней ясной тишины над Укоком зашуршал неощущаемый на земле высотный ветер и словно вымел застоявшееся пространство. Потом он наконец-то спустился с небес, выстелил травы, взъерошил светлую воду на реке, отчего она стала белой и пенной, как парное молоко.
Палёна ещё раз помелькала на горизонте, поднявшись на взгорок, вслед за дорогой повернула на север, и ветер стал ей попутным, дул в спину и, наверное, идти было легче. Сначала Терехов ждал, что вот-вот ударит снежный заряд, и посматривал в небо, однако туча отчего-то выбелилась, зависла, как недосказанная фраза, и он ощутил томительное, давящее чувство ожидания. Или, точнее, необъяснимое беспокойное предчувствие, когда хочется всё время озираться, словно тебя преследует кто-то незримый.
Он понимал: настаёт час, когда явление, ещё неосмысленное и неусвоенное сознанием, может явиться ему воочию. Он даже не определился, как назвать его: бывшей подругой Репьёва, духом шаманки, призраком Укока, обыкновенной конокрадкой, всадницей или совсем уж выспренно — чёрной совой Алеф. Девицей, возомнившей себя таковой, но при этом не лишённой неких загадочных способностей, хотя бы позволяющих каким-то образом существовать в суровых условиях горного плато. Это явление казалось многоликим и каким-то мозаичным, сложенным из множества осколков, истинный образ которого можно было рассмотреть лишь с большого расстояния.
В любом случае сидеть и ждать его Терехов не собирался, надел солдатский бушлат, взял инструмент и пошёл на работу. Если он и впрямь нужен духу шаманки, то пусть сама и приходит, теперь созданы все условия. Тем паче, коль она живёт одновременно в двух мирах и может ходить туда-сюда, то всё видит, знает, и ей проще вынырнуть где-нибудь на пути да сказать, что хочет. Он понимал, что не всё так просто, однако опасался погружаться в размышления о природе такого явления, ибо в голове и так всё время вертелось странное утреннее происшествие с Палёной. Монотонная, однообразная работа лишь способствовала прокручиванию в памяти всех его деталей и обстоятельств в десятый-двадцатый раз: он проснулся, помощницы в кунге не было, выглянул на улицу — на мокром кострище заправленная турка...
К обеду это коловращение мыслей стало мучительным и напоминало случайно подхваченный навязчивый мотивчик, преследующий весь день. Терехов попытался разорвать порочный круг, оставив инструмент на точке, сбегал на стан и там, наскоро, приготовил на сковороде шулюмку — распаренные сухари с тушёнкой, луком и красным перцем. После еды и тепла стало клонить в сон, однако стоило прилечь, как в воображении тут же всплыла картинка: несущийся по плоскогорью гнедой жеребец с помощницей на верёвке. Зрелище было настолько живым и объёмным, что содрогалась душа и возникала уверенность, будто он видел это воочию... или, может, в самом деле подсмотрел сон Палёны. Избавиться от навязчивых мыслей не удалось и во второй половине дня, если не считать короткого промежутка, когда он исправлял ошибку и перемерял углы.
Именно в этот момент он случайно заметил игру светотеней на фоне курумника, осыпающего склон. Утром это мельтешение пятен можно было принять за отражённое колебание бликов на реке, но сейчас солнце и половина неба были укрыты пенной молочной тучей. И ещё он увидел, что сиреневые лишайники на камнях меняют цвет, согласуясь с игрой белых и серых пятен: становятся то ярко красными, то пронзительно синими, будто меняются светофильтры. Он запоздало вспомнил про теодолит, быстро навёл трубу, но от волнения дыхнул на окуляр. И пока протирал оптику, стогообразное играющее пятно стало перемещаться вверх, и отбить какую-нибудь приметную точку на земле, дабы уловить отклонение луча, не удалось. Однако тридцатикратное приближение позволило на мгновение заметить странный эффект: пятна мельтешили не в одной плоскости, а будто проецировались на разных экранах или слоях. Причём белые — на ближнем, серые — на дальнем, и когда они совмещались, лишайники вспыхивали другими красками.
В этот миг и промелькнула мысль, что он видит искривлённое пространство. С какой стати и почему это пришло в голову, непонятно, однако это определение зависло в сознании.
Тем временем пятно поднялось над землёй и стало резко сокращаться, распуская круги по воздуху, словно брошенный в воду камень. И как только исчезло, с неба посыпался снег, и вдруг ударил гром, по-летнему раскатистый, долгий. «Искривилось не пространство, а мозги! — подумал Андрей. — Игра светотеней была предтечей обыкновенной грозы, только и всего. Надо бы спросить у синоптиков, как называется такое климатическое явление».
