В начале января 1957 года высшее руководство страны обсуждало одну из важнейших идей Хрущева – заменить отраслевой принцип управления промышленностью территориальным. Хрущев предлагал упразднить большинство министерств и передать рычаги управления предприятиями на места.

Реорганизация вызвала противодействие старой гвардии – членов президиума ЦК, которым не нравились новации первого секретаря. Хрущев с ними не считался, новые идеи обсуждал с молодежью, которую продвигал, ветеранов ставил перед свершившимся фактом.

6 апреля 1957 года на президиуме ЦК в отсутствие Хрущева рассматривался вопрос о его награждении за освоение целинных земель. Обычно в таких случаях все высказываются за. Но произошло непредвиденное. Возразил Молотов:

– Хрущев заслуживает, чтобы его наградить, но, полагаю, надо подумать. Он недавно награждался. Вопрос требует того, чтобы обсудить его политически.

«Политически» – то есть по существу. В словах Молотова был резон: неприлично отмечать заслуги одного человека слишком часто. Но дело было не в награде. Молотов выступил против Хрущева.

Ему возразил первый заместитель главы правительства Михаил Георгиевич Первухин:

– Нет сомнения, что Никита Сергеевич проявил инициативу относительно целинных земель. До него этот вопрос не ставился. Целина – важное дело, и нас не должно смущать, что через два года награждаем вновь.

А Каганович тоже высказал сомнение в целесообразности награждения:

– Товарищ Хрущев имеет заслуги в этом деле. Награда заслуженная. Но тут есть вопрос. Правильно ли, что мы награждаем первого секретаря только за одну отрасль? У нас нет культа личности, и не надо давать повода… Надо спросить самого товарища Хрущева и политически обсудить вопрос.

Маленков занял уклончивую позицию:

– Личные заслуги товарища Хрущева большие. Но предлагаю ограничиться сейчас обменом мнениями и поговорить еще, может быть вне заседания.

Секретарь ЦК Поспелов не согласился с Маленковым:

– Целинные земли – не частный вопрос. Товарищ Хрущев заслуживает награды.

По существу, это была проба сил. Влиятельные члены президиума фактически выступили против Хрущева. Наткнулись на сопротивление более молодых секретарей ЦК. И в тот раз не решились идти до конца. Уступили. Президиум принял постановление «О награждении первого секретаря ЦК КПСС Героя Социалистического Труда т. Хрущева орденом Ленина и второй Золотой медалью «Серп и Молот», отмечая «выдающиеся заслуги Н. С. Хрущева в разработке и осуществлении мероприятий по освоению целинных и залежных земель».

После голосования Маленков позвонил Хрущеву и подобострастно сказал:

– Вот, Никита, сейчас поеду домой и от чистого сердца, со всей душой трахну за тебя бокал коньяку.

Все они ошибались в Никите Сергеевиче, принимая его за простачка, с которым легко будет сговориться! Привыкли, что Сталин ернически именовал его Микитой, и думали, что тоже смогут им командовать. А Никита Сергеевич оказался талантливым политиком. Живой и энергичный, он легко обошел своих неповоротливых соратников. Прежде всего он избавился от Берии, которого смертельно боялся. Оттеснить от власти Маленкова, который после смерти Сталина недолго играл роль руководителя страны, оказалось значительно легче.

В марте пятьдесят третьего года Хрущев был избран секретарем ЦК – всего лишь одним из четырех. После мастерски проведенного им ареста Берии Никита Сергеевич захотел повышения. Завел речь о том, что на заседаниях президиума ЦК должен председательствовать секретарь ЦК, а не глава правительства Маленков:

– У нас коллективное руководство, каждый должен делать свое дело, Маленков – руководить правительством, а не партией.

Товарищи по партийному руководству, ощущая очевидное первенство Хрущева, спешили удовлетворить его амбиции. Через два месяца после ареста Берии, во время сентябрьского пленума, в перерыве в комнате отдыха, где собирались члены президиума, Маленков вдруг сказал:

– Я предлагаю избрать на этом пленуме Хрущева первым секретарем Центрального комитета.

Каганович вспоминал, что страшно удивился. Обычно такие серьезные вопросы заранее обговаривались. Потом он спросил у Маленкова, почему тот никому ничего не сказал. Георгий Максимилианович объяснил, что перед самым пленумом к нему подошел министр обороны Булганин и предложил избрать Хрущева:

– Иначе я сам внесу это предложение.

И точно – Булганин первым поддержал Маленкова:

– Давайте решать!

Булганин и Маленков, оба – слабые фигуры, наперебой старались расположить к себе Хрущева, чувствуя за ним силу.

На пленуме Георгий Максимилианович объяснил, что «в настоящее время у нас нет первого секретаря ЦК», и предложил кандидатуру Никиты Сергеевича как «верного ученика Ленина и ближайшего соратника Сталина, обладающего огромным опытом в области партийного строительства и глубокими знаниями нашего народа».

Пленум послушно принял решение «об избрании т. Хрущева первым секретарем ЦК КПСС». В печати об этом не сообщалось, но аппарату новый расклад сил был ясен.

Рада Никитична, дочь Хрущева, рассказывала, как в тот сентябрьский день, когда состоялся пленум ЦК, вечером они с отцом возвращались из города на дачу. И она спросила:

– Кого выбрали?

Никита Сергеевич ответил:

– Меня.

Рада Никитична очень удивилась:

– Тебе не страшно?

Он сказал:

– Нет.

При Сталине Хрущев набивался Маленкову в друзья, по вечерам приглашал с семьей гулять по Москве. И в первые месяцы после смерти вождя тоже старался быть поближе к Маленкову, они вместе обедали, ездили в одной машине. Хрущев не только демонстрировал дружбу с Маленковым, но и по ходу дела внушал ему свои идеи, добиваясь необходимой поддержки.

