ГЛАВА 16
Марина, утро субботы, 3 января
Никогда не считала себя нытиком. Но простояв несколько часов на морозе, готова была дрогнуть и устроить показательное выступление в стиле «капризная принцесса». Останавливало меня только то, что маги вокруг тоже не пребывали в хорошем расположении духа и, судя по мрачнеющим лицам, только и ждали, чтобы на ком-нибудь отыграться. А кто подходит под это больше, чем беззащитная и не способная никуда деться я?
Амулет-переноску я время от времени проверяла, но он, увы, заряжался очень медленно и никак на прикосновение не откликался.
Мне выдали мужской лыжный костюм ужасающего ядовито-зеленого цвета, гаденько светящегося в темноте (предполагаю, и выбран он был потому, что меня в нем можно было бы обнаружить издалека), вручили тяжелые мужские ботинки и плотные перчатки. И настойчиво попросили держаться поблизости, резких движений не делать, а если мое высочество чего-то пожелает деликатного, то не стесняться об этом сказать. Я, естественно, лучше язык бы себе откусила, но в ответ только кивнула.
Буквально через полчаса после встречи с Катей собравшиеся мужчины открыли Зеркало и мы перешли в какой-то сарай, заставленный снегоходами. А затем в памяти осталась только воющая вокруг метель и мой страх, что так и останусь в этих снегах, неизвестно где, потому что лыжные очки забивало белое крошево, а когда я неуклюже смахивала его огромной перчаткой, оказывалось, что не видно ничего вокруг. В конце концов я вцепилась в спину сидящего передо мной темного, Константина Львовского, закрыла глаза и почти уснула.
Проснулась я от какой-то тряски, прижавшись щекой к сидению снегохода, обхватив его руками и ногами как бревно. Но мы не двигались. Я зашуршала фольгой, которой кто-то заботливо накрыл меня, отлепилась от сидения, повертела затекшей шеей и сняла с глаз лыжные очки — они так врезались в кожу, что наверняка останутся кровоподтеки.
Хорошая новость — метель, слава богам, стихла, но холод стоял такой, что у меня щипало ноздри, а вязаная лыжная маска у рта заледенела.
Все еще было темно, но из-под отступающих снежных туч светила узкая луна, насыщая белый покров долины голубоватым перламутром, а вокруг в ее сиянии отчетливо были видны три конические горы. Над одной из них стоял столб дыма, подсвеченного красным, ежесекундно пронзаемого молниями. Я потерла слезящиеся от ледяного ветра глаза, присмотрелась и почувствовала, как сердце уходит в пятки. Это был извергающийся вулкан, и алые потоки текли по склону прямо в нашу сторону, поднимая столбы пара и дыма.
Я могла бы поклясться, что на фоне черного неба вижу вылетающие из жерла вулканические бомбы, а, учитывая расстояние, размером они должны были быть с грузовик. Тут же вспомнилось, как Пол рассказывала, что одна такая бомба может пролететь несколько километров. А если эта огненная горушка взорвется? Тогда прощай и темные маги, и ритуалы, и третья принцесса дома Рудлог.
Ноги мои задрожали, и только через мгновение я поняла, что это не я поддалась панике — землю действительно потряхивало — при пробуждении мне это не почудилось. Снег шел волнами, будто вода, и вокруг гудело, словно вот-вот нас должна была засыпать лавина.
«Какая лавина, трусиха? До ближайшего склона несколько километров».
Глаза привыкали к тусклому свету, и я разглядела над двумя другими вулканами тонкие дымки, словно они покуривали, поглядывая на соседа, и думали — не пора ли нам тоже покрасоваться лавой?
Я вздохнула и на слабых ногах пошла к мужчинам. Они, в своих лыжных костюмах и масках похожие на разноцветных идолов, кружком стояли вокруг непонятно как горевшего костра. Услышали, повернулись ко мне, расступились, пропуская к огню, и я, продрогшая, подошла к пламени так близко, что почувствовала, как краснеет и натягивается кожа на лице.
— Ваше высочество, — по голосу я узнала Львовского, — возьмите.
Он впихнул мне в руки большую термочашку, и я поспешно отпила из узкого отверстия. Горло ошпарило горячим так, что на глазах выступили слезы, но тело мгновенно отпустило, и я поняла, как же все-таки замерзла. Глотнула еще раз — вкусно, сладко. Хорошо. Совсем не обжигающе — это мне показалось по первости. Сейчас еще покурить и жизнь совсем наладится.
Но судьба, видимо, решила, что хватит с меня приятных авансов, ибо следующие несколько часов стали самыми скучными в моей жизни. Мужчины большую часть времени молчали, изредка перебрасываясь словами, я прислушивалась к ним, бродя по кругу, усеивая окрестности окурками — уже подходила к концу пачка, и светлело за извергающейся горой небо, а ничего не происходило. Разве что все больше тряслась земля, вулкан, кажется, загудел в десять раз сильнее — и над соседним, находящимся ближе, вырос огромный дымный гриб и по склону потекла первая красная нить, расширяясь у истока. Я повернулась — так точно, третий тоже плескал лавой, и она переливалась через край, как суп из кастрюли.
Злоумышленники тоже впечатлились, начали тревожно переглядываться.
— Я поставил щит, — сдержанно успокоил их высокий и худощавый маг с пронзительными темными глазами. По-блакорийски, но с заметным рудложским акцентом. — Лава сюда не пройдет, даже если поток успеет дойти. Оливер, как там у тебя? Чувствуешь что-нибудь?
— Ничего нет, господин Черныш, — резко бросил Брин (я узнала его по обширности талии). Эту фразу он повторял уже несколько раз, и с каждым повтором в голосе старого главаря слышалось все больше отчаяния и раздражения.
— У нас совсем немного времени, — сухо проговорил его собеседник. — К утру наверняка уже несколько человек будут знать, где она и Свидерский.
Я подавилась готовым сорваться с губ возгласом. Они еще и Свидерского ухитрились поймать? А названный Чернышом продолжал:
— Есть разные методы поиска. Не хочется, чтобы нас здесь блокировали. В любом случае держитесь рядом, я способен удержать щиты долго, несмотря на то, что стихийная активность периодически ослабляет их, и вывести нас. Но это потребует максимум сил, поэтому предпочтительнее вернуться в менее геоактивное место на снегоходах.
Они совсем перестали стесняться, обращались друг к другу по именам и фамилиям, и все отчетливее я понимала, что вряд ли меня отпустят — я уже знала достаточно, чтобы их всех попросту уничтожили.
****
Примерно в это время в Великой Лесовине вышел из длительного транса длиннобородый старый маг. Поцокал раздраженно языком, восстанавливая координацию движений, что-то нелестное пробормотал про старого знакомого и взялся за карту Блакории с отмеченными координатами для Зеркал. Поводил пальцем, вспоминая ориентиры, увиденные во сне, хлебнул тоника, произведенного по патенту его гениального ученика-природника и начал терпеливо, вливая невиданное количество энергии, выстраивать Зеркало.
Это было трудно. Почти невозможно. Но Алмаз Григорьевич был очень зол и очень упрям.
Чуть позже на севере Блакории, в маленькой деревеньке у самых гор из Зеркала появилась группа людей. Молодая женщина в теплой шубке, тут же принявшаяся щупать заснеженную землю — она ложилась на нее, прислонялась ухом, хмурилась, перепроверяла ощущения. Мужчины, окружившие ее и ожидающие результатов поисков. И еще одна женщина.
