[1991]
Рэмси Кэмпбелл
Схоже во всех языках…

Антология Best New Horror 2 оказалась единственной моей книгой, которая подверглась цензуре со стороны издателя. Рэмси и я выбрали будоражащий рассказ Роберты Лэннес о серийном убийце Apostate in Denim, который был опубликован в первом номере журнала Iniquities, и договорились о его включении в антологию. Однако когда мы принесли Робинсону рукопись рассказа, то кое-кто в компании был решительно против включения этого произведения в книгу. Несмотря на все наши протесты (как может жанровый рассказ быть «слишком пугающим»?), рассказ не включили в книгу. Но, по крайней мере, Роберта с пониманием отнеслась к ситуации и впоследствии она включила этот рассказ в свой сборник The Mirror of Night.

Для третьего тома серии в издательстве вновь использовали работу Луиса Рея (монстр, напоминающий оборотня, вламывается через окно) для обложки книги и добавили цифру 3 к тиснению на обложке. В издательстве Carroll & Graf подошли к этому более интересным способом: они полностью переработали оформление для издания в твердой обложке и последующих изданий в мягкой. В этот раз в «Предисловии» еле набралось одиннадцать страниц, в то время как «Некрологи» «расцвели» до пятнадцати. Кроме того, в редакторское послесловие мы пригласили обозревателя из журнала «Локус», который, дурно разбираясь в жанре, заявил, что «значение ужасов крайне мало».

День, когда отец решил взять меня в место, где раньше жили прокаженные, выдался ужасно жарким. Даже старые женщины с черными, обмотанными вокруг головы шарфами сидят в здании автобусной станции, а не на улице возле уютной таверны. Кейт обмахивается соломенной шляпкой – та похожа на корзину, на которой кто-то посидел – и одаривает моего отца одной из тех улыбок, что приняты между ними. Она наклоняется вперед, чтобы разглядеть, не наш ли это автобус едет, когда отец говорит:

– Почему их прокаженными называют, как думаешь, Хью?

Я знаю, что последует дальше, но должен подыграть его юмору:

– Нет, не знаю.

– Их называют так потому, что они никогда не перестают проказничать!

Первые четыре слова он медленно и четко выговаривает – а финал фразы выходит скомканным. Я издаю стон, как он того и ждет, а Кейт льстиво хихикает. Я каждый раз слышу подобные смешки, когда Кейт и отец уединяются в его или моей комнате в отеле и отправляют меня вниз поплавать.

– Если ты не можешь осклабиться, то хотя бы издай стон, – он говорит это раз эдак в миллионный, а она толкает отца в ответ веснушчатым локтем, как будто эти шутки кажутся ей действительно смешными. Она меня так раздражает, что я говорю:

– Пап, проказы не рифмуются с проказой.

– Сынок, а я этого и не говорил. Я просто хотел посмеяться. Если бы мы не могли посмеяться, мы были бы мертвецами. Верно, Кейт?

Он подмигивает, глядя на ее бедро, и шлепает по ляжке… себя. Потом спрашивает:

– Если уж ты стал таким умником, почему бы тебе не выяснить, когда прибудет наш автобус, а?

– Он должен приехать сейчас.

– Тогда я сейчас превращусь в Геркулеса, – он задирает руки вверх, чтобы показать Кейт горы мышц. – Говоришь, название этой дряни произносится как Флаундер?

– Элунда, пап. Да. В этом письме буква Y в перевернутом положении означает букву L.

– Наконец-то они научились правильно писать! – восклицает он, показательно пялясь по сторонам, как будто ему плевать на окружающих. – Видимо, да, раз вы действительно хотите тащиться на развалины вместо того, чтобы плавать!

– Думаю, он успеет и то и другое, когда мы доберемся до деревни, – говорит Кейт. Но я более чем уверен: она надеется на то, что я буду только купаться. – Уважаемые джентльмены! Не будете ли вы так любезны перевести меня через дорогу?

У моей мамы была привычка стоять или ходить под руки одновременно со мной и отцом, когда он еще жил с нами.

– Я лучше пройду проверю, наш ли это автобус, – говорю я и убегаю так быстро, что мог бы прикинуться, будто не слышу, как отец зовет меня обратно.

Мужчина с лицом, темным, как кожаный ботинок, шагает сквозь столбы пыли позади автобуса и кричит вовсю: «Элунда!» Он размахивает руками так, будто пытается запихнуть транспорт внутрь какой-то прямой. Я сажусь напротив двух немцев, которые загораживают весь проход рюкзаками, пока не находят, куда их спрятать. Но тут отец находит три свободных места в ряд и орет:

– Ты сядешь с нами, Хью?