Почувствовав силу, Никита Сергеевич потерял интерес к Маленкову. Георгий Максимилианович засуетился, чувствуя, что теряет власть, и все пытался угодить Хрущеву. Главный редактор «Правды» Шепилов рассказывал, как в апреле 1954 года ему позвонил вежливый Маленков:

– Вы не могли бы сейчас приехать ко мне на несколько минут?

Сталинский кабинет отремонтировали, все было новенькое и блестело. Глава правительства, напротив, выглядел неуверенным, говорил сбивчиво и смущенно:

– Я просил вас приехать, товарищ Шепилов, вот по какому вопросу. Никите Сергеевичу исполняется шестьдесят лет. Он очень старается. Он хорошо работает. Мы посоветовались между собой и решили присвоить ему звание Героя Социалистического Труда. Мне поручено переговорить с вами, чтобы хорошо, по-настоящему подать это в газете.

Но Маленкову его старания не помогли. Хрущеву он только мешал.

8 мая 1954 года Хрущев выступал в Ленинграде на совещании аппарата обкома и горкома партии. Накануне его возили на стадион. Первое, что он увидел, – огромный портрет Маленкова. На следующий день Никита Сергеевич публично возмутился:

– Зачем нам нужно создавать какого-то «бога»? Все члены президиума ЦК партии в равной степени несут ответственность перед партией и страной. Если вы хотите выделить товарища Маленкова, то это неправильно, потому что и другие члены президиума также являются достойными руководителями нашего государства, как и товарищ Маленков. Зачем вы начинаете расставлять членов президиума по полочкам, на сантиметры мерить (аплодисменты), одному, мол, такой-то портрет, а другому на пять сантиметров больше… Товарищ Маленков правильно меня поймет. Я приеду в Москву, ему скажу об этом.

Слова Никиты Сергеевича означали, что Маленков не может претендовать на роль наследника Сталина и хозяина страны. Уже через полтора года Хрущев настолько окреп, что атаковал Георгия Максимилиановича и обвинил главу правительства в отказе от основных принципов советской политики.

– Я лично Маленкова знаю больше двадцати лет, хорошо знал его недостатки, эти недостатки знал и товарищ Сталин, – многозначительно говорил Хрущев. – Сталин несколько раз и мне, и другим товарищам говорил, что Маленков не годится на пост председателя Совета министров.

Никита Сергеевич добился того, что Маленкова убрали с поста главы правительства, перевели в заместители, дали незначительный пост министра электростанций, но оставили членом президиума ЦК. Теперь уже Хрущев давал ему уничижительные характеристики:

– За границей много болтали о встрече четверых – Черчилля, Эйзенхауэра, французского премьера и Маленкова. Зная Маленкова, я просто боялся за него. Я как-то сказал Молотову, что Маленкова эти хитрые бестии могут провести и вынудить к уступкам. Эта бестия – Черчилль как глянет, так у Маленкова сразу коленки могут подогнуться…

В результате в высшем партийном органе собралась критическая масса обиженных на Хрущева людей – Маленков и Молотов, которых он оттер от власти и лишил должностей, Булганин, Каганович и Ворошилов, которых он ругал при всяком удобном случае.

Ничего у них общего не было, кроме главной цели – убрать Хрущева. Они объединились против Хрущева, как в пятьдесят третьем против Берии. Все они сильно себя переоценивали и не замечали, как быстро окреп Никита Сергеевич, как стремительно освоился в роли первого человека. Они предполагали, что им легко удастся скинуть Хрущева. Молотов видел себя на его месте, Булганина намечали председателем КГБ, Маленкова и Кагановича – руководителями правительства.

18 июня 1957 года на заседании президиума ЦК намечалось обсудить вопрос об уборке урожая и хлебозаготовках. Хрущев предложил всему составу президиума отправиться в Ленинград на празднование двухсотпятидесятилетия города. Первым возразил Климент Ефремович Ворошилов:

– Почему все должны ехать? Что, у членов президиума нет других дел?

Каганович поддержал маршала, объяснил, что он занят уборкой урожая:

– Мы глубоко уважаем Ленинград, но ленинградцы не обидятся, если туда поедут не все, а несколько членов президиума.

Не сразу разобравшись, что происходит, Никита Сергеевич в привычной для него резкой манере обрушился на членов президиума. Микоян пытался его успокоить. Но тут члены президиума возмутились: так работать нельзя – давайте обсуждать поведение Хрущева, а председательствует пусть Булганин. Тут Никита Сергеевич осознал, что против него затеян заговор.

Первым речь произнес Маленков, который больше всех пострадал от Хрущева:

– Вы знаете, товарищи, что мы поддерживали Хрущева. И я, и товарищ Булганин вносили предложение об избрании Хрущева первым секретарем. Но вот теперь я вижу, что мы ошиблись. Он обнаружил неспособность возглавлять ЦК. Он делает ошибку за ошибкой, он зазнался. Отношение к членам президиума стало нетерпимым, особенно после ХХ съезда. Он подменяет государственный аппарат партийным, командует непосредственно через голову Совета министров. Мы должны принять решение об освобождении Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК.

За Маленковым взял слово Каганович, у которого Никита Сергеевич когда-то был в подчинении:

– Хрущев систематически занимался дискредитацией президиума ЦК, критиковал членов президиума за нашей спиной. Такие его действия вредят единству, во имя которого президиум ЦК терпел до сих пор причуды Хрущева.

Поднаторевший в борьбе с партийными уклонами Каганович напомнил, что Хрущев в свое время допустил ошибку и поддержал троцкистскую платформу.

