14
Леонтьев спал плохо, и звонок генерала Бережного прервал мучение, которое сном назвать было нельзя. Так, в полузабытьи, всплывало лицо Анны – а потом глядь, а это Тина презрительно смотрит, стерва, и не спрятаться от ее взгляда никуда.
И звонок Бережного оказался очень кстати.
– Михаил Владимирович, вы сможете заехать и подписать свои показания?
Голос генерала звучал дружелюбно и немного сочувственно, и Леонтьев понимал, что заставлять ждать такого хорошего человека невежливо.
– Я через полчаса приеду.
– Вот и славно. – Бережной как будто даже обрадовался. – Я дежурного предупрежу, вас сразу проведут ко мне.
Леонтьев заспешил. Мысль о том, что надо бы поскорее покончить с неприятными формальностями, подгоняла его. Тем более что у него скопилось множество дел, среди которых немаловажным было выяснить, кто из бухгалтеров и по чьему приказу заблокировал Тине карточку, и устроить нагоняй ретивой бухгалтерше. Мысль о том, что Тина считает его причастным к этому, приводила его в ярость. Да, может, он не знает, какой вилкой есть какую устрицу, но это не делает его мелочным подлецом, а заблокировать карточку Тины было подлостью, учитывая то, что сама она никак не заработает. Не считать же заработком ее статейки в иностранных журналах, прочитать которые Леонтьев не мог. Но Семен ему их показывал, снисходительно смеясь, и этот его снисходительный смех коробил Леонтьева – ты же, гад, женился на ней из-за денег Штерна и получил их, что ж ты ее высмеиваешь теперь, это же ты подлец, а не она!
Леонтьев долго искал второй ботинок и злился на отца, который завел вчера совершенно ненужный разговор, прямо талант у человека – говорить ненужные и обидные вещи, причем на ровном месте, когда вообще не ждешь ничего такого. И на Тину злился, но это так, вскользь, просто потому, что привык злиться на нее. Злился на Милу – за то, что она вот так по-глупому погибла, совершенно выбив его из привычной, устоявшейся жизни. А еще этот ботинок проклятый, куда он его запулил вчера, кто может сказать!
Ботинок нашелся под креслом, и Леонтьев, кряхтя, обулся – все-таки надо что-то делать с животом, который в последние пару лет проявил устойчивую тенденцию к росту. В этом он тоже не похож на отца, тот всегда был худым, сколько бы ни ел, ему ничего впрок не шло. Мать часто говорила, что отец оттого и злой такой, что тощий, и Леонтьев иногда соглашался с ней, тощие люди были злее, он и сам это замечал не раз. Хотя это как раз толстякам бы злиться, учитывая, сколько неприятностей им приносит лишний вес, а вот поди ж ты!
Телефон зазвонил, и Леонтьев, выводя машину из гаража, не глядя принял вызов.
– Миша, ты совсем рехнулся?
У отца просто способность – звонить в самый неподходящий момент, причем всегда с каким-то скандалом, причем этот скандал вроде бы как уже набрал обороты, а Леонтьев ни сном ни духом и оказывается посреди него, пытаясь сообразить, что опять не так.
– Я занят.
– Ты вчера говорил с Бережным?
Спрашивать, откуда отец это знает, бесполезно: у того везде свои глаза и уши, знает – и все, теперь надо бы как-то погасить пожар.
– Я опознавал тело Милы. – Леонтьев вздохнул, вспомнив абсолютно желтое Милкино лицо. – Конечно, я говорил с полицией.
– Что ты ему наболтал?!
– Ничего такого, что могло бы касаться тебя. – Леонтьев начал закипать. – Он расспрашивал о Миле, о Семене, так же интересовался Штерном…
– Ты сказал ему, что спал с женой Штерна?
– Господи, папа! – Леонтьев испытывал непреодолимое желание открыть окно и выбросить телефон из машины. – Да, я сказал ему. Он бы и сам узнал, и тогда оказалось бы, что я скрыл это.
– Как?! Как бы, мать твою поперек, он это узнал? – Отец перешел на крик, и Леонтьев понимал, что тот взбешен не на шутку, но причин для такой ярости не видел. – Штерна нет, девчонка ничего не знает. Как бы он узнал, от кого?! В кого ты только пошел, такой дурак, скажи мне? Теперь они, чего доброго, примутся копаться в той старой истории.
