[2003]
Марк Сэмюэльс
Белые руки

Вы, должно быть, помните Альфреда Масвелла, в котором поклонники таинственных историй узнают автора многочисленных статей на тему привидений в литературе. Он умер в безвестности чуть больше года назад.

Масвелл некоторое время преподавал в Оксфорде, но оставил университетскую обитель после научного скандала. Бывший студент (ныне журналист) так писал о нем в мемуарах, опубликованных в частном порядке:

Далее вы припомните, как эксцентричные теории Масвелла о литературе пользовались краткой, но скверной известностью в пятидесятых годах. В серии очерков в недолго просуществовавшем американском фантастическом журнале «Некрофил» он отстаивал мистические истории. Это было в то самое время, когда другие ученые и критики в отвращении отвернулись от сего жанра после пресыщения неграмотным чтивом в таких бульварных журналах, как, например, «Паранормальные рассказы». Масвелл утверждал, что антропоцентрическая проблематика реализма тормозит возможности гораздо более глубокого исследования бесконечности. Созерцание бесконечного, как он утверждал, было тем даром, что отделил человека от животного. А реализм, по его мнению, был литературой скучной и обыденной. По его утверждению, именно поиск скрытых тайн лег в основу литературы великой. Масвелл также считал, что литературное творчество, в своей высшей форме, должно разгадать тайны жизни и смерти. Последний концепт он никогда не пояснял, но намекал, что его достижение предполагает некоторые фактические изменения в структуре самой реальности. Пожалуй, было неизбежным то, что подобные убеждения привели его к увольнению из Оксфорда и репутации глупого мистика в академических кругах.

После тихого изгнания из Оксфорда Масвелл удалился к высотам Хайгейт. И здесь, в этом лондонском предместье, где вел последний бой с опийной наркоманией Сэмюэл Тейлор Кольридж, Масвелл продолжил свой литературный крестовый поход. Серия фотографий, напечатанная в четвертом номере «Некрофила», демонстрировала толстенького Масвелла, который бродил по зеленым улочкам Хайгейта одетым в черный костюм-тройку, с сигаретой, зажатой между губ, и в очках. Рука в перчатке сжимает книгу историй о привидениях за авторством Лилит Блейк, которой он восхищался. Эта викторианская писательница, пожалуй, наиболее известна своим сборником рассказов «Воссоединение и другие истории». Тогда, как и сейчас, весьма редкая, эта книга была напечатана тиражом всего в сто экземпляров. Среди знатоков она приобрела легендарный статус. Масвелл был, несомненно, величайшим авторитетом среди изучающих жизнь и творчество Лилит. Он один обладал тем немногим, что осталось от нее, включая корреспонденцию, а также дневники, фотографии и другие личные вещи.

Переезд Масвелла в Хайгейт, пожалуй, более всего был обусловлен тем фактом, что Блейк прожила в этой деревне все двадцать два года своей недолгой жизни. Ее останки были погребены на старом Западном кладбище в Суэйн Лейн.

Я впервые встретил Альфреда Масвелла после того, как написал ему письмо с просьбой предоставить некоторую информацию о Лилит Блейк для статьи, которую я планировал посвятить писателям-мистикам конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. После переписки он предложил встретиться днем в читальном зале Хайгейтского литературного и научного института. Оттуда он хотел проводить меня до своей комнаты, спрятанной в лабиринте узких кирпичных проходов за Понд Сквер, которую, судя по всему, было трудно найти без посторонней помощи.

В холодный, ясный зимний полдень я вышел на станции метро Хайгет и направился по Саутвуд-Лейн к поселку. Снег выпал накануне вечером, и улица была почти безлюдной. Тишину нарушал лишь звук моих шагов и скрип снега в хрупкой тишине. Когда я добрался до Хайгейт, я на некоторое время остановился, чтобы осмотреть окружающий пейзаж. Дома эпохи короля Георга были облачены в белое и сверкали в морозном свете солнца. Резкий ветер дул холодными порывами, пел в дымоходах и между провисшими крышами. Один или два местных жителя, одетые в бушлаты и глухо укутанные, прошли мимо, настороженно поглядывая на меня.

Я подошел к одному из этих пешеходов, и он направил меня в сторону Института. Это было побеленное двухэтажное строение, выходящее на площадь на углу Суэйн Лейн. Сквозь окна первых этажей я увидел зарево от горевшего внутри камина и толстенького мужчину, читающего в кресле. Это был Альфред Масвелл.

