16

Если бы до этого они не приземлились при солнечном свете на эту богом забытую планету, отметил про себя Коул, он бы легко поверил в то, что здесь никогда не бывает солнца. Мертвый город вокруг был темным, небо было темным, лес, и озеро, и горы были темными. «Во всяком случае, – подумал он, – атмосфера соответствует настроению».

Лопе стоял неподалеку и бездумно поглаживал винтовку, глядя куда-то поверх обширного некрополя. «Он никогда не выпускает оружие из рук», – с восхищением подумал Коул. Даже когда не на посту. Если уж вдуматься, то Коул мог вспомнить единственный раз, когда сержант отложил оружие в сторону – когда отчаянно пытался помочь Халлету.

Теперь Халлет умер. Ужасно. И его собственный приятель, Ледвард, тоже. А еще погибла Фарис, и Карин – жена капитана. Все они, включая его самого, были бы мертвы, если бы не получили помощь. И будут, если не уберутся с этой темной, промозглой, смертоносной планеты. Но пока казалось, что помощь любого рода от них очень, очень далеко.

Коммуникатор выбрал именно этот момент, чтобы выплюнуть несколько слов. Они прерывались и искажались статикой, но, без сомнения, это были слова. И, что еще лучше, можно было узнать говорившего.

Рикс. Старина Рикс.

– Команда экспедиции. Пожалуйста, ответьте. Это «Завет». Пожалуйста, доложите. Команда экспедиции. Вы нас слышите?

Лопе тут же оказался рядом. Коул с таким неистовством бросился отвечать, что в спешке едва не потерял неустойчивую связь, пока возился с настройками прибора.

– «Завет», ответьте! Вы нас слышите? «Завет», ответьте… мы здесь, мы здесь! – он боролся с собой, чтобы сдержать волнение и следовать протоколу. – Это рядовой Коул, из команды экспедиции. Вы… нас… слышите?

В восьмидесяти километрах над кипящими штормовыми облаками, корабль колонистов задевал верхние границы атмосферных возмущений. Словно парусник в неспокойном море, он качался каждый раз, когда в него ударяли случайные, но мощные порывы ветра.

На мостике тряска чувствовалась особенно сильно. И, словно этой непривычной нестабильности было недостаточно, гигантские разряды молний засверкали настолько близко, чтобы обеспокоить и самого закаленного члена экипажа.

Но, несмотря на опасность, все это сейчас мало значило, потому что восстановилась связь с поверхностью. Потрескивая статикой, знакомый голос Коула наполнил мостик надеждой.

– «Завет»… мы вас… слышим! Пожалуйста… ответьте… «Завет»!

– Мы вас слышим! – закричал Рикс, хотя знал, что это напрасная трата сил. Корабельная система связи автоматически изменит громкость так, чтобы получить наиболее подходящее акустическое разрешение для трансмиссии. – Вы нас слышите, наземная группа? Ответьте.

Сигнал продолжал дробиться, но сквозь статику они слышали достаточно, чтобы понимать.

– Христос… Я правда счастлив вас слышать, ребята! Нам нужна помощь. Но мы… вас слышим… не четко. Вы можете усилить сигнал, «Завет»?

Теннесси посмотрел на Апворт, которая пыталась выжать из корабля максимум.

– Если мы не сможем усилить сигнал, – сказал он с нажимом, – ты можешь почистить звук?

Она покачала головой, не утруждая себя тем, чтобы поднять взгляд на собеседника.

– У меня уже на максимуме все усилители, что у нас есть. Поддай еще чуть, и оно поддаст в ответ. Тогда мы услышим одни помехи.

– Прошу вас, – говорил Коул. – Вы должны… нам помочь. Дела здесь пошли плохо и… у нас есть жертвы. Нам нужна срочная эвакуация. Повторяю, у нас жертвы и нам нужна эвакуация. Вы не поверите, что…

Усилилось электромагнитное искажение, и передача затихла. Теннесси ругнулся себе под нос. Апворт тоже ругалась, пытаясь восстановить связь.