– И что? – Леонтьев пожал плечами. – Анна упала с лестницы. Даже если Штерн толкнул ее, то, как ты уже сказал, его больше нет. Толку в ней копаться, в той истории. Не понимаю, чего ты так завелся?
Отец промолчал, и Леонтьев надеялся, что он, по своему обыкновению, отключится, не прощаясь, но отец просто молчал, и молчание стало тягостным.
– Пап?
– Наверное, ты прав. – Если бы отец сейчас сказал, что он улетает на Марс, и то Леонтьев удивился бы меньше. – Ладно, забыли.
И теперь трубка погасла – отец отключился. Леонтьев бросил телефон на пассажирское сиденье и свернул с проспекта в сторону полицейского управления. Что так взбесило отца, отчего он испугался, что ту старую историю с гибелью Анны кто-то станет рассматривать заново?
Леонтьев снова перебрал в голове хронологию тогдашних событий.
А ведь пропавший груз принадлежал партнеру его отца, Саше Браво. Вот он был настоящий бандит – наглый, беспринципный, откровенный мерзавец. И занимался он всем, что под руку попадалось, и в том грузовике были холодильники и стиральные машины, много единиц.
Тогда Леонтьев подозревал, что там была не только бытовая техника, но гнал от себя такие мысли, потому что если начинал их думать, то получалось не слишком радужно. И каким образом эта проблема после смерти Анны мгновенно разрешилась, Леонтьев намеренно не хотел знать, но где-то подсознательно он знал конечно же.
Но ему было проще ненавидеть Тину, чем подумать, как именно Штерн тогда все так быстро разрешил.
Кстати, где-то через месяц после тех событий Саша Браво упал с крыши своего дома. Неудачно упал, свернул себе шею.
* * *
Тина проснулась от солнечного света – в комнате были отдернуты шторы, и Тина целую минуту вспоминала, где она сейчас находится. Такое и раньше случалось: иногда, проснувшись, она в первую минуту не могла понять, где она – в каком городе, в какой стране, что это за комната. Это началось еще в Лондоне, и она никому не рассказывала, просто не знала как. Да так и осталась эта ее особенность с ней, неизвестная никому на свете, как и многое другое, что Тина оставляла для себя, потому что рассказать было некому.
А потом она вспомнила и Бережного, и его жену Диану, и Аленку. И как Василиса ворочалась на своей половине дивана, и как она теперь оказалась одна в чужой квартире.
– Ты проснулась?
Это Диана заглянула в спальню, и Тина вжалась в стену. Когда рядом была Василиса, это было одно, и с Дианой можно было разговаривать, а теперь как? Вот она сидит на чужом диване, в чужой квартире, одетая в чужую ночную рубашку, и какой светский разговор можно завести при таких странных обстоятельствах, непонятно.
– Доброе утро. – Тина улыбнулась. – Сегодня хорошая погода.
Диана фыркнула и вошла в комнату.
– Погода отличная, но после обеда пойдет дождь. – Присев на краешек дивана, Диана с веселой насмешкой посмотрела на Тину. – Вставай, принцесса, пора завтракать.
– Да? – Тина мучительно раздумывала, как ей поприличнее выползти из-под одеяла, учитывая ее наряд. – Хорошо, я сейчас… Просто я не помню, где вчера оставила свою одежду.
– Одежду я вчера постирала, она уже высохла, а рюкзак с твоими вещами вон в том кресле. – Диана поднялась. – Сейчас доглажу твою одежду и принесу, наденешь. А ты пока накинь халат, в ванной в халате удобнее.
Диана вышла, растворившись где-то в недрах квартиры, и Тина смогла наконец выползти из-под одеяла, не нарушив приличий и не уронив своего достоинства. Ибо ходить по чужой квартире в коротенькой ночной сорочке было, безусловно, неприемлемо.
– Сейчас моя дочь приедет.
Ситуация напрягала тем, что когда Тине казалось, будто бы она уже притерпелась к обстановке и новым условиям и даже сумела приспособиться к этим новым условиям, тут же возникало какое-то новое обстоятельство, которое нужно было осмыслить и принять, равно как и решить, как же поступить в новой ситуации. Это было чем-то похоже на бесконечную компьютерную игру, где каждый новый уровень обрастал какими-то сложными элементами, но в отличие от игры у Тины не было ни волшебного меча, ни иного какого-то артефакта, который облегчил бы ей прохождение этого нового уровня. Ее просто ставили перед фактом, и дальше делай что хочешь, но быстро, потому что все уже каким-то образом решено без тебя.
