Я уродилась непоседой. После колледжа я поступила в театральную труппу и объехала всю Северную Америку и Европу. Бо́льшую часть времени я моталась по миру, еле сводя концы с концами, но на Рождество всегда возвращалась домой в Колорадо. Это был чисто символический поступок, но я ухитрялась совершать его каждый год. Иногда для этого требовались дни и ночи за рулем сквозь метели, ведра эспрессо, двенадцатичасовые авиаперелеты, потерянный багаж и придирки таможенников, которые вечно выбирали для тщательного досмотра именно меня.

Наши праздничные традиции были обычными: елка, подарки, стол, ломящийся от еды, рождественская служба в церкви, фильм «Белое Рождество». Ничего особенного не случалось, но я жила далеко от дома, поэтому для меня было необычайно важно быть здесь на Рождество. Мне нужно было оставаться в курсе жизни моих братьев и сестер. Я хотела знать в лицо своих племянников и племянниц и чтобы они знали меня. Я боялась, что, стоит мне хоть раз не появиться, я просто выпаду из круга своей семьи.

Мы с моим женихом Келвином приехали в Колорадо на нашу свадьбу, которая стала «церемонией открытия» многолюдного семейного сборища в честь Четвертого июля. Я не из тех девушек, которые считают свою свадьбу поворотным моментом в истории человечества, так что скромное торжество было как раз в моем духе. Но даже свадьба «без претензий» довела нас до банкротства. Мы возвращались на работу в Европу, зная, что в ближайшее время нам вряд ли светит оказаться дома. Рождество, вероятнее всего, предстояло встречать уютно – только вдвоем.

«Ничего страшного, – уговаривала я себя. – Мы же теперь самостоятельная семья. Это будет даже романтично». К тому же наш тур заканчивался в Швейцарии и на Рождество мы оставались в этой стране. На свете есть куда более неподходящие места для праздника!

Но по мере того как работа близилась к концу, я все больше падала духом. Глядя, как наши коллеги взволнованно готовятся к отъезду, болтая о своих ангелочках – племянницах и племянниках, о елках, чулках и семейных традициях, я чувствовала, что мое положение трудно назвать «вот повезло!». Да, я была новобрачной и мне полагалось видеть мир в розовом цвете. Но на самом деле мы провели первые шесть месяцев нашей семейной жизни в трейлере с командой вздорных актеров и спали на раздвижных диванах в сарайчиках местных жителей. Все это не способствовало укреплению супружеских уз. Наша гармония немного фальшивила, и это еще мягко сказано. Предстоящие три недели вдвоем выглядели так же неловко, как дискотека в шестом классе, и еще менее привлекательно. Участие друзей и родственников серьезно ослабило бы напряжение.

Но отсутствие общества было не единственным негативным фактором. У нас не было дома. Как я уже говорила, мы путешествовали в трейлере, и проживание было частью нашего контракта. Перерыв в работе означал, что нам придется искать, где остановиться, причем платить мы не могли. А кому на Рождество нужна в доме парочка постоянно ссорящихся бродяг? Даже если бы кто-то сжалился над нами и пригласил в свою «конюшню», мне пришлось бы униженно благодарить за чей-то раскладной диван.

Не хватало также всяких мелочей. Кочевой образ жизни не оставлял нам лишних средств, так что о подарках не было и речи. И помимо всего прочего, Келвин плохо себя чувствовал из-за воспаления в зубе мудрости. Он с ума сходил от боли. Такая вот романтика.

И все же, хотя мы с Келвином были слеплены из разного теста и часто приводили друг друга в ступор, я иногда испытывала к нему нежность. Мне было неприятно видеть, что ему больно, особенно когда он принимался ныть, и это означало, что я должна садиться за руль. Нужно было, чтобы о его зубе кто-то позаботился. Мы стали молиться:

– Господи, мы в последнее время не очень добры друг к другу и знаем, что это Тебе не по нраву. Мы постараемся исправиться, но сейчас Келвину ужасно больно, а впереди Рождество и все такое. Мы надеемся, что Ты, может быть, послал бы нам чудо или что-то в этом роде. Самую малость целительной силы. Пожалуйста!

Молитва вышла не слишком духовная – скорее, вопль отчаяния.

