— А ведь ужасно: между разрушением и созиданием ставят знак равенства!
— Да, это называют постмодернизмом: когда исчезают представления о добре и зле, о том, что хорошо и что плохо. Главное — как мне хочется. Православный христианин старается согласовывать свои желания и устремления с Евангелием, с христианской нравственностью, а постмодернизм отвергает любые нравственные нормы и ставит во главу угла собственные желания падшего человека.
— Значит, слушая подобную какофонию, мы усиливаем саморазрушение?
— Вероятность такого развития событий не исключена.
— А если слушаем гармоническую музыку?
— Укрепляем в себе гармонию, данную от Бога.
2013 год
Нет людей, которые никогда не испытывали одиночества
«В дельте Волги, где нет уже почти никакой тверди, только тростник да камыш, встречаются иногда весьма загадочные персонажи, род отшельников. Судьбы их, вероятно, различаются степенью витиеватости, однако объединяет всех этих людей способность обходиться без человеческого общения, что, согласитесь, не может не вызывать определенного интереса. Ведь если внимательно присмотреться, человеческое общение и составляет самое дорогое удовольствие на земле. Впрочем, платить за него приходится и самыми большими скорбями».
Это отрывок из рассказа протоиерея Ярослава Шипова «Пеликан». Обязательно прочитайте эту историю. И летом, и осенью отец Ярослав выбирается на рыбалку в дельту Волги. Хотя рыбу не любит, сразу раздает знакомым.
— Но я и рыбалку не люблю, — неожиданно признается батюшка.
— Зачем же вы туда ездите?
Это место, где я могу побыть один. Отпуск я вообще не беру, а уезжаю ненадолго — на пять дней между службами. В те седмицы, когда нет больших праздников. Уезжаю в самые низовья Волги — практически на Каспий. И весь день нахожусь один в лодке. А вокруг — только лебеди, пеликаны, бакланы, гуси, утки, чайки, серые и белые цапли, выпи, ласточки, орланы-белохвосты и множество других птиц.
— И вы их знаете «в лицо»?!
— Конечно.
— Вот вы говорите в рассказе, что самая большая роскошь — человеческое общение, хотя за него приходится платить.
— Правильно! За всякое удовольствие приходится
платить (улыбается).
— Так как же — без общения?
— Иногда от пего надо отдыхать. Общежительные монастыри так специально устроены, что человек там может и один побыть, и пообщаться.
— Что дает одиночество'?
— Возможно, в общении человек как-то расходуется. Вот и в Евангелии Господь говорит: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою, и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне» (Мф. 6. 6). Святые после общения с людьми обязательно уединялись для молитвы. Конечно, у нас не так, как у великих, а значительно проще. Но что-то подобное, видимо, и с нами происходит. Это было хорошо изучено на космонавтах. Когда их готовили к первым полетам, то подбирали двоих или троих — коммуникабельных, симпатичных друг другу, которые вместе ходят и на рыбалку, и за грибами, дружат семьями. Не ссорятся никогда. Их посылали в космос, и оказывалось, что им не хватает возможности уединиться. Такова психологическая особенность человека. Потом это стало учитываться. Когда космонавты летают на больших станциях, то медики, психологи рекомендуют им время от времени отдыхать в отдельном отсеке — сколько кому нужно. Возможно, это надо для того, чтобы собрать то, что у человека внутри находится.
— Для чего?
— Все по той же причине: при общении мы себя тратим, рассеиваемся. И появляется духовная или душевная потребность провести внутреннюю ревизию. Когда человек остается один, он даже может ни о чем таком не думать, ничего не анализировать. Но внутри у него все успокаивается - и он снова продолжает общаться.
— Мне рассказывали про одну женщину, у которой десять детей. Она кормит их обедом - и оставляет одних. Шутит: «Я иду делать вам маму!» Запирается в комнате, обедает, отдыхает. Наконец, возвращается к детям — бодрая и спокойная.
— Вот и у священника служение — круглосуточное.
— И вы от него отдыхаете?
— Там все знают, что я священник. И я об этом помню. Только когда вокруг птицы и рыбы, ненадолго забываюсь. Могу просто смотреть на небо.
— Вы успеваете соскучиться по духовным чадам, когда уезжаете на рыбалку?
— Конечно. Сразу начинаю скучать. Прихожане все равно мне звонят. Это напоминает то, что вы сказали про маму. Священник ощущает себя не только отцом, но и матерью. У меня есть желание всех «своих» собрать и закрыть крылом. Я понимаю, что это на курицу похоже (улыбается).
— И Господь говорит, что хотел собрать людей, как птица под крыло (см. Мф. 23. 37).
— Я понимаю, что всем им надо жить свободно, куда-то ездить. Но ощущение такое: «Как же так? Я здесь — а они где-то?» Мне хочется, чтобы всем было тепло, хорошо, и дождь на них не капал. Хотя умом понимаю, что так не надо, это не спасительно.
— В дельте Волги знают, что вы священник. Это вас к чему-то обязывает?
— Я туда беру с собой облачение. Иногда меня просят освятить катера, корабли пограничникам, рыболовные базы.
— Значит, вы не очень-то отдыхаете?
— Все равно отдыхаю. Хотя иногда меня находят и на рыбалке. Там берегов не видно, земли почти нет.
Тростники. Две лодки причалят друг к другу — и мы сидим, через борт разговариваем. Народу в тех краях живет немного, люди разбросаны. Узнают, что приехал батюшка, и приезжают с личными вопросами: то военные, то рыбаки. Подлетает катер рыбнадзора. На нем три человека. Думаю: «Не к добру такая атака!» А им, оказывается, кто-то сказал, что тут есть священник, приехали посоветоваться. У них дома болен человек — и не знают, кому и как молиться, какую икону купить. Вот в следующий раз повезу им икону.
— Похоже, у вас там просто дальний приход. На этот раз как отдохнули?
— Хорошо.
— Сколько часов были в одиночестве?
— Немного.
— А храмы в тех краях восстанавливаются?