– Хрущев, – припомнил Лазарь Моисеевич, – был в двадцать третьем – двадцать четвертом годах троцкистом. И только в двадцать пятом он пересмотрел свои взгляды и покаялся в своем грехе.

Обвинение в троцкизме было крайне опасным, и потом Хрущев попросит Микояна прийти ему на помощь. Анастас Иванович растолкует недавним членам ЦК, плохо осведомленным о реальной истории партии:

– В двадцать третьем году Троцкий выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодежи. Он собрал много голосов студенческой молодежи, и была опасность, что он может взять в свои руки руководство партией. Во время этой дискуссии на одном из первых собраний Хрущев выступал в пользу позиции Троцкого, но затем, раскусив, в чем дело, в той же организации активно выступал против Троцкого. Не надо забывать, что Троцкий был тогда членом политбюро, ратовал за внутрипартийную демократию. Надо знать психологию того времени и подходить к фактам исторически…

Забавно, что всякий раз, когда Хрущев, подчиняясь человеческим чувствам, выступал за демократию в партии или в защиту невинно расстрелянных, его обвиняли либо в троцкизме, либо в ревизионизме. Партийные работники и после его отставки уверенно говорили:

– Хрущев – троцкист, хотя о Троцком высказывается уклончиво. Ему пары лет не хватило, чтобы всех реабилитировать, начиная с Зиновьева и Каменева. И колхозы он считал делом сомнительным, отсюда его установки на агрогорода и совхозы…

А тогда на президиуме ЦК Молотов, фактически отстраненный от большой политики, с удовольствием сквитался с Хрущевым:

– Как ни старался Хрущев провоцировать меня, я не поддавался на обострение отношений. Но оказалось, что дальше терпеть невозможно. Хрущев обострил не только личные отношения, но и отношения в президиуме в целом.

Молотова и Маленкова поддержали глава правительства маршал Булганин и два его первых заместителя – Михаил Георгиевич Первухин и Максим Захарович Сабуров. Ворошилов, которым Хрущев в последнее время просто помыкал, внес оргпредложение:

– Я пришел к заключению, что необходимо освободить Хрущева от обязанностей первого секретаря. Работать с ним, товарищи, стало невмоготу. Не можем мы больше терпеть подобное. Давайте решать.

Но первый секретарь не остался в одиночестве. Вокруг него сложилась когорта достаточно молодых партработников. Едва зазвучала критика в адрес Никиты Сергеевича, секретари ЦК Фурцева и Брежнев бросились собирать союзников и единомышленников. Екатерина Алексеевна сразу сообразила:

– Надо звать Жукова, он на стороне Хрущева.

Секретарь ЦК Аверкий Борисович Аристов болел и сидел дома. Фурцева предложила и его привезти на заседание, хотя он не был членом президиума и не имел права решающего голоса. Леонид Ильич выскочил из зала заседаний и побежал к себе в кабинет. Набрал номер Аристова.

– Немедленно приезжайте, нас мало.

Брежнев стал искать и министра обороны Жукова. Выяснилось, что маршал на учениях за городом. За ним послали. После этого Леонид Ильич соединился с председателем КГБ Серовым, предупредил, что заседание президиума направлено против Никиты Сергеевича.

Когда Брежнев вернулся, его подозрительно спросили:

– Куда это вы мотались?

Брежнев огрызнулся:

– У меня желудок расстроился, в уборной сидел.

Леониду Ильичу в первый же день бурных заседаний стало плохо, заболело сердце, и врачи его увезли. Все остальные без ущерба для здоровья участвовали в политических баталиях. С них как с гуся вода, а Брежнев свалился. Причем серьезно: при обследовании диагностировали очаговые изменения в миокарде.

Не желая, чтобы подумали, будто он уклоняется от борьбы, написал заявление в президиум ЦК: «Будучи прикован к постели внезапным тяжелым сердечным заболеванием, сопровождающимся падением сил, и категорическим запретом врачей подниматься с постели, я, к моему великому огорчению, лишился возможности после первых двух заседаний участвовать в дальнейших заседаниях Президиума ЦК».

А в Кремле развернулась настоящая баталия.

Маленков в нервном состоянии даже стучал кулаком по столу. Появившийся в Кремле маршал Жуков потом иронически вспоминал:

– Я сидел рядом с Маленковым, и у меня графин подпрыгнул на столе.

Хрущева предполагалось назначить министром сельского хозяйства: пусть еще поработает, но на более скромной должности. Расклад был не в его пользу. Семью голосами против четырех президиум проголосовал за его освобождение с поста первого секретаря. Но произошло нечто неожиданное: Хрущев нарушил партийную дисциплину и не подчинился решению высшего партийного органа.

Ночь после заседания он провел без сна со своими сторонниками. Вместе они разработали план контрнаступления.

Никита Сергеевич точно угадал, что многие члены ЦК, особенно молодые, поддержат его в борьбе против старой гвардии.

Помощники и соратники Хрущева обзванивали партийных секретарей по всей стране, мобилизуя их на поддержку хозяина страны. Первый секретарь Хабаровского обкома Алексей Павлович Шитиков вызвал своего второго секретаря Алексея Клементьевича Чёрного:

– Только что звонил заведующий сельхозотделом ЦК Мыларщиков. Просил созвониться с соседями-дальневосточниками и всем вместе первым же самолетом лететь в Москву и сразу же ехать к нему в ЦК. Он доверительно намекнул, что в Кремле идет очень важное заседание президиума ЦК, касающееся Хрущева. Но о причинах выезда просил не распространяться.

Верные Хрущеву люди объясняли приезжавшим в столицу провинциальным партийным секретарям:

– В Кремле бывшие сталинцы бьют нашего Никиту.