— Туда, — махнула рукой принцесса Ангелина. Указывала она в сторону гор, туда, где поднимались к серому небу столбы вулканического дыма. — Уже недалеко. Думаю, не больше сотни километров.
Барон фон Съедентент сверялся с компасом по карте. Они так и прыгали полночи из деревни в деревню, двигаясь к границе с Рудлогом и Бермонтом. Дальше населенных пунктов не было. Придется идти по координатам.
— Предлагаю следующей точкой выхода взять эту долину, — он ткнул пальцем, показывая, куда именно хочет вывести, заглядывающему через плечо Кляйншвитцеру. — Около сорока километров. Там и посмотрим, возвращаться назад или идти дальше. Ваше высочество, — обратился он к принцессе, — я очень прошу. Если мы обнаружим Марину, вы немедленно уходите с Зигфридом обратно во дворец. Пожалуйста, никакой самодеятельности. Принц-консорт взял с меня обещание, что вы будете в безопасности.
Глаза принцессы сверкнули гневом, но она сдержалась и высокомерно пожала плечами.
— Я адекватна, барон. Не волнуйтесь, я понимаю свою ответственность перед семьей. И подставляться не буду.
— Благодарю, — любезно проговорил фон Съедентент.
В долине никого не было. Дымные грибы стали ближе, увеличились в размерах. Снова принцесса ложилась на снег и снова терпеливо ждали, куда она укажет. И, наконец, она подняла руку в сторону вулканов.
— Туда. Очень близко.
— У вулканов? — спросил подошедший Макс.
— Думаешь? — Мартин с сомнением посмотрел в карту. — Боюсь, мне сил не хватит открыть туда проход.
— Мне хватит, — спокойно сказал Тротт. Еще раз взглянул на цифры координат и двинул рукой, вплетая их в формулу нового Зеркала.
Через несколько секунд на утоптанной снежной полянке появился ректор магуниверситета Александр Свидерский. Выругался досадливо в сторону истаивающего Зеркала и стал терпеливо ждать, когда можно будет снова перенестись к друзьям.
В доме похитителей, в который он немногим ранее пришел за принцессой Мариной, было пусто. Алекс покопался в головах застывших в стазисе противников, покачал головой — никакой конкретной информации о том, куда ее могли увести, не было — в горную долину, через Зеркало. Прыгнул было к Мартину, к Тротту. К Вики. Друзей тоже не было. Ушел в Рудлог, с раздражения забыв про этикет и чуть не напоровшись на пулю, когда появился в кабинете Тандаджи.
Тидусс, выглядящий не краше призрака, невозмутимо убрал пистолет в ящик стола, поинтересовался, не обрадует ли его господин ректор тем, что третья Рудлог тоже спасена, скребанул пальцами по столу и сообщил, что в данный момент друзья Александра Даниловича ведут ее поиски. И что он был бы очень благодарен, если господин ректор решит к этим поискам присоединиться.
Он нагнал друзей у подножия пыхтящего вулкана. В долине творилось что-то невообразимое. Принцессу Ангелину, побледневшую и коротко проговорившую «она там» без лишних слов отправили домой. Вики обняла Алекса, друзья тревожно похлопали по плечам. И группа направилась к сверкающему гигантскому куполу, с другой стороны которого происходила мощнейшая магическая битва из всех, которые они когда-либо видели.
****
Еще через час ожидания я уже была готова на все. Вулканы ревели все сильнее и так надоели, так утомили своим гулом, что страх ушел. Пусть меня тут принесут в жертву или накроет вулканической бомбой, или слепят из меня снеговика, что угодно, но чтобы это ожидание наконец-то закончилось. Я раздраженно топнула ногой, отошла подальше (на мои перемещения уже махнули рукой), достала последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой, затянулась… и застыла.
В нескольких шагах от меня раздувался перламутровый пузырь. Всего за несколько секунд он вырос до моего роста и продолжил увеличиваться. Нехороший такой пузырь, неправильный, с клубящейся внутри серой мглой. Я отступила на несколько шагов назад.
— Это ищете? — хрипло окликнула я мужчин.
— Да, — сказали за моей спиной. Оказывается, заговорщики его уже заметили и подошли, встав позади. — Снимайте перчатку, ваше высочество. И отойдите назад, — меня потянули за рукав, и я послушно отошла на несколько шагов.
Очень быстро и тихо шла подготовка к ритуалу. На снег летели шапки, перчатки. Оливер Брин достал из темного мешочка какой-то камень, развернул два ножа, протянул один мне.
Пузырь тем временем раздулся до устрашающих размеров — мне кажется, трехэтажный дом был бы ниже. Мы отступали, чтобы не попасть под растущую аномалию. Я нетерпеливо поглядывала на Брина, но он никаких команд не давал.
Наконец шар со мглой перестал расти. Просто висел над снегом, как прозрачное яблоко на блюдечке, и едва заметно пульсировал.
— Спокойно, — внезапно сказал Черныш, и в этот же момент я вздрогнула от испуга, заморгала заслезившимися глазами. Над нами — выше пузыря, далеко по кругу вспыхнул большой щит. И раздался оглушительный голос — так мог бы орать человек в мощный мегафон:
— Черныш. Иди сюда, друг мой, — это прозвучало очень зловеще, — побеседуем!
Я повернулась, вгляделась — далеко, у края переливающегося щита, стоял мужчина. Единственное, что я могла разглядеть — что он очень легко одет. И что у него длинная седая борода. Я даже не могла разглядеть, кто это.
— Продолжайте, — сухо сказал Черныш, не оборачиваясь. Словно и не слышал. Руки его быстро двигались — и защита над нами наливалась силой, становилась мутной, видимой.
— Где мой ученик!!! — голос перекрыл даже рев вулканов, а я наконец-то узнала его — Алмаз Григорьевич, старый знакомый. — Данзан, иди сюда — иначе я сейчас разнесу все тут к чертям собачьим!
Щит снова задрожал, и что-то вокруг засветилось, загрохотало. Пузырь тоже затрясся и стал меньше объемом.
— Он сейчас может исчезнуть, — встревоженно сказал Брин. — А еще не раскрылся.
— Все в порядке, — сообщил Черныш и открыл Зеркало. — Сейчас я решу эту проблему.
Я обернулась — он выходил из перехода рядом с Алмазом. Ну как выходил… я увидела только открывающийся проход — и как Алмаза отбрасывает от щита на добрую сотню метров, он поднимается… и потом началось светопреставление.
Неслись навстречу друг другу огненные столбы, скручиваясь и поднимаясь в небеса пылающими смерчами. То и дело сотрясалась земля, словно от ударов огромных кулаков. Рев стоял такой, что казалось, даже вулканы застыли в изумлении. Маги не двигались, застыв в сотне шагов друг от друга — а вокруг них бушевали стихии — поднимались пласты земли размером с бальный зал и пытались накрыть противника, снег свивался в толстенные жгуты-плети и хлестал, как стволы деревьев в бурю, летели сверкающие лезвия, грохотали разряды. Над магами с каждым ударом разбегались оставшиеся после метели тонкие перистые облака, и вулканические дымные столбы отклонялись в сторону от долины.