Он вопит так громко, что весь автобус поворачивается к нему.

Когда я вижу, что он снова собирает заорать, встаю и иду по проходу – в надежде, что никто не обратит на меня внимания. Однако Кейт громко высказывается:

– Как жаль, что ты вот так вот убежал, Хью. А я собиралась тебя спросить, не хочешь ли мороженого.

– Нет, спасибо, – я отвечаю, стараясь передать интонацию матери, когда она подчеркнуто говорила только с отцом, и переступаю через ноги Кейт. Когда автобус, громыхая, начинает подниматься в гору, я поворачиваюсь к ней спиной – насколько это возможно – и разглядываю виды за окном.

Агиос Николаос выглядит так, будто его не достроили до конца. Некоторые таверны располагаются на настилах из перекрытий, над которыми нет крыши, а иногда на тротуарах рядом с ними больше столиков, чем внутри. Автобус теперь катится вниз по склону, его мотор будто икает. И когда он достигает низменности, застроенной отелями (так называемый «бездонный бассейн»), где бездетные молодые туристы отдыхают под звуки диско, дорога выводит нас на край берега. Я разглядываю белые корабли на синих волнах, но на самом деле слежу за кондуктором, который приближается по проходу, и чувствую, что у меня сводит кишки – в предчувствии того, что мой отец ляпнет ему.

Автобус продолжает карабкаться по морскому берегу, когда кондуктор подходит к нам.

– Три билета в «край прокаженных», – говорит отец.

Кондуктор изумленно смотрит на него и пожимает плечами.

– Если вы конечно туда едете, – добавляет Кейт и прижимается к отцу. – До пункта назначения.

Когда вместо ответа кондуктор молча топорщит губы из-под усов и бороды, отец приходит в ярость – или делает вид, что злится.

– Где вы держите этих ваших прокаженных? Спелый Лобстер или как там называется это проклятое место?

– Этот остров называется Спиналонга, пап. И с сушей он не связан.

– Я знаю. И ему следовало бы это тоже знать, – теперь он действительно злится. – Теперь вы поняли? – снова обращается к кондуктору. – Даже мой десятилетний сын может говорить на вашем языке, так что не говорите, что не понимаете нашего.

Кондуктор смотрит на меня, и я прихожу в ужас от мысли, что он заговорит со мной по-гречески. Мама дала мне с собой карманный переводчик – печатаешь слово на английском и получаешь греческий вариант – но его пришлось оставить в отеле. Из-за того, что отец сказал, будто тот пищит как птица, которая знает всего одну ноту.

– Будьте добры, нам нужна Элунда, – бормочу я.

– Элунда, шеф, – отвечает кондуктор. Он берет деньги у отца, даже не взглянув на него, и отдает мне билеты и сдачу.

– В гавани вечером хорошо рыбачить, – говорит он и уходит на сиденье рядом с водителем. Автобус петляет зигзагами по склону холма.

Отец ржет на весь автобус.

– Они думают, что ты очень важная птица, Хью! Так что тебе уже не должно хотеться вернуться домой, к мамочке.

Кейт гладит его по голове, как домашнее животное, и поворачивается ко мне:

– А что тебе больше всего нравится в Греции?

Она всячески пытается подружиться со мной, даже говорит, что я могу называть ее просто Кейт. И только сейчас я понимаю, что это только ради отца. Но все, чего ей пока удалось достичь, – это сделать так, чтобы все волшебные места вокруг утратили свою магию – из-за того, что рядом нет мамы. Даже Кносс, где Тесей убил Минотавра. Там было всего несколько коридоров, которые, должно быть, и представляли собой лабиринт, из которого Тесей искал выход. И отец позволил мне чуток постоять в этом лабиринте, но потом разозлился – из-за того, что все экскурсии были на иностранных языках и никто не мог толком сказать ему, как выйти обратно к автобусу.

Накануне мы чуть не завязли в Гераклионе, но отец пообещал сводить Кейт на ужин рядом с «бездонным бассейном».

– Даже не знаю, – бормочу я в ответ, уставившись в окно.

– Мне здесь нравится солнце. А тебе? Еще люди, когда они мило себя ведут, и чистое море.