Стряхнув снег с одежды, я вошел внутрь и представился. Он выбрался из кресла, выпрямился, как рак-отшельник, сбросивший оболочку, и выбросил вперед руку в перчатке, чтобы обменяться рукопожатиями. Он был одет в свой обычный черный костюм, сигарета свисала с нижней губы. Его глаза напряженно уставились на меня из-за круглых очков. Волосы его поредели и побелели, если сравнивать с фотографиями в «Некрофиле». Лысина на макушке придавала ему несколько монашеский облик.

Я повесил пальто с капюшоном и шарф на вешалку и сел в кресло перед Масвеллом.

– Нас никто не побеспокоит в течение по крайней мере еще нескольких минут, – сказал он. – Остальные члены научного сообщества в библиотеке, слушают какую-то лекцию об этом шарлатане Джеймсе Джойсе.

Я кивнул как бы в согласии, но мое внимание было устремлено на кожаные перчатки Масвелла. Казалось, он их носил всегда. Подобная пара перчаток была и на фотографиях в «Некрофиле». Я заметил, что черная кожа скрывала явную худобу рук и длинные пальцы. Его правая кисть постоянно беспокойно двигалась с зажатой сигаретой, в то время как пальцы левой все время сжимались и разжимались. Выглядело это так, будто ему было некомфортно ощущать эти части собственного тела.

– Мне очень приятно говорить с человеком, который предан историям Лилит Блейк, – сказал он странным, напряженным голосом.

– О, я бы не назвал себя слишком преданным. Ее работа поражает, конечно, но я лично предпочитаю Блэквуда и Макена. Блейк, как мне кажется, не хватает баланса. Ее мир – один из самых беспросветных, полный лишь мраком и тленом.

Масвелл фыркнул в ответ на это замечание. Он выдохнул большой клуб сигаретного дыма в мою сторону и сказал:

– Беспросветный мрак и тлен? Скорее, она делает отчаяние прекрасным! Я верю в то, что де Квинси написал однажды: «Святость – это могила. Благочестие – это темнота. Чистота – это разложение». Вот слова, которые отлично характеризуют работы Лилит Блейк. А Макен! Этот краснолицый старикан со своей запутанной англо-католической дрянью! Этот человек был пьяным клоуном, одержимым грехом. А Блэквуд? Пантеистическая гниль, которая относится к каменному веку. Он писал в основном ради денег и написал в итоге слишком много. Нет, нет. Поверьте мне, если вы хотите истины за гранью видимости, вы должны прийти к Лилит Блейк. Она никогда не идет на компромиссы. Ее рассказы бесконечно больше, чем просто повествование о сверхъестественных явлениях…

Его голос достиг пика пронзительности, и все, что я мог сделать в ответ, – не корчиться в кресле, зажав уши. Затем он, казалось, взял себя в руки и провел платком по лбу.

– Вы должны извинить меня. Я позволил из-за убеждений отбросить манеры. Теперь я так редко принимаю участие в дискуссиях, что перевозбудился, – он взял себя в руки, успокоился и снова хотел что-то сказать, когда открылась боковая дверь и группа людей ворвалась в комнату. Они обсуждали лекцию о Джойсе, которая, судя по всему, только что закончилась. Масвелл поднялся на ноги и надел шляпу и пальто. Я последовал за ним.

Снаружи, оказавшись на холодном полуденном воздухе, он оглянулся через плечо и скривил лицо в гримасе отвращения.

– Как я ненавижу этих дураков, – произнес он.

Мы побрели через снег по площади и нырнули в лабиринт переулков. Высокие здания с пыльными окнами давили на нас с обеих сторон и, после множества поворотов, мы добрались до дома, в котором находилось жилище Масвелла. Он квартировал в подвале, и мы спустились по ступеням, оставив дневной свет позади.

Ученый открыл переднюю дверь, и я последовал за ним внутрь.

Масвелл нажал на выключатель, и единственная лампочка, подвешенная к потолку и висящая почти посередине между ним и голым полом, осветила скудное убранство комнаты. Вдоль каждой из стен стояли длинные шкафы, набитые толстыми томами. В одном углу стояло кресло и пуф вместе с небольшим круглым столом, на котором опасно кренилась стопка книг. Ненадежная на вид переносная газовая печь стояла в противоположном углу. Масвелл принес из соседней комнаты еще один стул, обитый грубой тканью, и предложил мне сесть. Сразу после этого он притащил оттуда же большой сундук. Тот был очень старым, с монограммой «Л.Б.» на боку. Масвелл театральным жестом отпер сундук, а потом сел, закурив еще одну сигарету и сфокусировав взгляд на моем лице.

Я взял блокнот из кармана и начал просматривать рукописи, доставая их из сундука. Там были довольно странные и не до конца понятные записи, но это было именно то, что требовалось для статьи. Там были целые залежи подобных богатств, которые мне просто необходимо было изучить. Масвелл между тем сделал меланхоличное замечание, важность которого, к слову сказать, я оценил лишь намного позже.