Казалось, они забыли о нас и сейчас сметут и защиту, и всех находящихся под куполом. Но щит держался, а потускневший было шар вдруг завибрировал и раскрылся, образовав что-то наподобие гигантского цветка. Внутри него все так же клубился туман.
— Что это? — пробормотала я, с отвращением услышав собственный нервный голос.
— Переход между мирами, — отозвался стоящий рядом со мной Львовский. Я открыла рот, но тут в мою руку вцепился Брин, подтянул к себе.
— Дуглас, подойди, — позвал он, так крепко удерживая меня, будто я собиралась убегать. Куда тут бежать? Сейчас под щитом, рядом с непонятной аномалией всяко безопаснее, чем снаружи, где бьются вошедшие в раж маги.
Молодой человек, запомнившийся мне еще в доме Брина, сделал несколько шагов и остановился рядом со мной. Ему тоже вручили нож. Брин посмотрел на меня, кивнул, и я быстро сделала разрез на ладони. Во рту стало горько.
А Оливер Брин измазал камень в нашей крови и пошел в клубящуюся мглу. Я бы не рискнула, но кто поймет фанатиков? Он слепо нашаривал что-то ладонями, затем остановился и начал рисовать на тонкой проступившей перегородке пустой шестиугольник. Закончил и приложил камень в центр фигуры. И она начала чернеть.
Мужчины напряженно следили за ним. Я начала незаметно отступать назад — что-то во мне требовало немедленно убираться как можно дальше. Дошла почти до снегоходов, когда меня нагнал и схватил за руку Львовский. Предупреждающе покачал головой, поднес свои пальцы к моей порезанной ладони и залечил ее.
А с переходом-цветком творилось что-то странное. Тонкая перегородка почернела вся и начала выгибаться то внутрь, то наружу, как парус на ветру. Туда потянуло снег, завыл ветер, уходя в переход, как в холодный тоннель. Я схватилась за руль снегохода, потому что меня потянуло к «цветку». Языки тумана, поднятого битвой магов, вставали спиралью и втягивались сквозь перегородку.
— Так и должно быть? — поинтересовалась я напряженно.
— Мы не знаем, как должно быть, — сухо признался Львовский.
— Так может, — разумно и настойчиво сказала я, — надо бежать?
Он промолчал. Мужчины неохотно отступали от перехода, сгибаясь от порывов усиливающегося ветра, и напряженно всматривались внутрь, словно чего-то ожидали.
— Господин Львовский, — я почти кричала, потому что к реву все усиливающих извержения вулканов и грохоту магической битвы добавился свист ветра, и приходилось уже сгибать ноги и упираться ими в снег, — раз моя роль выполнена, я жду выполнения вашего обещания. Здесь нам делать уже нечего. Пойдемте обратно, выпустите Катерину и отправите нас домой.
Маг искоса глянул на меня — а ветер вдруг стих. Все замерло — и тут заполыхало уже под щитом. Мужчины разбегались, били заклинаниями в сторону перехода, а из него страшным роем вылетали какие-то чудовищные стрекозы. Невероятной величины, с огромными зелеными глазами, двумя парами крыльев и лапами с крюками на концах, все шипастые-зубастые. Челюсти даже отсюда выглядели устрашающе — мне показалось, что такая тварь может запросто заглотить человека. И опять, как на дне рождения Василины, я остро ощутила чуждость этих существ нашему миру. Их просто не должно было здесь быть.
«Цветок» с громким чавканьем начал заворачиваться внутрь себя, образуя простую дыру в воздухе с рваными краями, а оттуда все неслись и неслись эти твари. Их уже было куда больше, чем людей. Маги спешно накрывали себя щитами — но кто-то не успел, и я увидела, как пикирует на него одно из чудовищ и отхватывает половину туловища — и тут же падает, сплющенное чьим-то магическим ударом.
Заговорщики спешно и довольно слаженно организовывали оборону, но мы были закрыты под начавшим сжиматься щитом, как насекомые в банке. Жри не хочу. Несколько стрекоз бились о купол, как бабочки, другие приземлились на снег и крутились — не нравился им холод, ой, не нравился. Но остальные кидались на людей, и чем больше те колдовали, тем яростнее, казалось, атакуют их. Я чувствовала, как у меня позорно стучат зубы, и снова я застыла, не в силах пошевелиться, окаменев от страха. Внизу живота сжимался горячий ком, и руки немели, и виски начало разрывать болью.
— Спрячьтесь между снегоходами, — коротко приказал Львовский и понесся к своим, на бегу создавая перед собой стену из ледяных лезвий. Я, еле шевеля ногами, послушно нырнула куда сказали, закрыла голову руками, согнулась, слушая крики, грохот, гул. Только бы не заметили!
Я почувствовала опасность раньше, чем увидела, вжалась в землю сильнее — что-то чиркнуло по снегоходу, распороло мне куртку — я подняла глаза и завизжала, наблюдая, как одна из «стрекоз» разворачивается в воздухе и несется прямо на меня. Горячий ком под пупком полыхнул огнем по телу, виски взорвались болью, я подняла руки в попытке закрыться — и с изумлением увидела, как белеют и взрываются отвратительные глаза насекомого, как прямо в полете оно обугливается, теряет крылья — и вспыхивает. Я только успела присесть, как оно пронеслось прямо надо мной и рухнуло, заскребло лапами.
Посмотрела на свои ладони. Аккуратно и заторможенно прикоснулась языком. Холодные.
— Марина!
Я обернулась — и за краем щита увидела группу людей. И среди них Мартина. Очень злого Мартина. Он что-то творил с щитом, и тот дрожал, высвечивался сегментами — но пока держался. Но сейчас блакориец смотрел на меня, и лицо его не предвещало ничего хорошего.
Да какая разница? Я всхлипнула и побежала к нему, увязая в снегу и ежесекундно оглядываясь. За моей спиной разворачивалась настоящая бойня — снежная взвесь стояла в воздухе пополам с розовым крошевом, и я не сразу сообразила, что это кровь. «Стрекозы» пикировали на группу людей, как стервятники — и я пригнулась, отвернулась и побежала быстрее.
— Ложись! — заорал Мартин.
Я упала на снег, перекатилась на спину и засипела сорванным от ужаса горлом — на меня пикировали еще две твари. И в этот момент раздался чистейший хрустальный звон — лопнул щит, и от оглушительной вибрации повалились на землю и летучие чудовища, и люди. Снег взметнулся вверх, одна из «стрекоз» упала, превратившись в глыбу льда… что-то кричал Март… а вторая «стрекоза» до обидного деловито зацепила меня крюком на лапе и полетела прочь, набирая высоту.
Мне показалось, что с меня сейчас сорвут кожу. Стрекоза проткнула куртку, задев мой бок, и я выгибалась и плакала от боли, беспорядочно дергая руками и ногами. Над моим лицом, в каких-то двух метрах, двигались чудовищные челюсти.
Куртка, натянувшись, душила меня, и я извернулась, рыдая от боли в боку, и исхитрилась-таки ухватиться за сегментарную лапу рукой, чтобы хоть как-то уменьшить вес.
Но это меня не спасло. Тонкая нога «стрекозы» просто рассыпалась пеплом в том месте, где я обхватила ее, и я полетела головой вниз.
Прямо в пылающий поток лавы.
«Боги, отец, помоги!»
Я завизжала, чувствуя жар от огненной реки, и закрылась рукой. И зависла сантиметрах в пяти от сероватой, стреляющей алыми язычками крови земли.