Важную роль в событиях 1957 года сыграл министр внутренних дел СССР Николай Павлович Дудоров, профессиональный строитель, чье назначение на этот пост показалось странным. Хрущев его прекрасно знал: руководя столичным партаппаратом, поставил заведовать отделом строительства и строительных материалов МГК, потом сделал заместителем председателя Мосгорисполкома. Став руководителем партии, назначил Дудорова заведующим отделом строительства ЦК.

Министру начальник фельдъегерской службы МВД полковник Краснопевцев доложил, что глава правительства Булганин приказал разослать по всей стране секретные пакеты (см.: Новые известия. 2001. 11 августа). Дудоров вскрыл один из пакетов. Там было сообщение о том, что президиум ЦК освободил Хрущева от поста первого секретаря. Дудоров запретил рассылку этих пакетов.

Ключевую роль в спасении Хрущева сыграли председатель КГБ Серов и министр обороны Жуков. Маршал Жуков самолетами военно-транспортной авиации со всей страны доставлял в Москву членов ЦК, а Серов их правильно ориентировал. Некоторые члены ЦК в этом и не нуждались. Они, не колеблясь ни секунды, встали на сторону Никиты Сергеевича.

Появилось письмо, адресованное президиуму:

«Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что Президиум ЦК непрерывно заседает. Нам также известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным Комитетом и руководстве Секретариатом. Нельзя скрывать от членов Пленума ЦК такие важные для всей нашей партии вопросы.

В связи с этим мы, члены ЦК КПСС, просим срочно созвать Пленум ЦК и вынести этот вопрос на обсуждение Пленума.

Мы, члены ЦК, не можем стоять в стороне от вопросов руководства нашей партией».

Письмо подписали люди, связавшие с Хрущевым свою политическую судьбу: первый заместитель министра иностранных дел Патоличев, первый секретарь Горьковского обкома Игнатов, первый секретарь Московского обкома Капитонов, первый секретарь Краснодарского крайкома Полянский, министр оборонной промышленности Устинов, министр иностранных дел Громыко, министр обороны маршал Малиновский, министр внутренних дел Дудоров, первый заместитель министра обороны маршал Конев, руководитель комсомола Шелепин.

На самом деле некоторые партийные секретари растерялись, не зная, чью сторону занять. Иван Васильевич Капитонов, глава Московской области, рассказывал:

– Сталинская гвардия тянула страну назад, к террору и страху. Молодые лидеры предлагали мягкие, несколько более демократичные приемы руководства страной. Тут я призадумался. Рисковать карьерой не было смысла. И я ушел в «подполье». Наказал жене всем по телефону говорить: «Иван Васильевич уехал на охоту». В отместку Хрущев, победивший в схватке, направил меня в Иваново первым секретарем обкома партии…

Уверенные в победе Никиты Сергеевича собрались в Свердловском зале Кремля, заявили, что поддерживают первого секретаря, и потребовали от членов президиума ЦК отчета: что происходит? Руководители партии были потрясены тем, что кто-то посмел пойти против их воли. Поначалу даже не хотели разговаривать с пришедшими.

– Они отказались принять группу членов ЦК! – негодовал потом Шелепин, выступая на пленуме. – Это возмутительно. Это была беседа как в буржуазном парламенте, а не в коммунистической партии Советского Союза.

Все-таки несколько членов президиума ЦК вышли из зала заседаний. Разгневанный маршал Ворошилов напустился на Шелепина:

– Это тебе, мальчишке, мы должны давать объяснения? Научись сначала носить длинные штаны!

Президиум ЦК увидел, что случилось нечто невиданное: партийный аппарат вышел из подчинения. Молотову и Маленкову пришлось согласиться на проведение пленума ЦК, на котором люди Хрущева составляли очевидное большинство. Остальные, увидев, чья берет, присоединились к победителю.

Роли переменились. Пленум ЦК превратился в суд над антипартийной группой Молотова, Маленкова и Кагановича. Причем Молотова на место главного закоперщика определил сам Хрущев – он считал Вячеслава Михайловича идейным вождем своих противников.

Молотов, Маленков, Булганин, Каганович думали, что аппарат автоматически примет их точку зрения, и ошиблись. И ведь, казалось бы, разумные вещи говорили они в пятьдесят седьмом: что формируется культ личности Хрущева, что нужна демократия и коллегиальность в партии, что лозунг «догнать и перегнать Америку по мясу и молоку» просто глупый… Но никто не стал их слушать, как они прежде не слушали других, пытавшихся критиковать партийный аппарат и вождей.

Антипартийной в советской истории становилась группа, потерпевшая поражение во внутрипартийной борьбе. Победил Хрущев, поэтому его противники оказались антипартийной группой. Осенью шестьдесят четвертого Хрущев проиграет, и люди, которые говорили о нем почти то же самое, что Маленков и другие за семь лет до этого, окажутся победителями и возьмут власть…

В 1957 году аппарат находился в руках Хрущева, зависел от него и с ним связывал свои жизненные планы. А что партсекретарям могла предложить старая гвардия? Все то же самое, что у них уже было. Поэтому июньский пленум ЦК поддержал Хрущева. Никита Сергеевич тоже не у всех вызывал симпатии, но он открыл молодому поколению дорогу наверх, освобождая кабинеты от прежних хозяев.

На первом же заседании пленума, хотя сообщение делал Суслов, Хрущев не выдержал и стал говорить сам, гневно обличая своих противников. К нему из зала и обратился с важнейшим вопросом Шелепин:

– Никита Сергеевич, какова позиция товарища Булганина?

– Позиция грешная, – припечатал Хрущев руководителя правительства.