– Одиночество, – сказал он, – может привести человека в ментальное области чрезвычайной степени странности.

Я рассеянно кивнул. В тот момент я как раз обнаружил небольшую коробку и открыл ее, после чего мое возбуждение взлетело до небес. Внутри лежал светло-коричневый фотографический портрет Лилит Блейк 1890 года. Это был первый раз, когда я увидел ее, и должно быть, это фото было сделано как раз перед смертью писательницы. Ее красота поражала.

Масвелл наклонился вперед. Теперь он, казалось, следил за моей реакцией с удвоенным интересом.

Пышные иссиня-черные волосы Лилит Блейк падали кудрями на плечи. Лицо ее было овальной формы, с небольшим заостренным подбородком. Глаза, широко расставленные и пронзительные, казалось, смотрели сквозь время, что разделяло нас. Ее шея была длинной и бледной, лоб округлым, небрежные завитки волос обрамляли виски. Полные губы были слегка приоткрыты, и ее маленькие острые зубы блестели белизной. На шее висела нитка жемчуга, а она сама была одета в черное бархатное платье. Самые нежные и прекрасные белые руки, которые я когда-либо видел, были сложены на груди. Хотя кожа на ее лице и шее казалась алебастрово-белой, руки были еще бледнее. Они были белее чистейшего снега. Выглядело это так, будто дневной свет никогда не прикасался к ним. Длина ее изящных пальцев меня поразила.

Я тогда, должно быть, просидел некоторое время в молчаливом созерцании этого чудесного образа. Масвелл в приступе нетерпения в конце концов прервал мою задумчивость самым жестоким и неуместным способом. Он выхватил фотографию у меня из рук, поднял ее в воздух и, пока он говорил, голос его визгливо дрожал:

– Вот безнадежное отчаяние того, кому не было покоя ночью. Вот та, что пошла добровольно в могилу с черным экстазом в сердце, а не со страхом!

Я мог только сидеть и потрясенно молчать в ответ. По моему мнению, Масвелл был близок к настоящему нервному срыву.

Позже он, должно быть, помог мне разобраться в некоторых документах из сундука. Я практически не помню деталей. Знаю, что когда я, наконец, покинул его комнату и по снегу выбрался обратно на площадь, то понял, что исследования работ Блейк будут иметь огромное значение для моей научной карьеры. У Масвелла в руках находилось настоящее сокровище, литературная золотая жила, и при правильном использовании она могла бы сделать мне имя.

После этого мои дни уже мне не принадлежали. Как я ни старался, не мог выкинуть образ Блейк из головы. Ее лицо преследовало меня в мыслях, подгоняя в поисках истинного смысла ее работ. Наше с Масвеллом сходство выросло до пугающих размеров, пока я искал способ договориться с ним о том, чтобы получить возможность глубже закопаться в его коллекцию. Сначала он, казалось, не верил в мой растущий интерес, но в итоге удостоверился, что этот энтузиазм подлинный. Тогда он приветствовал меня как единомышленника. По счастливой случайности мне даже удалось снять комнату в его доме.

Итак, в течение этих зимних месяцев я работал с Масвеллом, вчитываясь в письма и перебирая личные вещи Блейк. Я не могу отрицать, что прикосновения к этим предметам казались почти святотатством. Но когда я читал письма, дневники и записные книжки, я понимал, что Масвелл говорил истинную правду, описывая гений Блейк как нечто величайшее в области литературы о сверхъестественном.

Он постоянно суетился вокруг своей библиотеки, словно паук, взбираясь на стремянку и вытаскивая тома с полок, спуская их в полутьме вниз для меня. Он хотел особенно выделить конкретные отрывки текста, которые, как он считал, поспособствуют большему пониманию жизни и творчества Блейк. Тем временем снаружи частые снегопады заполнили ледяной белизной пустоту между окном его полуподвальной квартиры и тротуаром. Мое исследование продвигалось хорошо, блокнот наполнялся полезными цитатами и аннотациями, но почему-то я чувствовал, что не способен до конца охватить сущность Лилит: самые многообещающие аспекты ее видения ускользали от моего понимания. Становилось мучительно больно быть так близко к ней, и в то же время чувствовать, что ее самые прекрасные тайны скрыты от меня в могильной тьме.