Перед отъездом из города мы остановились у нашего местного агента Жана Франсуа, чтобы составить расписание своего следующего тура. Он посмотрел на Келвина и с округлившимися глазами заявил: «Zut alors!» У этой фразы множество значений, но в данном случае она выражала тревогу.

Жан Франсуа схватился за телефон. Он говорил слишком быстро, чтобы я могла понять смысл, но голос его звучал очень настойчиво и убедительно. Через двадцать минут источник проблемы был удален из челюсти Келвина другом Жана Франсуа. Он, по счастью, оказался хирургом-стоматологом, а заодно решил не брать с нас денег, поскольку до Рождества осталось два дня. Бог – парень крутой, и Его люди порой тоже бывают весьма крутыми. В тот день Он к тому же действовал очень оперативно – какой приятный бонус!

Пока Келвина лечили, я бродила по улицам Лозанны, проникаясь рождественским духом пестрых красок и огней. Свой жалкий запас швейцарских франков я истратила на шоколадные медальки, красивую ручку, альбом любимого артиста Келвина и пару-тройку других мелочей. Я решила, что упакую каждую покупку отдельно, украшу их маленькими бантиками, и мы сможем устроить себе маленькое Рождество. Это было бы примирением – и моим обещанием начать все заново. Наша гармония уже немного восстановилась с тех пор, как с наших плеч свалилось бремя гастролей. В конце концов недолгий период уединения можно будет вынести…

Тут я вспомнила, что нам нужно где-то жить. На самом деле одно приглашение мы уже получили, но я пока откладывала звонок этим людям. Тимоти и Пьеретта были пожилой парой – дядей и тетей одного нашего коллеги. Они жили в захолустной горной деревушке в паре часов езды от Женевы. Мы познакомились с ними во время гастролей. Тимоти был фермером и торговал куриными яйцами, а Пьеретта управляла деревенским универмагом. Они говорили, что у них есть маленькая квартирка в подвале, и мы можем приехать к ним пожить в любое время, в том числе и в праздники.

Почему я им не звонила? Мое воображение рисовало населенную пауками лестницу, ведущую в темное помещение с голой лампочкой, свисающей с потолка, с ночным горшком в одном углу и электроплиткой с сомнительной проводкой – в другом. Моя фантазия устремлялась во времена Второй мировой и французского Сопротивления. Должно быть, эта «квартирка» – пространство между стенами, в котором прятали соседей-евреев и подпольные радиостанции. Конечно, в нейтральной Швейцарии ничего подобного не происходило, но я всегда тяготела к драматизму. Я представляла себе старую деревянную дверь со сломанным засовом. За дверью копошились куры, и сквозь щели в дом задувало снег. Мы будем спать на узких армейских койках под протертыми одеялами, а на рождественский ужин у нас будет яичница-болтунья. Честно говоря, я даже упивалась всей этой печальной и убогой картиной и воображала себе готовый киносценарий.

Я вернулась к реальности, когда появился Келвин с раздутой щекой.

– Ну фто, чы пожвонила эчим люжям?

Черт! У нас не было выбора, но я боялась, что в реальности этот вариант окажется не таким забавным или гламурным, как его будущая киноверсия. Я снова стала молиться:

– Боже, я так скучаю по своей семье! Пока наш брак не оправдывает моих ожиданий. Я чувствую себя как Хайди, которой предстоит жить на какой-то горе в страшном подвале, в одном доме с чужими стариками. Я хочу, чтобы все было хорошо. Я знаю, что на самом деле мир не вертится вокруг меня. Мне следовало бы попросить Тебя помочь мне стать взрослой и бескорыстной, как Ты. Но все-таки сейчас я хочу помолиться о том, чтобы у нас было по-настоящему прекрасное и веселое совместное Рождество.

Я позвонила, узнала дорогу и свернула на серпантин горного шоссе. Когда мы въехали в деревушку, пришлось дождаться, пока по главной улице пройдет стадо коров. Келвин мямлил маршрутные указания сквозь ватные тампоны, и мы наконец прибыли к магазину Пьеретты.

Я нерешительно постучала в дверь. Она распахнулась, и Тимоти с Пьереттой приветствовали нас, как собственных внуков, вернувшихся с войны, или из лагеря беженцев, или после вручения Нобелевской премии. Нас провели в салон, где потрескивал в камине огонь и подмигивала огоньками елка. На стол было выставлено печенье – только-только из духовки – и горячий шоколад с шапками взбитых сливок.

