Старец Макарий (Иванов) родился 20 ноября 1788 года. Он происходил из дворянской семьи Орловской губернии. Семья отличалась благочестием. Прадед его, Иоанн, после смерти жены стал иноком. Родители, коллежский асессор Николай Михайлович Иванов и мать Елизавета Алексеевна, нарекли старшего сына Михаилом, в честь св. князя Тверского, память которого 22 ноября. После было еще трое сыновей и одна дочь. Жили они в окрестностях Калуги, весьма красивом месте, близ Лаврентиева монастыря, архимандрит которого, Феофан, духовно окормлял их. «Среди впечатлений, приятных для зрения, и отрадно-мирных для сердца видов сельской природы, имея перед глазами тихую иноческую обитель, из которой ежедневно доносился... звон колоколов, призывающий иноков к молитве, возрастал будущий инок и молитвенник, еще тогда неведомый миру», — так описывает современник старца первые впечатления мальчика.
Когда Михаилу было пять лет, скончалась любившая его больше других детей мать, не раз говорившая про тихого и кроткого сына: «Сердце мое чувствует, что из этого ребенка выйдет что-нибудь необыкновенное!» В связи с болезнью матери, семья поменяла место жительства. В городе Карачеве он начал и окончил школьное образование, а уж на четырнадцатом году поступил на нелегкую службу бухгалтера, с чем отлично справился, обратив на себя внимание. Однако Михаил продолжал жить своим мирком. Много читал, ища разрешения важнейших вопросов ума и сердца. Любил музыку, отлично играл на скрипке, находя в ней большую отраду. На 24-м году жизни, уже по смерти отца, вышел в отставку и поселился в деревне. Управлял хозяйством плохо. Однажды мужики украли у него гречиху. Михаил их долго вразумлял, ссылаясь на Священное Писание. В результате мужики пали на колени в искреннем раскаянии, на посрамление родным Михаила, которые над ним смеялись. Была сделана попытка его женить, но так как и лицом он был непригляден, да и стремления жениться не имел, то мысль эту так и оставили. Съездил он на Курскую Коренную ярмарку, купил там книг духовного содержания и в них зарылся. Изредка выходил в столярную, там работал до усталости, покоряя юную плоть духу.
В 1810 году, осенью, он поехал на богомолье в Площанскую Пустынь, где познал свое давнишнее влечение и решился посвятить жизнь Богу. Там он и остался. Прислав братьям отречение от имения, он одно лишь просил: построить на тысячу рублей часовню на могиле родителя.
В то время в Площанской Пустыни находился ученик великого старца Паисия Величковского Афанасий, который не мог не заинтересовать юного молитвенника. Под его полное руководство он и отдал себя, получив тем правильное начальное направление. К сожалению, почти нет материалов, проливающих свет на эту дивную личность. У него было много переводов аскетических творений древних отцов монашества, сделанных преп. Паисием. Они потом перешли в Оптину и были изданы в переводе со славянского на русский.
В Площанской Пустыни послушник Михаил изучил церковный устав и нотное пение. Помогал в письмоводстве. 7 марта 1815 года был пострижен в мантию с именем Макария, в честь преп. Макария Великого. Пешком, с посохом, ходил в Киев. На обратном пути был в Глинской Пустыни, где познакомился со старцем игуменом Филаретом. В 1824 году ездил в Ростов на поклонение мощам Святителя Димитрия Ростовского, после чего впервые был в Оптиной Пустыни. На другой год умирает его старец. Преп. Макария назначают духовником Севского девичьего монастыря. Так начинается его духовническая деятельность.
Трудно было преподобному без своего учителя. Но вот происходит замечательная встреча. В его обитель приезжает со своими учениками старец Леонид (Лев). Преп. Макарий вновь обрел себе руководителя. Это был ответ на его молитвы, ибо духовное сиротство тяжелее плотского. Хотя старец Леонид считал преп. Макария сотоварищем в деле монашеском, но, уступая просьбам и смирению его, решился с ним обращаться как с учеником. Впрочем, их совместное пребывание скоро прекратилось: преп. Леонид был отправлен в Оптину. Шла переписка, кончившаяся переездом и старца Макария в Оптину, в Иоанно-Предтеченский скит. К Площанской Пустыни он долго хранил любовь.
Старец Леонид был необыкновенный человек. Он вел постоянную внутреннюю борьбу, творил Иисусову молитву, имел дар прозрения и исцеления. Чтобы укрыться от суетной славы, слегка юродствовал. Он не терпел неискренности, самомнения, теплохладности. Преп. Макарий был постоянно при нем, до самой его смерти. Оба они «вынянчили» великого старца Амвросия, прозорливца и чудотворца. Это была атмосфера, насыщенная благодатью, совершающая чудеса. Стопами страждущих и убогих, физически и духовно, была истоптана тропинка к Оптиной, с еще большей силой, чем к обычным монастырям. Старец Лев нередко прозревал, где кроется что недоброе, резко обличал приходивших к нему, но для того лишь, чтобы потом таким теплом любовным обдать их, что им особо запоминалась радость обретения чистой совести. Старец Макарий был более мягкого склада души. Он занимался много корреспонденцией. По смерти преп. Леонида вся тяжесть подвига духовного руководства легла на него. Тихая радость о Господе никогда не покидала этого святого делателя, целившего и души, и тела. Помазуя елеем из лампады, горевшей в его келье перед чтимой им «Владимирской» иконой, старец приносил великую пользу больным телом, и случаи таких исцелений немалочисленны. Особенно часты были исцеления бесноватых.