– Я считаю, – однажды сказал Масвелл, – что психологическая изоляции является сущностью художественной фантастики. Изоляция, которая сталкивается с болезнью, с безумием, с ужасом и смертью. Это отголоски той бесконечности, которая мучает нас. И Блейк описывает для нас отзвуки именно этого рока. Лишь она одна обличает то, что наша неизбывная слепота приводит к вечному уничтожению. Лишь она одна показывает, как наши души кричат в темноте, и никто не слышит наши вопли. Правда, иронично, что именно такой красивой молодой женщине довелось обладать настолько мрачным и пронизанным кошмарами воображением?

Масвелл глубоко затянулся сигаретой и, пока он обдумывал собственные слова, его взгляд, казалось, канул в беспредельную пустоту.

Иногда, когда Масвелла не было, я забирал коллекцию к себе. Личные письма Блейк стали для меня священными реликвиями. Ее фотография приобрела особое значение, и мне часто не удавалась удержаться от того, чтобы не гладить кончиками пальцев контуры ее прекрасного лица.

Время шло, и мои исследования творчества Лилит Блейк начали приносить еще более увлекательные результаты. Я чувствовал, что теперь готов обеспечить ей посмертное внимание, которого она действительно заслуживала. Если раньше я планировал просто включить ссылки на ее работы в пространную статью о сверхъестественной фантастике конца девятнадцатого и начала двадцатого веков, то теперь понял: она достойна того, чтобы посвятить ее наследию целый критический труд. Такова была ее литературная ценность, обнаруженная в процессе бесед с Масвеллом. Для меня было очевидно, что этот человек мало понимал истинную важность того, чем владел, и его затворнический образ жизни привел к тому, что он стал считать все, относящееся к этому мертвому и красивому созданию, своей личной собственностью. Его разум безнадежно запутался в бездоказательном утверждении, которое он преподносил в связи с важностью некой «работы в тени работы». Оное я расценивал как непонятную мистическую интерпретацию, которую он сформулировал в своем бестолковом, стареющем мозгу.

Однажды днем он проходил мимо меня, когда я корпел над рекомендованной им книгой, и проявил вежливый, но вместе с тем саркастичный интерес к записям, что привело меня в ярость. Я озвучил мнение о том, что Блейк заслуживает гораздо более высокого места в литературном пантеоне. Единственное разумное объяснение провала Лилит в достижении читательского признания было обусловлено, как я обнаружил, почти полным отсутствием интереса критиков-современников к ее работам. Я не смог отследить ни дошедших до нас отзывов о «Воссоединении и других историях» в литературных журналах того времени, ни каких-либо упоминаний о ней в колонках светских новостей. В ответ на это заявление Масвелл просто громко рассмеялся. Держа сигарету между тонкими пальцами в перчатке, он пренебрежительно помахал ею в воздухе и сказал:

– Мне следовало бы предположить, что вы сочли молчание критиков о ее работах наводящим на размышления – так же, как об этом подумал и я в свое время. Главное, не путайте молчание и равнодушие. Любой имбецил мог сделать такой ошибочный вывод, и действительно, многие в прошлом пришли к этому неверному выводу. Но Лилит Блейк – это вам не граф Стенбок, творчество которого попросту ждало, когда его откроют заново. Ее намеренно не упоминали. Ее произведения были специально исключены из рассмотрения. Как вы думаете, сколько некоторые личности заплатили просто для того, чтобы убедиться, что памятник на Хайгейтском кладбище действительно установлен на ее могилу? Но прошу вас, продолжайте, расскажите мне побольше о вашей статье, и я постараюсь сделать скидку на вашу молодость и наивность.

И по мере того, как я продолжал рассказывать о своей теории, я четко видел, как Масвелл начал ухмыляться самым оскорбительным образом. Причем он как будто смеялся надо мной! Краска залила мои щеки, и я встал, резко выпрямив спину в напряжении. Я дошел до предела и не мог больше терпеть покровительственное отношение этого старого дурака. В ответ Масвелл сделал шаг назад и нарочито, в некой идиотско-джентльменской манере, поклонился. Однако, кланяясь, он чуть не потерял равновесие. На мгновение это испугало меня, и он воспользовался этой возможностью, чтобы уйти. Но прежде, чем покинуть комнату, он произнес несколько слов на прощание:

– Если бы вы знали то, что я знаю, мой друг, а возможно, вы скоро обретете это знание, вы бы находили подобную литературную критику ужасно забавной, каковой ее считаю я. Однако сейчас я очень устал, и вынужден откланяться, оставляя вас наедине с работой.

Мне казалось очевидным, что Масвелл просто не подходит на роль правопреемника Лилит Блейк. Более того, его нарочитая театральность и отсутствие благодарности за мои труды указывали на прогрессирующую умственную деградацию. Я должен был каким-то образом, ради репутации Блейк, отобрать у безумца с расколотым сознанием ее имущество.

