ГЛАВА 9

— Екатерина Степановна!

Катя подняла голову — она переписывала начисто письмо, которое надиктовал ректор. Перед столом стоял воодушевленный шестикурсник, сжимая в руке букет цветов.

— Это вам.

— Благодарю, — и, главное, на лице ровное выражение. Не дать понять, что ты смущена или тебе приятно — иначе воспримут, как поощрение. — Поставьте в вазу, пожалуйста. Она в шкафу справа.

Студент с готовностью оглянулся, чуть потемнел лицом — в приемной уже стояло три букета, но послушно взял вазу. Дальше она не смотрела — дописывала письмо. Можно было бы напечатать, конечно, но особая корреспонденция — к главам других учебных заведений, к людям, занимающим высокие должности, — требовала в знак уважения писать от руки.

Студент помялся рядом и она снова подняла голову.

— Очень красивый букет, — сказала она мягко, но с вполне однозначным намеком.

Студент вздохнул.

— Павел. Судоплатов.

Катя посмотрела на часы. Но тут зловеще заухал филин — и за нее ответил ректор, появившийся в дверном проеме:

— Пара начинается через семь минут, господин Судоплатов.

— Да, Александр Данилович. Извините, — парень неохотно покинул помещение.

Катерина покосилась на начальника. Тот ответил насмешливым взглядом.

— Разбиваете сердца моим студентам, Катерина Степановна?

— Я ничего не делаю, — сдержанно ответила она.

— Да не сжимайтесь вы снова, — сказал Свидерский с досадой. — Я шучу. У меня такое ощущение, что вы меня побаиваетесь, Катерина Степановна.

Она не ответила. Что отвечать, если так и есть? Свидерский за все время, что она работает здесь, ни разу не повысил голос, даже когда поначалу она ошибалась по-страшному. Ни разу не выразил недовольство, был терпелив, все объяснял. Но ей все время казалось, что это ненадолго. Что все это маска, и вот сейчас он разозлится по-настоящему и проявит себя во всей красе. И понимала она, что это «наследие» от мужа, чтоб ему на том свете все воздалось, а поделать с собой ничего не могла.

Катя старалась не показывать своей настороженности, но ректор все равно замечал. И как она избегает прикосновений. И как нервничает из-за его оценивающих взглядов, которые он и не скрывал. Ей все время хотелось опустить глаза и отступить, и она сдерживалась и смотрела куда-то начальнику в переносицу.

— У меня для вас есть задание, зайдите, — Александр развернулся и отправился в кабинет. И Катерина, задержавшись на несколько секунд, чтобы посмотреть на себя в зеркальце и тронуть губы красной помадой, захватила блокнот и пошла за ним.

— Кофе, Катерина Степановна? — предложил Свидерский, когда она вошла в кабинет. Катя покачала головой.

— Разве это не моя обязанность, Александр Данилович?

Бывшая секретарь, Неуживчивая, номер которой Катерина первую неделю набирала по двадцать раз на дню и которая учила премудростям работы с терпеливостью монахини, позвонила сегодня, чтобы проконтролировать дела — и высказала свое негодование тем, что начальнику не варят кофе и не приносят обед. Катя пообещала исправиться.

— Ваша, — согласился он с улыбкой. — Но я кофеман. Могу до десяти чашек в день выпивать. Осилите бегать туда-сюда?

— Я осилила нормативные акты, — сказала она ровно, — теперь, думаю, невозможного для меня не существует.

— И то верно, — проворчал он. — Ну, пожалуйста, приступайте.

И пока она колдовала над кофемашиной, и когда склонялась за капсулами — отчетливо чувствовала на спине его взгляд. Будь это просто взгляд мужской, она бы не нервничала так. Но ей постоянно казалось, что там есть что-то еще. Будто он подозревает, что она канцелярию ворует, что ли.

Впрочем, она сама привыкла наблюдать за начальником исподволь. Своеобразная терапия. Поиск отличий от мужа.

Двигался Свидерский скупо, в отличие от знакомого ей экспрессивного Мартина и от высокомерно-небрежного герцога Симонова. Не любил костюмы, но постоянно носил пиджаки — однако вечерами, когда заканчивалось приемное время, она часто заставала его в рубашке, с закатанными рукавами. Излучал доброжелательность и уверенность. Больше любил двигаться, чем сидеть — письма и приказы диктовал, быстро прохаживаясь по кабинету. Симонов не был толстым, но тело у него было нетренированное, ленивое. А Свидерский, хоть и казался худым для своего роста, мог похвастаться крепкими мышцами. Во всяком случае, по дому он ее пронес, не запыхавшись. Подмечал мелочи: «У вас новая помада? Приятный оттенок». «Не выспались?» «Устали?» Легко говорил комплименты — она уже успела привыкнуть к его: «Чудесно выглядите, Екатерина Степановна». И постоянно наблюдал за ней — оценивающе и забавляясь, будто охотник, смотрящий в прицел на зайчиху с зайчатами.