Тина чувствовала, что ей нужна передышка, но Диана не обращала внимания на ее терзания. Поставив перед Тиной тарелку с дымящимися сырниками, она налила в большую чашку ароматного какао и пододвинула сметану и блюдо с каким-то печеньем.
– Это, конечно, не овсянка, но не хуже. – Диана и себе налила чашку какао. – Ешь, тебе таблетки нужно пить после еды.
Конечно же, уходя, Василиса вручила Диане пузырек с таблетками, предварительно взяв с нее слово, что та обязательно «скормит пилюли принцессе». Глядя на Василису, Диана удивлялась, почему эта веселая открытая девушка взяла шефство над Тиной, и ответа не находила.
«Девочки совершенно разные, – размышляла Диана, глядя, как Тина, изящно держа вилку и нож, ест завтрак. – Из разных социальных слоев, разные по характерам, по воспитанию и образованию, они по-разному мыслят и совершенно по-разному видят мир, но вот прикипели друг к другу, и Тине заметно неуютно без Василисы, а та уходила из дома, только убедившись, что «принцесса будет под присмотром».
– Василиса очень хорошая девушка. – Диана решила завести разговор, который, возможно, даст ей понимание ситуации. – Такая солнечная, светлая девочка.
– Да. – Тина отпила какао и аккуратно поставила чашку в самый центр цветка на скатерти. – Она замечательная, вы совершенно правы.
Как-то незаметно для Дианы Тина расставила приборы на столе строго по линиям на скатерти, словно солдат на смотре. Диана даже не заметила, как ей это удалось, просто в какой-то момент ее собственная чашка оказалась вне этой зоны прямых линий, но тем временем Тина заметно успокоилась.
– Моя дочь работает врачом в больнице, и я позвала ее, чтобы она послушала тебя, мне не нравится твой кашель. Надеюсь, я не нарушила приличий?
– Нет, конечно, нет. – Тина понимала, что Диана иронизирует, и ей было сложно поддерживать разговор. – Меня осматривал врач. В тот день, когда… когда…
– Когда ты обнаружила в своем доме двух убитых граждан. – Диана поставила свою чашку в центр цветка на скатерти, и теперь посуда выстроилась в идеальном порядке. – Но тот доктор был не совсем доктор, он просто оказался единственным доступным медиком на тот момент.
– Я знаю. – Тина сжалась, вспоминая веселого пожилого патологоанатома. – Его убили в морге. Мне очень жаль его. И подполковника Реутова… Тоже очень жаль. Он… он очень хорошо ко мне отнесся. Все они, кто приехал тогда.
Тина думала о том, что эти люди пострадали, потому что некто решил превратить ее жизнь в ад. И пожилой патологоанатом Петрович, который так утешал ее, уже никогда не будет жив, и его семья сейчас безутешна, и мир без него станет хуже, потому что, когда умирает хороший человек, зло радуется.
– Тина, у них у всех такая работа. – Диана тронула руку Тины, и она дернулась, как от удара. – Послушай меня, у полиции рискованная работа, и жены полицейских отлично знают, что в любой момент с их близким человеком может стрястись беда. Это часть их работы, это осознанный риск, и они все об этом знают. Случившееся не твоя вина.
– Если бы не было тех убийств…
– Да, но это же не ты их совершила. – Диана с тревогой смотрела в заострившееся лицо Тины. – Да, кто-то это сделал, но не ты, и твоей вины в гибели Петровича нет, а подполковник Реутов уже идет на поправку, и совсем скоро с ним все будет в порядке. Тина, ты должна перестать так много думать, и хотя я обычно голосую за то, чтобы граждане обязательно пользовались мозгами, в очень редких случаях это не приносит пользы.
В дверь позвонили, и одновременно раздался звонок на сотовый Дианы, и она вскочила, убежала куда-то в поисках сотового… Или открывать дверь? Тина прикинула, что бы она сделала, – да, скорее всего, сначала нашла бы сотовый, потому что человек за дверью уже пришел и никуда не денется.
В кухню вошла стройная девушка в джинсах и синем свитере.
– Наташа, это наша гостья Тина. – Диана уже достала большой термос и контейнеры. – Послушай ее, а я тебе еды упакую.
– Мам, я же домой еду.
– Ну, вот и отлично, вместо того чтобы готовить обед, поешь и ляжешь спать. И Олег поест, когда придет. Вот, эти таблетки она принимала.
Девушка с сомнением взяла в руки пузырек, прочитала этикетку.
