Когда Леонид Ильич Брежнев пришел в октябре 1964 года к власти в стране, решительно никто не предполагал, что он будет руководить Советским Союзом восемнадцать лет, до самой смерти.

Часто рассуждают о «раннем» и «позднем» Брежневе: первый сделал много полезного, а второй был просто тяжело больным человеком, оттого страна впала в застой. Вот если бы Леонид Ильич вовремя ушел, его бы вспоминали с благодарностью и восхищением…

Рассуждения наивные.

Политика Леонида Ильича Брежнева на посту главы партии и государства состояла в том, чтобы ничего не менять! Первые годы жили за счет освежающего эффекта послесталинского освобождения, которое вдохнуло силы в народ и позволило прилично поднять уровень жизни, потом – за счет начавшегося экспорта сибирской нефти (тогда и стали зависеть от постоянно колеблющегося уровня мировых цен на энергоносители).

Леонид Ильич верил, что сумеет улучшить жизнь людей. Он добился перехода на пятидневную рабочую неделю, когда вместо одного выходного появилось два и в субботу можно было отдыхать, это стало подарком для страны.

Чего можно ожидать от Брежнева, прояснилось довольно быстро. Сошлюсь хотя бы на мнение профессионального партийного работника Георга Васильевича Мясникова. Он много лет проработал вторым секретарем Пензенского обкома партии, хорошо знал, что происходит внутри аппарата. Георг Мясников вел дневник, который его сын опубликовал после смерти отца. Это важное обстоятельство – дневник не предназначался для чужих глаз. Автор очень откровенен.

27 декабря 1967 года секретарь Пензенского обкома записал в дневнике:

«Определилась политика Брежнева:

1. Боязнь реформ. Внешнее умиротворение. И внутреннее, и зарубежное.

2. Распущенность. Каждый сам по себе, никто не цыкнет.

3. Боязнь прошлого.

4. Консерватизм к молодым. Боязнь новых потрясений.

5. Своеобразная национальная политика. Все кадры – сами по себе, но выпячивается явно хохлацкое направление.

6. Отсутствие новых идей и попыток отыскать их.

7. Утверждение топорного, возвышенного стиля речей без особых мыслей».

Леонид Ильич у власти всего три года! Еще полон сил, здоров, энергичен. Но проницательному и хорошо осведомленному партийному работнику ясно: Брежнев боится перемен, у него нет свежих идей и они ему не нужны.

Брежнев со товарищи пришли к власти, чтобы покончить с хрущевскими реформами, которые представлялись партийной верхушке ненужными и вредными. Леонид Ильич верил, что сумеет улучшить жизнь людей без коренных перемен.

Известного юриста Владимира Ивановича Теребилова, которого прочили в министры юстиции, вызвали в ЦК и отвели к Брежневу знакомиться. Теребилов, как положено, отказывался от назначения, говорил, что есть более подготовленные люди на пост министра, а он может и не справиться.

– А ты думаешь, генсеку легко жить и легко работать? – укоризненно заметил Леонид Ильич. – Вы, наверное, между собой рассуждаете так: вот живет Брежнев, вся власть у него, ест и пьет – чего хочет, ездит – куда угодно… Нет, это совсем не так. Сидишь за столом, размышляешь по многу часов и думаешь: вот сорвался план добычи угля, вот хлеб не созрел, вот и того нет и другого… И столько еще проблем, что голова идет кругом. Думаешь, думаешь, и вдруг озарение – нашел все же пути решения всех этих вопросов, и не только нашел, но и решил их наилучшим образом… И вот в этот-то момент… просыпаешься – оказывается, устал, задремал, сидя за столом, а в жизни все как было, так и осталось…

Озарение не приходило. Решить одним махом все проблемы не удавалось. И Брежнев делал то, что не требовало больших усилий.

Два крупных партийных работника, Александр Евгеньевич Бовин и Вадим Валентинович Загладин, в Завидове, где они писали Брежневу очередную речь, однажды вдвоем осушили пять бутылок коньяку. Вместо того чтобы лечь спать, Бовин отправился в кинозал, где находились и сам генеральный секретарь, и другие высшие чиновники… Утром председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов укорял его:

– Советую извиниться перед Леонидом Ильичом.

Бовин пошел к Брежневу:

– Прошу меня извинить. Я был вчера в кино слишком возбужден.

– Брось ты это, – искренне ответил Брежнев. – Ну, был веселый. Я сам это люблю.

