Глава X

В 1754 году ввиду снова ожидавшейся войны с Францией в Олбени должен был по распоряжению парламента собраться Конгресс уполномоченных различных колоний совместно с главами Шести племен для совещания о средствах защиты наших и индейских земель. Губернатор Гамильтон, получив этот приказ, ознакомил с ним Палату представителей, прося выделить необходимые по этому случаю подарки для индейцев и назначил уполномоченными меня и спикера (мистера Норриса); мы должны были вместе с мистером Джоном Пенном и секретарем мистером Петерсом представлять на Конгрессе Пенсильванию. Палата одобрила назначение и доставила товары для подарков, хотя ее члены не очень любят угощать кого бы то ни было за пределами своей провинции; мы встретились с другими комиссарами в Олбени около середины июня.

По дороге туда я задумал и составил план объединения всех колоний под одним правительством, насколько это необходимо для обороны и других важных общих задач. Когда мы были проездом в Нью-Йорке, я показал мой проект мистеру Джемсу Александеру и мистеру Кеннеди, двум джентльменам с большими познаниями в общественных делах; получив их одобрение, я осмелился предложить его Конгрессу. Оказалось, что несколько уполномоченных составили подобные же планы. Сначала был поставлен предварительный вопрос, следует ли учредить союз, на что единодушно был дан утвердительный ответ. Затем назначили комиссию, в которую вошло по одному члену от каждой колонии, для рассмотрения различных планов и составления отчета. Мой проект был признан наилучшим и с небольшими поправками был соответственно доложен Конгрессу.

По этому плану общее правительство должно было возглавляться генеральным председателем, назначаемым короной; средства на его содержание также должны были отпускаться короной. Представители населения различных колоний должны были на соответствующих собраниях избирать большой совет. Дебаты об этом велись в Конгрессе ежедневно, параллельно с обсуждением индейских дел. План встретил много возражений и затруднений, но наконец, все они были преодолены, и план был единодушно принят; копии его было указано разослать Торговой палате и собраниям всех провинций. Судьба его весьма любопытна: собрания не приняли его, считая, что в нем слишком много привилегий, а в Англии его сочли слишком демократичным. Поэтому Торговая палата не одобрила его и не рекомендовала к одобрению его величества. Вместо этого был составлен другой план, якобы более соответствующий той же самой цели. Согласно новому плану губернаторы провинций вместе с несколькими членами своих советов должны были собраться, чтобы распоряжаться набором войск, постройкой фортов и т. д. Деньги на все эти расходы они могли получать из казначейства Великобритании с тем, чтобы впоследствии возместить их с помощью налога на Америку, утвержденного парламентом. Мой план с аргументами в его защиту можно найти среди моих напечатанных политических статей.

Зимой следующего года, находясь в Бостоне, я много беседовал с губернатором Ширли об обоих планах. Содержание наших бесед частично отразилось в этих статьях. Разнообразие и противоречивость возражений против моего плана заставляют меня предположить, что он действительно был правильным средством, и я до сих пор считаю, что, если бы он был принят, это было бы счастьем и для Англии и для Америки. Объединенные таким образом колонии были бы достаточно сильны, чтобы защитить себя; тогда не было бы необходимости присылать войска из Англии, и, конечно, мы избежали бы последующего предлога для обложения Америки налогами и порожденного этим кровавого спора. Но такие ошибки не новы; история полна заблуждениями государств и монархов.

Взгляни на этот мир: как мало тех, кто знает, в чем благо их, иль, зная то, достичь его умеет.

Те, кто правит, как правило, не любят сверх своих многочисленных дел брать на себя труд рассматривать и проводить в жизнь новые проекты. Самые лучшие общественные меры редко принимаются в результате предварительного мудрого размышления; обычно они диктуются обстоятельствами.

Посылая проект в собрание, губернатор Пенсильвании отозвался о нем одобрительно, сказав, что «по его мнению, план составлен весьма ясно и с большой силой суждения. Поэтому он заслуживает самого пристального и серьезного внимания со стороны собрания». Но Палата, по инициативе одного из ее членов, поставила его на рассмотрение в мое отсутствие, что я нашел не очень благородным, и, к моей немалой обиде, отвергла его, не уделив ему никакого внимания.

В этом же году, проездом в Бостон, я встретился в Нью-Йорке с только что прибывшим туда из Англии нашим новым губернатором мистером Моррисом, которого я хорошо знал раньше. Он приехал с полномочием заменить мистера Гамильтона, который вышел в отставку, устав вести споры, в которые его вовлекали инструкции собственников. Мистер Моррис спросил меня, не думаю ли я, что его ожидает беспокойное управление. Я сказал: «Нет, напротив, у вас будет очень спокойное управление, если вы остережетесь вступать в какие-либо споры с собранием».