Это звучит так, как будто она снова хочет отослать меня купаться. Они познакомились как раз в тот момент, когда я плавал, на второй день нашего пребывания в отеле. Когда я выбрался из моря, отец уже пододвинул полотенце к ней поближе, и она хихикала. Я смотрю на то, как остров Спиналонга выплывает из-за горизонта, будто корабль с мачтами из скал и крепостных башен, и надеюсь, что Кейт решит, будто я с ней согласен. И это будет значить, что она отстанет от меня. Но она продолжает:

– Полагаю, многие мальчишки в твоем возрасте слишком мрачные. Давай надеяться, что, повзрослев, ты станешь похож на отца.

Она говорит это таким тоном, будто колония прокаженных была вообще единственной точкой на карте, которую мне хотелось посетить. На самом деле это просто еще одно старое местечко, о котором я потом смогу рассказать маме. Кейт не хочется туда ехать, потому что ей не нравятся старые места: про Кносс она сказала, что если это такой дворец, то ей совсем бы не понравилось быть в нем королевой. Я снова не отвечаю ей, пока автобус не приезжает в гавань.

Там совсем не много туристов, даже в магазинчиках и тавернах, прилепившихся к извилистому тротуару. Греки – выглядящие так, будто они были рождены на солнце – сидят и пьют за столиками под навесами, словно в магазинных лотках. Мимо проходят несколько священников (сначала мне кажется, будто на головы у них надеты шляпные коробки), и рыбаки поднимаются по берегу от своих лодок, неся пойманных осьминогов на остриях палок, будто гигантские кебабы. Автобус разворачивается в облаках пыли и выхлопных газов, в то время как Кейт виснет на отце, вцепившись в него одной рукой, а другой придерживает подол цветастого платья. Лодочник пялится на ее большую грудь, которая из-за веснушек в декольте напоминает мне пятнистую рыбу, и кричит: «Спиналонга!», сложив ладони рупором вокруг рта.

– У нас еще столько времени… – говорит Кейт. – Давайте выпьем. А Хью, если будет хорошим мальчиком, сможет съесть вон то мороженое.

Если она собирается разговаривать так, будто меня здесь нет, то я сделаю все возможное, чтобы подтвердить ее слова. Они с отцом сидят под навесом, а я пинаю пыль на тротуаре, пока она не спохватывается:

– Иди сюда, Хью. Мы не хотим, чтобы ты получил солнечный удар.

А я не хочу, чтобы она притворялась моей мамочкой, но если я скажу об этом, то просто испорчу день – сильнее, чем она уже сделала это. Поэтому я молча тащусь к столику рядом с ними и плюхаюсь на стул.

– Так что, Хью, какое тебе мороженое?

– Никакое, спасибо, – отвечаю я, несмотря на то, что рот наполняется слюной при мысли о мороженом или напитке.

– Можешь отхлебнуть из моего стакана с пивом. Конечно, если его когда-нибудь принесут, – отец повышает голос, уставившись на греков за столиком. – Тут вообще есть официант? – продолжает он, поднося руку ко рту таким жестом, будто пьет из стакана.

Когда люди за столиками в ответ начинают улыбаться, салютовать бокалами и что-то одобрительно кричать, Кейт говорит:

– Я найду официанта, потом зайду в комнату для девочек. А вы побеседуйте тут без меня по-мужски.

Отец не отрывает от нее взгляд, пока она переходит дорогу, а потом глазеет на дверь таверны – когда Кейт заходит внутрь. Он молчит некоторое время, а потом выдает:

– Ну что, собираешься сказать, что хорошо провел время?

Я знаю, он хочет, чтобы я наслаждался происходящим вместе с ним. Но также я знаю другое – мама удержалась и не рассказала мне этого, но я-то знаю: он забронировал тур в Грецию и взял меня с собой лишь для того, чтобы опередить ее и отвезти меня туда, куда ей всегда хотелось поехать самой. Он сидит, уставившись на таверну, как будто не в силах двинуться, пока я не разрешу, и я говорю:

– Собираюсь, если мы поедем на остров.

– Вот это мой мальчик, никогда так просто не сдается! – он улыбается мне уголком рта. – Не возражаешь, если я тоже немного повеселюсь, а?

Он произносит это таким тоном, будто совсем не веселился до настоящего момента, а я думаю – именно так и было, пока мы были тут вдвоем и он не познакомился с Кейт.

– Это же твой отпуск, – говорю я.

Он открывает рот после еще одной длинной паузы, когда Кейт выходит из таверны вместе с мужчиной, который несет на подносе две бутылки пива и лимонад.

