Наказать нельзя наградить!

Саша обнял Татьяну, переступил через упавшее полотенце и внес ее в комнату, бросив сумку в прихожей, закрыл входную дверь. Когда поцелуи закончились, она спросила:

– А ты откуда? Такой загорелый?

– Это краска, – сказал Саша, снимая куртку и камуфляж. – Автозагар. Надо было замаскироваться. Сейчас отмоюсь.

– А ты совсем вернулся?

– Нет, проездом. У меня билет на три часа. Вообще, Танюнька, – Саша стащил термобелье, оставшись в боксерах, – я нарушил инструкцию. Так что если кто-нибудь когда-нибудь спросит, был ли я сегодня дома, то запомни – не был.

– Опять «рыбалка»?

– Ну, типа того. Надо было съездить в одно местечко. Отловил целый косяк рыбы. – Саша улыбнулся. – Вот только привезти не смог. Я пойду ополоснусь, а ты мне расскажешь, как вы тут живете.

– Значит, ты через два часа уедешь опять? – огорчилась Таня.

– Да, я же на учебе, – Саша снова поцеловал ее. – Ты не печалься, мне осталось сдать экзамены, я скоро вернусь.

Он скрылся за дверью ванной, а Татьяна стала думать – одеваться или так подождать? Решила подождать. И не напрасно. Саша очень соскучился.

А когда он вышел и увидел ее обнаженную посреди комнаты, она ему сказала:

– Ты ничего не замечаешь?

И этот вопрос сработал подобно запалу. Будто пелена слетела с его глаз.

Саша прошептал:

– Танька… ты – беременна?

Она закивала. Угу.

– И сколько? УЗИ делала?

Она потрясла гривастой головой. Нет. Ответила:

– Четырнадцать недель, по тесту. УЗИ еще не делала и на учет не вставала.

– Это что же получается? Это когда мы на Бали отдыхали?

– Угу… – Она снова кивнула. От радости ее прямо распирало. А еще больше нравилось, что Саша обрадовался: – У меня все внутри прямо гудит.

Они залезли под одеяло и обнялись. Саша сказал:

– Вот что, завтра топай в консультацию, вставай на учет и слезай с линии, хватит. Пусть тебе найдут работу на легком труде.

– Это чего это?! – чуть возмутилась Татьяна.

– Да ничего, – терпеливо пояснил Саша, – выездная работа провоцирует выкидыши. Ящик таскать, а еще, не дай бог, забудешься и носилки полезешь помогать нести. Или нападут вдруг на вызове. Все, Танюнька… Ты теперь отвечаешь не только за себя. Чтобы завтра же оформила и закончила с работой на машине.

– Ну, во-первых, я сейчас на «неотложке», а там носилки не таскают, – ответила с притворным гневом Татьяна, – во-вторых, со мной работает отличный дядька-врач, он ящик носит сам. Я только карточки пишу и уколы делаю.

– Значит, так, рядовая Степанова, приказ старшего по званию – отставить работу на бригаде. Приказы выполняются, а не обсуждаются! Ясно?

– Ясно! – сказала Татьяна и дунула носом в ухо Саше. – А я все еще рядовая?

– Вот и хорошо, – он засмеялся. – Что ты делаешь? Щекотно! Вот как родишь, сразу присвоим офицерское звание! Будешь командирка.

– Я последние суточки доработаю, и все. Вот честно-честно…

– Спи уже, поросенок Фунтик… – сказал Саша.

Честно-честно не получилось. В консультацию Татьяна сходила. Сдала все необходимые анализы и получила справку для отдела кадров. Но еще нужно было написать заявление, посетить кадры в управлении или, как говорят скоропомощники, – «на Центре». А вот тут вышла осечка, приемные дни немного не совпадали с дежурствами, и придется Татьяне отработать не одни суточки, чтобы добраться до кадровика, который отвечает именно за работников ее подстанции.