— Да, но территория очень обширная, села разбросаны далеко друг от друга. Из маленькой деревеньки на берегу никуда не проедешь. Когда стоит полая вода, выбраться можно только на лодке. И люди рады, если в какой-то акватории вдруг оказывается батюшка. Многие сейчас готовы воцерковляться, но практически это трудно сделать. Даже если они живут в селах, где есть храмы. Из-за работы, службы люди не попадают туда. Это пограничники, береговая охрана, рыбнадзор. Неделями они где-то мотаются. Приедут домой, передохнут — и опять уезжают. Вот и пользуются любой возможностью поговорить со священником. И правильно делают.
— Так зачем же вы все-таки ездите в дельту Волги?
— Скорее всего, отдыхать от Москвы. Была бы у меня дача, я уезжал бы туда на пару дней в неделю — и этого было бы достаточно. Когда я улетаю в Астрахань, машину оставляю на стоянке возле аэропорта.
Возвращаюсь. Поздним вечером самолет подлетает к Москве; Смотрю на Ленинградское шоссе, забитое машинами с включенными фарами. Какая тут теснота! И мне не хочется погружаться в нее.
— Вы организуете немножко одиночества, чтобы прийти в себя. Но у людей бывает вынужденное одиночество: нет близких. Его часто воспринимают как трагедию.
— «Нехорошо быть человеку одному» (Бытие, 2; 18). Наверное, нет людей, которые никогда не испытывали одиночества. Все в большей или меньшей степени страдают от него. Нам не хватает понимания. Общение не приносит радости, когда нет понимания. Один человек рассказывал мне, что в зрелые годы рядом с ним все время находились чужие люди.
— Чужие — по душе'? Не понимавшие его?
— Да.
— Это испытание или ошибки?
— Наверное, ошибки. Мы же состоим из них, ими живем. Этот человек удивлялся: как странно все было! В молодости он не дорожил пониманием, полагая, что оно будет всегда. А понимания больше не было. Конечно, в семье у него все друг друга терпели ради долга: надо жить, детей воспитывать.
— Это называют «одиночеством вдвоем».
— И теперь он бы рад вернуть понимание, которое было раньше. Но одного из тех друзей уже нет, у другой — восемь внуков, и ей не до общения.
— Прежние связи трудно восстанавливаются.
— В юности понимание почему-то не так важно, люди ищут чего-то другого. Особенно если речь идет о представителях другого пола. Вот ножки красивые — это да. Или прическа, фигура. Но прическами и фигурами одиночество не рассеивается. Оно лечится пониманием.
— А ведь мы и сейчас людьми не дорожим. Жизнь какая-то странная — на бегу. Максимум, что успеваем, — поговорить по телефону. И то не со всеми.
— И получается, что пропускаем тех, кого посылает нам Бог.
— То есть сами себя обрекаем на одиночество... Вы как- то говорили, что в большом городе легче выживать одному, чем в деревне. Почему?
— В городе всегда есть хотя бы эрзац-общение. Тут много людей. Даже человек замкнутый общается с кассиром в метро или продавцом в магазине. Сельский человек тоже общается. У него в каждой деревне есть или сват, или брат. А мне, когда служил в сельском приходе, приходилось общаться с другими только на службе и на требах. Я для местных жителей был функцией: нужен — зовут, не нужен — и ладно! Сидишь дома, крутишься по хозяйству.
— Отчасти веемы функции. Принадлежим к какому-то коллективу, занимаем какую-то должность. И когда это теряем, тоже иногда наступает одиночество: ты больше не нужен.
— Но выход всегда есть. Его дает Бог.
— «Лишь прямое, непосредственное общение с Господом не приносит скорбей, но для обретения такой благодати нужна вера, неколебимая никакими ветрами. Благословенна участь подвижников, достигавших таких высот: им открывалось счастье полного, безграничного всепонимания. Скорбеть приходилось разве что о своей неизбывной греховности». Это из того же рассказа «Пеликан» протоиерея Ярослава Шипова...
2009 год
Постарайся не спешить
Просыпаешься утром. Впереди — полно дел. И сразу мысль: «Надо побыстрей помолиться, чтобы приступить к работе!» Но ведь самое главное — молитва. Так куда же я спешу?
В храме начинается причащение. Женщина отходит от исповеди. Ей шепчут: — Быстрей! Опоздаешь!
На это реагирует батюшка: — Неправильные слова! Пришел к Богу — не спеши.
— Действительно так, — говорит священник и писатель Ярослав Шипов. — Спешка — это производное от человеческой суетливости. Можно вообще никуда не спешить — и все успеешь.
Вероятно, спешка происходит от нашей гордости, самости. Мы полагаем, что все должны сами сделать. А это — в руках Божиих. Если тебе чего-то не надо, то спеши или не спеши — все равно не получится. А если надо — получится обязательно. У меня с детства есть урок на этот счет — история, которую рассказал отец. На фронте он вместе с другим офицером должен был куда-то лететь. Они ехали на фронтовой аэродром, и машина все время ломалась. Офицеры нервничали, ругали водителя. Наконец, въехали на аэродром и увидели, что самолет уже взлетает. Тут уж они пригрозили водителю: «Идешь под трибунал!». И вдруг самолет упал. Так они потом этого водителя чуть ли не на руках носили. А надо было просто не спешить: значит, Бог тебя от чего-то отводит.
Подобные вещи происходят не часто, но и не редко. Когда разбиваются самолеты, всегда находятся люди, которые на них опоздали.
— Я тоже видела такого человека. Он просто ошалел от радости.
— В моей практике был случай не столь серьезный, но на ту же тему. Я ехал в Шереметьево, стоял в пробках. Потом свернул, где не надо, долго выбирался на дорогу. Думал: «Все, уже регистрация закончилась. Никуда я не улетаю. Что ж это у меня возникает препятствие за препятствием?»
Приезжаю, бегу к стойке менять билет. А у меня спрашивают: «Почему вы не слушаете объявлений? Ваш рейс задерживается на 2 часа». Ну, не надо было нервничать! Мы успеем сделать на земле то, что нам положено. Если не будем бежать впереди паровоза, а пойдем за Богом, за молитвой, все у нас получится.
— В Евангелии Господь говорит, что люди, которые имеют веру, сделают даже больше, чем Он Сам (см. Ин. 14. 12).
— Да. И есть такое правило: если ты спешишь куда-то и очень нервничаешь, остановись, успокойся — и дальше двигайся быстро, но без спешки. И попадешь, куда надо.