– Видишь, ты должен поблагодарить ее, – наставляет он меня.

Только вот я не заказывал лимонад. Он сказал, что поделится со мной пивом. Но я говорю:

– Спасибо большое!

И чувствую, как горло сжимается во время глотка, потому что ее глаза говорят «я победила».

– Не стоит благодарности, – отвечает она, когда я ставлю пустой стакан на стол. – Хочешь еще? Нужно найти тебе какое-то занятие. Мы с твоим отцом еще посидим здесь.

– Иди, искупайся, – предлагает отец.

– Я не взял с собой плавки.

– Вон те парни их тоже не взяли, – отвечает Кейт, указывая на залив. – Не дрейфь. В своей жизни я повидала раздетых мальчиков.

Отец ухмыляется, прикрывая рот рукой, и я больше не могу этого выносить. Бегу к молу, с которого прыгают мальчишки, снимаю футболку и шорты, сверху на одежду кидаю сандалии и ныряю.

Сначала вода кажется холодной, но это длится недолго. В ней полно маленьких рыбок, которые начинают тебя теребить, стоит «зависнуть» на поверхности. И она чище водопроводной воды, поэтому видна галька на дне и рыбки, притворяющиеся камушками. Я дразню рыбу, и ныряю, и почти ловлю осьминога – прежде чем он скрывается в глубине. Потом три греческих парня моего возраста проплывают надо мной, мы знакомимся – показываем друг на друга и называем имена – когда я вижу, что отец и Кейт целуются.

Я знаю, что их языки сплелись во рту – они «совокупились языками», как называют это ребята у нас в школе. В тот момент мне хочется уплыть далеко-далеко и никогда больше не возвращаться.

Но Ставрос, и Статис, и Костас размахивают руками, предлагая поплавать наперегонки. И вместо того, чтобы уплывать далеко-далеко, я соглашаюсь с ними посостязаться. Вскоре я напрочь забываю про отца и Кейт. Не вспоминаю о них даже в те минуты, когда мы отдыхаем на причале перед новыми заплывами. Наверное, проходит не один час, прежде чем я понимаю – Кейт зовет меня:

– Подойди сюда на минутку.

Солнце уже не такое жаркое. Косые лучи проникают под навес, но отец и Кейт не сдвинулись в тень. Лодочник кричит: «Спиналонга!» и указывает на то, как солнце низко над горизонтом. Я уже не против того, чтобы продолжать купаться с новыми друзьями вместо поездки на остров, и я готов сообщить об этом отцу, когда Кейт говорит:

– Я сказала твоему отцу, что он должен тобой гордиться. Гляди, что я припасла для тебя.

Они оба порядочно напились. Когда я иду к ним, вижу, что Кейт почти лежит на столе. Только подойдя совсем близко, я понимаю, что она хочет мне «вручить», но слишком поздно. Она хватает меня за голову обеими руками и впивается в мои губы.

На вкус она как старое пиво. У нее мокрый рот, он больше моего, и когда губы шевелятся, они кажутся мне похожими на осьминожьи щупальца. «Мва-х», – доносится из ее рта, когда я ухитряюсь вывернуться. Она смотрит на меня, часто моргая, как будто не может сфокусировать взгляд.

– Нич-чего предосудительного нет в проявлениях любви, – бормочет она. – Поймешь, когда подрастешь.

Отец знает, что я терпеть не могу, когда меня целуют. Но смотрит неодобрительно, будто я должен был позволить Кейт сделать это. Неожиданно мне хочется отомстить им тем единственным способом, который я сейчас могу придумать.

– Сейчас нам нужно ехать на остров.

– Сначала лучше сходить в сортир, – отвечает отец. – На острове его небось нет, потому что у его обитателей члены давно поотваливались.

Кейт присвистывает, глядя, как я одеваюсь, и я чувствую, что ее веселят мои ребра, которые выступают наружу вне зависимости от того, насколько хорошо я ем. Я подавляю дрожь, чтобы она или отец не решили, что нам стоит вернуться в отель из-за того, что ребенок замерз. И уже по дороге в туалет слышу отцовское наставление:

– Смотри, не подхвати там какую-нибудь заразу, иначе придется оставить тебя на острове!

Я знаю, что родители развелись из-за множества причин, но сейчас я могу думать об одной-единственной: моя мама не смогла выносить его шутки. Чем больше она просила его прекратить, тем больше он шутил, будто не мог остановиться. Я забегаю в туалет, стараясь не глядеть на ведро для использованной бумаги, и, прицелившись в писсуар, закрываю глаза.