Как человек Брежнев был общительным, доступным, умел казаться обаятельным, даже очаровывал. Избегал неприятных разговоров, поэтому убирал с должности без объяснения причин, но не добивал. Мог вспылить, послать матом, но быстро отходил. И это было комфортно для публики, утратившей за десятилетия советской власти стремление двигаться вперед, готовность проявлять инициативу.

Сейчас мы понимаем: пытаясь сделать социалистическую экономику эффективной, решить груз социальных проблем, Хрущев перепробовал все варианты, возможные в рамках существовавшего политического строя.

Выяснилось: система реформированию не подлежит. Если перемены заходят слишком далеко, партийный аппарат и госбезопасность теряют контроль над обществом и социализм рушится. Либерализация или реформация командно-административной экономики, реального социализма ведут к его краху. Поэтому при Брежневе наступил период реставрации старых порядков – только без сталинских массовых репрессий.

Какое-то время общество и Брежнев находились во вполне гармонических отношениях, поскольку ничего друг от друга не требовали. Это же в его годы родилась чудная формула нашей жизни: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Платили, конечно, немного. Но при скромных потребностях народа хватало.

Глухое раздражение снималось самым доступным транквилизатором – дешевой водкой: за счет продажи алкоголя целые области выполняли финансовый план. Страна спивалась, и никто этому не препятствовал. Выпивка – не порок.

Зато не было нужды вкалывать, выкладываться, чего-то добиваться, изобретать, придумывать. Требовалось лишь немного лицемерия: поднимать руку на собрании (партийном, профсоюзном, комсомольском, трудового коллектива), ходить голосовать – когда устраивались выборы (без выбора), произносить ритуальные слова о правильности линии КПСС «во главе с товарищем Леонидом Ильичом Брежневым».

Брежнев погрузил общество в своего рода наркотическое опьянение или, точнее, в приятную апатию. Когда после Брежнева обществу поднесут к лицу зеркало и станет ясен весь масштаб нерешаемых проблем, люди переживут шок. В перестроечные годы советское общество испытает то, что испытывают наркоманы со стажем, когда их лишают наркотика и начинается ломка…

Леонид Ильич Брежнев, став главой партии, получил огромную власть. Но и он зависел от мнения других членов партийного руководства. Фактически генеральный секретарь не подписывал важных бумаг, не добившись общего согласия. 27 декабря 1973 года, подводя итоги работы политбюро и секретариата за уходящий год, Брежнев говорил в своем кругу:

– Я, например, подписываю некоторые решения, хотя с ними не согласен. Правда, таких решений было очень немного. Так я делаю, потому что большинство членов политбюро проголосовало за. Мы с вами, товарищи, работаем в согласии, в духе ленинских заветов… У нас в партии полное единство, нет никаких оппозиционных группировок, и нам с вами легче решать все вопросы… Мы нередко, конечно, устаем, перегружаем себя, но все это, товарищи, ради общего блага нашей страны. Иногда приходится отбрасывать усталость, чтобы решить тот или иной вопрос…

Казалось, генсек ни от кого не зависит. Его слово – закон. Но Брежнев никогда не забывал, что руководит огромной страной не оттого, что его избрал народ и выдал ему мандат доверия. Его усадила в высокое кресло когорта партийных секретарей. Они могут и передумать…

Он помнил, как свергли его предшественника Никиту Сергеевича Хрущева. Номенклатура ополчилась на хозяина, который не считался с мнением правящей элиты, и человек, перед которым они только что все трепетали, покинул Кремль пенсионером.

Леонид Ильич знал, как устроена советская жизнь, и неукоснительно следовал правилам. Понимал, какие решения вправе принять сам, а какие – лишь с согласия остальных членов политбюро.

Скажем, при подготовке материалов к съездам и пленумам ЦК иной раз разгорались споры. Пока все члены политбюро не поставят своей визы, Брежнев документ одобрить не отваживался. А получить от них согласие было не просто. Члены политбюро озабоченно писали на проектах выступлений: «Как этот тезис согласуется с положениями марксизма? А как это соотносится с высказыванием Ленина о том, что… Я бы советовал ближе к Ленину».

Леонид Ильич не желал ссориться с товарищами по политбюро, говорил своей группе:

– Все замечания – учесть.

«Брежнев, – вспоминал один из его помощников, – не отстаивал каждую фразу, которая была написана им же вместе со своими сотрудниками. Очень внимательно прислушивался к голосам членов партийного руководства. Старался добиться консенсуса».