— У вас же здесь есть кухня, — сказала она, возвращаясь с двумя крошечными чашечками на блюдцах. — Можно варить, а не прибегать к механике. Вкус совершенно другой.

— Умеете? — он сощурился, глаза блеснули.

— Я много чего умею, — ответила она легко. Села на кресло, пригубила напиток и едва заметно недовольно хмыкнула — права, совсем не то.

— Сами напросились, Екатерина Степановна, — ректор свою порцию выпил залпом и вздохнул, тронул языком уголок губ, где осталась темная полоса. — В следующий раз вызову вас, сварите. Оценю ваши таланты.

Она кивнула.

— У вас было ко мне дело, Александр Данилович.

— Да, — Свидерский крутанул чашку на блюдце. — Скажите, Екатерина Степановна, как ваше окружение отнеслось к новой должности? Ведь, если откровенно, она не по статусу вам, совсем не по статусу.

«Какое окружение? — подумала она с раздражением. — Марина только за, дети в саду, светскую жизнь я не веду».

— Мне звонила ваша мать, — пояснил он свой вопрос. — По прямой линии, минуя вас. Откуда-то взяла телефон.

— Я не давала ей, — сообщила Катя. Поморщилась. Мама могла найти что угодно, если поставила себе цель. Вспомнить только, как она добивалась внимания Симонова к дочери.

— Очень решительно потребовала, чтобы я не нарушал все светские устои и не потакал вашему, гм, убитому горем рассудку, в совершенно неприемлемых стремлениях. Грозилась, что устроит мне обструкцию.

— А вы? — спросила она спокойно.

Александр усмехнулся.

— Как вы уже успели заметить, я не очень люблю, когда меня шантажируют. — Катерина опустила глаза. — Но я был вежлив, честное слово. Однако уже третий день мне звонят… так понимаю, покровительницы и приятельницы вашей матери и требуют того же самого. Не скажу, что меня это расстраивает, однако это отнимает время. И хотелось бы понимать, каких проблем еще ждать. У вас есть друзья, знакомые, может, мужчина… который бы мог доставить проблемы?

«Любовник?» — прозвучал невысказанный вопрос.

Катя сделала глоток, погрузившись в свои мысли. И только через несколько минут поняла, что в кабинете тишина и ректор терпеливо и ничуть не смущаясь ждет ее ответа.

— Родители, — проговорила она неохотно, — считают, что я обязана выйти замуж повторно. За человека с высоким титулом.

«Они привыкли жить в блеске привилегий, которые дает родство с герцогом»

— Я не поддерживаю с ними отношений по многим причинам. Поэтому они пытаются воздействовать на меня через окружение.

«Я в суд подам, я заберу у тебя детей! — кричала последний раз мать в трубку, — у них должно быть воспитание, а не сумасшедшая мать-алкоголичка!»

Конечно, иметь в опекаемых наследников герцогства — тут не только родную дочь сумасшедшей объявишь.

— И благодарна, что вы не поддались, Александр Данилович. Мне никакого беспокойства несоответствие титула и должности не доставляет. В конце концов, титул… мужа, а мы из мелкопоместных дворян. Вы знатнее меня, хоть ваш титул и приобретенный. Что касается звонков… простите за это. Я поговорю с родителями.

— Не нужно, — сказал он твердо. — Я решу этот вопрос.

— Вы слишком занятой человек, — возразила Катерина.

— Именно, — согласился ректор. — Именно поэтому мне нужна секретарь, которая будет разгружать меня, не отвлекаясь на свои проблемы.

Катя опять кивнула, поставила чашку на стол.

— У меня нет мужчины, Александр Данилович. Думаю, родители единственные, кто может доставить вам хлопот.

— Почему нет? — поинтересовался он небрежно.

— Четыре месяца как умер мой муж, — сухо ответила Катя. — И, извините, Александр Данилович, но это мое дело. Вас оно не касается.

— Отчего же? — глаза его блеснули весельем. — Быть может, я узнаю, свободен ли путь для меня.

— Извините, — повторила она с иронией, хотя внутри все оборвалось, — но секретарь и начальник — это слишком пошло.

— И правда, — согласился ректор с той же насмешкой, ничуть не обидевшись. — Раз я отвергнут, то перейдем к делу. Я к чему все это выяснял, Катерина Степановна. Завтра в королевском дворце прием, где будут все главы высших магических заведений Рудлога и представители аристократии, из тех, кто занимается меценатством в обучении студентов. Будет много шампанского, разговоров о том, кому дать денег и хвастовства друг перед другом. Обычно меня сопровождает Виктория, но она занята на должности придворного мага и в этом году не сможет. Я рассчитывал на вас — вы сможете потом составить список договоренностей и контактов. И заодно проследите, чтобы я, не дай боги, не взял не тот прибор за столом или не совершил ошибку, запив икру красным вином. Итак, не будет ли вам дискомфортно под оценивающими взглядами аристократии? Сможете не побить кого-нибудь, кто задаст вам очередной вопрос о том, как вы дошли до жизни такой?