Преп. Макарий был роста среднего; лицо некрасивое, со следами оспы, но белое, светлое, взгляд тих и полон смирения. Нрав имел чрезвычайно живой и подвижный, память прекрасную: после первой исповеди на всю жизнь запоминал он человека. Был он несколько косноязычен, не хватало дыхания при разговоре. Это его смущало всю жизнь. Одет был всегда бедно.
Вот как описывает старца один из его современников: «Лицо — ничем не поражающее с первого взгляда, вовсе некрасивое по обыкновенным понятиям о красоте физической, даже неправильное, по недостатку в глазах, с печатью постоянного углубления в себя, следовательно на вид более строгое, нежели ласковое, но такова сила благодати, что лицо это, служа зеркалом чистой, любвеобильной и смиренной души, сияло какою-то неземною красотою, отражая в себе то или другое из свойств внутреннего человека, плодов духа, исчисленных апостолом. Вообще в нем было редкое соединение детской простоты, тихости и смирения, делавшее его доступным всем и каждому («Жизнеописания отечественных подвижников благочестия», М., 1909 г., сентябрь, с. 120).
С тех пор как преп. Макарий появился в скиту, где его возвели в настоятели, жизнь его приняла характер, не изменявшийся до самой смерти. Она была полна попечений, как чисто пастырских, так и о внешнем благоустроении, с раннего утра до поздней ночи. В церкви им было установлено пение киевского распева, введена должность канонарха, плавное чтение и пение «на подобны». Вокруг храма благоухали массы цветов, расходясь по бокам многочисленных скитских дорожек. Внутренность скита, превращенная в плодовый сад основателем преп. Моисеем, усердно поддерживалась заботами о. Макария, и нередко зимою городские и сельские жители просили плодов для болящих. Сам старец, хотя и был иеромонахом, не служил из-за косноязычия и по глубокому своему смирению. Но зато с усердием пел он часто и со слезами. Особенно любил он песнопение «Чертог Твой».
А вот что пишет о преп. Макарии один светский человек: «Первая наша встреча со старцем, против нашего ожидания, не имела ничего особенного. Припоминая себе рассказ о. К., мы думали встретить подвижника с особенным выражением в лице, с особенными приемами; оказалось, что это был простой, обыкновенный монах, чрезвычайно скромный, неразговорчивый и к тому же косноязычный. Я положительно был разочарован, но жена моя, несмотря на свою светскую бойкость, с первого раза почувствовала какой- то безотчетный страх, смешанный с благоговением, а в следующие его посещения привязалась к нему всей душой.
В следующую осень мы опять посетили Оптину Пустынь. Отец Макарий был уже обходительнее и откровеннее с нами. Он подробно расспрашивал о нашем житье-бытье, говорил о Петербурге и встречающихся в нем на каждом шагу искушениях. Когда я признался в смущениях, которые так безотвязно преследовали меня среди столичных развлечений, о. Макарий заговорил так, как никогда то того не говорил с нами. Жадно ловили мы каждое слово подвижника и, по уходе его, советуя друг другу, записали чудную речь старца Божия...
Вся пошлость жизни светской встала перед нами во всем своем безобразии; в груди стало тесно от накопившихся слез, которые неудержимо потекли потоком из глаз моих. Да, мы плакали, и сладки были эти слезы глубокого раскаяния в грехах! Отец Макарий посоветовал нам поговеть и, благословив нас, пошел в другие номера гостиницы для назидания и поучения посетителей, которые жаждали его внушающего слова. Во все время приготовления нашего к исповеди и св. Причащению, старец ежедневно навещал нас и назидал духовно» (С. Нилус. «Святыня под спудом». Сергиев Посад, 1911г.).
Старец жил в келье с левой стороны у самых скитских врат, разделенной коридором на две половины: для него и келейника. Его половина состояла из приемной и спальни, т.е. маленькой кельи с одним окном на юг, откуда открывался вид на дорожку, ведущую от скитских врат к церкви. Перед окном стоял стол. На нем в полном порядке лежали письма, письменный прибор, новые духовные журналы и всегда две- три святоотеческие книги на главном месте. Перед столом — кресло с подушкой. В восточном углу — иконы, виды монастырей и т.д. Главной тут была икона «Владимирской» Божией Матери с неугасаемой лампадой, а под ней деревянный угольник, вместо аналоя для совершения правила. Здесь лежали: Следованная Псалтирь, Евангелие и другие книги. Вдоль западной стены — узкое ложе с Распятием у изголовья, а выше образ Спасителя с овцой на руках. По стенам портреты Св. Тихона Задонского, Симеона Белобережской Пустыни, иеромонаха Филарета Новоспасского монастыря, старцев Афанасия, Феодора, Леонида.