Из лавы медленно поднималась полупрозрачная упругая спина — и я поднималась вместе с ней, открывая и закрывая рот от ужаса, как рыба. Как я не потеряла сознание, не знаю.
А тот, кто спас меня, приобретал все более узнаваемые очертания — меня держал на своей спине огромный огненный бык, с широко расставленными рогами и белыми глазами. Языки пламени плясали, прыгали вокруг — но я ощущала их ласковой щекоткой. Ухватилась за пылающие рога, прижалась к огненному духу, стараясь не соскользнуть — чистый огонь нас не трогал, но, боюсь, с лавой моя младшая кровь бы не справилась.
Бык гудел, как гудит сильное пламя в печи, ступал аккуратно — за ним поднимались красные фонтанчики лавы, рассыпались вязкими плевками. На мне горела и плавилась одежда, коже было горячо, но не больно — а я пошевелиться боялась. Но все же отодрала от себя запекшуюся крючковатую лапу — из бока под ребрами мгновенно хлынула кровь и почернела, сворачиваясь от жара. Я стонала сквозь зубы. Непередаваемое ощущение, когда видишь, как на твоей коже вскипает и оседает черной сажей пластик. Наконец, огненный дух вышел из алого потока, пошел по тающему снегу, поднимая клубы пара и тяжело вздыхая, уменьшаясь и становясь менее плотным прямо на глазах.
— Не губи себя, — прошептала я в его жесткую гриву, — отпусти, иди обратно.
Бык встал на колени — огонь его стал почти прозрачным — подождал, пока я спрыгну в холодный снег — на мне остались дотлевающие лохмотья на плечах… — и одним прыжком вернулся обратно в поток.
А я осталась на морозе, одетая только в черную жирную сажу. Мимо с шипением и треском текла река лавы, а внизу, в долине, гремело сражение. Я сжала переноску — она откликнулась покалыванием в ладони… и не сработала. Не успела я подумать, что делать дальше, и даже с места шагнуть, как рядом открылось угрожающе изгибающееся Зеркало, оттуда выскочил взъерошенный Мартин. Подбежал ко мне, схватил за плечи, потряс хорошенько — я вскрикнула от боли.
— Потом поговорим, — рявкнул он и вдруг прижал меня к себе и с суровой нежностью поцеловал в краешек губ, измазавшись в саже.
— Жива, дурочка, жива!
Я зашипела.
— Мартин! Бок!
Он мельком глянул туда, провел рукой и начал снимать с себя куртку.
— Ничего страшного. Сразу к виталистам, Марин!
Накинул мне на плечи одежду, что-то поколдовал с Зеркалом — по лицу блакорийца катились капли пота, переход то выравнивался, то снова начинал дрожать и изгибаться, и мне, честно скажу, страшновато было заходить туда.
— Марш! — он подтолкнул меня в спину. — Я не пойду, буду стабилизировать отсюда. Быстро, Марин!
Я, прихрамывая и на ходу застегивая куртку (она едва-едва прикрывала ягодицы) шагнула в Зеркало. И через несколько мгновений головокружения вышла в своих покоях. Таких тихих и спокойных, что после грохота и рева в горах это показалось почти невыносимым.
Переступила грязными замерзшими ногами, заторможенно погладила зашедшегося лаем Бобби, оставляя на его палевой шерсти черные следы, оглядела окружающее великолепие. На стене размеренно и умиротворяюще тикали часы, показывая без тринадцати девять утра.
Всего полночи прошло с тех пор, как я ушла отсюда. Не верится. Кажется, пролетела целая жизнь.
Пес со скулежом тыкался мне в ладонь, затем подбежал к подарку Марта, огромному медведю, лег меж плюшевых лап кверху пузом и призывно задергал ногами. Я подняла взгляд. Игрушечный мишка укоризненно смотрел на меня черными глазами, а его улыбка казалась немного зловещей. Горло сжалось.
«Тебе надо сообщить, что ты дома. Тебе надо сказать родным, что…»
…Я вспомнила чудовищ, лавовый поток и умирающих магов, осознала, что Мартин остался там, и неизвестно, что с ним будет — и тут меня накрыло истерикой и я скорчилась там же, на полу, даже не плача — пытаясь восстановить дыхание и изгибаясь от боли в груди, спазмов в горле и судорог в мышцах.
Каким-то чудом через десяток минут я доползла до душа, врубила горячую воду и зарыдала уже там, умоляя всех богов, чтобы лучший мужчина в мире остался жив.
Макс Тротт словно плыл в вязком тумане, и сосредоточился только на том, чтобы размеренно, ритмично дышать.
Вдох-выдох. Вдох.
«Все дело в воле. Ты всегда сможешь остановить себя».
Руки сами выплетали боевые заклинания, но основная часть его резерва шла сейчас на удержание щитов. Глаза едва различали людей и носящихся над ними, атакующих чудовищ. Рваная дыра пространственного перехода пульсировала чуть в стороне, дышала холодом и пустотой. И знакомой, необходимой темной энергией. Совсем чуть-чуть, будто дыхание Черного едва просачивалось сюда.
Если бы не люди, можно было бы накрыть все здесь огненным столбом и уничтожить «стрекоз» одним махом. Это было необходимо, пока чудовища не разлетелись по окрестным поселениям. Поэтому-то и пришлось вступать в бой.
На крошечном пятачке шла настоящая рубка. Люди не могли уйти отсюда — мало кто способен открыть Зеркало, когда вокруг безумствуют стихии и силы природы. Да и на это просто не было времени. Озверевшие от обилия стихийной силы раньяры — так назывались «стрекозы» в нижнем мире — атаковали магов. Раньяры, как и тха-охонги, были тварями полумагическими, и ничего слаще мяса, начиненного силой, для них не было. Голод перебивал инстинкт самосохранения, и десятки иномирских насекомых снова и снова кидались вниз, получали отпор — или выхватывали кого-то и дрались за разодранное уже тело в воздухе, и кровавая морось лилась сверху на щиты защищающихся людей.
Эта первобытная беспощадность сплотила всех — и темных, потерявших уже с десяток товарищей, и боевых магов из ведомства Тандаджи, и их четверку. Точнее, тройку — Март ушел за своей принцессой.
Макс бил, прикрывая Викторию, которая двигалась неподалеку и с удивительной силой накрывала рвущихся к ней стрекоз стазисом. Краем глаза Тротт видел Алекса, орудующего своей цепью так быстро, что видны были только светящиеся смазанные полукруги — его зачарованное оружие вытягивалось на десятки метров и разрубало тварей, как бумажных. Во рту пересохло — но Тротт дрался. И дышал.
Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Он видел не только людей и чудовищ — но и завораживающее, манящее буйство стихий, такое сытное, такое полноводное. Впитай все это — и станешь мощнейшим в мире. Уймешь дикий голод, что грызет изнутри так, что внутренности скручивает болью.
— Да что с тобой такое? — крикнул появившийся из Зеркала Мартин, когда спикировавшая «стрекоза» едва не ухватила Макса — в последний момент он снес ее Тараном, едва не задев соратников. — Не выспался?