— Еще один случай. Как-то я оказалась первой на исповеди. После меня подошли две строгие женщины и сказали: «Никого не пропускай! Нам тут стоять некогда, надо идти молиться». И тут мимо меня к священнику прошмыгнул мужчина. Женщины стали ругаться. Но как можно было его остановить?
— Это немножко другая ситуация.
— Разумеется. Но женщины спешили.
— Женщины часто куда-то спешат. Что нам делать, когда нам велят никого не пропускать, а он — пробежал? Значит, Бог его пропустил. Так было надо.
— Мужчина в тот день погиб: это у него были последние исповедь и причастие. Поэтому случай запомнился. А иногда и сама впадаешь в спешку на исповеди. Начинаешь раздражаться.
— С раздражительностью надо бороться. Знаешь, есть поговорка: «Нет ничего хуже, чем ждать и догонять». Ждать — очень тяжело. Особенно если исповедь идет во время службы. Ты одним ухом — там, а тут все задерживается. Кого-то батюшка долго исповедует. У тебя были случаи, чтобы ты из-за этого не причастилась?
— Нет.
— И у меня никогда не было. Бог управляет. Иногда мамы с младенцами опаздывают, но им тоже хватает частичек. Если кому-то не хватило, значит, Бог не дал. Возможно, человек плохо подготовился. Говоришь ему: «Ну, давай готовься, жду тебя завтра». Но это крайне редко. Все успевают.
— Пришел к Богу — не спеши. Но спешка в храме - постоянное явление: когда идут ко Кресту, разливают елей после соборования, раздают артос, святую воду.
Митрополит Волоколамский Питирим (Царство ему Небесное!) даже шутил: «Если на Крещение никто не подрался, значит, праздника не было!» Куда люди спешат?
— Не знаю. Но это перенос мирских привычек (не лучших!) в церковную жизнь. Интересно, что, когда от них в храме отказываются, это приобретает другую крайность. Стоят на исповеди, кланяются друг другу, как Чичиков с Маниловым: «Проходите вы!» — «Нет, проходите вы!» Скажешь им: «Вы бы так в очереди в магазине друг друга пропускали». Посмеются.
Подобных переносов очень много. И этот — не самый страшный. Некоторые раньше ходили к какой-нибудь гадалке, а теперь ищут прозорливого батюшку, чтоб указал им, что впереди. Или они любили туризм, путешествия, а теперь становятся паломниками. Внешне все облекается в другую форму, а содержание остается прежним.
— Спешка приводит к тому, что мы начинаем сокращать слова.
— Особенно в интернете. И это страшно. У нас Бог — Слово. Люди, коверкающие слова, коверкают свой разум и дух.
— Бывает, что целый день проводишь в спешке. И вечером возникает ощущение: все пропущено. Куда-то бежала, что-то делала, а вроде и не жила.
— Несколько лет назад у меня было много издательской работы. С утра до вечера сидел, готовил к печати церковные книги. А священники перед службой или во время нее исповедуются друг другу в алтаре. И вот однажды я стою и думаю: «Так, а у меня и грехов-то нету...»
Я тогда испугался, что не вижу греха. Понял: в этом трудоголизме (а он тоже замешан на спешке) утратил в себе какие-то человеческие качества, допустил какой-то глубинный грех. Это очень опасно. Не надо столько работать! Не человек существует для труда, а труд — для человека. Ну, куда ты гонишь-то? Сделай перерывчик, посмотри, что у тебя внутри. А потом опять вернешься к работе — и выполнишь ее быстрее, спокойнее, удачнее.
Вышли те книжки, над которыми я сидел. Они могли бы выйти на пять дней позже, на неделю. Ничего страшного не произошло бы.
— Согласна, спешка недопустима. Но и расслабленность — тоже?
— Обе крайности нехороши. Так же, как расточительность и жадность. Надо искать узкий, царский путь, золотую середину.
Я читал в старых книгах — спокойно, без спешки (отец Ярослав улыбается), — что в прежние времена крестьяне не работали с Великого Четверга до конца Светлой Седмицы. Даже если была самая подходящая погода для того, чтобы пахать, боронить, сеять. Молились, ходили в храм. В отношениях с Богом они были прямее и понимали: эти дни надо отдать Ему. И Господь все управит, как надо. Прямодушные отношения с Богом помогали им избегать спешки.
— Старые книги написаны в другом темпе. Чтобы в них вчитаться, требуется много времени.
— Да, это точно. Люди жили размереннее, были больше воцерковлены. Не формально, а внутренне. Чтобы писать, как Гончаров, надо спокойно, никуда не торопясь, сидеть за письменным столом.
Спешка в значительной мере пришла из материалистического мира, в котором считается, что жизнь ограничена земными сроками. Это обязывает человека торопиться, чтобы все успеть. Ему надо быстренько книжку написать, продать, получить деньги. Но торопливость снижает качество любой деятельности.
— И очень снижает.
— А как строили прежде? Человек преклонных лет начинал возводить храм, зная, что он, может, дальше фундамента ничего сделать не успеет. Но тому, кто воспринимает жизнь, как вечность, спешить некуда. Стройку продолжали сын, внук. Вот и получались шедевры зодчества.
— Церковные люди, которые поняли, что спешка — нехороша, иногда начинают эксплуатировать других: «Не торопись, выслушай меня!» И долго проговаривают то, что и без слов понятно. В итоге я получаю какую-то пользу от того, что терпеливо слушаю? Или только теряю время?
— Пустое слушать не надо. А если человеку трудно и надо выговориться, то помоги ему, выслушай. Не торопись. Надо действовать по ситуации.
— В Москве и в провинции разные темпы жизни. На бегу, как у нас, вроде бы и Бога не услышишь, и к вере не придешь. Но и там, при спокойном темпе к вере приходит не больше людей, чем у нас?
— Даже меньше. Это тайна, как человек приходит к вере. Пути Господни неисповедимы. И торопливого Бог к Себе приводит, и неспешного, и трудоголика.
Провинция более консервативна в своем безбожии. А век назад, вероятно, была более консервативна в вере. Хотя провинцию столетней давности по отношению к Богу я тоже не переоцениваю. Из моей сельской практики знаю вот что. У нас были постоянные прихожане. Новые люди обычно появлялись только с просьбами о требах. И вот женщина зайдет в храм, а муж дожидается ее на крыльце и курит. По запаху табачного дыма я чувствовал, что она пришла не одна.