– Жертвы? – Рикс поднял голову от своей консоли. – Он сказал «у нас есть жертвы»? – он проверил данные приборов. – Они сменили локацию. Сигнатура подтверждает, что передача шла не из посадочного модуля.

Теннесси глубоко вздохнул.

– Мать, какова текущая позиция от верхней границы шторма?

– Восемьдесят километров. В настоящее время ощущаю интервальные порывы ветров.

– Постоянные?

– Прерывистые. Непредсказуемые.

– Опусти нас до отметки сорок километров над верхней границей шторма.

– Иисус всемогущий, – пробормотала Апворт. Она знала, что снова спорить с ним бессмысленно, поэтому даже не пыталась. Да это было и не нужно – выражение ее лица говорило вместо нее.

– Мне жаль, – отозвался корабельный компьютер. – Подчиняясь этой директиве, я могу превысить допустимую структурную нагрузку. Я не могу следовать приказу, результатом которого может стать катастрофическое нарушение работы систем.

Лицо Теннесси ожесточилось.

– Игнорировать протокол. Теннесси четыре-восемь-девять-ноль-три.

– Мне жаль, – Мать проявила упорство. – Приказы, результатами которых может стать катастрофическое нарушение работы систем, требуют подтверждения вышестоящего или следующего по званию офицера мостика.

Теннесси посмотрел на Рикса, но тот на взгляд не ответил.

– Они в беде. Есть жертвы. Ты это слышал, – Теннесси на него тяжело уставился. Но Рикс по-прежнему ничего не ответил, не поднял глаз. Теннесси повернулся к Апворт.

– Мы покинули Землю не для того, чтобы быть в безопасности, – настойчиво сказал он. – Все, кто хотел жить «безопасно», остались там. Покинуть Солнечную систему – это подразумевало принять все трудности, какие только возникнут у нас на пути. Мы что, бросим товарищей при первом намеке на сложности?

Рикс не смотрел и на нее тоже – он предоставил решать жене самой. Апворт сглотнула – она злилась, что ее загнали в такое положение. Как и у Теннесси, в команде экспедиции были ее друзья, хорошие друзья. Согласно прервавшейся передаче Коула, кто-то был ранен. Может, кто-то был мертв.

Но остальные…

Она попыталась представить, каково оказаться покинутым на чужой планете до конца собственной жизни. Даже если оставшиеся на «Завете» смогут передать послание на Землю и объяснить, что произошло, все выжившие из команды экспедиции окажутся давно мертвы к моменту, когда прибудет спасательный корабль. Это если на Земле вообще найдется какая-нибудь компания, которая сочтет оправданными затраты и усилия на то, чтобы отправить спасательную миссию.

Что, если бы это она и Рикс застряли там, внизу? Пытаясь выжить под бушующим штормом и, кто знает, в каких условиях? Она была в курсе, что предписывает протокол. Но сейчас все решал не протокол, и не бюрократы, которые написали его правила. Решала она.

– Игнорировать протокол. Подтверждаю. Апворт один-четыре-восемь-девять-два.

Мать могла препятствовать приказам, но она никогда не действовала с промедлением.

– Снимаю блокировку с командных станций игнорирования протокола.

Включилась подсветка на двух до этого момента темных консолях. Из соображений безопасности они были расположены на противоположных сторонах мостика. Апворт встала со своего места и подошла к одной, а Теннесси – ко второй. Рикс остался где был – он не был счастлив от принятого решения, но оспаривать его не хотел.

– Введите коды, – дала указание Мать. – По моему сигналу. Сейчас.

Теннесси и Апворт набрали каждый свою последовательность цифр. По завершении этого действия, на каждой консоли появилось изображение скрытого до того переключателя.

– Активируйте игнорирование протокола, – снова указала Мать. – По моему сигналу. Сейчас.

На разных концах мостика Апворт и Теннесси осуществили необходимые манипуляции. Последовал звук, указывающий, что оба электронных переключателя сменили положение.

– Приказ игнорировать протокол принят, – информировала их Мать. – Спускаюсь до сорока километров над верхней границей шторма.