Хрущев ловко выделил из семи членов президиума, выступивших против первого секретаря, троих – Молотова, Маленкова и Кагановича – и представил их антипартийной группой. Остальным дал возможность признать свои ошибки и отойти в сторону. Ворошилова и Булганина Хрущев вообще помиловал. От Булганина он, правда, потом все равно избавился, а Ворошилову позволил остаться на декоративном посту председателя президиума Верховного Совета СССР.

Растерянного и оправдывавшегося Булганина атаковали:

– Почему вы хотели отстранить товарища Хрущева? Почему вы возглавили эту антипартийную группу?

Судя по всему, это были подготовленные вопросы. Члены ЦК заранее обговорили, кому когда выступать. Глава правительства сбивчиво отвечал:

– Я заявляю, что имел лишь одно намерение – устранить недостатки в работе президиума. В последние дни я разговаривал с товарищем Хрущевым и указывал на его недостатки. Я говорил с ним и о его личных недостатках.

Шелепин обрушился на Маленкова:

– Маленков до сих пор не успокоился и делает все для того, чтобы прийти к власти, и ведет борьбу за это. Он на протяжении ряда лет мешал занять комсомолу достойное место в стране. ЦК ВЛКСМ неоднократно предлагал Маленкову, чтобы комсомол взялся за решение конкретных дел. В ответ на это мы слышали от него, что это старомодный метод, что этого не требуется. И получилось так, что комсомол на деле не менее десяти лет занимался болтовней, разговорами о необходимости лекционной пропаганды и ничего конкретного в этом отношении не делал.

Шелепин заговорил о репрессиях, о реальной вине Маленкова, Молотова, Кагановича в расстрелах невинных людей:

– Из семидесяти трех членов Центрального комитета ВЛКСМ, избранных Х съездом, были арестованы сорок восемь членов ЦК, девятнадцать кандидатов, пять членов ревизионной комиссии. Я принимал Пикину, бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ, которая работает сейчас в Центральном комитете партии. Она долго рассказывала о том, как издевались и измывались над ней. А Уткин, бывший секретарь Ленинградского обкома, который отсидел шестнадцать лет, пришел инвалидом, у него рука и нога отнялись. Они бы рассказали им о чудовищных зверствах. Вы должны за это отвечать перед народом и партией!

Шелепин перешел к Молотову и его жене, которым тоже досталось от руководителя комсомола:

– О жене Молотова на пленуме был разговор, его предупреждали: «Возьми ее в руки, наведи порядок». Но он, видимо, не сделал из этого выводов.

Хрущев и его окружение вели огонь на уничтожение членов «антипартийной группы», потому и не стеснялись в выражениях. На самом деле жена Молотова Полина Семеновна Жемчужина (Карповская) уже не имела никакого отношения к политике.

А когда-то она была политически активным человеком, чем и понравилась будущему мужу. В восемнадцатом году ее приняли в партию, на следующий год взяли инструктором ЦК компартии Украины по работе среди женщин. С Молотовым она познакомилась на совещании в Петрограде. Энергичная и целеустремленная, полная веры в торжество коммунистической партии, Полина Жемчужина быстро шла в гору. В сентябре тридцатого ее назначили директором парфюмерной фабрики «Новая заря».

В те годы Сталины и Молотовы дружили семьями. Сталин прислушивался к мнению Полины Семеновны. Она внушала вождю, что необходимо развивать парфюмерию, потому что женщинам нужно не только мыло, но и духи, и косметика. Жемчужина сначала возглавила трест мыловаренно-парфюмерной промышленности, а летом тридцать шестого – Главное управление мыловаренной и парфюмерно-косметической промышленности Наркомата пищевой промышленности. Через год она – уже заместитель наркома пищевой промышленности.

«Она вышла из работниц, была способной и энергичной, быстро соображала, обладала организаторскими способностями и вполне справлялась со своим обязанностями, – писал Микоян. – Кроме положительного, ничего о ней сказать не могу. Под ее руководством эта отрасль развивалась настолько успешно, что я мог поставить перед ней задачу, чтобы советские духи не уступали по качеству парижским. Тогда эту задачу в целом она почти что выполнила: лучшие наши духи получили признание».

В январе 1939 года Сталин сделал Жемчужину наркомом рыбной промышленности. Так что супруги Молотовы теперь оба входили в состав союзного правительства. Сталина эта семейственность не смущала. Он распорядился избрать Жемчужину депутатом Верховного Совета СССР и кандидатом в члены ЦК. Полину Семеновну наградили орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, «Знак Почета».

Но именно в то время отношение Сталина к Молотову постепенно меняется. Сталин отдаляется от Вячеслава Михайловича, которому отныне отводится роль не соратника, а, как и всем, подручного вождя. Продолжал обсуждать с Молотовым важнейшие вопросы, но поставил его на место и покончил с прежними приятельскими отношениями.

Жемчужину сняли с должности, вывели из состава кандидатов в члены ЦК. С годами вождь стал винить Полину Семеновну в том, что она «плохо влияла» на его жену Надежду Аллилуеву, следовательно, косвенно виновна в ее самоубийстве…

После войны Жемчужину исключили из партии, арестовали и отправили в ссылку. Освободили ее после смерти Сталина. Товарищи по партийному руководству помнили, что у Молотова есть одно слабое место – это его жена, которую он обожал и потому очень болезненно реагировал на разговоры о Полине Семеновне.

На пленуме ЦК в июле 1955 года говорили и о «недопустимости» вмешательства его жены в политические дела. Имелось в виду, что она приняла жену американского посла в Советском Союзе Чарлза Болена. Сегодня это кажется нормальным и даже необходимым элементом дипломатической жизни – жена министра иностранных дел встречается с женой аккредитованного в Москве посла. Но тогда это сочли чем-то недопустимым.