— Почему мужчина не входил?
— Это ниже его достоинства. Понятия у людей перевернуты. И чтобы это исправить, вероятно, нужно много лет. Если в лесу собьешься с пути и пять часов идешь не в ту сторону, то надо не меньше пяти часов, чтобы вернуться назад. У нас в стране похожая ситуация. Мы почти век круто уходили от Бога. Хотя все возможно Господу. И не обязательно ситуация у нас будет развиваться, как в лесу.
2007 год
Тургенев и Чехов были охотниками
Священник и писатель Ярослав Шипов — прекрасный рассказчик. Много знает, обо всем говорит интересно. Но интереснее всего — об охоте. Впервые он отправился на нее в восемнадцать лет с простеньким ружьем.
— Чем вам так дорога охота? — спрашиваю отца Ярослава.
Для меня это, наверное, самое сильное из того, что привязывает к земной жизни. Вероятно, после изгнания людей из Рая охотничий азарт был дан мужчине как инстинкт. Раз был дан инстинкт продолжения рода, то этот род надо было чем-то кормить. А без азарта за птицей или мамонтом с камнем в руках не побегаешь.
Охота требует огромного терпения и развивает его: ждать приходится долго, в любую погоду, в любых условиях. Когда дождь, мороз.
— И под ногами течет?
— И в сапоги ледяной воды налилось.
— Да, без азарта, похоже, никак.
— Сам по себе азарт не является плохим качеством. Но сейчас чаще всего он реализуется в неестественных формах: игровая зависимость (казино, автоматы, карточные и компьютерные игры), неудержимое стремление к обогащению, добывание алкоголя или наркотиков... А вот реализация азарта в охоте мне представляется естественной, здоровой.
Когда человек вступает с ружьем в мир дикой природы, ему открывается ее красота, гармония сложнейших взаимоотношений живых существ. И этот мир принимает человека. Там все так устроено, что птицы едят червяков, лисы — птиц.
— А звери понимают, что человек собирается их кушать?
— Понимают и нормально к этому относятся. Они очень хорошо знают человека, знают, что он самый грозный. И умеют от него уклоняться. Скажем, даже молоденькие птицы, только ставшие на крыло, чувствуют расстояние выстрела. Охотничье ружье с гладким стволом бьет недалеко. Поэтому охотнику нужно очень хорошо знать жизнь животных, чтобы суметь к ним приблизиться.
Другое дело, что в нынешние, не охотничьи, а убойные времена на руках много оружия нарезного, боевого. Карабин с оптическим прицелом или с прицелом ночного видения бьет на сотни метров.
— А разве с таким оружием можно охотиться?
— Сейчас настоящая охота, к сожалению, почти исчезла. Мне как-то довелось, уже священником, навестить зимой знакомого егеря под Москвой. Мы с ним пили чай, а потом вышли на крыльцо. Слышу - кругом стрельба. Спрашиваю: «Как так? У тебя в хозяйстве есть кто-нибудь, кроме меня?» Отвечает: «Ни одного охотника». — «А стрельба откуда?» — «Тут вокруг коттеджные поселки, все вооружены до зубов». Спрашиваю: «А куда ж они стреляют?» — «Куда угодно. Могут кататься на снегоходах и палить по всему живому — воронам, галкам».
Это уже не охотники. Их и называют «пулеметчиками». Они воспитаны на принципе «бери от жизни все». Для них пальба — род развлечения.
— Даже не азарт?
— Какой там азарт! Выпили — и начинают стрелять. Палят по мишени и не учитывают, что пуля через несколько километров может куда-то попасть.
Нынешние егеря в один голос жалуются, что настоящих охотников моложе пятидесяти лет почти нет. Это уже стрелки, которые приезжают в охотхозяйство с полным багажником вооружения. И даже следы зверей и птиц читать не умеют.
— Настоящий охотник должен уметь?
— А как же! По следу можно определить, куда, например, шел заяц: на жировку (кормежку — прим, ред.) или возвращался с нее.
— В чем разница?
— Расстояние между следами меняется, и сам следок другой — более благостный. Заяц живет оседло. Где-то он поел — яблоню в саду погрыз или озимые, — потом спокойно отправляется на лёжку.
Выбирает себе место под какой-нибудь маленькой елочкой на лесной опушке. Со стороны он закрыт, а сам видит достаточно далеко. Прежде чем там залечь, заяц пробежит вперед, потом по своему же следу — назад, чтобы запутать тех, кто будет его преследовать: собаку, волка, лису. Потом он прыгает в сторону метров на пять.
— Олимпиец!
— Преследователи будут разбирать эти следы в поле его зрения. Такое «умное» существо, как собака...
— Заходит в тупик?
— Нет, она пойдет точно по следу: вперед, назад... Если заяц четыре раза пробежит, и собака будет четыре раза бегать туда, сюда, но все распутает.
Заяц смотрит и понимает, с какой скоростью будет двигаться собака. Он лежит до последнего — и убегает от нее, когда она приблизится на опасное расстояние. От собаки зайчик летит, как теннисный мяч: сплошная белая полоса. По дороге он еще напрыгает, следов напутает. Собака до этого места дойдет с лаем — и замолкнет: начнет следы распутывать. А заяц отдыхает. Наконец, собака распутала, залаяла — и заяц снова полетел.
— Красиво, наверное!
— Охотник стоит, слушает. Заяц делает примерно километровый круг — совершенно спокойно. И когда собака лает где-то далеко-далеко, почти не слышно, как говорят, «сходит со слуха», — охотник понимает, что заяц-то уже рядом.
Дикие звери и птицы совсем не беззащитны. Они умеют и укрыться, и спрятаться, и обмануть. И это их отличает от тех животных и птиц, которых выращивают на фермах.
— Тех легко возьмешь голыми руками?
— Да, они не могут сопротивляться. Их вырастили, превратили в бифштексы и положили на тарелочки. А охотник отходит семь часов — и одного рябчика принесет.
— А как относиться к тому, что это все-таки убийство?
— Бог благословил людей есть мясо. И как его съесть без убийства животных?
— Хороший вопрос!