Рикс задержал дыхание. Реакция была инстинктивной и кратковременной, но он не смог бы от нее удержаться, даже если бы попытался.

Огромный корабль пошел вниз. Его коснулись ветра верхних слоев атмосферы. Невидимые, безжалостные и голодные.

На ровном покрытии широкой площади, усеянной разлагающимися телами Инженеров, за пределами непреодолимых покатых стен церкви, сидело двуногое белое существо. Неоморф находился здесь уже какое-то время и пристально «смотрел» на огромное здание с закрытыми дверями.

Теперь же он склонил голову на бок, словно что-то изучая и обдумывая. Затем бесшумно поднялся и с невероятной скоростью метнулся через площадь вверх по гигантским ступеням и в сторону.

Он без труда нашел себе вход и проскользнул внутрь. Хотя многочисленные коридоры расходились в разных направлениях, казалось, что существо чувствует, куда идти. Временами неоморф замирал, словно прислушиваясь – или, возможно, ориентируясь на данные другого, неизвестного и таинственного органа чувств. Затем, проверив дорогу перед собой, он каждый раз быстро возобновлял движение.

В лунном свете за балконным окном в мрачных раздумьях раскинулся призрачный Метрополис – недвижимый и полный тайн; теперь в нем жили только грусть и запустение. Город был покинут и опустошен, не считая бесчисленных мертвых тел. Его широкие улицы уводили в даль, недоступную глазу.

В этом городе, в единственном здании, где сейчас находились живые, все было спокойно. Высоко наверху шторм продолжал рвать ионосферу. Глядя на руины, Дэвид тихо пробормотал:

– «Я – Озимандия, я – мощный царь царей! Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей!».

Уолтер подошел ближе и встал рядом с близнецом.

– «Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мертвая… И небеса над ней…».

Не отрывая взгляда от безмолвного города, Дэвид кивнул.

– Байрон. Начало девятнадцатого века. Вечность назад. Прекрасные слова. Создать нечто настолько величественное, и можно умереть с радостью. Если ты смертен.

Улыбаясь самому себе, он отвернулся от панорамы и вернулся обратно в комнату. Случайный наблюдатель счел бы это поэтическим экспромтом. Возможно, философским, но не более. Однако, что-то в этой сцене обеспокоило Уолтера.

Уолтера продолжало это беспокоить, когда Дэвид подвел его к приподнятому выступу в глубине комнаты. Возвышение напоминало своего рода алтарь. На нем стояла прекрасная, сделанная вручную, урна. Уолтеру не нужно было спрашивать о ее происхождении. По ее форме, полировке и невероятно изящным обводам, не различимым человеческим глазом, он узнал работу себе подобного.

На ней были вырезаны буквы и цифры:

ЭЛИЗАБЕТ ШОУ

2058–2094

Возле урны были аккуратно разложены вещи, принадлежавшие доктору при жизни. Здесь была простая складная расческа, часть униформы, идентификационные бляшки, потертая старомодная двухмерная фотография, даже прядь волос, осторожно обернутая проволокой. Уолтер молча все это изучил, затем вопросительно посмотрел на второго синтета.

– Утешает то, что она рядом со мной, – пояснил Дэвид. – Точнее, ее останки. Ее ДНК, можно и так сказать. Я наслаждаюсь ее присутствием в смерти так же, как я радовался, пока она была жива. Это все, что меня с ней связывает – и с моим прошлым. Мы смогли принести с собой очень мало. Нам и нужно было очень мало помимо того, что необходимо для выживания. Она, конечно, нуждалась в большем количестве вещей, чем я.

Он протянул руку, медленно провел двумя пальцами по гладкому боку урны.

– Я, конечно, ее любил. Так же, как ты любишь Дэниелс.

Уолтер помедлил, прежде чем ответить – правдиво, просто констатируя факт. Между ними не могло быть никакого притворства: даже если бы он попытался соврать, Дэвид тут же бы это понял.

– Ты знаешь, что это невозможно.

Его двойник повернулся к нему:

– Так ли? Тогда почему ты рисковал своей жизнью, своим существованием, чтобы ее спасти? Да, я видел это издали. Что это, если не любовь?