– Кто тебе назначил этот препарат? Сколько дней ты его принимаешь?
Она вот так с ходу начала говорить Тине «ты», но Тина понимала, что это означает не отсутствие уважения, а сокращение дистанции, сама она так не может.
– Мне патологоанатом прописал, пью их третий день.
– Кто прописал?!
– Наташа, я тебе потом объясню, ты ее просто послушай, вдруг пневмония.
Девушка открыла сумку и достала металлический контейнер.
– Кофточку сними.
Она долго слушала Тине грудь и спину, заставляя ее то дышать, то кашлять, измерила температуру и давление, послушала сердце, заглянула в горло – Тина ощущала смутное беспокойство от всех этих процедур.
– Ты так дергаешься, словно тебе больно. – Наташа внимательно посмотрела Тине в лицо. – У тебя что-то болит?
– Нет, я…
– Пневмонии нет, но сильнейшая обструкция, таблетки еще два дня принимай, назначение правильное. – Наташа собрала инструменты в контейнер. – По улице не скачи, посиди в тепле, отдыхать и пить горячий бульон. Мам, ей нужен…
– Я услышала, горячий бульон. – Диана упаковала термос и контейнеры в пакет. – Сырники, печенье, салатик и печеная курица.
– Спасибо, мамуля. – Наташа спрятала контейнеры в сумку и поднялась. – Все, я побежала, устала зверски и спать хочу.
– Погоди, я отвезу тебя. – Диана направилась в комнаты. – Я только ключи найду, куда-то засунула сумку, кто знает, куда я ее постоянно…
Диана умчалась, а Наташа улыбнулась – Тина заметила эту улыбку и поняла, что Наташа очень любит мать, хотя они с ней и разные.
– Все, едем.
Диана не особо заморачивалась с нарядом, просто надела поверх домашней одежды полушубок и уже стояла в дверях кухни, держа в руках ключи от машины.
– Тина, тут придет одна женщина, ее зовут Инна Шатохина – впустишь ее. – Диана взяла сумку с продуктами. – Едем, Наташа, у тебя вид как у недоваренной вермишели.
– Ну, спасибо…
Смеясь и подшучивая друг над другом, они оделись и вышли, щелкнул замок, а Тина осталась посреди чужой квартиры. Что Диана говорила, к ней какая-то женщина придет? Может, придет тогда, когда хозяйка вернется, и Тине не придется мучительно решать, тому ли человеку открыла дверь.
Но в передней прозвенел звонок, и Тина поняла: хорошие времена закончились.
* * *
– Вы понимаете, я просто не думал об этом раньше.
Леонтьев ходил по кабинету Бережного из угла в угол, жестикулируя и громко сопя. Он понимал, что ведет себя как неотесанный болван, но когда его накрывала волна такого раздражения, ему становилось наплевать на чувства окружающих.
– Я вчера только вам все это проговорил, а сегодня отец с истерикой. И я снова все подробно вспомнил. – Леонтьев был благодарен генералу за то, что его не перебивают. – Я снова вспомнил все, как было. Сам по себе груз стоил дорого, я сейчас уже не помню, но можно будет найти в архиве старые накладные, сколько там было чего. Все это стоило внушительную сумму, хотя грузовик был наемный, и мы со Штерном радовались, что хоть грузовик – не наша проблема. Но сейчас я думаю, сопоставляю – через время многое становится заметнее, эмоции утихают, что ли… И я думаю: нам этот долг простили. Саша Браво простил, вы в это верите? Штерн сказал, что мой отец с ним поговорил, и Саша простил нам долг. Но этого быть не могло, понимаете?
– Конечно. – Бережной сочувственно кивнул. – Я его закрывал не раз еще по молодости, его и своей, и всегда надеялся, честно говоря, что он где-нибудь на зоне найдет свою смерть, не от туберкулеза, так от ножа, но он выплыл. Человек был гнилой до самой середки. Впрочем, в той среде крайне редко случаются другие люди.
– Это вы сейчас на родителя моего намекаете?
– Ну, почему же. – Бережной развел руками. – Папаша ваш мне, конечно, тоже известен, но скорее как противоположность тому, что представлял собою покойный Александр Дьяконов, известный больше как Саша Браво. У вашего папаши есть некоторые принципы – извращенные, конечно, потому что он и сам человек глубоко изломанный, и другим он быть не может, живя много лет вне социума, – но есть у него некая грань, которую он не переходит. Так вы утверждаете, что дело с потерянным грузом тогда сразу утряслось?