— Это абстрактные гуманисты считают охотников убийцами. Люди, которые этой позиции придерживаются, скорее всего, на эту тему мало думали. Во всяком случае, практика показывает, что сами они довольно часто бывают жестокими. В отличие от охотников, которые, как правило, люди добросердечные.
Между прочим, охотниками были Тургенев, Аксаков, Чехов, Бунин, Лесков, Пришвин, Нагибин, Казаков... А еще поэты Некрасов, Алексей Толстой, художники Левитан, Перов, Шишкин, Коровин...
— И Петр Ильич Чайковский! А священникам разрешено охотиться?
— Письменных указаний о том, что священник не может охотиться, очень немного. Они относятся в основном к Средним векам, когда охота была развлечением, барской забавой — на конях, с собаками. Невозможно представить себе архиереев или священников вот так, на конях: панагии и кресты развеваются, в руках ружья..:
— А если священнику надо добыть пищу? Когда вас рукополагали, вам запретили охотиться?
— Нет. Это был голодный 1991 год, денег в районе — ни копейки. Вызвали меня на епархиальное собрание, а приход не смог раздобыть денег даже на билет в общем вагоне. Через год в такой же ситуации раздобыли, но лишь на дорогу в один конец. Обратно меня отправляли городские священники — у них хоть какие-то деньжата водились. И архиерей сказал: «Если есть будет нечего, стреляй».
— Вы ведь служили в деревне в Вологодской епархии.
— Со временем, однако, жить стало полегче, а уж когда вернулся в Москву, расстался с оружием. Хотя бывал у старых приятелей-охотников, даже крестил некоторых из них.
Это еще одна сторона охоты: возникают отношения с людьми. В будни все мы на работе, у всех дела. А тут можно встретиться.
— Среди ваших духовных чад есть охотники?
— Да, и сын охотник. Добывают они крайне мало, но столько рассказывают, когда приезжают с охоты! Что видели, слышали, пережили, как было интересно.
— Весной открывается охотничий сезон, а в это время идет, положим, Великий пост.
— И поначалу охотники подходили ко мне с вопросом: «Батюшка, что делать? Сезон открыли, а сейчас Страстная Седмица». Говорю: «Не ездите! И на Светлой Седмице — тоже». «Как же так?» — «А вы посеверней поезжайте — там охота откроется через десять дней. И Страстная пройдет, и Светлая...»
Возвращаются и говорят: «До чего же здорово было! А там, куда мы сначала собирались, дожди шли (или снег не растаял)». Год-два поспрашивали, а потом вопрос исчез: сами планируют так, чтобы на первом месте была молитва, а уж на втором — охота.
— А в августе — Успенский пост.
— Как раз к его концу открывается сезон севернее Московской области. И вполне можно ехать на охоту после Успения.
С годами интерес к добыванию дичи угасает. Это не значит, что все так устроены. Охотники — люди разные: кто-то увлечен ружьями, кто-то — собаками, кому-то непременно нужны знатные трофеи... А вот находиться в мире дикой природы становится все интереснее и интереснее. И ты можешь понимать животных, и они тебя. Причем они понимают нас лучше, чем мы их.
— Замечательные охотничьи рассказы есть у Антона Павловича Чехова. Из них следует, что охота — все-таки пуще неволи. Вы с этим согласны?
— Да! Охота — это мировоззрение и образ жизни. Хорошее дело... А сколько с ней связано интересных случаев, памятных встреч!
Одна из моих последних охот была в Саратовской области зимой. Собралась писательская компания. Мы приобрели две лицензии: на добычу лося и кабана. Охотились в выходные дни. Потом я поехал домой на работу, а к следующим выходным хотел опять вернуться. Оставил там ружье, патроны, теплую одежду.
— И не приехали, потому что вас рукоположили в диакона!
— Не помню, добыли мы там что-нибудь или нет. То ли лося добыли, а кабана не встретили, то ли наоборот... Зато помню, как ночевали в промерзшем домике на колхозной пасеке, закрытой на зиму. Как ехали на крытом грузовике по степи, а снег заметал наши следы. Ехали, ехали — и тут какие-то мужчины на лыжах. Это оказались офицеры, которые охотились на зайцев. Военные объяснили нам, где мы находимся и как оттуда выбраться.
— Из рассказов Чехова мне известно, что в Российской империи не охотились до Петрова дня — теперь 12 июля. С чем это связано?
— С тем, что у пернатой дичи детки еще совсем маленькие, они не летают, их надо кормить. Сейчас в нашей полосе охота открывается даже позже — где-то с середины августа.
А весенняя охота в недавние времена длилась всего десять дней. В южных районах начиналась раньше и постепенно перемещалась к северу. Случалось, приезжаешь на охоту, а там еще снегу по пояс. Что ж, возвращаешься пустым. Но сейчас местные власти открывают весенний сезон на более длительный срок, чтобы хорошие погодные условия обязательно в него попали. И осенью тоже своевольничают, как хотят. Это печально.
— Не берегут зверей и птиц?
— Верно. А ведь лес, дикая природа всегда были для охотников чем-то вроде хозяйства, о котором надо заботиться. До разорения страны охотники должны были отрабатывать биотехнические мероприятия.
— Что это?
— Заготавливать корм для лосей, кабанов, зайцев, устраивать солонцы — деревянные корытца с каменной солью. Звери соль вылизывают, а когда она заканчивается, грызут и корытца. А еще — делать порхалища.
— Даже слова этого не знаю.
— Старые автомобильные покрышки затаскивали в лес, насыпали в них песок. И птицы в этом песке плескались.
— Порхали!
— Кто не мог заниматься биотехнией, платил взнос на нее. Вообще до диких зверей никому, кроме охотников, дела нет. Это же дед Мазай спасал зайцев весной во время разлива, а не партия зеленых! Он собирал зверьков в лодку, но предупреждал: «Вот только осенью не попадайтесь!»
Между прочим, до революции была статистика: на 17 добытых медведей — один «добытый» ими охотник. Я помню карикатуру в каком-то старинном журнале: сидят медведи у костра и доедают охотника.
— Вы предпочитали коллективную охоту?
— Нет, в основном охотился один.
— Как Тургенев - на бекасов? Кстати, кто такие бекасы?