Снежный заряд длился несколько минут, а потом резко опал, и на горизонте из белой пелены возник всадник с ведомым конём. Он шёл рысью и направлялся точно к Терехову. Судя по камуфляжу — солдат, но сидит в седле, как пастух — ноги вперёд и врастопырку, а пограничников на конной подготовке учат кавалерийской посадке, на укороченных стременах. Когда оставалось шагов сорок, Андрей признал Мундусова — другого алтайца на погранзаставе не было. И сразу впился глазами в коней: ведомой была кобылица, но залепленная снегом — не поймёшь, какой масти, вроде, серая! Уж не словил ли её алтаец? Конюх в это время спешился и стал приближаться как-то виновато-покорно: то ли кивал, то ли голова у него дёргалась вперёд, как у Севы. В трёх шагах остановился и поклонился в пояс, сложив руки перед собой.
— Якши ба! Здравствуй, Терех-ада!
— Здорово, Мундусов! — Терехов пошёл к ведомой лошади. — Уж не мою ли привёл?
— Твоя привёл! — обрадовался и заволновался конюх. — Твой ат!
Андрей смёл снег с морды кобылицы и отступил.
— Так это не моя, Мундусов! Серая, но не моя. Моя же в яблоках!
— Твой, твой! — быстро заговорил тот, путая языки. — Айбыла... Просить тебя хотел, Терех-алып! Садись, поедем! Надо ехать! Кам айбыла...
— Куда ехать-то?
— Айылда, в гости ходить! Кам просил, шаман! Меня послал дух! Я кул, слуга, слушал и ехал. Один не приезжай — сказал.
— Какой дух? Ты что, Мундусов? У меня работа стоит!
Похоже, от волнения он вообще забыл русский и выдал длинную фразу по-алтайски, но спохватился и перевёл:
— Дух твой конь даст! Твой конь угнали, жеребец и кобыла?
Терехов насторожился.
— Угнали... Так что, дух твой лошадей нашёл?
— Нашёл, нашёл! Меня послал, сказал: вези Терех, конь отдам. Совсем отдам, больше не возьму.
— Сначала угнал, теперь возвращает? Забавные занятия у ваших духов!
Мундусов согласно закивал, однако заговорил отрицательно:
— Этот шаман не наш, не алтай. Ваш шаман, дух казыр, злой. Уй-кижи!
— Что значит — уй-кижи?
— Женщина! — чему-то обрадовался конюх. — Кыс, кыс, девушка.
— Шаманка, что ли?
— Дух кам! — опасливым полушёпотом заговорил тот, подавая повод. — Мёртвый дух, шаман дна земли! Кара мегиртке, чёрный сова. Садись ехать. Велел везти!
— Чёрная сова?
— Чёрный сова — мёртвый дух!
— Принцесса Укока?
— Дух земли! — Мундусов постучал подошвой. — Тот мир!
— Велела привезти меня?
— Велел! Он велел! Терех-баалу, дорогой, аргада, спасать надо Мундусов. Тебе коня спасать, мне дух спасать. Я кул шаман, слуга. Приказ не делать — ум отберёт, дух отберёт. Камень сделает, камень-баба, истукан! Кара мегиртке летает, садиться будет, пища клевать, голова срать.
— Никуда я не поеду! — возмутился Терехов. — Она вас тут запугала, а вы верите... Ничего она с тобой не сделает!
— Ваш шаман Мешков тоже думал — не сделает, — отпарировал конюх. — А дух земли сделал! Верёвка на ноги вязал, по камень волок. Мешков помер.
— Как — помер?
— Совсем помер! Неживой был, ворон клевать хотел. Наряд его нашёл, жена лечил, камлал — ожил. Мегиртке — дух страшный.
— Да не трусь, Мундусов, — не совсем уверенно произнёс Терехов. — Ты же боец Красной армии! А веришь в духов. Езжай и передай этой шаманке: сама угнала лошадей, пусть сама и возвращает.
В это время над головами громыхнуло, кони от неожиданности шарахнулись в стороны, чуть не вырвав поводья, а конюх испуганно присел.
— Уй-кижи злой! Шаман сердится! Чёрный мегиртке летит!
— Это гроза, Мундусов! — Андрей и сам непроизвольно вздрогнул. — Видишь — туча? Грозы не слыхал? Ты в школе учился?
Конюх остался сидеть на корточках.
— Дух аркан кидал, кыс поймал, конём таскал. Мешкова до смерти таскал, кыс пожалел, живой оставил.
Терехов от его слов опять вздрогнул, вспомнив Палёну.
— Чего-чего? Какой кыс?
— Большой кыс, красивый девушка. Капитана ох любит... Наряд привёз, санчасть лежит кыс, плачет...
— Это же ей приснилось!
— Приснилось... А спина болит, вся кость болит, — Мундусов загоревал. — Капитан санчасть сидит, смотрит... Дух меня аркан возьмёт, таскать будет...
— Твой капитан сам сюда этого духа привёз! — отпарировал Терехов. — Вот пусть сам и расхлёбывается с ней.
Конюх встал, словно побитый, однако сказал уверенно:
— Он не виноват. Он глаза смотрел.
— Кто не виноват? Капитан?
— Кыс не виноват, глаза смотрел. Дух дна земли себе брал. Шаман стал злой.