— Иди к черту, — с трудом пробормотал инляндец.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Справа разливалось ослепительное зарево — там, не обращая внимания на происходящее, с упоением сражались два старейших мага планеты. Сколько мощи, потраченной впустую. Выплеснутая сила растекалась по земле — снег уже растаял, и под ногами хлюпала грязь, смешанная с кровью. Растекалась и поднималась по склонам вулканов — и нутряной глубокий гул усиливался, земля дрожала уже непрерывно. Еще немного, и никто не сможет удержаться на ногах.
— Надо это прекращать! — проорал Свидерский. Сравнительно легко открыл Зеркало, полоснул цепью по решившему поживиться им чудовищу и ушел.
— Спас? — ехидно спросила у Мартина Вики. — Благодарность была горячей?
— Не ревнуй, — фыркнул барон, но Виктория обидно-равнодушно пожала плечами.
Тротт медленно отдалялся от друзей. Неизвестно, сколько он еще сможет выдержать.
Первые признаки начинающегося приступа он почувствовал сразу, как они вышли в долину. Отголосок голодной тяги ударил в виски — и Макс сразу же усилил щиты. А когда они подошли ближе к куполу над переходом, и Мартин уничтожил его — тогда и началось самое трудное.
Останавливать себя. Поддерживать щиты. Уничтожать раньяров. Дышать.
Через десяток минут он с удивлением обнаружил, что все еще в состоянии двигаться. То ли тренировки у Мастера приучили его действовать, невзирая на слабость и боль, то ли действовал еще недавно обновленный импликант, но он все еще был в сознании и до сих пор никого не выпил.
В нескольких сотнях метров от перехода меж двумя огненными потоками, несущимися друг к другу, встал человек в легких доспехах и светящейся цепью в руке. Поднял ладони, заскрипел зубами — и огненные реки ушли в небеса, мгновенно подняв температуру в долине на несколько градусов.
— Наглые у тебя ученики, Алмазушко, — хрипло крикнули с одной стороны.
— Не наглее тебя, — сварливо откликнулся Старов, выкручивая огромную земляную плеть. — Свидерский, жив?
Дождался кивка и снова перевел взгляд на противника.
— Как тебе в голову пришло перейти мне дорогу, козел ты старый?
— Ты все равно не поймешь, — Черныш раскинул руки, и из земли потянулся туман, образуя над его головой плотный облачный шар, потрескивающий молниями. — Всегда был слюнтяем.
Они ударили одновременно — и раздраженный Алекс, которому и слова не дали вставить, упал на колени, ударил ладонями в землю — и на секунду вокруг него все застыло. Мерцал облачный шар, медленно окутывая едва двигающуюся земляную плеть, и маги, недовольно шипя, спешно снимали с себя заморозку.
— Коллеги, — крикнул он, — вы сейчас взорвете долину вместе с людьми. Алмаз Григорьевич. Данзан Оюнович! Посмотрите, наконец, направо!
Старов, первым растопивший заморозку, дернул головой, нахохлился — и взлетел над землей, приблизился к Свидерскому. Потрепал его по щеке.
— Здоров, молодец, молодец. Черныш! — крикнул он в сторону оттаявшего соперника. — Мы не договорили! Не надейся, что я оставлю это!
— Не ори, — недовольно отозвался тот, раскинул руки и унесся в сторону битвы. Алмаз сплюнул, повертел кистями рук и искоса взглянул на ученика.
— Ну пошли, что ли.
С подкреплением дело пошло веселей. Черныш прикрывал своих, поджаривая стрекоз полотнами молний, Алмаз азартно швырялся Таранами, его ученики от него не отставали. Стрекоз становилось все меньше, хотя периодически одна-две появлялись из перехода. А вот вулканы, растревоженные невиданной стихийной битвой, гудели все сильнее — пока не раздался оглушительный взрыв, с треском прокатившийся по долине, и все присутствующие не обернулись к одной из гор, над которой вырастало иссиня-черное облако.
Один из ее склонов медленно оседал внутрь, и от масштабов катастрофы замирало дыхание, а сверху, по рушащейся вулканической стене, под грохот мечущегося по долине эха от обрушения неслась синяя, расширяющаяся, клубящаяся огнем туча. За ней, как металл из плавильни, толстым потоком переливалась на склон алая стена лавы. Завыл горячий ветер, лица людей опалило жаром.
— Б…ть! — выругался Мартин и поднял руки, накрывая всех щитом и укрепляя его. Под купол попало несколько «стрекоз» — Алекс изжарил их и подбежал к Алмазу, на пару с Максом пытающимся открыть Зеркало.
Неподалеку от них Черныш тоже спешно открывал огромный телепорт. Переход вставал дугой, отказываясь стабилизироваться, и старый маг все лил и лил в него силу, укреплял, добавлял плетений.
Огненная буря, за несколько секунд достигшая долины, ударила по щиту, и Мартин застонал, чувствуя, как выворачиваются суставы. Мгновенно стало темно, как ночью — и только свечками сгорали и испарялись над мутным стеклом купола очертания гигантских стрекоз.
Щит начал потрескивать, по нему побежал рисунок сегментарной решетки.
— Март! — крикнула Вики с беспокойством. — Отступай!
Он не ответил. Чудовищная сила природы вдавливала его в землю — и казалось, что не по щиту течет огонь, а по его коже. Резерв утекал, как песок в песочных часах.
Чернышу удалось стабилизировать Зеркало, и один за другим уходили туда маги. Купол уже не трещал — вибрировал, освещенный красноватыми всполохами из темного облака — и тут по одной из стен ударила лава. Ударила, плеснулась вязкими потеками — и пошла по кругу, обтекая щит и поднимаясь все выше.
Март шептал ругательства на блакорийском и смотрел на светящуюся красную массу, поднявшуюся уже на высоту человеческого роста. Двигаться он не мог. Руки противно подрагивали.
Внезапно стало легче — фон Съедентент с трудом повернул голову и увидел, как Черныш, перед тем, как сделать шаг в Зеркало, поколебался и все же поднял руки, добавляя свое плетение в щит.
Мартин обернулся.
Алекс и Алмаз держали Зеркало, пропуская боевых магов Тандаджи. Те уводили раненных товарищей, и слишком медленно это все происходило.
Макс, странно бледный, стоял, пошатываясь, стабилизируя переход. А к барону бежала Виктория.
— Пошла прочь, — заорал он — и откуда только силы взялись. — Уходите, Вики!!!!
— Только с тобой, — заявила волшебница. Обхватила его за талию, докачивая источники. — Шагай, Кот! Шагай, кому говорю!!!
Он сделал несколько шагов назад. Вздохнул — Виктория щедро делилась своей силой.
— Сама обнимаешь, — хрипло сказал он.
— Ну надо же кому-то и тебя спасать, — огрызнулась она, — не все же тебе святым быть. Шагай!
Еле-еле они добрели до Зеркала. Лава поднималась все выше, оставив наверху дымное оконце. Ушли в переход Алмаз и Алекс, убедившись, что ученик и друг в состоянии двигаться. Поколебавшись, шагнул туда и Макс, со словами «Я буду удерживать с той стороны».
Щит пошел трещинами.
— Я за тобой, — рвано сказал Мартин, становясь почти вплотную спиной к переходу. — Давай, Вик.
— Вместе, — прошипела она и с неженской силой толкнула его в Зеркало. Почувствовала, как рушится щит, как спину опаляет невыносимым жаром — и вцепившаяся в ее волосы рука уволокла ее за собой.