В этой келье старец прожил двадцать лет. Все свидетельствовало о его тайных воздыханиях и о духе, отрекшемся от уделов земли. Тут проводил он частые безсонные ночи и вставал на правило при ударе скитского колокола в два часа утра; часто сам будил своих келейников. Прочитывали: утренние молитвы, двенадцать псалмов, первый час, Богородичный канон с акафистом. Ирмосы пел он сам. В шесть часов ему вычитывали Часы с изобразительными, и старец выпивал одну-две чашки чаю. Скрипела затем дверь в переднюю и появлялись посетители. Женщин принимал за вратами скита, в особой келье. Тут внимал он горю людскому. У него явно был дар духовного рассуждения, а также сила смирения и любви, что делало его слово особенно властным. После беседы с ним люди обновлялись. Приемная была увешена портретами святителей и подвижников — живых еще или недавно минувших дней.
В одиннадцать часов звонили к трапезе, и старец туда шел, после чего отдыхал, а затем опять принимал посетителей. В два часа он, с костылем в одной руке и четками в другой, шел в гостиницу, где его ждали иногда сотни народа, каждый со своими нуждами, духовными и житейскими. Всех он с любовью выслушивал: одних вразумлял, других возводил от рва отчаяния. Преп. Макарий понимал и разрешал современные ему вопросы общественной жизни России. Когда ему сообщили о безнадежном состоянии Севастополя во, время русско-турецкой войны, старец зарыдал и упал на колени с мольбой пред образом Владычицы. Он также глубоко скорбел о кончине государя Николая I.
Измученный, едва переводя дыхание, возвращался преп. Макарий после ежедневного подвига утешения и исповедования страждущих людей. Приходило время молитвенного правила, состоявшего из девятого часа, кафизм с молитвами и канона Ангелу Хранителю. Звонят к вечерней трапезе. Иногда ее ему приносят. Но и в это время он принимает монастырскую и скитскую братию, если кто из них не успел побывать днем на ежедневном откровении помыслов. Если долго не бывает кто-либо из приходящих к нему постоянно, старец безпокоится, сам приходит к тому в келью и притом всегда вовремя, оставляя после себя успокоение и веселие. Он же давал послушание о чтении святоотеческих книг, назначая каждому по мере его духовного возраста. Начинал старец с книги аввы Дорофея, называя ее «Монашеской азбукой». Праздности не терпел. Завел он поэтому в скиту рукоделья: токарное, переплетное и др. Каждый из братии знал и чувствовал, что бремя его трудов и скорбей разделяется любвеобильным и мудрым отцом. Преподобный так умел утешать и ободрять, что виновный выходил из кельи его, себя не помня от радости.
Заканчивая день, совершали келейно Малое повечерие, молитвы «На сон грядущим», две главы Апостола, одну Евангелия, потом, после краткого исповедания, преп. Макарий благословлял и отпускал всех. Было уже поздно. Старец входил в свою келью, где мерцала лампада перед образом Заступницы. На столе лежала кипа писем, требующих ответа. Тело ныло от изнеможения, а сердце от впечатлений обильно открывавшегося человеческого страдания. Глаза орошались слезами, а в уме звучало дивное песнопение: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».
За окном огоньки скитских келий давно уже потухли. Воцарилась молитвенная ночь. Старец опускался к столу. Он писал ответы на письма.
Потухла свеча. Старец стал на молитву... Молитва в нем не прекращалась, будь он в многолюдствии, за трапезой, в беседе, или в тиши ночи. Она источала елей его смиренномудрия.
* * *
За год до своей смерти старец Макарий предсказал одной тяжко болящей помещице: «Ты выздоровеешь, а умрем мы вместе». Она скончалась 23 августа 1860 года. Спустя три дня старец внезапно заболел; 30 августа его соборовали. Он раздавал свои вещи, прощаясь и наставляя. Народ стекался. За два дня до смерти, по его желанию, преподобного вынесли в переднюю и положили на пол, чтобы посетители смогли видеть его через окно. К вечеру больному сделалось значительно хуже, и он вновь пожелал приобщиться Св. Таин, что и исполнил в восемь часов, сидя в креслах. Около полуночи старец потребовал к себе духовника и, после получасовой беседы с ним, попросил читать отходную: «Слава Тебе, Царю мой и Боже мой!», — восклицал старец при чтении отходной, обращая свои взоры то на стоявшую у его ложа на столике икону Спасителя в терновом венце, то на особенно чтимую им икону «Владимирской» Божией Матери. «Матерь Божия, помози мне!», — так молился Ей отходящий в путь всея земли преподобный, прося скорейшего разрешения от уз тела.
Ночь была очень тяжелой, но и тут через пожатие рук, благословением и взглядами выражал он свою благодарность ухаживающим за ним. В шесть часов 7 сентября он приобщился Св. Христовых Таин в полном сознании и умилении, а через час, на девятой песни канона на разлучение души от тела, великий старец Макарий тихо и безболезненно отошел ко Господу в Чертог Небесный.
Такова краткая история, миру чуждого, великого смиренномудреца.