Андрей толком ничего не понял.
— Уж не разжалобить ли ты меня хочешь, Мундусов? Вы тут нагнали мистики, напридумывали хрен знает что вместе со своим капитаном! Если собрался везти меня к конокрадке, значит, знаешь, где живёт?
— Знаю. Куй живёт пещера, дно земли.
— И капитан знает?
Конюх поднял и опустил виноватые глаза.
— Знает...
— Так вот пусть сам и едет на этот куй!
— Капитан ехать нельзя. Дух не пускает.
— Ну а я-то здесь с какого бока? Слушай, Мундусов, вали-ка ты отсюда! Некогда с тобой возиться. Если бы ты мне коней привёл...
Мундусов подковылял на кривых ногах к своему коню, привязал повод второй лошади к луке седла.
— Поеду ары-бери, скажу шаман: Терех-ада казыр, сам злой.
— Обязательно скажи! И пусть лошадей пригонит!
Конюх тяжело, не по-кавалерийски залез в седло, кое-как поймал ногами стремена.
— Он глаза смотрел, и дух поймал, — проговорил скорбно. — И стал, как мегиртке. Чёрный сова.
— А это что такое? — спросил Терехов. — Маргаритка? Цветок?
Мундусов растопырил руки.
— Птица такой ночной. Сова! Видел, летает! Коготь — о!
Показал скрюченные пальцы, хлестанул плетью лошадь и помчался галопом куда-то на северо-восток. Андрей проводил его взглядом, перетирая в уме последние его слова и переводя их во вразумительное звучание. Выходило, что дух ископаемой шаманки вселился в Ланду, когда она посмотрела в глаза мумии. И это почему-то щекотало нервы, мороз бежал по спине. Правда, Терехов на снимках мумии никаких глаз не видел, были пустые, выгнившие глазницы в почти голом черепе, и впрямь отдалённо напоминающие круглые совиные глаза. Эти мысли стали тоже навязчивыми, как и все другие, приходящие во время однообразной и туповатой работы.
Грозовая снежная туча вроде бы уходила на юг, однако к вечеру сделала полукруг, иногда в прорехах показывая голубое небо, и вернулась, сыпанув опять колючей, мелкой крупой. Можно было уже не ждать окончания снегопада, всё равно начинало смеркаться, и Терехов собрал инструмент. К кунгу он возвращался наугад; заметелило, как зимой, с вихрями и сплошной позёмкой. Врагу не пожелаешь оказаться в такую сумрачную погоду одному на пустынном плато!
За полчаса, пока Андрей шёл, навалило по щиколотку, и снег стал сухой, морозный, скрипучий. В небе ещё дважды громыхнуло, встречный ветер сменился на попутный, и когда в этой круговерти он различил российский флаг на крыше, вдруг тучу оторвало от горизонта и в проран дохнуло заходящее жаркое солнце. Именно дохнуло, ибо его тепло не только улавливалось лицом, но и топило снежинки. Андрей даже остановился и замер: если существуют на земле входы в параллельную реальность или порталы, как их называют «рерихнутые», то выглядеть они должны вот так конкретно, эффектно и маняще. Так и хочется побежать к горизонту, перекинуть ногу через барьер горной гряды и ступить в другой мир, где светло, жарко и не надо растапливать печь.
Сияние солнца длилось всего минуты полторы, затем небесная трещина захлопнула пасть, плотно стиснув зубастые челюсти гор и низких туч. Вмиг стало сумрачно, знобко, захотелось скорее в тепло, и Терехов сходу обогнул кунг, дабы убрать инструменты и сразу взять дров из специального ящика между колёс. Откинув его крышку, он сразу же обнаружил пропажу: топливо было на исходе, много спалили в костре на вчерашних романтических посиделках. Должно было остаться девять коротких поленьев, как раз на две топки, если экономно, однако в ящике лежало всего два и обломки барной стойки.
И только сейчас он вскинул голову: из трубы шёл едва видимый искристый дымок, сносимый ветром. Терехов захлопнул крышку, перескочил через прицепное устройство, занесённое снегом, и тут увидел пару белых коней, привязанных к поручням у входа. Они спокойно жевали овёс, у обоих на мордах висели брезентовые торбы. Белые лошади были только на заставе, да и сёдла кавалерийские, со стальными луками — неужто опять пожаловал конюх с погранзаставы, исполняющий тайные поручения шаманки?
В этот момент ближний конь встряхнулся, сбросил с себя ломти снежного панциря и стал почти чёрным! То есть тёмно-гнедым — выдавал коричневый влажный отлив на крупе...
Андрей оцепенел, как при виде небесного прорана с солнцем, и косой ветреный снегопад снова выбелил жеребца с головы до ног.
Принцесса плато Укок, хозяйка дна земли и богиня смерти, как её воспринимали алтайцы, таинственный дух шаманки, или, наконец, сбежавшая подруга Репьёва — Ланда находилась в кунге и топила печь.