Такая возможность появилась быстрее, чем я смел надеяться.

Однажды вечером, в феврале, Масвелл вернулся после одной из своих нечастых встреч особенно утомленным. До этого, в течение нескольких недель, я наблюдал, как в его движения вползает мертвенная усталость. Вдобавок к почти постоянному ощущению рассеянности он сильно потерял в весе. Поэтому его последующее признание не было для меня шоком.

– Для меня игра закончена, – сказал он. – Я увядаю. Доктор говорит, что мне немного уже осталось. Я рад, что момент моего воссоединения с Блейк близится. Ты должен удостовериться, что меня похоронят рядом с ней.

Масвелл задумчиво рассматривал меня; свет от тусклой электрической лампочки отражался в стеклах его очков, скрывая глаза. Он продолжил:

– Есть секреты, которые я скрывал от тебя, но сейчас пришло время их раскрыть. Я узнал, что есть те, кто, будучи мертвым, лежат в гробах, не тронутые разложением. Сила вечного замысла сохраняет их: они пребывают там, мертвые и спящие. Лилит Блейк одна из них, и я стану таким же. А ты будешь нашим стражем в этом мире. Ты убедишься, что наши тела не потревожат. Когда мы умрем, нас не должны разбудить от вечного сна. Именно для того, чтобы было кому охранять Лилит и меня, я позволил тебе узнать мои тайные мысли и прикоснуться к ее литературному наследию. Все станет на свои места, когда только ты прочтешь ее последние работы.

Он взобрался наверх к темному потолку по крутой лестнице и достал металлическую коробку с верха книжного стеллажа. Открыл ее и вытащил старую записную книжку, обернутую в черную сморщенную кожу. Заголовок был написан характерным для Лилит почерком. Я сумел рассмотреть, что рукопись называлась «Белые руки и другие истории».

– Эта книга, – сказал он, передавая ее мне, – содержит истории, подводящие итог всему. Они устанавливают истину о том, что я тебе рассказал. Теперь книга должна быть опубликована. Я хочу реабилитироваться после смерти. Эта книга самым шокирующим способом докажет превосходство ужасов над всеми другими жанрами литературы. Как я уже намекал тебе раньше, эти истории не описывают какие-либо сверхъестественные явления, но при этом они сверхъестественны по своей сути. Пойми одно: Блейк была мертва, когда эти истории были задуманы. Она все еще спит, поэтому передала образы из своей могилы мне, чтобы я мог записать все. Когда ты прочтешь это, ты поймешь, что я не сумасшедший. Все прояснится. Ты поймешь, как на рубеже смерти начинается вечный сон. Он позволяет телу не разлагаться, пока сон продолжается.

Я понял, что болезнь Масвелла сильно повлияла на его разум. И чтобы привести его обратно к ощущению реальности, я сказал:

– Ты говоришь, что Блейк телепатически продиктовала тебе истории, а ты их записал? Тогда почему почерк ее, а не твой?

Масвелл мучительно улыбнулся, помолчал, а потом в первый и последний раз снял перчатки. У него были руки Лилит Блейк, такие же бледные, вытянутой формы, я узнал их по фотографиям.

– Я просил у нее знака, чтобы понять, что я не сумасшедший, – сказал Масвелл, – и получил это.

Через четыре недели он умер.

В медицинском свидетельстве указали, что причиной смерти стала сердечная недостаточность. Я вел себя осторожно, и так как перед смертью он болел, у властей не было причин подозревать меня в чем-либо. Честно говоря, я и не думал о том, чтобы выполнять какие-либо из желаний Масвелла, поэтому я организовал кремацию его тела. Церемония должна была пройти в Мэрилебон на кладбище святого Панскраса среди простых, маленьких, непримечательных могил и памятников. Нет, он не будет покоиться рядом с Лилит Блейк на Хайгейтском кладбище.

Церемония прошла весьма просто, и кроме меня, на ней никто не присутствовал. Увольнение Масвелла из Оксфорда сделало неизбежным охлаждение старых коллег, в его семье все уже умерли, поэтому некому было прийти, чтобы попрощаться. Урна с прахом была захоронена в безымянной могиле, и приглашенный священник безразлично, механически пробормотал слова молитвы. Когда церемония закончилась, у меня появилось некое ощущение завершенности. Масвелл умер навсегда и нашел забвение, которого, казалось, так сильно хотел избежать.