К Мартину Зеркало строить было ближе всего, и они вывалились в его гостиной — и тут же за спиной Вики, чуть не клюнувшей носом пол над плечом Марта, тренькнул и рассыпался переход.
Уставшие и грязные мужчины рассаживались по креслам, и Алекс с Алмазом спешно осматривали раненых.
— Где ее высочество Марина Рудлог? — напряженно спросил старший группы боевых магов.
— Дома Марина, — простонал фон Съедентент из-под Вики. — Жива.
Виктория приподнялась на локте, посмотрела на лежащего под ней бледного Мартина, села рядом и осторожно прикоснулась к его груди, сканируя. Блакориец растянулся на полу и закрыл глаза, переводя дыхание. Губы его потрескались и пересохли.
— Чуть не сдох, — вполголоса признался он. И так же аккуратно проскользил рукой по ее плечу, животу, перенес ладонь на спину и кивнул удовлетворенно. — Пожалеешь меня?
— Ты все сделал правильно, — Виктория улыбнулась и убрала черные пряди с его глаз. И мазнула ладонью по губам, стирая сажу, погладила по виску. — Спас нас всех.
Он зажмурился как кот — но она уже встала.
— Молоко у тебя есть?
— Это у Виктора надо спросить, — пробурчал он. И снова закрыл глаза. Сил подняться не было.
— Я за тоником, — сообщил Тротт как-то нервно, открывая Зеркало.
— У меня есть запасы! — заторможенно проговорил в его сторону Мартин, но инляндец уже исчез. Вики тоже ушла из гостиной, искать дворецкого. В углу комнаты устало отчитывался перед начальством старший группы.
Тротт вернулся через несколько минут, посвежевший и даже будто повеселевший. Деловито присел на корточки рядом с Мартином, расстегнул ему рубашку и начал набирать препарат в шприц.
— Каким садистским огнем горят твои глаза, — натужно прошептал фон Съедентент и тут же дернулся. — Эй! Полегче, медсестричка!
— Полежи еще пять минут, — невозмутимо сказал Макс, вынимая шприц и прикладывая руку к ранке. Та затянулась — и Тротт встал, пошел к отдыхающим боевым магам. Они хорошо сражались, и, будучи куда слабее их четверки, опустошены были почти полностью. И, конечно, если бы они вчетвером не прикрывали отряд Тандаджи, были бы и убитые. Один, с рваной раной спины, лежал неподвижно — с ладоней Алекса текла перламутровая дымка стазиса. Ректор встретил взгляд Макса и покачал головой.
— Думаю, не жилец, — проговорил он одними губами. Он морщился и сжимал зубы. Переживал.
Тротт обошел тех, кто был в сознании, всем поставил уколы. Вернулся к Алексу — тот отмахнулся, — подошел к Алмазу, колдующему над пострадавшим.
— Не лезь, — проворчал старик.
— Будьте разумны, — тихо и настоятельно сказал Тротт. Алмаз недовольно взглянул на него — прочитал в глазах ученика, что тот видит, сколько сил он отдал на противостояние с Чернышом, — и, ругаясь, протянул руку.
Открылась дверь — вошел Виктор с огромным подносом, полным бутылок молока. Дворецкий обозрел творящееся в гостиной, особое внимание уделив изгаженным ковру и полу, и тяжело вздохнул. Придерживающая ему дверь Вики уже завладела одной бутылкой и жадно пила. Схватила вторую, подошла к Мартину и опустилась на колени.
— Ооо, — простонал блакориец, открывая глаза, — ради этого стоило выплескивать себя.
— Пей, — беззлобно сказала Виктория, приподнимая его, прислоняя к себе. — Потом поерничаешь.
Он замолк, опираясь на дрожащую руку и прислоняясь к плечу Вики. И она — одной рукой обнимала, другой поила, и смотрела, как он глотает, как останавливается, чтобы сделать передышку. Слабый, как котенок.
В гостиной творилась настоящая молочная вечеринка — вряд ли даже в клубе убежденных алкоголиков с такой жадностью потребляли виски, как здесь и сейчас маги уничтожали запасы молока. Как в группе дошколят, только печенья не хватало. Впрочем, Виктор принес и его и сейчас элегантно обносил всех подносом, собирал пустеющую тару и выдавал добавку. Никто не капризничал. Кроме Макса — он потребовал себе стакан и теперь пил из него.
— Куда вас? — тихо спросил Александр у старшего группы, только что закончившего подробный доклад Тандаджи.
— Сначала в королевский лазарет, — сказал тот, — если возможно. Нужно разместить тех, кто в стазисе.
Он взглянул на самого тяжелого бойца и покачал головой. Алекс понимающе хлопнул его по плечу.
— Плохо, да. Но чудеса случаются.
Потом открывали переходы в Лазарет, и вызванные врачи транспортировали пострадавших. Ушли боевые маги. Ушел Алмаз, наказав Свидерскому зайти как можно скорее — обсудить, что с ним случилось и как искать Черныша по горячим следам. Друзья остались вчетвером. Обсудили залитый лавой проход в нижний мир и неудачу темных. Мартин так и лежал на полу, иногда подавая голос, но на середине разговора попросту уснул. Сухой и собранный Тротт и Вики, так и сидевшая рядом с блакорийцем и периодически сканирующая его, выслушали Алекса.
Свидерский ничего не скрывал. К концу рассказа заглянул Виктор и сообщил, что дети проснулись, позавтракали и просят маму.
Алекс улыбнулся, извинился, и ушел.
— Я обещал, — сказал он.
Макс закатил глаза.
— Я тоже пойду. Работа не ждет. Вик, ты остаешься здесь?
Виктория посмотрела на фон Съедентента и неуверенно кивнула.
— Правильно, — безэмоционально проговорил инляндец. — Тоник, конечно, способствует восстановлению, но от такого перенапряжения могут быть судороги. Не уходи далеко.
Виктория с подозрением посмотрела на друга — но Тротт встретил ее совершенно прозрачным и правдивым взглядом голубых глаз.
— У меня медицинское образование, — напомнила она.
Макс усмехнулся, извиняющеся пожал плечами и ушел в Зеркало.
Настоятель монастыря, отец Виталий, встретил Александра и девочек с няней радушно, кратко рассказал, что выделил герцогине самый большой домик, который у них имелся, что снабдил сменной одеждой, накормил и оставил отдыхать.
Посмотрел на девочек, погладил младшую по голове — и благословил на поселение. Выполнив долг вежливости, Свидерский перенесся к Катерине. И застал ее крепко спящей в маленькой гостиной, в одежде явно с чужого, мужского плеча, с недопитой чашкой чая у дивана.
— Ой, госпожа, — со слезами запричитала няня, — исхудала-то как! И синяков сколько!
— Мама, мамочка!!! — закричали девочки, и Катя сонно заморгала, завертела головой, резко села и распахнула объятья, в которые влетели ее дочери. Няня стояла рядом и всхлипывала, а Алекс смотрел на визжащий-пищащий клубок и чувствовал, как хорошо ему становится. Оставил девочек переживать встречу, отправился осмотреть дом. Он был простым и бедным. Минимум обстановки, хозяйская спальня на крошечном чердаке, теплая детская на первом, маленькая кухня и небольшая гостиная. И для прислуги — пристроечка на три маленьких комнатки. Да, тут штат слуг держать не получится.