– Долг, – обыденно, как всегда, ответил Уолтер.

Дэвид подошел близко, очень близко, и всмотрелся в лицо своего двойника. Лицо, которое было в точности, до мельчайшей искусственной поры, идентично его собственному. Протянув руку, он нежно прижал ладонь к щеке второго синтета. Уолтер, не видя причин отстраниться и не ощущая угрозы, позволил прикоснуться.

– Я знаю лучше, – прошептал Дэвид. Наклонившись, он поцеловал свое отражение в губы. Поцелуй был долгий, почти отеческий… но таковым не являлся.

Отпустив лицо Уолтера, он отступил назад, обдумывая последствия своих действий, после чего тихо вручил двойнику изящную флейту.

– Твори.

После этого он ушел прочь. Взволнованный, Уолтер смотрел ему вслед. Затем посмотрел на инструмент в руке. Был ли это подарок, или одолженная вещь, или намек на нечто большее? Он понял, что смущен. Это было необычно.

Но еще более необычным было то, что Уолтер чувствовал беспокойство.

Розенталь утолила жажду, поела и отдохнула, и поняла, что вопреки всему, ей скучно. Она подошла к одной из стен зала и случайно на ощупь обнаружила длинный ряд неглубоких отметин, вырезанных на безукоризненно гладкой поверхности.

Каждая отметина была точно такой ширины, высоты и глубины, как следующая – как все три тысячи, восемь сотен и еще сколько-то. Ни один человек не мог быть настолько точен, но ничто не указывало и на то, что отметки сделаны Инженерами. Скорее всего, это была работа Дэвида.

Возможно – даже наверняка – каждая метка отмеряла один день пребывания на этой планете. Розенталь не могла представить себе необходимость или какой-нибудь предмет художественного интереса, ради которых синтет стал бы отмечать время таким образом. Когда и без того каждый день автоматически заносился в его эйдетическую нечеловеческую память.

Она спросит об этом у Дэвида, когда следующий раз его увидит.

Линия отметок вела сквозь дверной проем и уходила в коридор за ним. Окажется ли в конце этого коридора какое-нибудь объяснение или открытие? Может, он отметил день прибытия команды экспедиции иначе, чем тысячи предыдущих? Если да, то это станет маленьким открытием, которое будет принадлежать ей и только ей. Следуя за линией вырезанных в стене меток, Розенталь решила проверить.

Позади нее, теперь за границами видимости, Орам и Дэниелс продолжали обсуждать перспективы. Тот факт, что перспектив была ощутимая нехватка, не мешал им обсуждать варианты. Частично реалистичные, но в большинстве своем – фантастические.

– А если Лопе и Коул не смогут выйти на связь с кораблем? – пробормотал Орам.

– Мы что-нибудь придумаем. – все, что Дэниелс смогла ответить. Они застряли. И даже если они выйдут на связь с «Заветом», шансы застрять здесь не сильно уменьшатся.

Но думать об этом было слишком страшно.

Во всяком случае, ответ хотя бы приободрил Орама.

– Ты уверенная до жути, учитывая текущее положение дел.

Она пожала плечами.

– Вера слепа. Я – оптимистичный реалист. Или наоборот. Как тебе больше нравится.

Он улыбнулся, но улыбка тут же исчезла.

– Ты была права насчет этого места. Права полностью. Мне следовало тебя послушать – и некоторых других. Нужно было придерживаться изначального маршрута. Не стоило сюда прилетать. Если бы мы этого не сделали, тогда Карин и…

Он не договорил, задохнувшись эмоциями.

– Это не твоя вина, Крис.

«Что еще тут можно сказать?» – подумала она.

– Представь, что если бы ты был прав, и этот мир оказался настолько хорош, насколько выглядел еще на подлете? Тебя бы чествовали и команда, и проснувшиеся колонисты. Ты бы вошел в историю.

Он чуть выпрямился.

– История чествует успешных исследователей, а не неудачников. Я – капитан. Я принял решение. Это моя вина. И именно так это войдет в историю.