— Я очень постараюсь, — Катя улыбнулась. — Конечно, я буду рада сопровождать вас, Александр Данилович.

— Вот и прекрасно, — сказал он с удовлетворением. И недовольно глянул куда-то ей за спину, чтобы тут же усмехнуться.

— Привет, Мартин.

— Привет, — раздался за Катиной спиной бодрый голос блакорийца. — Я на три секунды, Данилыч. Ох, богиня! — Катерина встала, улыбнулась, и темноволосый маг тут же взял ее за руку, поцеловал и вручил маленькую коробочку шоколадных конфет. Он периодически притаскивал ей сладкое — и как угадал, что она его обожает? Оглядел ее с ног до головы — почему-то его взгляды Катю ничуть не смущали. Наверное, потому, что она понимала, что он шутит. — Екатерина, вы ослепительны. На месте вашего начальника я бы давно пересадил вас к себе в кабинет, чтобы разбавить эту унылую обстановку вашим прелестным лицом.

— Я думал об этом, — непринужденно откликнулся Александр. Он, откинувшись на спинку кресла, наблюдал за ними с тем самым выражением в глазах. Оценивающе-забавляющимся. — Но, боюсь, я тогда не смогу работать. Буду постоянно отвлекаться.

Мартин поднял глаза к потолку.

— Нет, вы слышали это? — спросил он страшным шепотом. — Не ценит он вас, Екатерина, ой не ценит. Может, все же пойдете работать ко мне? Делать ничего не нужно. Просто сидеть, улыбаться прямо так, как сейчас, — Катя уже хихикала, — иногда посылать мне воздушные поцелуи.

Он болтал какую-то сладкую и шутливую чушь, и настроение стремительно поднималось. Мартин был теплым, веселым и совсем не страшным. И при этом сильным — это было видно в движениях, во взгляде, когда он замолкал или задумывался. Никакой легкости внутри, но и никакой жесткости. Он точно никогда бы не смог обидеть женщину.

— Увы, — сказала она смешливо, — боюсь, тогда меня можно будет обвинить в легкомысленности. Так что я останусь верна Александру Даниловичу. Оставлю вас, господа. С вашего разрешения, Александр Данилович.

Уже выходя из кабинета, Катя услышала бодрое блакорийское: «Данилыч, как ты смотришь на то, чтобы напиться посреди недели?»

Под шоколад работа пошла быстрее и радостнее. Периодически Катя вспоминала шумного блакорийца и улыбалась. И задумывалась — какие же разные люди собрались в компании Свидерского. Мартин, чьего сердца и радушия хватало, кажется, на весь мир. Александр, непонятный ей, спокойный, любящий подшутить и не скрывающий своего к ней мужского интереса — но как раз его она легко представляла в доспехах, с огромным мечом в руках, рубящим головы пленникам в каком-нибудь захваченном замке. Была в нем под этим спокойствием жесткая сердцевина. Очень жесткая. Профессор Тротт, который производил на нее настолько тягостное впечатление, что хотелось спрятаться под стол. Хотя он вообще, кажется, ни разу на нее не посмотрел. И Виктория. Немного высокомерная, уверенная в себе. С Катей они были чем-то похожи: обе темноволосые, темноглазые, высокие, но если Катя была вся контрастной и холодной — светлая кожа, черные волосы, стройное тело, то Виктория была смуглой, носила свою гриву волос почти всегда распущенной, пышной, перекинутой через плечо, и фигура у нее была роскошная, знойная, какая бывает у уроженок юга Рудлога. Но волшебница всегда была вежливой, хотя приветливой ее назвать было очень трудно.

И Катя, если уж совсем честно, немного завидовала ей — что она своя в компании этих мужчин, что ее принимают, как равную и обожают все трое.

После рабочего дня она аккуратно — как учила ее Неуживчивая — собрала все документы, распределила их по папкам, привела свой стол в идеальный порядок и, все еще чувствуя на губах вкус шоколада, пошла к машине. Свидерский ушел ранее, и здание университета было уже совсем пустым — катились по стенам волны аккумулируемой энергии с легким гулом, похожим на морской, шуршали швабрами уборщики, переговаривались многочисленные камены, громко прощаясь с ней, — Катя кивала и улыбалась каждому. Гремели посудой в столовой повара, да попадались редкие студенты, спешащие то ли на тренировку, то ли в библиотеку.

На улице было холодно и темно, и Екатерина осторожно, чтобы не поскользнуться, направилась к своей машине. И только подойдя близко, уже нажав на электронный ключ, увидела, что у автомобиля ее дожидается какой-то человек. Невысокий, крепкий, в такой же полумаске, как у нее.