— Бекас и дупель — это самые маленькие кулички, чуть больше воробья. Охота на них — чистейшее барское развлечение: надо добыть хотя бы десяток таких птичек, чтобы приготовить какую-никакую еду. Бекас по-английски — snipe (снайп), отсюда именование хорошего стрелка — «снайпер».
— Так Тургенев был самым знаменитым снайпером?
— На бекасов охотятся с легавой собакой, потому что куличок сидит где-нибудь в грязи, его не видно. Собака чувствует птицу и делает стойку. Охотник сразу готовится к выстрелу: бекас маленький, попасть в него трудно. Взлетает он быстро, с криком.
— Вам удавалось брать бекасов?
— Только один раз. Обычно я охотился севернее, где их крайне мало.
— А лисиц трудно выследить? Все-таки они умные.
— Хитрые! Есть один древний способ охоты. Когда начинаются свадьбы, лисовины ищут лисиц по следу. И где-то в марте охотники их выслеживают. Но надо быть очень опытным, чтобы обнаружить след лисицы, замаскироваться и потом ждать лисовинов. Да еще нужно иметь интуицию, чувствовать, где они выйдут.
Лисицы — зверьки не только хитрые, но и кокетливые. Как-то зимой я шел на рыбалку с топориком — лунку прорубать. А озеро по форме было похоже на восьмерку: сужалось в середине. Смотрю, на той стороне лиса мышкует — ловит мышек в корнях деревьев. Она меня увидела.
— Убежала?
— Нет, лиса видела, что расстояние между нами большое, для нее безопасное: я у одного берега, она — у другого.
Озеро сужается, мы сближаемся. Она понимает, что приблизилась ко мне на расстояние выстрела. И решила пробежать вперед. Побежала, побежала, вдруг поскользнулась — и упала на лед. И сразу так смутилась! Как сиганет в лес через сугробы: срам, опозорилась!
У других зверей я такого не замечал, а лиса очень трепетно относится к тому, как она выглядит, какое впечатление производит. Это для нее важно.
— Кокетка.
— Как-то еще в деревне я возвращался со службы. Иду пешком, поднимаюсь на горку, а там в поле сидит лиса. Вытянулась над сугробами и принюхивается: где куры? Красивая! А я стою тихонько, и она меня не видит. Потом повернулась ко мне — и смутилась. Скорей бежать.
И еще лисы смущаются летом. Они некрасивые, хвост поджимают, прячут. Им совестно: не при всем наряде.
— А волки?
— Невероятно умные звери! Все понимают, просчитывают на несколько ходов вперед. Охотятся волки коллективно: одни гонят лося (знают, куда его выгнать), другие стоят у него на пути, чтобы напасть на уже уставшее животное. У них функции распределены: кто, что, где, когда.
— Охотничий сезон сам собой прекращается, когда выпадает снег?
— И тогда остается только коллективная охота на копытных. У моего знакомого директора охотхозяйства, человека верующего, много благородных оленей. И мне уже священником ради интереса удавалось подобраться к ним, когда они целой семьей стояли в лесу. Это довольно трудно.
— Почему?
— Сам олень ходит, кричит, копытом землю бьет. Где-то другой кричит — и обоим уже ни до кого нет дела. А самки все время смотрят по сторонам, слушают. Я посчитал — их оказалось пять. И стал наблюдать. Вот сейчас никто меня не видит: раз — и перешел за елку. Опять смотрят. Не шевелюсь минут десять или больше. Снова перейду...
А еще зимой промысловики ставят капканы.
— Промысловики?
— Да, люди, профессионально добывающие пушнину. Раньше была система поддержки промысловой охоты. Сейчас она зачахла. А эти охотники были интересными людьми. Жили они поодиночке, далеко друг от друга, в глухой тайге.
— Совсем отшельники...
— Уже священником я уходил в лес и читал там Иисусову молитву. Хорошо: идешь по лесу — и ничто тебя не отвлекает. Впрочем... Как-то иду вдоль опушки, гляжу — на дереве сельский врач сидит. Я машинально здороваюсь, он мне тоже: «Добрый вечер!» И только тут я соображаю, что доктор — с ружьем, а перед нами — поле овса, и, значит, идет охота на медведя, а вокруг поля, стало быть, так же на деревьях сидят компаньоны нашего лекаря.
— А для чего медведю овес?
— Любимая еда! Медведь приходит в сумерках, бредет по полю и то правой, то левой лапой загребает себе в пасть пучки колосьев. За ним остается тропа в виде косички.
— А чем завершилась история с доктором?
— Я сразу же развернулся. Но медведь в тот вечер на овес не вышел. Нашей с доктором вины здесь не было: мы встретились задолго до сумерек, охотники только успели расположиться на лабазах. Так что медведь не пришел по каким-то своим причинам. Но раздосадованные компаньоны ругали именно доктора, мол, затеял беседу с батюшкой: «Ты бы еще спустился за благословением!» На что доктор отвечал: «Вот, может, если бы взял благословение, охота бы удалась».
— Вы, наверное, жалеете о том, что больше не охотитесь?
— Нет. Это уже, что называется, дело прошлое. Совершенно очевидно: если у священника есть пропитание, охотиться ему не следует. Но вот когда на Аляске православные приходы обезлюдели, батюшкам, чтобы прокормить семью, приходилось заниматься охотой. Скорее всего, не только любительской, но и промысловой, профессиональной: добывать пушнину и зарабатывать средства к существованию.
Православие — это религия сути, религия здравомыслия. Оно не требует, чтобы человек доходил до крайностей. Крайности — от лукавого. У нас принято сложные вопросы решать по рассуждению. От вопросов, которые нам не по силам, Господь обычно уберегает.
2012 год
Слово
«В начале было Слово...» Так начинается Евангелие от Иоанна (1.1). Именно эта книга самой первой вышла в России. Слово — величайший дар Бога нам, людям.
— И этот дар во многом определяет существование человечества вообще и каждого человека в частности, — говорит священник и писатель Ярослав Шипов. — У нас Бог — Слово.
— Что это значит? — спрашиваю его.
— Бог наш по-гречески называется Логос. В переводе на русский язык «логос» означает не только «слово», но еще и «разум». Люди, коверкающие слова, коверкают свой разум и дух.