– В свое время, – рассказывал Шелепин, – меня послали сопровождать товарища Хо Ши Мина в пионерский лагерь. Приезжаем туда и вдруг видим одну женщину, которая говорит нам, что она из детского дома, над которым шефствует жена Молотова, и что она прибыла сюда затем, чтобы взять товарища Хо Ши Мина и отвести в детский дом. Мы ей сказали, что товарищ Хо Ши Мин не поедет туда. В ответ на это она заявила: нет, поедет, так как Полина Семеновна сказала, что он поедет. Если бы товарищ Молотов сделал выводы из критики на пленуме, то разве бы она смогла так поступать?

Вьетнамский вождь Хо Ши Мин побывал в пионерском лагере в Звенигороде 14 июля 1955 года. Он привез в Москву делегацию Социалистической Республики Вьетнам.

– Надо факты говорить, – прервал Шелепина раздраженный упоминанием жены Вячеслав Михайлович Молотов, – а не то, что кто-то сказал.

– Я сам там был, – обиделся Шелепин, – даю партийное слово, за что купил, за то и продаю. И ни одного слова не прибавляю.

Перебранка приобрела базарный характер. Как только члены ЦК отрывались от написанного помощниками текста, ничего не оставалось от завидно гладкой речи с цитатами и примерами…

Очень резко говорили о секретаре ЦК партии по идеологии Дмитрии Трофимовиче Шепилове. Обаятельный и красивый, вернувшийся с фронта в генеральских погонах, он располагал к себе с первого взгляда. Шепилов поначалу невероятно понравился Хрущеву. Никита Сергеевич оценил его – образованный человек и не интриган. Хрущев собирал свою команду и искал талантливых людей. Он привлек Шепилова к подготовке своих выступлений.

17 апреля 1954 года Хрущев пышно отметил свое шестидесятилетие. Через несколько дней встретил Шепилова, спросил:

– Вы были у меня на именинах?

– Нет, не был.

– Почему?

– А меня никто не приглашал.

– Ну, это значит, мои хлопцы маху дали.

Отношения быстро приобрели личный характер. Хрущев приезжал на дачу к Шепилову с женой, вместе обедали. Но чаще забирал его с семьей к себе на все воскресенье. Хрущев и Шепилов гуляли вдвоем и откровенно говорили и о сталинских преступлениях, и о том, что нужно делать со страной. Никита Сергеевич отличал Шепилова, доверял ему. Когда Дмитрий Трофимович обращался за указаниями, отвечал:

– Решайте сами.

Но со временем между ними началось охлаждение. Шепилов, явно не понимая, как быстро меняется характер Никиты Сергеевича, продолжал спорить с Хрущевым.

Когда Хрущев задумал коренным образом поменять систему управления экономикой и вместо министерств ввел систему региональных совнархозов, Шепилов принес схему, на которой были показаны сложные связи Горьковского автомобильного завода с другими предприятиями, откуда завод получает запасные части и материалы. Шепилов уверял первого секретаря, что при новой схеме предприятия не смогут работать.

– Ну знаете, – насмешливо говорил Хрущев, – такая паутина получилась, и Шепилов, как муха, попал в эту паутину и дальше двигаться не может. Я говорил ему: вы рассуждаете неправильно. Когда реорганизуем управление промышленностью, будет расти разумная кооперация, а все глупые, ненужные связи отпадут.

Испортились и личные отношения. Они больше не встречались семьями. Хрущев даже не пригласил Шепилова на свадьбу сына, хотя позвал всех остальных партийных руководителей высшего ранга.

Когда на президиуме ЦК Хрущеву предъявили целый список обвинений, Шепилов тоже критиковал первого секретаря. Не потому, что поддерживал Молотова и других, – ничего общего между ними не было, а по принципиальным соображениям. Ему не хватило аппаратной осторожности, умения промолчать, посмотреть, как дело повернется, и потом уже смело присоединяться к победителю.

Молотов и другие были для Никиты Сергеевича просто политическими соперниками. Выступление Шепилова он воспринял как личную обиду. Считал, что, посмев его критиковать, тот ответил ему черной неблагодарностью.

На пленуме обвинять Шепилова было не в чем. Дмитрий Трофимович сам готовил доклады о развенчании культа личности; с Молотовым, Кагановичем и Булганиным у него были плохие отношения. Поэтому на него просто лились потоки брани.

Когда Шепилов выступал и оправдывался, Шелепин прервал его и предъявил Дмитрию Трофимовичу обвинения в идеологической ереси:

– Вы ведаете вопросами литературы и искусства. Скажите, почему, когда некоторые писатели начали молоть всякую чепуху, выступать с антипартийными произведениями, например Дудинцев и другие, вы не выступили против этого до тех пор, пока вас не поправил товарищ Хрущев? Вы сидели и отмалчивались. Значит, эта группа литераторов вас устраивала? По вашему указанию мне звонил заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Рюриков и передавал ваше указание выпустить в издательстве «Молодая гвардия» эту паршивую антисоветскую книгу Дудинцева. К счастью, мы это указание не выполнили…

Роман Владимира Дмитриевича Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованный в середине пятидесятых в журнале «Новый мир», – история изобретателя, вновь и вновь отвергаемого бюрократической системой, стал явлением, взбудоражившим всю советскую интеллигенцию. Дудинцев, фронтовик, командовал на войне пехотной ротой, был четырежды ранен. Это не помешало обвинить его в «антисоветизме». Роман, о котором говорила вся страна, был осужден. Следующий роман Дудинцева «Белые одежды» появился только через тридцать лет, в перестроечные годы.