Она заспешила, испугавшись — сердце застучало, — распахнула дверцу. Человек непринужденно и очень быстро сместился вплотную к ней и без улыбки сказал:

— Не вздумайте кричать, если вам дороги ваши дети. Садитесь в машину. И не надо уезжать, если хотите, чтобы с ними все было хорошо.

Катерина застыла на месте, и он нетерпеливо подтолкнул ее — ноги у нее не гнулись, губы пересохли от ужаса. Она заторможенно села в машину, положила руки на руль. Мужчина захлопнул дверь и сам обошел вокруг автомобиля, сел рядом.

— Что вам нужно? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Деньги?

— Заводите машину и езжайте потихоньку к дому, ваша светлость, — ровно посоветовал незнакомец. — Сейчас я все вам расскажу. Но для начала я объясню, что случится, если вы откажетесь… сотрудничать. В данный момент ваша няня и ваши дочери в безопасности. Там они и будут оставаться и будут возвращены вам в тот же момент, как случится наша сделка.

— Боги, — Катя резко затормозила. — Вы что, похитили моих детей? Вы похитили моих детей?!!!!

Она сорвалась в истерику и полезла в драку. Колотила мужчину по лицу, по плечам, — он только отмахивался, — расцарапала ему лицо под полумаской, ухватила за волосы, пока он не поморщился и не выкрутил ей руку за спину — и отжал от себя, от своего плеча, потому что она вцепилась в него зубами, оставив на куртке след алой помады.

— Немедленно верните их, слышите!!! — кричала она ему в лицо. — Вы что, не понимаете, что им страшно? Да что же вы за люди!!! Верните их! Верните!!!

Мужчина скучающе смотрел мимо нее на проезжую часть — вокруг них объезжали машины, раздраженно и оглушительно сигналили — в столице вечер, гололед, пробки, да еще и какая-то сумасшедшая пара решила выяснять посреди шоссе отношения.

— Успокойтесь, — процедил он сквозь зубы. — Дети… считайте, в санатории. Им объяснили, что мама занята и недельку они побудут там. Няне все донесли, пугать девочек она не будет. Теперь все зависит от вас.

— Я не буду ни о чем договариваться, пока они не возвратятся домой, — неожиданно твердо даже для самой себя проговорила Катя. Ее трясло.

— Будете, — усмехнулся похититель. — Трогайтесь, герцогиня. Продолжим, раз вы успокоились.

Она не успокоилась — она отупела и только и думала, как, к кому обратиться, чтобы вызволить девочек.

— Крайне не рекомендую делать глупости, — продолжил незнакомец, словно читая ее мысли, — и рассказывать кому бы то ни было о том, о чем мы с вами поговорим сейчас. Потому что тогда детей вы не увидите.

— Чего вы хотите? — мертвым голосом спросила Екатерина.

— Вот уже пошел деловой разговор, — удовлетворенно отметил похититель, и она вдруг отметила слабый блакорийский акцент — как у Мартина. — Нам нужны ваши связи, госпожа Симонова. Вы близки с Мариной Рудлог и работаете на господина Свидерского. Нам нужны оба, но по понятным причинам мы не можем к ним приблизиться. А вы — можете. У вас есть неделя. За две недели вы должны организовать встречу с вашей подругой в указанном нами месте. И в другое место в конце этой недели привезти господина Свидерского. И там дать ему вот этот порошок — он достал из кармана пакетик и повертел его в пальцах.

— Вы сумасшедший, — потерянно и жалко проговорила Катерина. Сняла полумаску, вытерла ладонью мокрые щеки, потерла глаза — тушь попала под веко, и жутко щипало. — Я не пойду на это. Не пойду, слышите?!!

Мужчина равнодушно пожал плечами и одними губами проговорил: «Дети». И она снова заплакала.

— Пожалуйста, — умоляла она, жалобно глядя на него, шмыгая носом, — не заставляйте меня. Пожалуйста! Не заставляйте меня делать подлость, пожаалуйстааа… Я люблю Марину… Я не могу! Не могу! Прошу вас… Я хочу жить, понимаете? Я хочу нормально жить! Оставьте меня в покоееее… — она выла и всхлипывала, — пожалуйста… просто оставьте меня все в покое… отдайте детей, прошу! Прошу вас!.. как же мне надоело… Боги, да за что же мне это?

Она снова остановилась, рыдала, просила, и мужчина терпеливо ждал — даже носовой платок ей подал, который она швырнула ему в лицо.

Наконец, она затихла, уткнувшись лбом в мокрый кожаный руль, только плечи мелко вздрагивали да руки побелели. Боги, зачем, зачем она придумала себе эту работу? Почему не сидела с дочерьми дома? Почему не уехала в монастырь, как хотела, ведь чувствовала же, что нужно!