В свое время Хрущев упразднил общесоюзное Министерство внутренних дел, решив, что вполне достаточно иметь республиканские. Да еще и переименовал их в министерства охраны общественного порядка. Для Хрущева аббревиатура МВД ассоциировалась с Берией, и он хотел перевернуть эту страницу истории.

И он был недоволен министерством: преступность высокая, а милиция не справляется. На коллегии МВД в 1956 году министр Дудоров негодовал:

– Милиция не ведет настоящей борьбы с криминалом. Бандиты годами действуют безнаказанно, а никаких мер никто не принимает. Половина личного состава неграмотна, а другая половина имеет образование ниже среднего. Люди нас ненавидят, и ненавидят за дело – ведь очень много преступлений совершают сами работники милиции, а это тягчайшее зло.

В 1956 году в милиции были упразднены политорганы. При Брежневе в 1965-м восстановлены. В июле 1966 года Леонид Ильич поставил на политбюро вопрос о воссоздании союзного Министерства охраны общественного порядка. Против выступил глава правительства РСФСР Геннадий Иванович Воронов. Он не хотел, чтобы такое важное министерство уходило из его ведения и становилось общесоюзным.

Брежнев не смел настаивать. На заседаниях политбюро решения принимались только единогласно. Если кто-то возражал, вопрос вообще снимался с обсуждения. Воронов уехал в Муром. А Брежнев переговорил с каждым из членов политбюро в отдельности. После этого позвонил Воронову:

– Слушай, все уже за. Один ты остался.

Пришлось Воронову согласиться.

Союзным министром охраны общественного порядка Брежнев решил назначить своего давнего сотрудника по Молдавии Николая Анисимовича Щелокова.

Но в политбюро были люди, которые придерживались иных точек зрения. Они тоже пытались продвигать своих людей. Против назначения Щелокова министром решительно возразил влиятельный член политбюро Шелепин. Его друг и соратник председатель КГБ Семичастный в политбюро не входил, но влияние имел большое. Он ходил к Брежневу, отговаривал назначать Щелокова министром. Шелепин и Семичастный видели на посту министра своего человека – Вадима Степановича Тикунова. Семичастный рассказывал, как он доказывал Брежневу:

– Тикунов – готовый министр, подходит по всем параметрам, зачем вам другой человек?

Это Вадим Тикунов, будучи министром охраны общественного порядка РСФСР, в 1962 году убедил правительство в необходимости использовать резиновую палку, наручники и взрывпакеты со слезоточивым газом – учитывая опыт других социалистических стран. При нем милиция получила портативные радиостанции, магнитофоны и диктофоны. На XXIII съезде Тикунова избрали кандидатом в члены ЦК, избрали депутатом Верховного Совета СССР, ему дали орден Ленина.

Столкнувшись с сопротивлением Шелепина и Семичастного, Брежнев отозвал уже подготовленный им проект решения политбюро о назначении Щелокова. Но не отказался от этой кандидатуры, а стал готовить почву для назначения. Леонид Ильич подолгу беседовал с членами политбюро, убеждая их в своей правоте. И добился своего. Николай Щелоков, доверенное лицо Брежнева, стал министром. А Вадим Тикунов, друг Шелепина, окончил свою карьеру послом в Камеруне.

Перед отъездом побывал у Брежнева.

– Я стремлюсь сохранить людей, не обидеть их, – сказал ему Леонид Ильич. – Я по натуре человек либеральный и на тебя не обижаюсь. Уважай меня на том посту, на котором я, и я буду уважать тебя на том посту, на котором ты.

Тикунов все понял правильно. Объяснил, что у него много друзей и друзья есть друзья, не мог же он с ними порвать отношения…

Заседания политбюро проходили по четвергам в Кремле в здании правительства, на третьем этаже. Члены высшего партийного руководства из национальных республик прилетали в столицу, чтобы принять участие в заседании. Отсутствовать на политбюро можно было только по причине болезни или заграничной командировки, куда ездили опять же по решению политбюро.

Если же случилось что-то чрезвычайное, что мешало приезду в Москву, надо было звонить генеральному и просить дозволения остаться дома. А звонить генеральному по мелкому вопросу – такое тоже не приветствовалось: неудобно беспокоить Леонида Ильича по пустякам… А если бы кто-то самовольно пропустил заседание, сразу возник бы вопрос: выходит, он сам все знает, без совета политбюро намерен решать свои вопросы?