– Именно. – Леонтьев сел на стул и попытался успокоиться. – Я много раз все это прокручивал в голове, понимаете? Даже составил что-то вроде слайдов, расположенных один за другим во времени. И по всему выходило, что после того как похоронили Анну, мы продолжали работать. Потом Штерн увез дочь в ту школу, и перед его отъездом я спросил, что мне делать, если кто-то позвонит по поводу груза или придет, мы же знали, что собой представлял этот мерзавец. А Штерн тогда ответил, что никто не позвонит и не придет. Что вопрос уже решился. А ведь когда все произошло, Штерн был вне себя от ужаса и злости, не знаю, чего было больше, но если бы проблема каким-то образом разрешилась, он бы мне сказал, и не просто бы сказал – он бы хвастался и пыжился, как индюк, было в нем тщеславие, и немало. А он бросил вскользь, словно ничего не значило это, и сразу перевел разговор на другое. Но я-то помню, мне и тогда его реакция странной показалась, правда, тогда я списал все на горе и переоценку ценностей. А сейчас…
– А сейчас вы думаете, что между пропажей груза, смертью Анны и неожиданным великодушием Саши Браво есть какая-то связь. – Бережной покачал головой. – Возможно, вы правы, но как это увязать, я пока не понимаю.
– Но это каким-то образом должно быть связано.
– Если связь есть, я выясню. – Бережной пододвинул Леонтьеву лист бумаги. – Это ваши показания. Прочитайте, напишите: «С моих слов записано верно», подпишите и поставьте сегодняшнее число.
– Я и так подпишу.
– Нет, давайте все делать правильно. – Бережной хотел как можно скорее отправить Леонтьева восвояси, но правилами пренебрегать он не собирался даже сейчас, особенно сейчас. – Я вам обещаю, что расследую это дело и выясню правду.
– Что уже можно выяснить, столько лет прошло… – Леонтьев безнадежно махнул рукой. – Все, кто что-то знал, мертвы. А Тина знает, да не скажет, что-то с ней в той школе сделали, она не помнит ничего. Подождите-ка, Андрей Михайлович, а ведь старая карга Елена Игоревна тоже может знать! Она же с ними жила, она там сиднем сидела.
Леонтьев бросил протокол на столе и снова заметался по кабинету Бережного.
– Как же я раньше-то не сообразил! Она точно все знает, даже если ее в тот момент дома не было, Штерн потом ей все рассказал! – Леонтьев нахмурился и снова уселся на стул и взял в руки страницы с протоколом. – Нет, она знает, вот что я вам скажу, Штерн доверял ей если не все, то многое. А я даже не подумал об этом. С чего бы он ей так доверял? Но я на нее внимания не обращал. Кто на прислугу обращает внимание? Но она была для Штерна чем-то вроде жилетки. Найдите ее и допросите, она вам все расскажет, тут уж без осечки!
Бережной кивнул – конечно, он бы и сам с удовольствием побеседовал с указанной гражданкой, вот только затык небольшой: ее еще найти надо.
– Вот, подписал. – Леонтьев подал генералу подписанные страницы протокола. – Что теперь?
– А теперь я буду работать, и мои люди тоже. – Бережной спрятал протокол в папку и посмотрел на Леонтьева. – И мы найдем все ответы, обязательно.
У Бережного возникла одна догадка, но она была настолько чудовищной, что он предпочел бы ее отбросить. Но опыт подсказывал, что нельзя отбрасывать догадки просто потому, что они кажутся ему нелепыми или неприятными, потому что для него это может быть нелепо или ужасно, а кто-то совершит нечто, с моральной точки зрения кошмарное, и будет жить как жил, особо не перегреваясь по поводу совершенного, – потому что его мораль допускает подобное.
«Какие-то параллельные миры. – Бережной выпроводил Леонтьева и встал у окна, желая дать передышку глазам. – Каждый живет в своем мире и поступает в рамках того или иного понимания нормы для мира, в котором он существует. И получается, что множество людей живут как попало, и это лишь кажется, что они живут в социуме, а на самом деле они давно уже живут в неких своих реалиях, не имеющих ничего общего с миром людей, живущих в социуме и по законам. И тут, главное, даже относительное благополучие быта не гарантирует, что люди принимают социальные установки и следуют им».
Бережной подумал о Диане. Он обязательно поговорит с женой о своей догадке – что она скажет?