— Я не так близка со Свидерским, чтобы он поехал со мной куда-либо, — глухо сказала она.

Мужчина усмехнулся ее поражению.

— Вы очень красивая женщина, госпожа Симонова. Придумаете что-нибудь. Соблазните его, например, и он пойдет за вами куда угодно.

— Что с ними будет? — тихо спросила она. Не поворачиваясь.

— Лучше вам не знать, — ответил похититель с некоторым даже сочувствием. — Мы постараемся, чтобы они остались живы. И могу вас успокоить — никто вас не заподозрит. Вас похитят с принцессой и отпустят с ней же. Мы свяжемся с вами и обозначим место. А чтобы я был уверен в вашей лояльности, — он коснулся ее затылка, и голову заломило, заныли виски — и тут же отпустило, — вам поставлен ментальный блок. Теперь вы точно никому ничего не расскажете. Езжайте, Екатерина, высадите меня на перекрестке. За вашим домом наблюдают, мне не нужно светиться.

Она покорно нажала на газ. Довезла его до перекрестка. Не отреагировала на насмешливое: “Прощайте, госпожа Симонова». И как только захлопнулась дверь, понеслась домой, в надежде, что это просто угрозы, что глупая шутка, что девочки каким-то чудом дома.

Но детская была пуста. И дом был пуст. Ее девочек дома не было.

Весь вечер она металась по дому. Поднимала трубку, чтобы позвонить Марине или Свидерскому и бросала ее. К алкоголю даже не притронулась — нельзя было мутить рассудок. Плакала. Курила. Смотрела на нож для фруктов — перерезать вены и все, никто больше ее не тронет. Но дочери были далеко. Нельзя было их оставлять.

Кто может понять боль истерзанного материнского сердца? Оно так болело, что Катя думала, умрет. И все никак не умирала. У нее немели руки и горело лицо, и она отчаянно, зло проклинала похитителей, желая им самой страшной смерти и самых чудовищных мучений, и ей казалось, что от ее горя даже свет в доме потускнел и слуги затихли.

Заснула она совершенно измученной, уйдя в сон в молитве Синей. Чтобы Великая мать уберегла ее девочек и защитила Марину и Александра Свидерского. Любой ценой. Пусть даже ее, Катиной, жизни.

Далеко от нее, в Блакории, у дверей номера, где спали дети Симоновой, вдруг схватился за сердце и осел на пол охранник. И еще один мужчина, уже в Рудлоге, трясущимися руками распотрошил аптечку и кинул себе под язык сразу несколько сердечных капсул. И третий, виталист Брин, проснувшийся от того, что у него немеет левая рука, положил правую на грудь и стал размеренно дышать, излечивая сам себя и одновременно избавляясь от неумелого, путаного, но удивительно мощного проклятия. И затем уже встал и стал обзванивать братьев, узнавать, нет ли и у них болей в сердце.

Так или иначе пострадали все замешанные в похищении детей. Охранника спасти не удалось.

Александр Свидерский проснулся рано утром от звонка телефона. Звонила Катерина Симонова.

— Да? — проговорил он сипло, потягиваясь в постели. Вчера они с Мартином, совратившим его-таки на поход в бар, ушли аж в Эмираты, накурились там кальяна, напились местной слабой травяной водки и вернулись далеко за полночь. И в голове еще бродили остатки алкоголя.

— Александр Данилович, — как-то сдавленно произнесла герцогиня, — я вчера забыла вас предупредить, а вы как мужчина наверняка не подумали.

— О чем, Екатерина Степановна? — поинтересовался он.

— К приему мне нужно подготовиться. А это парикмахер, визажист, да и платья подходящего нет. Я не успею, если выйду на работу. Сами понимаете, мне нельзя выглядеть… просто.

— Вы правы, — сказал Алекс, переворачиваясь на бок и глядя на часы — половина восьмого утра. — Я не подумал. Что же, я попрошу на входящие звонки посадить сегодня кого-нибудь из секретарей деканатов. Спасибо, что предупредили. Я заберу вас без пятнадцати пять, пройдем прямо во дворец.

— Лучше в половине пятого, — предупредила герцогиня. — Не нужно опаздывать. Принято приходить за полчаса до начала приема.

— Хорошо, — легко согласился он. Снова посмотрел на часы. — Восемь часов на подготовку — это страшно. Вы поразите меня, Екатерина?

— Думаю, да, — невозмутимо ответила она и положила трубку, не прощаясь.

Алекс появился у ее дома ровно в половине пятого. Открыл дверь дворецкий, склонил голову, сообщил, что госпожа герцогиня будет через две минуты.

И она спустилась — красное платье, стекающее по телу к полу, красная помада, белое лицо, огромные глаза, уложенные волнами черные волосы. Чуть-чуть смягчающая впечатление бежевая накидка, расшитая серебром. Драгоценные камни на шее, в ушах, на пальцах. Напряженная, как струна.