Шепилов сравнительно либерально относился к людям искусства и разговаривал с ними не командным, а нормальным языком. Он не сомневался в том, что партия имеет право работать с интеллигенцией, но не должна никого давить. В архивах сохранились его выступления перед творческой интеллигенцией. До него произносились разносные речи, он же твердо говорил:

– Имейте в виду – то, что я говорю, – это не директива ЦК.

Товарищи по партийному аппарату не понимали Шепилова.

– Шепилов выступал в ЦК в присутствии двадцати человек, и то начал с того, что заявил: я буду выступать не как секретарь ЦК и не как кандидат в члены президиума, а как рядовой читатель. Спрашивается, как это понимать? – удивлялся на пленуме Шелепин. – Не случайно он всячески пытался оберегать всех тех писателей, которые допускали антисоциалистические выступления, поклеп на нашу действительность…

По мнению первого секретаря ЦК ВЛКСМ, Шепилов проявлял недопустимый либерализм:

– Высокомерный, зазнавшийся человек. Всегда пытался перечеркнуть то, что достигнуто народом под руководством нашей партии. Он чернил наши достижения и всегда говорил об этом со смаком. Вот от подобного рода заявлений и появляются у некоторой части нашей молодежи нигилистические настроения. На последнем секретариате ЦК Шепилов произнес замаскированную, но гнусную речь. Он говорил, что неправильно утверждать, будто сельское хозяйство в СССР высокомеханизированное. Причем об этом он говорил с издевкой.

Или возьмите его выступление на заводе «Серп и молот». Он говорил, что наши военные за границей ведут себя бестактно, недопустимо, что они там рыбу удят в неположенных местах. Разве это характеризует нашу славную армию? Зачем потребовалось Шепилову так выступать перед рабочими? Я считаю, что Шепилов выступает и против линии партии. На совещании в ЦК он заявил, что школа должна готовить учащихся в первую очередь к учебе в вузах. Разве это линия нашей партии? Нет. Школа должна готовить ребят к жизни, к работе на заводе, в колхозе…

Молодой литературный критик Игорь Александрович Дедков, который жил в Костроме, записал в дневнике, который вел всю жизнь:

«Что же, последние события в верхах можно только приветствовать. Но сколько горечи и сомнений поднимается в душе даже сегодня.

Борьба за власть – десятилетия жестокой эгоистической борьбы, тысячи расстрелянных и замученных, тысячи опустошенных и отравленных душ – и все это под прикрытием самых святых, самых человеколюбивых идей.

И это социализм! Без гласности, без доверия к народу. Произвол, держащийся на насилии в разных формах».

После пленума Хрущев поручил Брежневу важнейшие вопросы – военную промышленность, ракетостроение и космонавтику. После полета Юрия Гагарина Брежнев получил Золотую звезду Героя Социалистического Труда «за выдающиеся заслуги в руководстве по созданию и развитию ракетной промышленности, науки и техники и осуществлении первого в мире космического полета советского человека на корабле-спутнике «Восток».

Брежнев оказался сопричастен к событию, которым больше всего гордился Хрущев.

4 октября 1957 года в Советском Союзе был запущен первый искусственный спутник Земли. Это был триумф советской науки. Не только астрономы-любители, но и просто многие люди во всем мире смотрели в небо и искали глазами спутник. Казавшееся фантастическим событие изменило представление мира о нашей стране.

Спутник был выведен в космос межконтинентальной баллистической ракетой Р-7. Разработали ракету конструкторы Сергея Павловича Королева с помощью математиков академика Мстислава Всеволодовича Келдыша. Спутник должен был стать летающей лабораторией, но научное оборудование у Академии наук не получалось. Королев предложил запустить простейший спутник – лишь бы обогнать американцев. Он опасался, что Соединенные Штаты его опередят, звонил в КГБ, спрашивал, нет ли у разведки данных о готовящемся запуске американского спутника.

«Королева просто ужас охватывал, когда он представлял себе, что американцы его обгонят, – вспоминал известный журналист Ярослав Голованов. – Он и думать об этом не хотел!»

Когда руководители страны осознали, какое грандиозное событие произошло и как оно потрясло мир. Никита Сергеевич Хрущев принял Королева и поблагодарил:

– Когда вы нам писали о спутнике, мы вам не верили, думали, фантазирует Королев. Но теперь другое дело…

Когда Сергей Павлович Королев изготовил первую ракету, президиум ЦК приехал на нее взглянуть. Хрущев признавался потом, что руководители страны смотрели на ракету как баран на новые ворота. Невиданное зрелище! Но на оружие не похоже. Не верили, что эта огромная труба способна куда-то полететь и кого-то поразить.

Главный маршал артиллерии Сергей Варенцов пренебрежительно говорил о ракетах:

– Голоса пушек – это симфония, голоса ракет – какофония.

Один из армейских генералов сказал конструкторам:

– Вы заливаете в ракету четыре тонны спирта. Отдайте этот спирт моей дивизии, она любой город возьмет! А ваша ракета в этот город толком попасть не может. Кому это нужно?

Члены президиума ЦК ходили вокруг ракеты, как крестьяне на базаре при покупке ситца: щупали и проверяли на крепость. Королев, понимая, что от этих людей зависит его судьба, терпеливо объяснял, как она летает, на что способна. Работа над ракетами шла очень трудно. Ответственность ее создателей была огромной. Как выразился один из ученых, «все генеральные конструкторы ходят в мокрых штанах».

«Прежде чем подписать бумагу, убедись, что если из-за нее начнут сажать в тюрьму, то ты будешь в конце списка», – повторял маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев. Он был председателем государственной комиссии на испытаниях первой советской ракеты. Сам Яковлев отсидел недолго – после смерти Сталина освободили, но напуган был до смерти.