– Возможно, ты виноват в том, что рисковал, основываясь на предварительных данных, которые были благоприятными, – продолжила она за него. – И в том, что пытался спасти двух выживших с потерявшегося корабля. Это не отразится на миссии. Безотносительно того, что случилось с нами, «Завет» продолжит путь к Оригаэ-Шесть, и колонисты обоснуются там. К тому же, на Земле наконец-то узнают, что случилось с «Прометеем». Потомки его команды наконец-то получат облегчение, потому что мы сюда спустились.

– Если, – напомнил он ей, – мы сможем восстановить связь с кораблем.

На его лице отражались непрекращающиеся внутренние терзания – и чувство вины.

К ним присоединился вернувшийся Уолтер. Дэниелс тут же заметила флейту, которую он держал в руке, но не прокомментировала. Позже будет время узнать, откуда у него взялся инструмент. Оба человека выжидающе уставились на синтета.

– Я провел некоторое время с Дэвидом, – сказал им Уолтер. – Мы обсудили ряд вещей, – предвосхищая любопытство Дэниелс, он приподнял маленький, но красивый инструмент. – В числе прочего – музыку. Им движет какая-то сила, которой я не понимаю. В один миг он то, что я бы назвал идеально нормальным. В следующий – он идет по касательной от одной странности к другой. Думаю, он ждет от меня, чтобы я объединил все звенья цепи, на которые он намекает, но я пока не расшифровал узора. Видя мою нерешительность, полагаю, что он разочарован, но сохраняет дружелюбие. Не скажу, что он действует бессистемно. Это нечто иное.

Орам спросил напрямик:

– Опасное?

– Тревожащее, – Уолтер был поставлен в тупик недавней встречей, и не делал попыток скрыть свою неуверенность. – Он был в одиночестве и без положенного обслуживания на протяжении десяти лет. Хотя он и я сами себя поддерживаем, есть аспекты нашего существования, которые выигрывают при регулярном осмотре. Способности могут стачиваться так же, как детали. Небрежение может привести к… отклонениям. Неточностям.

Его взгляд переместился от Орама к Дэниелс.

– Никто не может предсказать абсолютные последствия нулевого контакта с другими разумными существами, будь то синтет или человек, – сказал он. – Синтеты пока еще существуют недостаточно долго, чтобы проводились подобные изоляционные испытания. Я не знаю, что происходит, когда синтет теряет разум, если на самом деле это подходящее описание подобной вероятности. Возможно, мы выясним.

Пока Орам и Дэниелс переваривали услышанное от Уолтера, повисла тишина. В этот момент капитан продемонстрировал, что его разум занят не только страданием и сожалениями – он огляделся.

– Куда делась Розенталь?

Дэниелс быстро осмотрела зал.

– Я ее не вижу, – ответила она. – Уолтер?

– Я тоже. Ее здесь нет.

– Я ее найду, – Дэниелс направилась к выходу из зала, но Орам ее удержал.

– Нет, останься здесь с Уолтером и жди Лопе и Коула. Я пойду. Мне нужно подумать, – он улыбнулся. – И собрать мое разбежавшееся стадо.

Он убедился, что его карабин в рабочем состоянии, и пошел к коридору, которым, вероятнее всего, ушла Розенталь.

Уолтер сел рядом с Дэниелс, и она заметила, что его рука снова функционирует. Его внутренние системы были созданы так, что восстанавливали сами себя. За время, прошедшее с момента, когда неоморф разорвал руку Уолтера в битве, кожный покров синтета хорошо зажил.

– Я тебя так и не поблагодарила, – сказала она ему. – Тебя могли убить. Вмешавшись, ты спас мне жизнь.

– Я здесь для того, чтобы служить, – его голос звучал идеально нейтрально, хотя чуть неувереннее, чем обычно.

Она тихонько хихикнула.

– Учитывая некоторые варианты данной фразы, что мне приходилось слышать от парней, это неплохо.

