Чуда стояла, разинув рот. Она никогда в жизни не видела ничего подобного.

— О вислые сиськи Вруны! — выдохнула Летти. — Навидалась я золота за свою жизнь, но это…

Чуда обратила внимание и на золото. Да, немало. Монеты, короны, медальоны, ожерелья, броши, браслеты, скипетры, золотые рамы, серьги, изумруды, рубины, топазы, бриллианты, жемчуг…

Чуда равнодушно отвернулась и снова уставилась на НЕГО.

Мантракс — огромная извивчатая колонна мышц и чешуи — распростерся на груде сокровищ. Кожистые крылья свешивались, прикрывая злато. Голова — огромный острый клин. Ноздри такие широкие, что можно просунуть сжатую в кулак руку и притом не коснуться тонких волосков, растущих по стенкам. Каждый коготь на лапах — длиннее ее предплечья.

Чуда едва могла вдохнуть от изумления. Ее распирало. Легкие раздувались, норовя вырваться наружу из клетки ребер. Несмотря на сгущающуюся ночь, пещера казалась залитой ярким светом. Но все, кроме НЕГО, будто обволакивалось туманом, пропадало.

Чуда шла к дракону, словно сомнамбула. Ступала на груды золота и украшений, подминала целые состояния, осыпающиеся под ногами. Она вытянула руку. Его нужно коснуться.

Интересно, чешуи грубые на ощупь? Гладкие? Теплые? Твердые или мягкие? А может, они упругие и податливые?

Чуда вспомнила, как впервые коснулась магии — ребенком, в одиночестве, в темноте родительской хижины. Чуда играла в прятки с братом, Андатте, и залегла, сжавшись, в груде грязных тряпок. Дремота тяжелила веки. Было жарко. В душном углу жара сделалась почти невыносимой — и прекрасной. Чуда ощутила: что-то проталкивается к ней сквозь накаленную духоту. Чей-то огромный, недоступный пониманию разум тянулся к ней, протыкая пласты реальности. Чуда потянулась навстречу, протолкнулась — и они встретились. На краткий миг. Но прикосновение полностью изменило ее. Переделало ее суть. Заклеймило. Превратило в иное.

И теперь прошлое всплыло.

Какой-то уголок разума отмечал, как Летти набивает карманы, идиотски хихикая. Как это злит! Такие ничтожные желания перед могуществом и великолепием! Неужели эта жалкая женщина не способна видеть красоту? Может, эта баба сознательно плюет на прекрасное?

Нет. Надо успокоиться. Ничто не должно испортить восхитительное мгновение. Оно должно остаться чистым, не затронутым миром вокруг, муками, смертями, тягостью постоянного самоконтроля. Ради этого мгновения миновало столько лет, заполненных тяжким трудом! Ничто не разрушит миг блаженства! Чуда этого не допустит. Она ощущала, как дыхание Мантракса веет над ее руками, обдает жаром пальцы…

От устья пещеры донесся шум. Кто-то закричал. И еще.

Чуда замерла.

— Дерьмо! — выговорила Летти.

Нет! Этого не должно произойти! Это же ценнейшее из мгновений!

Снова крик.

— Балур! — выдохнула Летти. — И Фиркин. С телегой и мешками. Только и всего.

Чуда снова обратилась к созерцанию биологического шедевра. К венцу своих усилий. К Мантраксу.

От устья пещеры донесся лязг стали о сталь.

— О-о, клянусь мошонкой Лола! — прорычала Летти и помчалась к источнику криков, безжалостно топча сокровища.

Под ее ногами сыпались и расползались склоны золотой кучи. Когда Летти пробежала мимо Чуды, стронулся весь ближний склон.

Нет. Нет!

Чуда кинулась в отчаянии наверх, вытянув руки. И ее пальцы почти достигли, почти коснулись Мантракса. Но ногам было не на что опереться. Она повалилась. Завизжала. Все, все ускользало от нее. Миг блаженства улетел.

Она покатилась кувырком, шлепнулась неуклюже, задрав ноги, в раскинутых руках — пустота.

Пару секунд Чуда лежала, наливаясь злостью. Чуда ощущала: она вот-вот потеряет контроль, все признаки налицо.

«Нет! — закричал изнемогающий здравый смысл. — Так быть не должно! Должно совсем не так! Это же лучший миг в жизни!»

Она заставила себя встать. Заскрежетала зубами. Ладони горели огнем. Между пальцами вился дым.

Кто-то выбежал из-за поворота пещеры. Стражник. Его кольчуга блестела в лунном свете. Рот распялен в крике, меч занесен. Завидев Чуду, стражник закрыл рот, раскрыл снова, испустил вопль и бросился на нее.

Чуда не видела солдата. Во всяком случае, видела не таким, каким он был здесь и сейчас. Она не замечала пещеры вокруг. Не ощущала горячего драконьего дыхания на своей коже.

Вместо этого перед Чудой расстелились покатые холмы ее детства, усаженные чахлыми кустами, где колючек росло больше, чем листьев. Щеки жег горячий ветер тамантийских пустошей. Навстречу бежал разбойник в лохмотьях, с саблей, занесенной над головой, с лихорадочно блестящими глазами, помешавшийся от голода.

«Нет! — закричал рассудок. — Это все миновало! Это прошлое! Ты теперь не такая!»

Но власть рассудка рушилась. Маска самоконтроля едва держалась. В ярости, отчаянии и ужасе Чуда сорвала ее напрочь.

Она вытянула руку. В ладони возник жар. Чуда ощутила в себе божественную силу. Слова, которых она никогда не учила, сами пришли на язык. Слова, прорывающие ткань реальности, укрывающей мир.

Ткань лопнула.

Стражник навис над Чудой, замахнулся мечом.

Жар в ладони стал болью — опаляющим, жгучим воплощением ненависти и ярости. Чуда завыла, перекрывая боевой крик солдата.

И затем во тьме пещеры Чуда родила пламя.