Запуск спутника стал болезненным ударом для Соединенных Штатов, где не ладилась ракетная программа. Эдвард Теллер, отец американской водородной бомбы, заявил по телевидению:

– Америка проиграла битву более важную, чем Пёрл-Харбор.

За первым советским спутником последовал второй – 3 ноября 1957 года – с собакой Лайкой на борту. Так Королев откликнулся на просьбу Хрущева порадовать страну накануне сорокалетия Великой Октябрьской социалистической революции.

7 ноября 1957 года президент Соединенных Штатов Дуайт Эйзенхауэр получил секретный доклад об отставании от СССР. «Америке угрожает оснащенный ракетами Советский Союз, – говорилось в докладе. – Соединенные Штаты превращаются в державу второго сорта». Еще через месяц, в годовщину японского нападения на Пёрл-Харбор, в США попытались запустить свой спутник. Он приподнялся над мысом Канаверал и рухнул. Контраст между космическими успехами Советского Союза и провалом Соединенных Штатов не мог быть очевиднее.

Полет старшего лейтенанта Юрия Алексеевича Гагарина в космос стал еще одним триумфом Хрущева, хотя сам он предпочитал говорить о «всемирно-исторической победе Советского Союза».

Уже упоминавшийся на этих страницах Виталий Александрович Сырокомский в тот год работал помощником первого секретаря Московского горкома партии. В его записных книжках я нашел разработанный заранее план встречи вернувшегося из космоса Гагарина:

«Торжественная встреча Первого космонавта во Внуковском аэропорту. Для встречи – 3000 трудящихся Москвы и лесопарковой зоны к 12.00. От московских районов – по 150 человек, от районов лесопарковой зоны – по 90.

Оформить здание аэропорта призывами и государственными флагами Советского Союза, вывесить два портрета – Никиты Сергеевича и Первого космонавта. Трудящиеся прибывают на встречу с портретами В. И. Ленина, членов президиума ЦК, Первого космонавта, призывами и транспарантами и живыми цветами.

12.30 – приезд Н. С. Хрущева.

13.00 – прилет Первого космонавта.

Сходит по трапу, ковровая дорожка – к трибуне.

Навстречу Первому космонавту направляется Никита Сергеевич. Первый космонавт рапортует первому секретарю ЦК, председателю Совета Министров об успешном выполнении задания Родины. Никита Сергеевич и Первый космонавт (возможно, и жена) в открытую машину. Приезжают в Боровицкие ворота.

Для встречи членов президиума ЦК и Первого космонавта в черте города по маршруту: Ленинский проспект, Большая Калужская улица, улица Димитрова, Якиманская набережная, Малый Каменный мост, Большой Каменный мост, Боровицкие ворота Кремля – собрать к 13.00 сто тысяч трудящихся города.

Районам вывести на трассу оркестры.

С 14.30 до 17.00 – митинг и демонстрация трудящихся Москвы на Красной площади в количестве 200 тысяч человек. Головным колоннам районов первого потока прибыть на Красную площадь к 14.00.

Дети преподносят цветы членам президиума ЦК.

С 18.00 на Красной площади и других площадях – народное гуляние трудящихся, а также вечера во дворцах культуры и клубах, выступления артистов, деятелей искусства и литературы, художественная самодеятельность…»

Космические успехи страны помогли карьере Брежнева. Леонид Ильич установил правильные отношения с генеральными конструкторами ракетно-космических систем, у каждого из которых был сложный характер, с директорами крупнейших предприятий военно-промышленного комплекса. Он же был открыт и доступен. К нему обратились за помощью главные создатели советского ядерного оружия – академики Юлий Борисович Харитон и Андрей Дмитриевич Сахаров. Брежнев приветствовал их словами:

– А, бомбовики пришли!

Рассказал, что его отец считал тех, кто создает новые средства уничтожения людей, главными злодеями, и повторял: надо бы этих злодеев повесить на высокой горе, чтобы все видели.

– Теперь, – весело заметил Брежнев, – я, как и вы, занимаюсь этим черным делом, но с благой целью.

Статный, улыбчивый, общительный, с неизменной сигаретой в мундштуке, Леонид Ильич легко входил в контакт, хотя и несколько рисовался. Приезжал на заводы, охотно выступал. На острые вопросы рабочих отвечал просто и терпеливо.

За столом Леонид Ильич был умелым тамадой, всех замечал, говорил хорошие слова и произносил красивые тосты. Он был энергичным и увлекающимся человеком. Чувствовался южный темперамент – «горячий и напористый». Безумно любил футбол и хоккей. По словам дочери Хрущева Рады Никитичны, «милый, несколько сентиментальный человек».

Леонид Ильич становился все более влиятельным. Но иной раз ему приходилось несладко. Он был очень впечатлительным. Работать Брежневу приходилось под повседневным руководством Алексея Илларионовича Кириченко, который фактически был вторым секретарем ЦК. Ему подчинялся весь партийный аппарат. А человек он был малообразованный, грубый, с очень тяжелым характером.

Леонид Ильич записал в дневнике: «Алексей Илларионович страшно обидел, унизил, оскорбил меня, подозревая, что я улыбнулся Мухитдинову. Был сердечный приступ, почти на день вышел из строя».

Нуритдин Акрамович Мухитдинов, которому вроде как улыбнулся Брежнев, тоже был членом президиума и секретарем ЦК. Мухитдинов оказался с Кириченко в контрах. Постоянные интриги раздирали высшее руководство. Но вот что характерно: и Мухитдинов, и мучивший его Кириченко исчезли из большой политики. А Брежнев остался.