Через несколько дней я впервые посетил склеп Лилит Блейк. Она была похоронена в старой западной секции Хайгейтского кладбища, и я не мог получить туда доступ в одиночку. В те места можно было проникнуть только с официальной экскурсией, и я приобрел билет, однако после дополнительно заплатил гиду, чтобы он провел меня к склепу Блейков. Нам пришлось пробираться по заросшим дорожкам мимо разрушающихся надгробных камней. Склеп располагался рядом с неприступной частью кладбища возле склона горы. И когда мы наконец продрались сюда через заросли, где толстые колючие кусты цеплялись за штанины, гид рассказал мне, что до этого был здесь лишь единожды. Он сопровождал другого мужчину, в котором по описанию я опознал Масвелла. Гид упомянул также, что эта часть кладбища интересовала многих гидов, волонтеров и реставраторов, которые работали здесь. Хотя дикая природа ярко проявляла себя в других частях кладбища, здесь она подозрительно отсутствовала. Казалось, даже птицы избегают этого места. Я отчетливо помню, что солнце только что село, и мы достигли могилы в сумерках. Деревья вокруг только добавляли темноты. Затем я увидел сводчатую крышу с плющом, и гид сказал мне, что мы на месте. Когда мы подошли, и сооружение стало видно полностью, я ощутил нарастающее предвкушение. Кое-где кладка разрушилась, но в целом это был все еще впечатляющий пример викторианской готической архитектуры. Внешние углы были украшены башенками, и на каждой стороне был портик. Рядом с одним из них, практически полностью уничтоженный временем и запустением, лежал надгробный камень с надписью:

– Темнеет, – прошептал гид. – Надо возвращаться.

Я рассмотрел его лицо в темноте, оно было обеспокоенным. Слова гида нарушили ту странную тишину, которая окутывала это место со всех сторон. Я рассеянно кивнул, но направился ко входу в склеп и ржавым решетчатым воротам, которые заграждали лестницу, ведущую к гробу. Заглянув через ворота, я сумел разглядеть лестничный пролет, покрытый лишайником, но темнота не позволяла увидеть то, что таилось ниже. Теперь уже гид стоял рядом со мной и тянул за рукав пиджака.

– Пойдемте, пойдемте, – он почти стонал. – У меня могут быть проблемы из-за вас.

Там внизу что-то было. У меня появилось тревожное ощущение, что меня, в свою очередь, пристально рассматривали изнутри той вечной темноты. Словно что-то пыталось общаться со мной: в голове начали формироваться видения, вспышки искаженных сцен с участием трупов, которые не разлагались, снов, которые могли видеть лишь те, кто не были больше людьми. Затем гид схватил меня за руку и начал силой оттягивать в сторону. Я шел, спотыкаясь, будто в трансе, но галлюцинация, казалось, тускнела по мере того, как мы отдалялись от могилы. Когда мы подошли к главным воротам, ко мне вернулась способность ясно мыслить. После этого гид наотрез отказывался снова вести меня к склепу, и попытки убедить его коллег были встречены тем же. В конце концов мне вовсе запретили посещать общественные экскурсии по кладбищу. Позже я узнал, что моя связь с Масвеллом была открыта, и что в прошлом он принес немало проблем руководству кладбища своим требованием доступа к могиле Лилит без присутствия посторонних. Однажды с его стороны даже была попытка несанкционированного проникновения.

Как говорилось выше, Масвелл сделал меня своим правопреемником, поэтому его коллекция рукописей Лилит Блейк досталась мне. Я также получил доступ к его комнатам. Поэтому я снова вернулся к изучению ее текстов, надеясь подобраться к разгадке головоломки, которая взяла под контроль мою жизнь. Мне еще нужно было прочесть «Белые руки и другие истории», и я все откладывал этот момент, хотя Масвелл настаивал, что книга все объяснит. Я все еще придерживался мнения, что его мистическое объяснение было ложным, и мысль о том, что эта книга может поддержать его теорию, была мне противна. Я отчаянно хотел верить в то, что Масвелл написал книгу сам, а не стал проводником для идей Блейк. И еще, даже если не принимать во внимание его странные кисти, столь похожие на руки Блейк, даже если бы я предположил, что это было причиненное себе увечье вследствие долгого умственного недуга, не говоря о том, что возраст книги явно был сравнительно молодым, все еще оставалось то самое ощущение, которое я испытал возле склепа. И оно расшатывало мою уверенность. Поэтому я обратился к «Белым рукам и другим историям» в надежде, что они определят все раз и навсегда.

Я всего лишь попытался прочитать рассказ, в честь которого была названа книга. Положа руку на сердце, я признавал, что книга была слишком отвратительна для любого, кроме сумасшедшего, кто решился бы полностью прочесть ее. История была словно заклинание. Чем дальше, тем более непонятными и зловещими становились слова. Иногда они были написаны наоборот и при этом казались все больше бесстыдными. Слова в той книге вызывали картины бесконечного разрушения. Та небольшая часть, что я прочел, уже повредила мой рассудок. Меня поглотили мысли о ней, лежащей в гробу, спящей и ждущей, чтобы я освободил ее.