Неужели сегодняшний день станет моим главным воспоминанием о Греции? Мама воспитала во мне веру в то, что даже солнечный свет в этой стране несет в себе магию, и я ожидал почувствовать присутствие призраков из легенд во всех этих древних местах. А если в солнечном свете магии не нашлось, я бы хотел найти ее хотя бы в темноте. Эта мысль, кажется, делает темноту под сомкнутыми веками еще чернее, и я чувствую запах канализации. Я спускаю воду и застегиваю ширинку, и вдруг пугаюсь – что, если отец отослал меня сюда, чтобы мы опоздали на лодку? В попытках как можно быстрее выбраться наружу я чуть было не ломаю задвижку на двери.

Лодка все еще пришвартована к причалу, но я не вижу лодочника. Кейт и отец держатся за руки, и отец вертит головой по сторонам, будто собирается заказать еще выпивки. Я зажмуриваюсь так крепко, что, открыв глаза, вижу все вокруг в черном цвете. Мрак начинает развеиваться – как и мои желания, – но тут я вижу лодочника, который разговаривает со Ставросом на моле, опустившись на колени. Я кричу ему:

– Спиналонга!

Он смотрит на меня, и я боюсь ответа, что уже слишком поздно. Я чувствую, как глаза наполняются слезами. Потом он поднимается на ноги и указывает рукой на отца и Кейт:

– Один час, – говорит он.

Кейт глазеет на автобус, который только что начал карабкаться на холм, удаляясь.

– Вполне можно съездить, вместо того, чтобы ждать тут следующего, – говорит отец. – А потом вернемся в отель как раз к ужину.

Кейт искоса смотрит на меня.

– И после ужина он будет готов отправиться в кровать, – она произносит это с интонацией вопроса, насчет ответа на который не до конца уверена.

– Заснет без задних ног, зуб даю.

– Вопрос снимается, – отвечает она и тянет его за руку, чтобы подняться.

Лодочника зовут Яннис, и он не слишком хорошо говорит по-английски. Кажется, отец думает, что тот запросил слишком много за поездку – до тех пор, пока не понимает, что это плата за всех троих. Тогда он ухмыляется, будто думает о том, что Яннис сам себя надул.

– Раз, два, взялись, Джанис! – выкрикивает он и подмигивает нам с Кейт.

Наше судно по размеру как большая весельная лодка. На носу у него кабинка, по бокам – длинные скамейки, а в середине – вытянутая коробка, которая трясется и пахнет бензином. Я гляжу, как нос лодки разрезает воду, и чувствую себя так, будто мы еще только едем в ту самую Грецию, о которой я мечтал. Белые домики Элунды уменьшаются вдали, пока не начинают выглядеть, будто зубы на холмах, а затем перед нами выныривает Спиналонга.

Она кажется мне похожей на огромный заброшенный корабль, – корабль, больший, чем лайнер, и мертвый до такой степени, что застыл в воде без помощи якоря. Лучи вечернего солнца создают иллюзию, будто крутые берега цвета ржавчины, и костистые башенки, и стены светятся над морем. Я знаю, что сначала здесь была крепость, но думаю – может, ее сразу построили для прокаженных?

Я представляю, как они пытались доплыть до Элунды и тонули, потому что у них остались не все конечности, а без этого сложно грести. Если, конечно, они до того еще не сбросились со стен, потому что просто не могли выносить вида того, во что превратились. Если я скажу все это Кейт, клянусь, ее губы изогнутся в гримасе отвращения, но отец успевает первым:

– Глядите, а вот и группа приветствия!

Кейт вздрагивает, и я вспоминаю, что пытаюсь не мерзнуть.

– Не говори так. Они просто люди, такие же, как мы. Возможно, они вообще не рады, что пришли в этот мир.

Не думаю, что она видит их более четко, чем я. Их головы высовываются из-за стены на вершине скалы над маленьким галечным пляжем – единственным местом, куда может причалить лодка. Их то ли пять, то ли шесть, правда… я не до конца уверен, что это головы, возможно, это просто камни, которые кто-то сложил на стену – по цвету очень похоже. Я думаю, как здорово было бы посмотреть на них в бинокль, когда Кейт так крепко вцепляется в отца, что лодка начинает раскачиваться. Яннис грозит ей пальцем, и это не нравится отцу:

– Лучше гляди вперед по курсу, Джанис, – говорит он.