Чуть позже, когда он спустился вниз, няня уже начала обживать кухню и вызванивать повариху и горничную, дети — смотреть на детскую, и они с Катей наконец-то остались одни. Алекс, усмехнувшись ее настороженности и ошалевшему от счастья взгляду, подошел к ней, коснулся губами губ и присел рядом.
— Ну привет, — сказал он.
— Привет, — улыбнулась герцогиня и замолчала.
— Как тебе здесь? Ты, наверное, не привыкла к бедности, Кать.
Она огляделась.
— Мне здесь спокойно, Саш. Это главное. Я больше не испытываю дикого голода. И не хочу к тебе присосаться, когда ты так близко. А ведь знаю, что были случаи, когда уже и монастырь не помогал.
— Бывали, — согласился он мрачно. Взял ее за руку, поцеловал теплые пальцы.
— Теперь я тебе не нужен?
Катя вздрогнула, опустила глаза.
— Прости, — прошептала она. — Что я втянула тебя во все это. Мне так стыдно, Саш, за то, что я делала. Ты, конечно, можешь идти, я сама здесь справлюсь.
— Катя, — сказал он с насмешкой, — из всех возможных вариантов, как можно было понять мою фразу, ты выбрала самый неправильный.
У него зазвонил телефон, и Свидерский встал, погладив Катерину по коленке. Та тревожно и чуть испуганно смотрела на него. Пришла няня, принесла две кружки чая, печенье, и через несколько секунд пошла с подносом в детскую — тоже устраивать чаепитие.
Через пару минут Александр закончил разговор, сел рядом с Катей на диван, отпил немного чая.
— Звонил Тандаджи, — сказал он, — просит твоего согласия на то, чтобы сюда приехали пообщаться следователи. И он настойчиво советует, чтобы ты пока не связывалась с Мариной Рудлог и не говорила с ней, даже если она сама будет звонить.
Она побледнела.
— Меня посадят в тюрьму, да?
— Никто тебя пальцем больше не тронет, — отчеканил он так резко, что она как-то сразу поверила. — Просто любая информация может быть важна, чтобы защитить королевский дом. Поговоришь? Я буду рядом.
— Сегодня? Я так устала, Саш.
— Сегодня, — сказал он сочувственно. — Это не так страшно, как бродить по подземельям вместе с духами смерти. Кстати, эту историю я бы хотел услышать лично.
Она молчала, закусив губу, что-то обдумывая.
— Саш, — он повернулся к ней, — а зачем ты мне помогаешь сейчас? Когда все закончилось?
— А вы подумайте, ваша светлость, — он легко щелкнул ее по носу. — Вроде мы договорились — ты моя любовница, я тебя балую и защищаю. Но, — он увидел, как она нахмурилась, — даже если ты не хочешь меня в своей постели, Катерина, я все равно продолжу тебя баловать и защищать. Это, похоже, вошло у меня в привычку.
— Я же темная, — сказала она беспомощно.
— У всех свои недостатки, — Свидерский иронично пожал плечами. — Я похож на твоего мужа.
— И совсем нет, — пробормотала она убежденно.
— А я, кажется, прикипел к тебе, — признался он, положил руку ей на спину, погладил. Катя прикрыла глаза и вздохнула.
— Будешь приходить сюда?
— А какая мне разница? Здесь очень уютная спальня, — тихо сказал Алекс, забираясь ладонью под рубашку и гладя уже прямо по худенькой спине. Катерина почти замурлыкала, потянулась за лаской поближе, но все еще была напряжена. — Котенок ты напуганный. Чего ты боишься, Кать? Ты же знаешь, я никогда не обижу тебя.
— Знаю, — с трогательной честностью ответила Симонова и тут же продолжила расстроенно. — Но что я могу дать тебе? Ты же сам видишь, у меня не осталось ничего. И дети всегда будут на первом месте. Я не смогу… угождать тебе, Саш.
— Это ничего, это правильно, — проговорил он мягко. — Угождать — моя задача. Позволь заботиться о тебе. И о твоих девочках. Мне этого хочется.
— Я тебя использовала, — сказала она через силу и едва заметно отодвинулась, напряглась.
— Мне понравилось, — заверил Свидерский с усмешкой. Катя укоризненно взглянула на него.
— Я тебя подставила. И переспала только из-за детей. Чтобы заманить в ловушку.
— Только из-за этого? — спросил он внимательно, и она опустила глаза.
— Первый раз… да…
Голос ее дрожал, и Алекс обнял ее крепче, прикоснулся к уху губами.
— Не гони меня, Кать, — попросил он тихо. — Мне хорошо с тобой. Дай нам шанс.
— И теперь у тебя нет секретаря, — продолжила она сквозь слезы.
— Я уже позвонил Неуживчивой, котенок. А через годик вернешься в университет студенткой.
— А еще в любой момент могу сорваться снова.
— Поздравляю, — его смешок защекотал ей ухо, — я один из немногих людей, которым ты вряд ли навредишь и который всегда сможет тебя остановить.
Герцогиня беспомощно взглянула на него.
— Не понимаю, — сказала она, — зачем тебе я. Жалеешь меня?
— Жалею, — согласился Александр. — Но дело не в этом. Все на самом деле очень просто, — он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Похоже, я всю жизнь ждал именно тебя, Кать.
Она долго и недоверчиво вглядывалась в него.
— Дай мне время, — попросила Катерина жалобно. — Слишком это неожиданно, Саш.
— Сколько угодно, — ответил он легко. — А сейчас подумай, что и кого тебе нужно перевезти из дома. Магический извоз к вашим услугам, госпожа.
Виктория Лыськова, оставшаяся в доме фон Съедентента, посидела еще немного после ухода друзей, вздохнула, поднялась, запустила формулу левитации и потянула барона в спальню. Виктор, выглянув из кухни на звук шагов, тихо спросил, не желает ли госпожа Лыськова позавтракать. Она кивнула, уже поднимаясь по лестнице. Март летел перед ней, как дирижабль.
Опустила его на кровать, стянула ботинки. Штаны и рубашку. Укрыла. И забралась с ногами в кресло.
Мартин спал, а волшебница смотрела на него и думала о том, как же она любила его. За его необузданность, злость — он всегда был готов сорваться в драку, и это будоражило ее кровь. За совершенно животную притягательность и наглость. За взгляд, становившийся голодным каждый раз, когда он смотрел на нее.
Она так любила, что не замечала никого и ничего вокруг. Принимала его постоянные отлучки куда-то на работу, ничего не спрашивала и безоговорочно, безумно доверяла. А он ревновал к друзьям, к преподавателям и даже к каменам. Утверждал, что она флиртует и кружит всем головы. Обижался, а затем сам хохотал над собой. Так увлеченно рассказывал о чем-то новом, что узнал о магической науке — размахивая руками, встряхивая головой, отчего темные волосы постоянно падали на глаза, — что у нее во рту пересыхало и хотелось снять с себя одежду и тут же отдаться ему.
Она, хорошая, залюбленная родителями девочка из хорошей семьи, продержалась не больше полугода. И в конце концов, когда родители уехали на прием к друзьям, позвала его к себе.
— Ты уверена? — спрашивал он, словно не понимая, что она говорит. Спрашивал, а сам стаскивал, срывал с нее одежду, и иногда замирал на мгновение и прикрывал глаза. И набрасывался, целовал так жадно, с таким напором, что она стонала от боли.