В бессонные ночи ее голос звал в темноте. Когда я спал, я видел странные сны – будто я шел среди бледных теней в заросшем и разрушающемся городе мертвых. Лунный свет казался ненормально ярким, он просачивался в катакомбы, куда меня вела закутанная в саван фигура Лилит Блейк. Казалось, что мир мертвых все больше заменяет мой реальный мир.

В течение долгих недель я плотно закрывал шторы в библиотеке Масвелла, скрываясь от дневного света, заблудившись в собственных размышлениях.

Однако с течением времени мне стало интересно, почему Масвелл настаивал на том, что он во что бы то ни стало должен быть захоронен рядом с Блейк. Мой собственный опыт посещения ее склепа был пугающим, а те странные галлюцинации – могли ли они быть реальными? Могло ли быть так, что Масвелл действительно предугадал какую-то форму существования после смерти, свидетельства о которой я едва собирал по крохам? Мне нелегко далось подобное умозаключение. Я изучил многие философские трактаты, чтобы вновь и вновь возвращаться к мысли о том, что я, возможно, могу считать толкования Масвелла верными. Та критическая книга о Блейк, которую я предполагал написать, теряла смысл, путаясь в рамках собственной ограниченной формы. Как бы невероятно это ни звучало, но единственное объяснение, к которому я пришел, звучало так: само тело Блейк содержало некую сверхъестественную духовную сущность, и лишь непосредственный контакт с ним мог принести окончательное разрешение загадки.

Я искал решение за пределами жизни и смерти, но все же боялся ответа. Сущность, в которой таилось решение мучившей меня загадки, была телом Лилит Блейк. Мне всего лишь нужно было увидеть его лично.

В итоге я решил, что могу организовать эксгумацию, чтобы тело доставили сюда, в комнаты Масвелла – теперь уже мои комнаты. Мне понадобилось несколько недель, чтобы завести необходимые знакомства и достать деньги. Как сложно иногда предпринять что-то, даже, казалось бы, такое простое действие! Как утомительно искать убогие притоны, находить необходимых типов, бросать намеки в бесконечных разговорах с подозрительными незнакомцами в грязных пивных. И как корыстен, как продажен наш мир в целом. Казалось, во время бессонных ночей голос Лилит Блейк звал меня из темноты. Когда мне удавалось уснуть, я видел красивые сны – будто я шел среди бледных теней в заросшем и разрушающемся городе мертвых. Лунный свет казался ненормально ярким, он просачивался в катакомбы, куда меня вела закутанная в саван фигура Лилит Блейк.

В конце концов условия были оговорены. Я нанял двоих рабочих, и в назначенное время ждал их в своей комнате. Шел сильный дождь, и, пока я нетерпеливо сидел в кресле и курил, представлял, как происходит все действо. Два балбеса, одетые в дождевики, с ломами и кирками, перелезают через высокий забор, окружающий Суэйн Лейн, спотыкаются из-за грозы и зарослей, проходя мимо каменных ангелов и разрушенных памятников, вниз по стоптанным ступеням к круглой площадке, глубоко в земле, но открытой покрытому крапинками серо-черному небу… Должно быть, мокрые листья засыпали все переходы. Я будто видел, как дождевая вода мчалась по кладбищенскому склону, когда рабочие рычагом открывали дверь в ее склеп, а их дождевики трепало ветром. Воспоминания о лице Лилит Блейк всплывали передо мной, пока я ждал. Казалось, я видел его в каждом предмете, на который бросал взгляд. Я оставил шторы открытыми и наблюдал за дождем, бьющим в окно надо мной, смотрел на воду, струящуюся по георгианским витражам. Я чувствовал себя изгоем в реальном мире.

Пока я ждал, мне показалось, что я видел глаза, уставившиеся на меня из часов на каминной полке. Мне также показалось, что я видел двух огромных и тонконогих белых пауков, ползающих по книгам на стеллажах.

Наконец послышались три громких удара в дверь, и я пришел в себя, сердце быстро застучало. Я открыл дверь навстречу дождю и в неверном ночном свете увидел двух расхитителей могил. Они неприятно улыбались, мокрые волосы облепили их бледные лица. Я достал пачку денег и запихнул ее в карман ближайшему.