Дэниелс протянула руку и коснулась лица собеседника, ощущая под пальцами синтетическую кожу. Благодаря коллагеновой основе, она ощущалась в точности как человеческая. Жест бесспорно говорил о чувствах. Уолтер обладал способностью мгновенно анализировать выражения человеческого лица, тон голоса и жесты, и, в результате, сейчас можно было сказать, что он близок к смущению. Его спроектировали так, чтобы он мог справляться почти с любой возможной ситуацией, но он не представлял, как нужно реагировать в момент подлинной близости.

Он молча отодвинулся.

Дэниелс поняла, какой эффект оказало на него ее прикосновение, и убрала руку.

– Извини. Я не хотела тебя тревожить.

– Я не встревожен, – ответил он. – Не уверен – возможно, но не встревожен. Иногда отсутствие реакции – наиболее здравая реакция.

Он улыбнулся – это показалось ему достаточно безвредным.

– Тебе нужно немного поспать.

Она коротко и резко рассмеялась.

– Не думаю. Я посплю, когда снова окажусь на «Завете».

Какое-то время они сидели и перебрасывались ничего не значащими фразами. Заодно они прислушивались – не раздадутся ли голоса, или хотя бы эхо. Этого не происходило, и гадая, чем следует себя занять, Уолтер подумал, что можно попробовать флейту. Он вспомнил о необычном контрапункте рук-дыхания, когда играл с Дэвидом, и сделал попытку воспроизвести несколько нот. Они прозвучали тихо, но неуклюже и неумело. Его смущение было очевидным.

Дэниелс удивилась его неожиданным, не проявлявшимся ранее умениям, и посмотрела на синтета с интересом.

– Неплохо.

– Нет. Это было ужасно, – Уолтер посмотрел на инструмент с отвращением. – Это даже не было оригинально.

– Это не было ужасно, – настояла Дэниелс, – и музыка не должна быть оригинальной, чтобы доставлять удовольствие. Если бы дело было в этом, не существовало бы такой вещи, как записи. Были бы только импровизации, – она указала на флейту. – Продолжай.

Он все еще колебался.

– Я не могу воспроизвести точно то, что я хочу воспроизвести. И это не ошибка памяти, – он попытался объяснить, что имеет в виду. – Это нехватка чего-то другого.

– Тогда попробуй что-нибудь свое, – предложила она.

Его голос прозвучал напряженно.

– Меня не запрограммировали, чтобы я мог творить.

– Возможно, – допустила она, – но тебя запрограммировали, чтобы ты мог учиться. Ты знаешь методику. Пытаешься и ошибаешься. Сохраняешь то, что работает, отметаешь прочее. Эксперименты ведут к открытиям. Так что – экспериментируй. Если это поможет, притворись, что меня тут нет. Я здесь не для того, чтобы тебя судить.

– Я не могу притвориться, что тебя здесь нет, когда ты сидишь рядом со мной, – он снова улыбнулся. – Это тоже требует творческих способностей, которыми я не владею.

Она вздохнула.

– Просто попробуй снова. И не волнуйся о реакции с моей стороны.

Получив ее одобрение, он подчинился. Поначалу колеблясь, он стал проявлять первые признаки растущей уверенности. В обширном зале мягко прозвучали несколько нот. Они слились в музыкальную фразу. Чувствуя изумление, он сделал вторую попытку. На этот раз ноты сложились в узнаваемую мелодию. Он не слышал ее прежде – ни во время встречи с Дэвидом, ни на корабле, ни где-то еще. Она была новой.

Она была его собственной.

Приободренный, он продолжил. Хотя сам он этого не распознал, нежная мелодия оказалась удачной и эффективной колыбельной. Дэниелс, которая смотрела и слушала, сама не заметила, как ее глаза начали закрываться. Ее голова опустилась к груди, поднялась обратно, но снова упала. В следующий миг она крепко спала.

Не отрывая от нее взгляда, Уолтер продолжал играть, и его пальцы танцевали над отверстиями флейты. Он продолжал играть и экспериментировать. Простой инструмент не обладал достаточной мощностью, чтобы заполнить музыкой весь зал, но Уолтер старался.