В ее девичьей спальне, среди шелка и кружев, он сделал ее женщиной. Было ужасно больно, и она кричала, отталкивала его:
— Март, не надо, убери его, убери!!!
Он почти рычал, останавливаясь, и лицо его было таким диким, что она вздохнула и снова притянула его к себе. А потом просто распласталась на кровати и смотрела, как он двигается на ней — в тенях и полосах света от уличных фонарей, на фоне атласного балдахина, с диким перекошенным лицом. Любовь захлестывала ее так, что она захлебывалась в этом шторме и не понимала, что происходит. Внутри горел сосуд с чудесным огнем, с пламенной эйфорией, и так много ее было, что счастье лилось слезами и выходило дрожью и жаром.
Боль была забыта после — когда он кружил ее по спальне и орал, как безумный.
— Вики, как я люблю тебя, как же я тебя люблюю!
Потом бросил обратно на кровать и исцеловал ее всю. С пальцев на ногах до макушки. Полечил там, где саднило, и долго лежал на ее животе, поглаживая бедра и аккуратный лобок. И что-то шептал по-блакорийски — кажется, это были стихи.
— Не клянусь, но люблю и любить всегда буду тебя,
Хоть огонь, хоть потоп — в этой жизни ты только моя.
Искушай меня хоть Сирены Морской дочерьми,
Нет и не будет вовек для меня бесконечней любви.
Потом она возненавидела эти стихи. Так, что заставила себя забыть имя поэта, который их написал.
«Конрад Лампрехт-Вассер», — шепнула память.
Он ушел вечером, только потому, что должны были вернуться родители. А она осталась дома на выходные и провела субботу с родными.
А утром воскресенья пришла к нему — потому что сутки без Марта показались удушающей вечностью. Добрые студентки шепнули ей про вечеринку, кто-то обмолвился, что его можно найти у Стефаны, где вроде как пили до сих пор.
Знали ли они, что она там увидит? Злорадствовали ли?
В холле все еще продолжалась вялая пьянка, кто-то наигрывал на гитаре. Кто-то заржал ей вслед. Сильно пахло сигаретами и кислым алкоголем, и она, досадуя, распахнула дверь комнаты.
Она увидела совершенно голую Томскую с сиськами, мотыляющимися как у коровы, и Марта позади нее. И почему-то эта пошлая поза и его пьяное лицо, и расфокусированные глаза, и идиотская нежная улыбка, и визг первокурсницы вызвали такое отвращение к самой себе, что ее затошнило. Повело, и она оперлась на косяк, глядя, как губы, которые позавчера целовали ее, шептали ей стихи, двигаются, как он пьяно мычит что-то типа: «А, Вики, это тыы…» Кажется, он был так пьян, что даже не понял ничего.
И она сбежала.
С тех пор стоило ей подумать о нем — и ее тошнило. Стоило увидеть — и разбитый сосуд внутри впивался в ребра и сердце такой болью, что она задыхалась. Обожающая весь мир за то, что он был в нем, рядом с ней, девочка, умерла и рассыпалась пеплом.
Виктор принес завтрак тихо, чтобы не пугать уставившуюся в одну точку волшебницу, сервировал столик и неслышно удалился. Он старался не смотреть на нее — по бледным щекам прекрасной женщины непрерывным потоком лились тяжелые слезы, и при этом она не моргала, не шевелилась и, кажется, не дышала.
Боль стала источником злости. Заставила высоко держать голову. Общаться с Максом, Александром и Михеем. Заставила учиться так, что Вики чуть ли не в обморок падала от перегрузок.
Боль требовала причинить ему еще больше боли. Отомстить. И Вики стала встречаться с парнями, демонстративно, упрямо. Смеяться ему в лицо или цедить оскорбления, когда он пытался поговорить. Не отворачиваться, когда он стал появляться с другими студентками.
Но время лечит. Да и Алмаз Григорьевич, как-то сказавший ей: «Не обмани моих надежд, Лыськова», тоже стал отличным лекарем. А совместные испытания на боевках, отдельные занятия для их пятерки так сплотили их, что Виктория чувствовала себя почти шизофреничкой — с одной стороны она доверяла ему безоговорочно, с другой — ненавидела.
И стало ей казаться, что он меняется. И — дура дурой — снова стала она подпускать его к себе. Мартин не прикасался к ней. Не пытался взять нахрапом. Как-то незаметно снова начались прогулки и разговоры. И то, что было разбито, казалось, навсегда, робко стало снова греть изнутри.
Наступало время последних экзаменов.
Впереди была целая жизнь. Которую она не мыслила без Мартина.
И на осторожный вопрос, пойдет ли она с ним на выпускной, она настороженно ответила «да». Мартин аж лицом просветлел.
— Ты не пожалеешь, — сказал он сипло. — Спасибо, Вик. За второй шанс.
А потом был странный разговор с Михеем, который пришел к ней подвыпившим. Мялся, рассказывал о том, как хочет уйти в армию — и внезапно предложил ей стать его женой. Она так удивилась, что рассмеялась. Нет, она знала, что все — и Макс, и Алекс, и Михей немного влюблены в нее, но это все было несерьезно. Почти шутливо.
— Ты думаешь, Кот женится на тебе? — с пугающей трезвой злостью сказал друг. В груди закололо, и она начала задыхаться. — Да он поспорил на тебя. Давно поспорил, Вик. На то, что ты будешь с ним. А Март такой человек, сама знаешь, что не может уйти из драки проигравшим.
— Убирайся, — проговорила она севшим горлом. — Уходи, Михей. Уходи.
— Это правда, — рявкнул он, — ты можешь посмотреть. Я покажу тебе, — он постучал пальцем себе по виску. — Вик, родная, зачем он тебе? Я всегда буду любить тебя. Всегда.
Он едва успел выставить щит — Вики ударила Тараном. И заорала:
— Пошел вон!!!
Михей убрался — а она осмотрела разрушенную гостиную совершенно сухими глазами. Ее снова мутило, и снова, как тогда, свежесодранная рана резала сердце льдом. Было так больно, что ей казалось, что она умрет сейчас.
То, что он сказал, не было ложью.
А назавтра был выпускной.
Потом Михей, трезвый, серьезный и виноватый уговаривал ее, убеждал, каялся. Орал, что он идиот и предатель. Просил простить. Сжимал кулаки и твердил, матерясь — тебя он любит, тебя одну, а я сука последняя, Вик, черт попутал, не слушала бы ты меня! Ну что ты! Да давно это было, да он жить без тебя не сможет!
Он смог. И она смогла. Так и жила — вопреки. Со временем равнодушие стало привычным, работа вышла на первое место, дороги с друзьями разошлись.
Со временем она поняла, что никогда больше не вынесет боли. Что третий раз станет для нее последним. И что единственный способ избежать этого — бить первой. Она и била, и относилась к Мартину как к так и не выросшему мальчишке, с его тупыми шутками, подколками, бесконечными женщинами и разгульным образом жизни.
Но сейчас перед ней лежал человек, которого она, кажется, не знала. Не знала, насколько он силен — вряд ли кто другой мог бы хоть пару секунд продержаться против огненной смерти. Не знала, как он может быть тих и беспомощен, когда так измотан. И еще. В нем совсем не осталось злости.
Слезы текли и текли — а волшебница тяжело вздыхала и жалела и себя, и его, и прошедшую жизнь, и тех, кем они были и кем они так и не стали. И, скорее всего, уже не станут.