Яннис уже вытаскивает лодку на берег. Кажется, он не заметил головы на стене, и когда я поднимаю глаза, их там уже нет. Возможно, это были туристы, которые приехали на судне побольше нашего. Лодка пыхтит с таким звуком, будто бьется об мол.

– У вас один час, – говорит Яннис. – Через час на этом же месте.

– Вы что же, не останетесь? – умоляющим голосом спрашивает Кейт.

Он качает головой и указывает на пляж:

– Вернусь сюда, ровно через час.

Кажется, Кейт готова броситься в воду и забраться обратно в лодку, но тут отец крепко обнимает ее за талию:

– Не стоит беспокоиться! Тут есть два приятеля, которые не дадут тебя в обиду, причем ни один из них не носит женское имя!

Единственный способ подняться в форт – пройти по тоннелю, который изгибается посередине, так что выхода наружу не видно, пока ты не преодолел половину пути. Интересно, как скоро на остров опустится такая же темнота, что царит сейчас в этом коридоре? Когда Кейт видит выход, она срывается с места и бежит до тех пор, пока не оказывается на открытом месте. Там она глядит на солнце, которое сейчас цепляется за острия башен.

– Хочешь забраться сверху? – интересуется отец.

В ответ она корчит ему гримасу – наверно, потому что я подошел. После тоннеля мы оказались на улице между рядами каменных хижин – почти все из них обвалились. Должно быть, именно тут жили прокаженные, но теперь внутри остались только тени. Даже птиц здесь нет.

– Не уходи слишком далеко, Хью, – говорит Кейт.

– Я хочу обойти весь остров, иначе и приезжать не стоило.

– А я не собираюсь, и уверена, что твой отец поддержит меня.

– Тише, тише, детишки, – приговаривает отец. – Хью может идти, куда захочет, до тех пор, пока он не зайдет слишком далеко… То же касается и нас, верно, Кейт?

Пожалуй, он удивлен, когда она не смеется в ответ. Он выглядит неуверенным и злым – так же, как он выглядел в тот день, когда они с матерью сообщили мне, что собираются разводиться. Я бегу вдоль ряда лачуг и подумываю, не спрятаться ли в одну из них, чтобы выпрыгнуть перед Кейт и напугать ее. К тому же, может, они не совсем пусты… Из одной слышится глухое постукивание, будто там, в темноте, ползут по полу кости. Хотя это может быть змея под обвалившимся куском крыши. Я продолжаю бежать, пока не нахожу лестницу, ведущую с улицы на вершину холма, где пока еще светло. Я уже начинаю взбираться наверх, когда Кейт кричит:

– Оставайся там, чтобы мы тебя видели! Мы не хотим, чтобы ты ушибся!

– Да все в порядке, Кейт, оставь его в покое, – отвечает отец. – Он вполне благоразумен.

– Если мне нельзя говорить с ним, то зачем ты вообще позвал меня ехать с вами?

Я не могу сдержать ухмылки, взбираясь на последнюю ступеньку и скрываясь от их взглядов за травянистым курганом, похожим на чью-то могилу. Отсюда мне виден весь остров, и мы здесь не одни. Путь, по которому я бежал, ведет вокруг всего форта, мимо большинства лачуг и башен, и минует несколько больших зданий, а потом ныряет в тоннель. Перед уходом под землю он идет вдоль стены над пляжем, и как раз между ней и дорожкой располагается дворик с каменными плитами. Некоторые из них вынуты из пазов, будто кто-то открыл продолговатые коробки, наполненные темнотой и грязью. Они как раз возле той стены, над которой я видел головы, следящие за нами. Теперь их там уже нет, но мне кажется, я вижу фигуры, крадущиеся по направлению к тоннелю. Совсем скоро они окажутся позади Кейт и отца.

Яннис уже на середине пути к Элунде. Его лодка встречается с другой, которая плывет к острову. Край солнца скоро коснется моря. Если бы я спустился к лачугам, то проследил бы за тем, как оно тонет и гаснет – вместе со мной. Вместо этого я лежу на кургане, осматриваю остров и вижу большинство прямоугольных отверстий, что прячутся позади некоторых хижин. Если бы я подошел к ним поближе, я бы смог выяснить, насколько они глубоки, но я предпочту этого не знать… Пожалуй, если бы я был греком, то считал бы, что они ведут в подземный мир, где живут мертвецы. К тому же мне нравится наблюдать за отцом и Кейт, которые безуспешно пытаются меня найти.