Многие слова мы теряем, забываем, перестаем понимать их смысл. А они очень глубокие! Вы представляете, что означает красивое слово «невеста»? Вспомните: весть, вестник, невесть что... Невеста — она мужа не ведает, не знает.
А совесть? В Ветхом Завете, в древнееврейском языке этого понятия вообще не было. Оно появилось в Новом Завете и означает совместное знание человека — с Богом. Евангелие у нас — Благая Весть.
— И слово «совесть» в себе содержит частичку этой «вести»?
— Конечно! В других языках это понятие тоже существует, но переводится как «со-ведение», «со-понимание». У нас тоже могли бы использовать одно из этих слов. Но получилось глубже — совесть. Это как бы наше со-участие в Благой Вести. Звучит глубоко и проникновенно.
Кстати, иностранцы не понимают, когда мы говорим: «Совесть не позволяет». Спрашивают: «Какие знания не позволяют?» Но это не рациональные знания. Младенцам бывает стыдно, а их еще ничему не обучили.
— Все изначально вложено?
— Да. Из литературы и священнической практики известно: очень часто в самых глухих деревнях жили бабушки, которые никогда не совершали неблаговидных поступков. Совесть не позволяла. Совесть — как компас внутри человека, который указывает нам, что хорошо и что плохо. Пока он действует, не сломан, Богу легче вести нас по доброму пути.
— Сейчас говорят, что мы живем в бессовестное время...
— И что власти у нас бессовестные, и телевидение. Но Церковь всегда существовала в нехристианском окружении, не участвующем в Благой Вести.
— Твердят еще, что наш мир — безобразен.
— А слово «безобразие» откуда пришло? Человек создан по образу Божию. И если утрачивает, сжигает его в себе, становится безобразным. И мир тоже. Но он все-таки Божий.
Логос по-гречески означает еще и «разум». Заметьте, не ум. Что люди называют умом? Энциклопедическую память? А зачем она нужна? Открыл книгу, нажал кнопку компьютера — и получил нужные сведения. Или говорят: «Он умеет перемножать шестизначные числа!» И это никому на земле не нужно. А Церковь всегда ценила разум и мудрость.
Среди моих прихожан много, условно говоря, «технарей».
— Людей с высшим техническим образованием?
— Да, сравнительно молодых, энергичных, которые вписались в современную жизнь. Они нередко были обделены гуманитарными знаниями, причастностью к прекрасному. Прежде всего, к литературе. В школе ее уже «не проходили» так, как в наше время. Хоть нам это и не нравилось, но тут была своя польза. Прививки детям тоже не нравятся.
Оказывается, надо было «проходить» и Евгения Онегина, и Печорина. Неприобщенность к миру прекрасного мешает людям даже в бизнесе.
— Серьезно?
— Они умом понимают, как надо жить, но у них не развита душа, интуиция. Спрашивают: «А почему так? Где формула?» В воскресной школе одному из таких людей мы высказали пожелание. И он его не понял, потому что не знает: то слово, которое там произнесли, может иметь много значений. Все зависит от того, кто, когда и кому его сказал. Даже одно и то же слово! А они к слову относятся, как к формуле, знаку. У них вначале — цифра.
Слово — такой подручный материал, которым мы все распоряжаемся и который содержит в себе частицы прекрасного. Это надо ценить. В словесности красоты столько же, сколько в музыке и живописи.
— Мне кажется, даже больше.
— Но не меньше. А мы не воспринимаем слово как носитель красоты.
— И как носитель глубины — тоже?
— Теперь — да. Но глубина опять же связана с разумом. А красоту чувствовать надо. И конечно, прискорбно все, что сейчас делается со словом. Я это говорю не потому, что мне шестьдесят лет и в мое время «вода была мокрее», нет. Но вот пример. Объединялись две ветви Русской Православной Церкви. Я был дома и смотрел новости по разным каналам телевидения. В течение всего дня выступали самые разные комментаторы, и никто не сказал правильно: объединение обеих ветвей.
— Говорили «обоих»?
— Из десятка человек ни один не знает, как это сказать. Только на другой день стали говорить правильно. Раньше диктор был эталоном в произношении слов. И вдруг половина дикторов не может правильно произнести имя Патриарха Алексия.
— Я читала у Л. Пантелеева, что при Патриархе Алексие I именно по такому неправильному ударению в его имени узнавали «гостей» из КГБ, которые маскировались под православных.
— Практически никто не умеет правильно склонять числительные. Чего только не наговорят! Ну, где вас учили, ребята? А они — на всю страну! До сих пор помню «преамбулу» у Хазбулатова и «мышление» у Горбачева.
Сейчас мои прихожане рассказали мне, что такое Единый государственный экзамен, который ребята сдают в школе. Это не имеет никакого отношения к языку, а похоже на сдачу экзамена по правилам вождения автомобиля. На компьютере нажимаешь кнопки: попал? не попал? Подсчитывают проценты — и тебе выдают или не выдают водительское удостоверение. Какой Печорин? Какой Онегин? Мы выпускаем диких людей.
— Причем тут никакие возражения и доводы не помогают.
— Эмигранты первой волны считали русскими только тех из своих потомков, кто знает русский язык. Говорили: «Этот внук говорит только по-французски? Все, это уже не русский человек!» Хотя, может быть, по крови он из наших аристократов. И для них это потеря.
А мы на русской земле перестаем быть русскими. И можем стать кем угодно, любой нацией, не покидая свою землю, потеряв только язык. То, что он «великий и могучий», — не штамп с точки зрения лингвистики. Я не хочу принижать другие языки. Но, во-первых, у нас есть подвижное ударение: город, пригород, городской. Это представить нельзя ни в английском, ни во французском, ни в польском языках.
А какая система словообразования! Добавляй к корню префиксы, суффиксы, окончания — и будешь получать слова с совершенно иными значениями. Возьмем, например, корень «став». Получатся такие слова: устав, ставленник, пристав, приставка (и это не маленькая жена пристава!).
— Застава.
— Ставить, подставка, поставки, поставщик, уставщик...
— Уставился!
— Состав (тут вообще железная дорога).
— Или состав преступления.
— То, из чего оно состоит. И мы можем долго образовывать эти слова. У них появляется новый смысл.