Таню беспокоил только один вопрос, что невольно не могла она выполнить обещание, данное Саше. Мичман Степанов укатил в тот же день в Питер, как он понимал, за порцией «розог» от начальства, которое очень расстроилось провалу, как оно считало, своего лучшего секретного агента. Сам же Степанов внутренне радовался такому стечению обстоятельств.

Вечером того же дня, когда Саша заходил домой в нарушение инструкции, он с Московского вокзала позвонил с телефона-автомата. Через полчаса его забрала машина и доставила в Санкт-Петербургское отделение УСО.

Он ждал разноса, однако его не ругали. Куратор – капитан второго ранга – был расстроен. Он сказал, не скрывая своего разочарования, что рапорт Степанова об изменении ВУС рассмотрен и подписан. Что в связи с формальным проколом во время выполнения задания принято решение перевести его в резерв УСО, действие контракта приостанавливается. Все это кап-два сообщил официальным тоном, дал Степанову приказ на подпись, что тот ознакомлен, и уже неофициально добавил:

– Хитрый ты, Саша. Думаешь, я не понял твой ход? Ты хоть понимал тогда, что это мог быть полный провал? Что ты везучий сукин сын? Смежники наши очень довольны. Им на тебя плевать, ты это хоть понял? Если б тебя взяли тогда… Оставил бы свою Таньку вдовой. – Куратор постучал пальцем Сашу по лбу. – На волосок был от смерти.

– Я все понимал, – ответил Саша. – Но иначе поступить не мог. Работу я сделал.

Куратор резко повернулся к нему, и на лице отразилось ясно, что ему было абсолютно наплевать на того мексиканца в самолете и на «работу»… что ставить на грань провала свою жизнь и порученное дело… это вершина глупости! Но ничего не сказал. Махнул рукой, типа: «Чего дураку объяснять?»

– Ладно, старший мичман, наказания не будет, если там действительно так высоко оценили твой подвиг и самопожертвование, готовь дырочку на кителе. Хотя я б тебе жопу надрал, была б моя воля. По-отцовски. Да, вот еще что, – кап-два не улыбнулся, но ясно было, что ему приятно говорить об этом: – Завтра зайди к начальнику ВМА, он хочет тебя видеть.

Степанов сказал:

– Есть зайти к начальнику. Разрешите идти?

– Иди, – сказал куратор и вдруг добавил: – Только нос не задирай.

Татьяна дала себе твердое обещание сразу после дежурства поехать на Центр и подать заявление и справку о переводе на легкий труд.

День переливался из пустого в порожнее, Нестеров ее не брал на «температуры», и она взмолилась:

– Ну не могу я больше сидеть в машине, Василий Васильевич! Можно я хоть на что-нибудь с вами пойду? Нельзя же так!

– Вот будет что-нибудь безопасное, тогда пойдешь, – пообещал Нестеров.

Оставлять Татьяну на подстанции он не мог, это чревато получением выговора и потерей большого куска зарплаты. Вот и возил ее с собой, но заставлял ждать в машине.

Однако слякотный и студеный март вызвал новую волну простудных заболеваний, поэтому температур было много, а чего-нибудь еще – мало. И Татьяна мучилась в машине, ожидая доктора и болтая с водителем о всяком-разном.

Однажды пришел Нестеров в машину и сказал:

– Есть кое-что, полагаю, не опасное. Масочку надень, перчаточки натяни и пойдем.

– А что дали? – поинтересовалась Таня.

– Кожный зуд у старушки восьмидесяти лет, – ответил доктор, – полагаю, что это так называемый сенильный зуд, происхождения которого толком никто не знает, но все пытаются лечить. Пойдешь со мной, будешь карточку писать.

– Вы уверены, что это не аллергия?

– Это диспетчер Центра уверен, а я ни в чем не уверен. Вхожу я, потом ты.

Так они и сделали. Дверь открыла вызывавшая женщина лет пятидесяти. Как оказалось, дочь больной. Нестеров осмотрелся, принюхался и поманил Татьяну.