— Чувствую себя недостойным находиться рядом с вами, — сказал Свидерский, кланяясь и целуя ее холодные пальцы.

— Ну я же не могла вас подвести, — ответила Катя без улыбки. Глаза ее были тревожными, и Алекс не мог не спросить:

— Вы чем-то взволнованы, Екатерина Степановна?

— Нет, — она передернула плечами. — Не беспокойтесь, Александр Данилович.

Наблюдать за ней на приеме было одно удовольствие. В удовольствии этом себе не отказывали и окружающие мужчины — подходили, представлялись — больше половины присутствующих не принадлежали к аристократии и легко нарушали этикет, — заводили беседы. Катерина вежливо и очень изящно переключала внимание на Александра, хотя тот и так не страдал от отсутствия внимания. Он познакомил ее с коллегами, после фразы «Ее светлость герцогиня Симонова, мой секретарь» взирающими на Катерину как на даму с причудами, и за полчаса до начала официальной части она узнала, видимо, все слухи и новости научного и учебного мира.

Наконец, церемониймейстер объявил о появлении ее величества Василины Рудлог. Та вышла к гостям в чудесном и очень простом платье, не умалявшем, впрочем, ее величественности. Произнесла короткую речь — без высокопарности, поблагодарив за работу в сфере образования и вручив пожилому ректору награду за пятьдесят лет безупречной работы. Перекинулась парой слов с каждым из присутствующих, подошла и к Александру с Екатериной.

— Замечательно выглядите, — мягко сказала она Катерине, — жаль, что Марина еще на работе и вы не сможете увидеться.

Катя опустила глаза — Алекс, наблюдающий за ней, отметил и эту деталь.

— Мы встретимся на неделе, ваше величество. Сегодня я сопровождаю Александра Даниловича. Я работаю у него секретарем.

— Вот как, — немного удивленно откликнулась королева. — И как это вы согласились на должность?

— Мне нужно было чем-то заняться, ваше величество, — сдержанно пояснила Катя, — не могла больше сидеть дома. А Александр Данилович был так добр, что поддержал меня в этом стремлении.

Королева улыбнулась и кивнула.

— Да, теперь я понимаю, почему вы так дружны с Мариной. Она тоже не может сидеть дома. Это похвально, могу только поддержать вас.

— Благодарю, ваше величество.

Молодая правительница обошла еще несколько пар, и со всеми была одинаково любезна. И затем, мило попрощавшись и сославшись на дела, удалилась, оставив гостей слушать министра образования и других докладчиков и спасаться от скуки шампанским, закусками и сплетнями.

Женщины не были столь благодушны, как мужчины. Особенно аристократки. И первой крепость решила штурмовать высокая, сухощавая дама в возрасте. Она подплыла к Алексу, пробующему шампанское, величественно склонила голову:

— Добрый вечер, ваша светлость, добрый вечер, лорд Свидерский.

— Ольга Ивановна, — без особой радости поприветствовала ее Екатерина. — Позвольте представить, Александр Данилович, Ольга Ивановна, графиня Ольжанская. Меценатка, очень заботится об образовании в Рудлоге.

— Мы с вами общались несколько дней назад по телефону, — заговорщическим тоном сказала графиня Свидерскому, — рада видеть вас здесь. Герцогиня, — дамы обменялись изящными кивками, — откройте же секрет, зачем, ну зачем вы пошли работать?

— Я был очень настойчив, ваше сиятельство, — улыбнулся Александр. Катерина удивленно посмотрела на него, скользнула холодными пальцами по руке.

— Мой бедный муж, — Катерина понизила голос, и графиня, умирающая от любопытства, склонилась к ней, — очень гордился своим участием в жизни университета. Я решила продолжать его дело. Узнать побольше о жизни заведения, о его нуждах изнутри. Александр Данилович предложил мне эксперимент, — Алекс едва заметно хмыкнул, — я согласилась. Ведь кроме всего прочего, я подаю прекрасный пример молодым девушкам, не так ли, Ольга Ивановна? И поднимаю престиж не самой популярной работы.

— Это так решительно, Катерина Степановна, — проворковала графиня с видом примеряющейся к укусу гадюки. — Так необычно. Почти экстравагантно.

— О, уверяю вас, — с улыбкой сказала Катерина, — работа скучнейшая, но на что не пойдешь ради благотворительности. Боюсь, ваша жизнь куда ярче и полезнее моей, Ольга Ивановна.

Кажется, графиня сарказма не заметила — кивнула горделиво, отошла.

Гости общались, договаривались о встречах и совместных проектах, и гул разговоров заглушал легкую музыку, играющую в светлом зале. Наконец, столы с закусками опустели, удалился министр образования с помощниками, стали расходиться и гости.