В зависимости от контекста значение слов меняется во многих языках. Но чтобы было так тонко, как в нашем!.. «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Что Пушкин вкладывал в слово «воля»? Вот смотрит человек на чужого ребенка и говорит: «Была б моя воля, я б тебя выпорол!» У него нет права на это. Тут воля — как право. «На все Божья воля!» Тут другое значение — проявление желания Бога. Воля для заключенного — всё, что за колючей проволокой. Получаются разные понятия, далекие друг от друга. Такого богатства нигде не найдешь.
В словаре у Даля — за 200 тысяч слов, а газеты сейчас используют порядка двух тысяч. Да еще значительная часть этих слов — иноязычные. То же самое происходит и в современной литературе. Не принято открыто говорить о том, что карманные романы, которые сейчас продаются, пишут бригады редакторов, лепят чушь. Поэтому на обложках охотно используют женские авторские имена.
— Почему?
— Можно больше халтурить. Какой спрос с женщины? В таких романах словарный запас будет три с половиной тысячи слов — за счет какой-нибудь юридической терминологии. Это все равно, что дать художнику всего две краски - коричневую и зеленую. И что за живопись у него получится?
— Авангард.
— Или композитору сказать: вот у тебя четыре ноты — и хватит. Это, конечно, признак халтуры, бесчестности и бесчестия.
— Подобная «экономия» отражается на нас?
— Конечно. Был такой писатель Георгий Семёнов, писал лирическую прозу. Он пришел к выводу: слово — это категория нравственная. Абсолютно точно! Обедняя слово, мы обедняем нравственность. Корёжа слово, корёжим нравственность. Теряя слово, теряем нравственность. Забывая язык, забываем национальность. Это относится не только к русскому, а ко всем народам.
Произнесенное слово становится состоявшимся действием. Вот говорят: «Слово ранит». А сколько мы сказали грубых, резких слов людям за свою жизнь? И каждому нанесли маленькую рану в сердце. Раны заживают, но жизнь человека из-за нашего слова укорачивается на несколько минут или на час. Со словом надо обращаться очень осторожно.
В наше время пропагандируют ненормативную лексику. Говорят, что мат — это «русское дело». Нет, никогда он не был русским делом.
— И, между прочим, люди стеснялись грязных слов.
— А теперь говорят: «Хороший фильм, смелый! Там матом ругаются». Или книга: через слово — мат. Жуть! Страшно за души этих людей, поскольку слово — категория нравственная, и за все придется отвечать.
Матерщина стала пропагандироваться с революционных, комиссарских времен: вроде бы нужно было управлять народом «крепким словечком». И в армию это проникло. А мог ли Суворов, Ушаков, да пусть даже не такие высокие фигуры, а просто дворянин ругаться матом? Нет, конечно. Это же себя осквернять.
— Вам прихожане когда-нибудь жаловались, что не понимают церковнославянских слов?
— Бывало.
— И что вы им отвечаете?
— Когда мы начинаем жить, то не знаем, что с нами будет дальше. Если человеку рассказать все, что с ним произойдет, — до последнего дня, — то он, возможно, жить не захочет.
— Неинтересно будет.
— Неинтересно! То же самое вложено в церковно-славянский язык. Он нам понятен, но не сразу. И будет постоянно открываться, потому что это очень богатый язык.
Людям иногда странно бывает, когда им говоришь: «Вы же все знаете!» Они возражают: «Но вы сейчас такое слово непонятное сказали: молимтися. — Это три слова: молим Тебе себя».
— «Ся» — возвратная частица.
— Жаль, что церковнославянский язык тоже сейчас отсекается. Его изучать надо. Дарят тебе богатство, а ты в ответ: «Не понимаю!» Да не ленись, посмотри: богатейший, поэтичный язык.
Я иногда читаю — и буквально упиваюсь этим текстом, потому что он такой красивый, мудрый, многозначащий. Даже посмеиваюсь над собой. Сформулировать современным языком это даже невозможно. Вот 90-й псалом: «Живый в помощи Вышняго в крове Бога небеснаго водворится...» А на русский язык перевели: «Живущий под крышей Бога...» Ну, что это?
Такое счастье, что молитвы к нам пришли из древнегреческого языка. Русский тогда обогатился. В нем не заменяли слова, а образовывали новые, делали кальку. И получилось интересно. Вот пример: «И он пошел восвояси». Повел себя — к себе. А английский перевод знаете? «Он пошел делать свои дела». Бизнес.
— Забавно!
— В молитвах, псалмах, богослужебных текстах есть то, что сейчас утрачено даже литературой. Поскольку эти тексты рассчитаны на чтение вслух, в них старались избегать трудных звуковых стыков, чтобы удобно было дышать и говорить, не спотыкаться. Редко встретишь сочетания труднопроизносимых звуков или гору шипящих. Я даже знаю все эти места, где нужно разделить слова.
— Вот почему так хорошо читается молитвослов!
— Удобно. Сейчас, когда люди пишут на компьютере, они не всегда слышат, что получается. И читать это трудно.
Профессиональный русский писатель не может не работать со словом. И если не работает, то не понимает, с чем имеет дело. У него в руках драгоценность — алмаз огромного размера, и надо хоть как-то попытаться огранить его. А если из алмазов начинают класть коровник, то это уже что-то не то.
— Но эта тенденция существует во всем мире: пишут кое-как, кое-что и получают за это премии.
— Правильно! Мир-то надо разрушать. Господь сотворил его гармоничным. Искусство изначально — это воспевание Бога и Его творения. Проще всего это видно на примере пейзажа: художник смотрит на него, не может пройти мимо. А портрет человека? Интересно же, как Бог этого человека сотворил.
— И как человек, в свою очередь, становится со-творцом Бога, строит свою жизнь. Все отпечатывается на лице.
— И художника в этом творении что-то зацепило. Примерно так же — во всех видах искусства. Очень просто понять, от Бога оно или нет. Господь дает только гармоничное. А враг разрушает гармонию, вносит диссонанс.
— Есть ли выход из такого диссонанса?
— Да, он в храме. Человечество нравственно деградирует. Этому распаду препятствует только Церковь. И самая крепкая — Православная.
— Книги каких авторов вы читаете?
— Я читаю мало и только то, что могу перечитывать в любое время, с любой страницы. Это Пушкин, Гоголь, Лесков и Чехов.
2007 год