Я остаюсь на своем наблюдательном посту, пока Яннис не возвращается в Элунду, пока чужая лодка не достигает Спиналонги и пока солнце не начинает выглядеть так, будто оно коснулось моря, чтобы его выпить. Кейт и отец спорят. Подозреваю, что из-за меня, хотя слов отсюда не слышно. Чем темнее становится между лачугами, тем сильнее Кейт размахивает руками. Я уже почти готов показаться отцу на глаза, когда она начинает визжать.

– Давай, Хью, покажись, я знаю, что это ты! – кричит она, отпрыгнув от лачуги, позади которой зияет темная дыра.

Я знаю, что ей ответит отец, и съеживаюсь.

– Это ты, Хью, ууу-хуу-хуу? – воет он.

После такой шутки просто невозможно показаться на глаза.

Тем временем отец прислоняется к окну, подоконник которого покрыт острыми камешками, потом оборачивается к Кейт:

– Это был не Хью. Там никого нет.

Его я слышу с трудом, зато никакого труда не составляет расслышать, что кричит Кейт:

– Не смей мне говорить такое! Вы оба слишком любите дурацкие шутки!

Кто-то выбегает из тоннеля, и она снова начинает визжать.

– Все в порядке? – кричит ей мужчина. – Там как раз лодка собирается отчаливать, если с вас уже хватит острова.

– Не знаю, что будете делать вы оба, – Кейт говорит это тоном герцогини, – но я ухожу с этим джентльменом.

Отец дважды зовет меня. Но подойти к нему сейчас – это позволить Кейт одержать победу.

– Не думаю, что наш лодочник будет ждать, – говорит мужчина.

– Это не важно, – отвечает отец так яростно, что я понимаю – это весьма важно. – За нами придет наша лодка.

– Если автобус подойдет до того, как вы вернетесь, я не буду там болтаться и ждать вас, – предупреждает Кейт.

– Ну, и на здоровье! – отвечает отец так громко, что его голос будит эхо в тоннеле.

Он смотрит ей в спину и, должно быть, надеется, что Кейт передумает. Но я вижу, как она спускается с пристани в лодку, и та сразу отходит от берега, словно морская зыбь подталкивает ее в сторону Элунды.

Когда звук двигателя становится совсем не слышен, мой отец прикладывает ладонь к уху.

– Ну так что, все твари отстали от меня, не так ли? – он будто кричит сам на себя. – Что ж, и отлично, что все убрались!

Он размахивает кулаками так, будто хочет кому-то навалять, и голос его звучит так, будто он внезапно сильно напился. Должно быть, он держал себя в руках, пока Кейт была рядом. Никогда раньше не видел его таким. Он пугает меня, поэтому я остаюсь в своем убежище.

Но не только отец меня страшит. Над водой остался только маленький огрызок солнца, и я боюсь представить, какая темнота опустится на остров, когда свет исчезнет совсем. Солнечные блики дрожат на дорожке света между горизонтом и берегом, и в их мерцании мне кажется, что над стеной в том самом дворике, полном каменных плит, торчит несколько голов. С какой стороны стены они находятся? Отблески солнца слепят меня и будто сплющивают края голов – те кажутся более узкими, чем я когда-либо видел в этой жизни. А потом я замечаю отплывающую от Элунды лодку и щурюсь на нее до тех пор, пока не становлюсь полностью уверенным в том, что это Яннис.

Он возвращается раньше, чтобы забрать нас. Даже это пугает меня, потому что с чего бы ему спешить? Неужели он не хочет, чтобы мы оставались на острове с наступлением темноты? Я гляжу на стену и вижу, что головы исчезли. А затем солнце исчезает, и я чувствую, будто остров похоронен во тьме.

Мне до сих пор видна лестница, ведущая вниз – ступени сереют в темноте, – и теперь мне совсем, до дрожи не хочется оставаться в одиночестве. Я отшатываюсь от кургана, потому что не хочу прикасаться к нему, и чуть было не наталкиваюсь на фигуру с обрезанной головой и руками, словно обрубленными в районе локтей… Это всего лишь кактус. Я поднимаюсь на ноги, когда мой отец говорит:

– Вот ты где, Хью.

Но он еще не видит меня. Должно быть, он слышал, как я охнул при встрече с кактусом. Я иду на верхнюю ступень лестницы, но не вижу его в темноте. Затем его голос удаляется:

– Не вздумай снова прятаться! Кажется, Кейт мы больше не увидим, но ведь мы же есть друг у друга, верно?