Они затянули гроб в дом и поставили его в центре комнаты. А потом наконец оставили меня наедине с ним. Какое-то время на ковер с промокшего гроба капала вода, и рядом с ним появились темные лужи, которые медленно расширялись, пропитывая блеклый и потертый ворс. Несмотря на то, что деревянные края гроба были ветхими и изъеденными сырыми пятнами зеленоватой плесени, крышка все еще была надежно прибита ржавыми гвоздями. Я с осторожностью и тщанием готовился к этому моменту, так что все необходимые инструменты лежали в соседней комнате, однако нечто, внезапное предчувствие беды, заставляло меня бессмысленно медлить. Наконец, с огромным усилием воли я взялся за гвоздодер и долото и встал на колени рядом с гробом. Я резко потянул крышку вверх, а затем опустил ее, оставив ржавые гвозди торчать над деревом. Потом я вытащил их один за другим. Казалось, что прошла вечность – вытягивая гвоздь, я медленно ронял его в растущую кучу у моих ног. Губы пересохли, и я едва мог держать инструменты в скользких руках. Струи дождя, все еще стекавшего по стеклу, отбрасывали дрожащие тени на комнату и крышку гроба. Я поднял ее очень медленно.

В гробу лежала фигура, покрытая тонкой тканью, которая от времени стала бесцветной. Длинные руки и вытянутые пальцы были сложены поверх груди. Казалось, черные волосы Лилит Блейк выросли, пока она спала в склепе, и теперь доставали ей до талии. Ее головы не было видно в тени, поэтому я нагнулся ниже, чтобы рассмотреть ее. На лице не было и следа увядания, я видел его ясно, как на фотографии, но теперь в его выражении было нечто ужасное, совсем не похожее на разложение, которого я практически ожидал. Кожа была вздувшейся и белой, она напоминала краску для манекенов. Чувственные губы, которые так притягивали меня на фотографии, теперь казались омерзительными. Они были матовыми и не скрывали маленькие, острые, желтые зубы. Глаза были закрыты, а ресницы казались длиннее, будто тоже выросли. Они напоминали мне лапки пауков. И пока я наблюдал за ее лицом, борясь с отвращением, меня вновь посетило то самое ощущение, что и возле склепа.

Казалось, что мое сознание смешивается со снами. Два состояния стали одним, у меня возникли видения какого-то дьявольского восторга. Сначала я снова увидел трупы, которые не гнили, словно миллион могил враз открылись, освещенные фосфорическим сиянием приостановленного увядания. Но увиденное привело к еще более пугающим кошмарам, которые я мог смутно разглядеть, будто сквозь колеблющийся пар. Ужасы, которые разрушили бы мой разум, если бы я четко разглядел их. Происходящее напомнило мне: все, что мы называем нормальностью, на самом деле обусловлено лишь тем, насколько успешно мы скрываем свое сумасшествие.

Затем я пришел в себя и увидел, что Лилит Блейк проснулась. В то время как она медленно открывала глаза, заклятье было разрушено, и я взглянул в них с нарастающим ужасом. Они были пустыми и отвратительными, они больше не принадлежали человеку, это были глаза существа, которое видело то, что ни один живущий видеть не мог. Ее рука поднялась, и длинные пальцы слабо ухватились за мою шею, словно пытаясь поцарапать, или, возможно, приласкать меня. Благодаря прикосновению ее холодных рук, мне удалось призвать достаточно силы воли, чтобы захлопнуть крышку и забить гроб гвоздями, борясь с желанием снова взглянуть на проснувшееся видение. Затем, под убаюкивающий шум дождя, я сжег гроб и его страшное содержимое на заднем дворе. Когда я смотрел на огонь, мне показалось, что я слышал крики, напоминавшие проклятия на зловещем и непонятном языке, которым были написаны рассказы Лилит. Но вскоре шум прекратился, затерявшись в рокоте пламени. И лишь спустя время я обнаружил, что прикосновение белых пальцев Лилит оставило нестираемые следы на моей шее.

После этого несколько месяцев я провел, путешествуя по южным странам, купаясь в лучах солнца и наслаждаясь короткими ночами. Но мои мысли постепенно возвращались к «Белым рукам и другим историям». Я размышлял, возможно ли одержать над ней контроль, прочитать ее целиком и использовать, чтобы достичь своей цели. Наконец соблазн победил. Я убедил себя в том, что уже перенес все самые темные ужасы, что все это было лишь подготовкой к встрече с тайнами книги, какими бы непристойными они ни были. И поэтому, снова вернувшись в Хайгейт, я начал расшифровку и толкование загадочного языка книги, все больше погружаясь в ее темные загадки. Конечно, у меня получится контролировать свои сны и побеждать кошмары. Как только у меня получится, я окажусь в раю навсегда…

Текст письма, написанного Джоном Харрингтоном во время лечения в психиатрической больнице Модслей:

Джон.