— Скука смертная. И этот страшный высший свет, — пробормотал Алекс, когда они вышли из зала.

— Это еще цветочки, — улыбнулась Катя. — Так, покусывание. Вот когда эти хищницы собираются втроем-впятером, тут только успевай отбиваться.

— Вы из-за этого так нервничали сегодня? — спросил он, открывая Зеркало.

— Нет, — сказала она. Помедлила, достала из сумочки телефон, взглянула на него — губы горько дрогнули. — Впрочем, вы правы, послевкусие мерзкое. Пока время нерабочее, отведите девушку в хороший ресторан, Александр Данилович. Нужно спасать вечер.

— С удовольствием, — сказал он мягко, почти мурлыкающе. И подал ей руку, прежде чем ступить в перенастроенное Зеркало.

Весь вечер он наблюдал за ней. Отмечал, как периодически она поглядывает на экран телефона. Как устало и тревожно опускает глаза, когда никто на нее не смотрит. Как улыбается подходящим так блестяще, что ни у кого, знающего ее больше нескольких дней не может возникнуть сомнения, что улыбка искренняя. Как оценивающе смотрит на него — и тогда у славящегося своим чутьем на опасность Алекса холодок пробегал по спине.

Ресторан он выбрал старый, почти камерный. Тихий, со стенами из потемневшего от времени дерева, украшенными выцветшими гравюрами — при всей своей блеклости стоимость каждой из них исчислялась сотнями тысяч руди. С округлыми сводами без ламп и люстр — построен он был еще в то время, когда мир не знал электричества, и в зале свято блюли традицию — горели только свечи на столах и в высоких подсвечниках, стоящих на полу. За тридцать лет, пока он не был здесь, ничего не изменилось — все те же кружевные скатерти ручной работы, все то же серебро, бережно хранимое семьей, владеющей рестораном. Разве что скрипач, стоящий на балкончике сверху и периодически заводящий тонкие, пронзительные и тягучие мелодии, был другим. Но похожим, да. Сын, наверное.

Катерина сняла накидку, и сияние от свечей, стоящих на столе между ними, просвечивало тонкую ткань платья, очерчивая прекрасную грудь, кидало желтоватые отблески на ее лицо и руки. Она говорила мало, но беседу поддерживала непринужденно, хотя и было ощущение, что губы шевелятся — а она сама где-то далеко.

— Я и забыл, что вы курите, — проговорил Александр, когда спутница после ужина достала из сумочки мундштук и тонкую сигарету.

— При начальстве — нет, — сумрачно выдохнула Симонова и подожгла сигарету. Курила, и чувствовался от нее какой-то нерв, какая-то решительность — собственно, Алексу уже понятно было, к чему идет дело, и только очень интересовала причина столь резкой перемены. Сейчас она очень отличалась от Катерины, к которой он привык в своей приемной. От нее исходила угроза, а темная аура завораживала, манила прикоснуться, как бархатная тьма, чуть покалывала, словно заигрывая. Раньше он этого не замечал, хотя часто бывал рядом. Активизировалась только сегодня. И Катерина теперь уже смотрела на него в упор, разглядывая руки, губы, глаза — взгляд скользил по его чертам так, будто она пыталась привыкнуть к нему за короткое время.

— Я вам нравлюсь? — спросил он с иронией.

Катерина удивленно взглянула ему в глаза.

— Вы похожи на моего мужа как две капли воды, Александр Данилович, — пояснила она, и Алекс мысленно выругался — сомнительное удовольствие быть похожим на мужа-садиста, — так что нет. Вы мне определенно не нравитесь. У нас были не самые теплые отношения. Но, — задумчиво продолжила она, — для моего желания это не имеет никакого значения. И раз уж у нас пошел такой разговор — а я вам, Александр Данилович?

— Я-то восхищен, — признался он вполне искренне. — Вы похожи на фарфоровую куклу. На резную игрушку.

— Я очень дорогая игрушка, — Катя выпустила дым, затушила сигарету. — Очень требовательная, Александр Данилович.

«И опасная», — подумал он. Его раздражала и цепляла эта игра, нужно было признать. И он откликнулся легко:

— Для меня это не проблема, Екатерина Степановна. Я умею ценить дорогие вещи.

— И не на один раз, — предупредила она и потянулась к бокалу с вином, стала пить, внимательно глядя на него. Слишком внимательно и тревожно.

— Боюсь, одного раза мне будет недостаточно, — усмехнулся он.

— И баловать меня готовы, Александр Данилович? Например, если я захочу, чтобы вы вывезли меня куда-нибудь? Или сорвались ночью по моей просьбе?

— Вы разве склонны к капризам? — удивился он.

— Всегда хотела попробовать, каково это, — горько проговорила герцогиня и допила вино. — Налейте мне еще, Александр Данилович. Пусть бокал сегодня не пустеет. Не бойтесь… я останусь во вменяемом состоянии.