– Заходи! – Он сделал ладонью знак – «стоп», когда увидел, что Татьяна собирается повесить свою куртку на вешалку. – Стой тут. Запиши карту пока.

Сам он пошел в комнату, где на постели самозабвенно скреблась старушка, раздирая кожу чуть не до крови.

Нестеров уже был в перчатках, он засучил рукава куртки и рубашки, принялся осматривать женщину. Потом из кармана достал полиэтиленовый пакет, намотал его на предплечье женщине и поверх него наложил манжету тонометра. Померил давление. Достал из другого кармана фонарь с ярким голубым лучом и тщательно осмотрел кожу женщины.

– Таня, иди сюда! Только руками не трогай. Вот посмотри и еще возьми салфетку, намочи йодом и смажь кожу.

Татьяна выполнила приказание. Она протирала йодом многочисленные багровые точки с небольшими ранками, напоминающие миниатюрные фурункулы. На коже появились большие коричневые пятна йода, в которых некоторые точки связались тонкими темными ниточками.

– Видишь? Пары. Вход и выход!

– Чесотка?

– Она, родимая! Осмотри дочь ее. Знаешь, где искать, когда только начинается?

– Локтевые сгибы и пах?

– Не совсем. Запястья, между пальцами, потом локтевые сгибы и пах, живот, спину. Но начинаешь с рук.

Дочка покорно подставляла руки, раздевалась. Но у нее следов чесотки не обнаруживалось.

– Я тут не живу. К ней ходила соцработник, а потом мне мама звонит и говорит, что уже неделю никто не ходит, а у нее все чешется. Я приехала и решила вызвать.

Нестеров расспрашивал про соцработника. Старушка ничего толком сказать не могла. Только что женщина по имени Валентина, мигрант с Украины, трудоустроилась, что у нее несколько стариков на попечении. А вот чесалась ли эта женщина, и как ее найти? Ничего этого больная не знала. Она плакала и грозилась, что, если это мучение не прекратится, она повесится.

Дочь больной сообщила, что сама она живет отдельно со своим сыном и снохой, с внуками, и теперь она боится, что привезет чесотку на ту квартиру. Нестеров ее опасения не отверг. Он сказал, что руки нужно тщательно вымыть и сходить в аптеку, купить побольше эмульсии «бензилбензоата», примерно десять флаконов или тюбиков. Маму загнать в ванну, тщательно горячей водой с мылом вымыть, мочалку выбросить, и не менее тщательно намазать всю-всю кожу этой самой эмульсией. И так делать три дня подряд. Руки же свои предварительно защитить перчатками. На четвертый день все белье, всю одежду больной отправить в стирку. Одеяло, подушку, верхнюю одежду – все вынести на балкон на мороз. И держать там не меньше двух недель.

Старушка сидела на постели и продолжала самоистязание. Точки, указывающие на чесотку, покрывали все ее тело, даже на лбу и ушах были.

– Я не возьмусь утверждать, но допускаю, что именно соцработница занесла чесотку в эту квартиру. Татьяна, надо будет сообщить в Роспотребнадзор и в районную поликлинику.

Нестеров записал название эмульсии на листок блокнота и отдал.

Когда они вышли из квартиры, Татьяна первым делом спросила:

– А йодом зачем мазали?

– Блох искать не хотел, – ответил доктор.

– Каких блох? – удивилась Таня.

– Следы укусов блох напоминают высыпания при чесотке, но только напоминают. Если кожу смазать йодом, то он проникает в ход, который выгрызает насекомое, проявляется, как тоненькая ниточка, соединяющая пару точек. Так можно отличить укусы чесоточных от блохастых. Чесотка – болезнь ужасная, но и приятная. Шучу, конечно. Сама видишь, как мучается старушка. Но она еще недолго болеет, около недели, а я видел таких одеревеневших уже, что по несколько месяцев скребутся. В тюрьмах часто бывает. В больницу привозят иногда под видом аллергии, – Нестеров усмехнулся и добавил: – Перчатки можешь уже снять.