Шумел камыш, деревья гнулись…
Как, оборотясь в прошлое, не сказать о застольях?!
Любой праздник, любое день рождения знаменовались таким столом, что мама не горюй! Как любит говорить моя свекровь Баба Зина: «Все было. Икра черная – икра красная!»
И ведь права бабуля. На столах было все, и какого качества! Рыбка красная со вкусом рыбки красной, а не окрашенного в розовенький цвет толстого куска картона. Поросеночек, в духовке запеченный, блаженно жмурился и не контролировал, подлец эдакий, запаха, исходящего из него и вынимающего душу из всех соседей по лестничной площадке. Пельмешки с лучком, ручками лепленные, салатик с крабовым мясом. И если сейчас кто-нибудь из вас скажет мне про крабовые палочки, я того извращенца быстро из читателей вычеркну.
Ну, селедочка под шубой, оливье – это обязательно. И беленькая холодненькая рядышком; слезка прозрачная по стеклу – перышки счастья по душе.
И не надо мне тут про алкоголизм. Культурно пить умели люди, закусывали.
Конечно, всякие случаи бывали. Вот помню: лет шесть мне, квартира наша еще на Вятской. У родителей гости. Хорошо сидят так, шумно. И я зашла посмотреть, не дадут ли ребенку косточку какую обглодать. Вдруг мамин-папин друг Мишка, который художник, встает и вежливо так говорит: «Спасибо! Мне пора!» И твердой походкой выходит из квартиры… через балкон. Третий этаж. На кухне наступает тишина, никто не ест, не пьет, все думают о чем-то серьезном.
Одна я выбегаю на балкон и вглядываюсь в газон под ним: никого.
Тут вдруг – звонок в дверь. Папа открывает – а вот и он, наш космонавт!
– Ага! – кричит, – пересрали, ублюдки! Ментов хоть вызвать не успели?
Сегодня, когда разговаривала с мамулей, напомнила ей этот случай, травмировавший мою детскую психику так, что я до сих пор, при случае, в театре начинаю аргументированно спорить с актрисой, когда она горестно спрашивает меня со сцены: «Отчего люди не летают, как птицы?»
А мамуля моя мне и говорит: «Это что, это ещё ерунда. Вот я что помню: готовились все в газете «Правда» к столетнему юбилею товарища Ленина. Целый год готовились. А пуще всех готовился ответственный за ленинскую тематику в газете известный журналист Г. Он столько заметок про это написал, столько архивных документов перечитал, что к концу юбилейного года знал о Ленине уже больше, чем его родная матушка.
И вот юбилейный номер сдан в печать, журналюги пьют-гуляют. А пуще всех гуляет журналист Г., потому что он уже так за этот год с Лениным сроднился, что чудится ему, что это его столетний юбилей страна празднует.
Возбудился он, раскраснелся, вышел на балкон охладиться. На балконе хорошо: сверху звезды, а снизу еще балкон, на котором другие журналюги прохлаждаются. Наш знаток биографии вождя перегнулся через перила и орет что есть силы: «Позвольте от моего имени поздравить вас с днем рождения нашего дорогого Ильича».
А те ему так спокойно: «Иди ты, мужик, со своим Ильичом!» И точный адрес сказали куда, тогда же джепеесов не было, надо было все точно объяснять. Тут наш журналист Г. страшно возмутился. Еще бы! У них с Лениным такой праздник, а здесь такое непонимание!
И стал он тогда темпераментно объяснять оппонентам, что не правы они. А чтобы лучше они его слышали, перегнулся наш Г. через перила, и тут его тяжелая умная голова и подвела. Полетел он вниз с пятого этажа. Хоть и недолго летел, но успел прокричать: «Мы пойдем другим путем!» Это многие слышали и потом долго забыть не могли.
Да, не рыдайте, лениновед жив остался. Только палец ему оторвало, когда он в полете за что-то зацепиться пытался, и позвоночник он сломал. Но не фатально. Через три месяца уже на работу вышел. Правда, ленинской темой больше не занимался.
Вот такую историю мамусик вспомнила. И вообще очень много вспомнила. Про то, как они в гостях у семейной пары друзей были и папуля почему-то хозяйку в шкафу платяном запер. А обнаружили это очень не сразу. И еще всякие такие милые шаловливые подробности.
Так что без застолья никак в то время. И застолья тогда не тупые были типа пожрать-нажраться. Люди песни всякие хорошие пели. «Ты мороз – мороз…», или «Черного ворона», или «Что стоишь качаясь, стройная рябина…» И одежды самые нарядные надевали.
Помню, сидим мы с мужем моим на свадьбе сельской, это уже, конечно, закат советской эпохи, но в деревне ещё вполне она. В деревне все не быстро меняется.
Так вот. Сидим, празднуем, напротив нас девушка вся такая в розовом-розовом, кружевном-кружевном. А рядом парнишка – темно-синий костюм, белая рубашечка. И так сидят они чинно, пряменько. Друг на друга не смотрят. А все ж кажется мне, что какая-то интрига между ними наклевывается.
И точно: медленно так поворачивается этот аристократически бледный парень к девушке, слегка наклоняется к ней и делает так: «Бе-е-е». Ну, короче, так делает, как люди с диагнозом «перепил». И девушка уже не совсем розовенькая и кричит она ему отнюдь не слова любви.
Короче, застолья были отменные, и люди вкладывались в них, не щадя живота своего! В прямом смысле.
Фотография позднейших времён, но настроение тоже передаёт.