Перед началом заседания члены политбюро уединялись в так называемой Ореховой комнате. Здесь обговаривались важнейшие вопросы, поэтому иногда начало заседания задерживалось на пятнадцать – двадцать минут. Секретарям ЦК и кандидатам в члены политбюро в Ореховую комнату вход был заказан. И они покорно ждали, пока не появятся настоящие хозяева жизни во главе с генеральным секретарем.

Открывая заседание, Брежнев спрашивал, есть ли у членов политбюро замечания по повестке. Но очень редко кто-то вносил дополнительный вопрос. Полагалось все заранее обсудить и согласовать, чтобы не ставить товарищей в затруднительное положение. Не обговоренные заранее предложения на политбюро, как правило, проваливались. Представлять на политбюро неподготовленные вопросы считалось большим аппаратным промахом.

Соблюдению процедур придавалось особое значение. Все решения принимались на заседаниях политбюро ЦК, но обязательно оформлялись решением президиума Верховного Совета. Так повелось со сталинских времен, и ничего не менялось.

В зале, где заседало политбюро, места за столом занимали в зависимости от ранга и продолжительности пребывания в данном партийном звании. У каждого свое место, чужое не занимали. И – своя епархия, вмешательство в дела которой не терпели. В политбюро существовали четкие правила: наводить порядок в чужом огороде не принято. В стране торжествовал не общегосударственный, а ведомственный интерес.

Член политбюро, заинтересованный в том, чтобы его предложение прошло, должен был убедить в своей правоте товарищей. Проекты решений рассылались по разным ведомствам и отделам ЦК, у всех были свои интересы, и их следовало учитывать. Иначе прохождение бумаги тормозилось до тех пор, пока она вообще не умирала. И Брежнев соблюдал баланс интересов членов политбюро.

Поэтому Брежнев был так внимателен с первыми секретарями обкомов, крайкомов, национальных республик. Он не жалел времени на телефонные звонки. Один из секретарей, дежуривших в приемной генерального, рассказывал, как Брежнев частенько говорил:

– Что-то я давно с таким-то не разговаривал. Соедини.

Даже в отпуске два-три часа в день сидел у аппарата ВЧ, разговаривал с секретарями обкомов, расспрашивал о нуждах и проблемах. Первые секретари были главной опорой режима. От них зависел и генеральный. Первые секретари встречались между собой в Москве на сессиях Верховного Совета и пленумах ЦК, общались в номерах гостиницы «Москва», собирались по группам, обсуждали ситуацию, помогали друг другу.

Первый секретарь обкома мог рассчитывать на особое внимание руководства партии. Приезжая в Москву, стучался в самые высокие кабинеты и не знал отказа. Брежнев понимал, как важно первому секретарю обкома, вернувшись домой, со значением произнести: «Я разговаривал с генеральным. Леонид Ильич сказал мне…»

«Брежнев принимал «нашего брата» охотно, нередко допоздна, до одиннадцати – двенадцати ночи, – вспоминал бывший первый секретарь Томского обкома Егор Кузьмич Лигачев. – Иногда принимал группами, тогда мы рассаживались в его кабинете, кто где мог, если не хватало мест – садились на подоконник».

Леонид Ильич неуклонно проводил в жизнь то, что считал правильным. У него был твердый характер. Но не позволял себе рискованных шагов, не спешил. Вел себя осторожно и предпочитал сложный вопрос отложить. Он был разумным человеком, избегал крайностей. Как бы на него ни жали, если ему что-то было не ясно, если сомневался (а сомневался он часто, поскольку ему элементарно не хватало образования), говорил:

– Отложим, мне надо посоветоваться.

И действительно советовался с теми, кому доверял, интересовался реакцией других членов политбюро. Перед важным решением их обзванивал. Добившись поддержки, Брежнев приходил на заседание и веско говорил:

– Мы посоветовались и думаем, что надо действовать так-то и так-то.

И его люди дружно подхватывали:

– Правильно, Леонид Ильич.

С годами Брежнев отработал технологию избавления от тех членов политбюро, которые с ним не соглашались. Перед очередным пленумом ЦК генеральный секретарь внезапно уединялся с тем, с кем хотел расстаться, и просил подать заявление об уходе на пенсию. Брежнев убрал всех, кто мог составить ему конкуренцию. Оставшиеся в политбюро были либо очень престарелыми людьми, либо сами понимали, что ни на что не могут претендовать. В руководстве партией не осталось никого, кто был бы заинтересован в его уходе. Напротив, члены политбюро хотели, чтобы Леонид Ильич оставался на своем месте как можно дольше. И они вместе с ним.