Вино заканчивалось, вечер уходил в ночь, а она сидела и курила, задумавшись о чем-то, и он наблюдал за ней в третьем магическом — аура ее колыхалась, то сжимаясь, как перед броском, то растекаясь расслабленно. Алекс свою спутницу не тревожил — кивнул официанту, подошедшему сменить свечи, попросил счет.

— Екатерина Степановна. Вы ведь не бывали еще у меня дома? — спросил он, когда герцогиня все же подняла на него затуманенные глаза. Между бровей у нее пролегла крошечная морщинка и губы горестно опустились вниз. Она недоуменно посмотрела на него, нахмурилась и через секунду понимающе кивнула, улыбнулась через силу.

— Катерина, Александр Данилович. Вне работы можете называть меня по имени и на «ты». Вы хотите показать мне, как живете?

— Хочу, — подтвердил он, глядя на ее полные красные губы. — Тогда и я — Александр.

Дом его был тих и темен — не зажигая света, он провел ее в спальню, принял накидку. Катя скинула туфли, став сразу меньше ростом, стянула с шеи тяжелое колье и бросила его куда-то на пол.

— Как удавка, — прозвучал в темноте ее раздраженный голос. И она пошла к окну, встала там, обхватив себя за плечи. Александр раздевался — скинул пиджак, глядя на ее силуэт, подсвеченный уличным снежным сиянием, снял рубашку, брюки, подошел к ней сзади, стянул с плеч лямки платья.

— С чего такая благосклонность ко мне, Катерина? — спросил он тихо и поцеловал ее в шею. От нее пахло вином и немного — солью и духами. Герцогиня промолчала, не двигаясь. Темная ее аура остренько пощипывала его кожу, но не пыталась присосаться, нет. Не время еще? Пытается усыпить его бдительность?

— Не надо разговоров, Саш, — ответила она, наконец. — Прошу.

Он принял и эту странную игру. Спустил по ее рукам платье, снял тончайшее белье — она осталась в чулках, послушно выгнулась, упершись руками в подоконник, уткнувшись лбом в стекло, и даже не вскрикнула, когда он вошел. Только спина напряглась да плечи под его руками. Не поворачивалась, не откликалась на размашистые прикосновения его бедер — лишь пальцы сжимались на подоконнике и дыхание туманило стекло. Ни вздоха, ни писка, словно отрабатывала наказание — и это, к его недоумению, вдруг завело так, что в глазах потемнело, и застонал он первым, — а она разве что привставала на цыпочки, когда ускорялся до бешенства и вздрагивала, когда он жестко сжимал ее грудь, гладил по спине, по острым, выступающим лопаткам, как хорошую, послушную лошадь. И шептал: «Вот так… да… какая ты, Кать, вот ты какая…». А в конце и вовсе обхватил ее ладонью за шею, потянул на себя, заставив выгнуться дугой — волны волос спускались по ее плечам вниз, касались его груди и колыхались туда-сюда, и он застонал в эти волосы, переживая острейшее, мучительнейшее наслаждение.

Темная аура, окутавшая его на секунду, словно огладила шершавой колючей перчаткой, поцеловала нежно и крепко, ошпарив холодом — и отпрянула.

Катерина так и стояла, запрокинув голову, и его кольнуло стыдом — он перехватил ее за грудь и талию, прижал влажное тело к себе. Она не сопротивлялась. Шея ее была чуть склонена, как у поникшей и безвольной куклы.

— Ты самая странная женщина, из всех, что у меня были, — сказал он ей на ухо. — Что же у тебя в голове?

Катерина отклонилась, укоризненно взглянула на него и прижала пальцы к его губам. И он не стал продолжать — взял ее на руки, понес к постели. В конце концов, Алекс умел не только брать, но и давать. И добился-таки того, что под его руками и губами она сначала расслабилась, размякла, как тронутый солнцем горький шоколад, затем снова напряглась, задышала часто — и был потом и первый стон, и крик, и слезы после длительного наслаждения, и тот самый, будоражащий женский отклик, и вновь — опасный, обостряющий все чувства и рефлексы поцелуй темной ауры.

— Останься, — сказал он сонно, когда задремавшая было Катя встала, натянула платье, закурила в окно. Включил ночник, приподнялся на локте.

— Не нужно, — откликнулась она, обернувшись. Красная помада размазалась по лицу, и рот ее казался испачканным свежей кровью. — Открой мне Зеркало, Саш.

Он открыл переход. Но перед тем, как отпустить ее, перехватил ее за руку, повернул к себе, поднял пальцем подбородок.

— Что тебя тревожит?

— Дети, — сказала она глухо, и он не увидел лжи. Стремится домой, к детям? Кивнул с сомнением, успокаиваясь на время, и отпустил ее.