Он все еще пьян. И кажется, будто он разговаривает не со мной, а с кем-то, кто находится ближе к нему, чем я.

– Хорошо, мы подождем на берегу, – говорит он, и голос дробится эхом. Отец зашел в тоннель, и, кажется, он думает, что идет за мной следом.

– Я здесь, пап! – кричу я так громко, что срываюсь на визг.

– Я понял, Хью. Подожди немного. Я уже иду, – он заходит все глубже в тоннель. Пока он внутри, должно быть, мой голос кажется ему звучащим с противоположной стороны. Я втягиваю пыльный воздух, чтобы прокричать ему, где я на самом деле, когда он вскрикивает:

– Кто это? – со смешком, который будто раскалывает его слова на кусочки.

Кого бы он ни встретил… Когда он входил в тоннель, он думал, что это я. А я… сдерживаю дыхание, не в силах ни втянуть воздух, ни сглотнуть, и дрожу – то ли от холода, то ли от жара.

– Дайте пройти, – он говорит так громко, будто пытается наполнить голосом весь тоннель. – Мой сын ждет на пляже.

В тоннеле такое сильное эхо, что я не уверен, что слышу кого-то помимо отца. Кажется, я различаю шарканье и какие-то другие звуки, должно быть, голоса, потому что отец говорит:

– На каком языке вы говорите? Судя по голосу, вы напились еще сильнее, чем я. Я же сказал, что меня ждет сын.

Он говорит как можно громче, будто это способствует лучшему пониманию. Происходящее сбивает меня с толку, но сильнее замешательства ощущаемый мною страх – за него.

– Па-а-ап! – я почти что кричу и бегу вниз по ступенькам так быстро, как только могу – стараясь только не упасть.

– Видите, я же говорил. Это мой сын, – он говорит так, будто общается с толпой идиотов. Шарканье и шорох возобновляется, как будто кто-то медленно марширует по тоннелю. Тогда он говорит:

– Ну, ладно, мы можем вместе пойти на пляж. Что с вами такое, друзья, слишком напились, чтобы идти нормально?

Я добегаю до низа лестницы с ноющими от напряжения лодыжками и бегу вдоль улицы с разрушенными лачугами, просто потому что не могу затормозить. Шаркающие звуки становятся глуше, будто те люди с моим отцом удаляются… оставляя позади части себя. И голоса их тоже меняются, они рассыпаются и становятся рыхлыми, как будто рты говорящих увеличиваются. Но отец смеется так громко, словно пытается вымучивать очередную шутку:

– Вот это я н-называю объятия! Эй, полегче, любовь моя, иначе у меня весь запал сойдет на нет, – говорит он кому-то. – Иди-ка сюда, подари нам поцелуй. Поцелуи звучат схоже во всех языках.

Голоса затихают, но шорох продолжается. Я слышу, как они выходят из тоннеля и шуршат галькой, а потом – как мой отец пытается кричать, но не может, как будто проглотил что-то, что залепило ему горло. Я зову его и врываюсь в тоннель, поскальзываюсь на чем-то, чего не было на полу, когда мы проходили здесь раньше, и буквально вываливаюсь на пляж.

Мой отец в воде. Он зашел уже так глубоко, что она достает до подбородка. Шесть человек, которые словно срослись между собой, держат его – и увлекают его все дальше, будто им не нужно дышать даже в тот момент, когда их головы скрываются под водой. Части их тел качаются на волнах вокруг отца, который размахивает руками и захлебывается попавшей в рот водой. Я пытаюсь бежать к нему, но не успеваю зайти достаточно глубоко – его голова скрывается под водой. Море выталкивает меня обратно на пляж, и я бегаю с рыданиями туда-сюда, пока не приплывает Яннис.

После того, как ему удается разобрать, о чем я твержу, он быстро находит тело отца. Яннис закутывает меня в шерстяное одеяло и обнимает всю дорогу до Элунды, а потом полиция отвозит меня обратно в отель. Кейт берет у меня телефон матери и звонит ей. Говорит, что она присматривает за мной в отеле, потому что отец утонул… и мне все равно, что она там болтает, я чувствую лишь оцепенение. И начинаю визжать, только оставшись один – в самолете по пути обратно в Англию. Потому что мне снится отец, который вернулся, чтобы пошутить:

– Вот что я называю совокупиться языками, – говорит он, прижимаясь своим лицом к моему и демонстрируя то, что теперь у него во рту.