Над дымящимися ароматными чашками они расспрашивали нас о гастролях, о нашей свадьбе, о семьях. Мы узнали всё о производстве яиц и жизни в маленькой швейцарской деревушке. Мы смеялись, радовались, ели печенье. Бог ответил на наши молитвы. Он знал, что́ нужно для нашего брака, и заранее подготовил это место – самое спокойное, самое уютное место в мире для встречи Рождества, да и для любого другого дня. Я еще не видела ту маленькую квартирку в подвале, но Пьеретта сказала, что мы можем находиться с ними наверху сколько угодно; так что, может быть, нам и не придется тусоваться с пауками, подумала я.

Зазвонил телефон, прервав нашу безмятежную беседу. Мы услышали в разговоре очередное zut alors! Тимоти вернулся с нахмуренными бровями.

Деревня пребывала в панике. Местный пастор заболел. У него поднялась температура, и он потерял голос. Ах, рождественской программы теперь не будет! Этот серьезный кризис был сравним с чумой или переходом иноземной армии через Альпы. Тимоти и Пьеретта обменялись расстроенными взглядами, и Пьеретта тут же начала мыть посуду. В Швейцарии считают, что, когда не знаешь, что делать, стоит прибраться в доме.

Келвин посмотрел на меня, подняв бровь, и я ответила ему ухмылкой и кивком. Тоже мне, проблемы!

Уже несколько недель мы не играли ничего, кроме рождественских программ. У нас имелся обширный репертуар – было из чего выбрать. На лицах наших хозяев отразилось облегчение.

Мы начали собирать программу по кускам и планировать музыкальное сопровождение, с которым можно было справиться вдвоем. Мы выбрали пьесу о двух одиночках, которые встретились в аэропорту в канун Рождества. Когда между героями завязывается беседа, они делятся своими историями, своим одиночеством и мыслями о том, что рождество Иисуса – это напоминание о Божьем даре всем нам. Моя героиня – верующая женщина – сознает, что судьба свела их не случайно, а для того, чтобы они помогли друг другу. Они читают рассказ о Рождестве из Евангелия от Матфея и устраивают импровизированный праздник.

Герой Келвина, чей духовный взор открывается впервые в жизни, заявляет: «Тебе придется руководить мной. У меня никогда раньше не было настоящего Рождества».

Мы попали в струю. В тот вечер мы были идеальной командой, и я поняла, почему решила прожить жизнь с этим мужчиной. Исполнять эту пьесу в канун Рождества для этих людей – что могло быть прекраснее! Когда я произносила слова своей роли, их истина отзывалась в моем сердце – мы все помогали друг другу. Поэтому судьба и привела нас сюда.

Каким-то образом при всех сложностях Своей любви и заботы Бог проявляет внимание к самым мелким деталям и желаниям. Все, что делается, – это ради Келвина, ради человека в первом ряду, у которого по щекам бегут слезы, ради Пьеретты и ее магазина, ради хирурга-стоматолога и ради всех моих друзей-приятелей, которые сейчас дома со своими семьями. Мы – Божий дар друг другу. Как великолепный композитор, Он сводит в одну партитуру все инструменты, каждый со своим тоном, каждый со своей партией, и заставляет их прекрасно звучать вместе.

После программы нас пригласили на ужин – сплошь сыры, шоколад, самые вкусные швейцарские штучки, никакой яичницы-болтуньи! Потом мы наконец спустились по лестнице в то место, которому предстояло стать нашим домом на следующие три недели.

Лестница оказалась крутой, а подвал – действительно темным и жутковатым. Мы отперли дверь – и нас приветствовали перемигивающиеся огоньки, маленькая украшенная елочка в углу и вечнозеленые растения в отремонтированной, сверкающей чистотой студии. Там был современный водопровод и кухонный уголок с идеальной проводкой. На столе стояла соблазнительная корзинка с фруктами; большая, мягкая кровать была застелена самым белым и пушистым пуховым одеялом, какое я только видела в жизни. Келвин подхватил меня на руки и перенес через порог.

– Счастливого Рождества! – выдохнула я. Он опустил меня на пол, обвив руками. Я прильнула к нему. Мы были даром Божьим друг другу.