«Мой дорогой друг, – сказал он шутливым тоном, – как вы можете советовать мне избегать диспутов? Вы знаете, что я люблю спорить, это одно из самых больших моих удовольствий; но, чтобы показать, насколько я ценю ваш совет, я обещаю вам, что буду по возможности избегать этого». У него были основания любить споры, так как он был умным, красноречивым софистом и поэтому обычно имел успех в диспутах. Он был подготовлен к этому полученным воспитанием, ибо его отец, как я слышал, любил, оставаясь за столом после обеда, заставлять своих детей ради собственного развлечения вести друг с другом дискуссии. Но я считаю, что это было неразумно, так как, по моим наблюдениям, такие умело дискутирующие, всем противоречащие и все опровергающие люди обычно бывают несчастливы в своих делах. Они иногда одерживают победу, но никогда не завоевывают доброжелательного отношения, которое было бы им гораздо полезней. Мы расстались: он отправился в Филадельфию, а я в Бостон.

На обратном пути я встретился в Нью-Йорке с членами собрания Пенсильвании, от которых узнал, что он, несмотря на данное мне обещание, уже вступил в острую борьбу с Палатой; борьба эта длилась непрерывно все время, пока он оставался у власти. В ней принял участие и я, ибо, как только я вновь занял свое место в собрании, меня избирали в каждую комиссию, отвечавшую на его речи и послания, а комиссии поручали мне составлять ответ. Наши ответы, точно так же как и его послания, были часто едкими и иногда до неприличия бранными, и так как он знал, что от имени собрания писал я, то можно было бы подумать, что при встрече нам трудно будет удержаться, чтобы не перерезать друг другу горло. Но он был такой добродушный человек, что эта борьба не порождала между нами никаких личных раздоров, и мы часто вместе обедали.

Однажды в полдень, в самый разгар этой публичной ссоры, мы встретились на улице. «Франклин, – сказал он, – вы должны пойти ко мне домой и провести со мной вечер; у меня будет компания, которая вам понравится», – и, взяв меня под руку, он направился к своему дому. После ужина во время веселого разговора с вином он шутливо сказал мне, что его восхищает мысль Санчо Панса, который, когда ему предложили губернаторство, пожелал иметь подданными чернокожих, чтобы он мог их продать, если с ними не уживется. Один из его друзей, сидевший рядом со мной, сказал: «Франклин, почему вы продолжаете выступать за этих проклятых квакеров? Не лучше ли было бы продать их? Собственник дал бы вам хорошую цену». «Губернатор, – сказал я, – еще недостаточно их очернил». Он действительно во всех своих посланиях всячески старался очернить собрание, но оно вытирало краску так же быстро, как он ее накладывал, и в свою очередь густо мазало ею лицо губернатора; наконец, заметив, что скоро его самого превратят в негра, он, как и мистер Гамильтон, почувствовал усталость от этой борьбы и удалился со своего поста.

По сути дела эти публичные ссоры происходили из-за собственников, наших наследственных правителей, которые, когда нужно было нести какие-либо расходы по защите их провинции, поручали с невероятной низостью своим представителям не пропускать ни одного акта, устанавливающего необходимые налоги, если в этом акте не освобождались специальной оговоркой от налогов их обширные поместья; они даже налагали на своих представителей формальное обязательство соблюдать эти инструкции. Собрания в течение трех лет выступали против этой несправедливости, но вынуждены были смириться. Наконец, капитан Денни, преемник губернатора Морриса, осмелился не подчиниться этим инструкциям; о том, как это произошло, я расскажу после.

Но я забегаю вперед; нужно еще упомянуть о некоторых делах, происшедших во время управления губернатора Морриса.

Правительство бухты Массачусетс, поскольку война с Францией уже фактически началась, задумало атаку на Краун Пойнт и послало за помощью мистера Куинси в Пенсильванию, а мистера Паунолла, впоследствии губернатора, в Нью-Йорк. Так как я был членом собрания, знал его нравы и был земляком мистера Куинси, то он попросил меня помочь ему своим влиянием. Я зачитал в собрании его обращение, которое было хорошо принято. Они проголосовали за помощь в размере десяти тысяч фунтов, которые должны были быть истрачены на провиант. Но губернатор отказался утвердить их билль (включавший наряду с этой также и другие суммы, выделенные на нужды короны), если не будет внесен пункт, освобождающий имение собственника от всякой доли в необходимом налоге; собрание при всем своем желании сделать дар Новой Англии не знало, как это осуществить. Мистер Куинси упорно добивался согласия губернатора, но тот упрямо стоял на своем.

Тогда я предложил способ обойтись без губернатора в этом деле: дать ордера, что собрание по закону имело право сделать, на попечителей заемной конторы. Впрочем, в это время в конторе почти совсем не было денег, и поэтому я предложил, чтобы ордера были оплачены в течение одного года и давали пять процентов роста. Я полагал, что на эти ордера можно будет легко закупить провиант. После весьма непродолжительного колебания собрание приняло это предложение. Ордера были немедленно напечатаны, и я был избран членом комиссии, учрежденной для того, чтобы подписывать их и ими распоряжаться. Фонд для их оплаты составлялся из процента со всего бумажного обращения, наличного в то время в провинции по займу, вместе с доходом от акциза. Таким образом, было известно, что фонд более чем достаточен, и ордера приобрели доверие. Их не только принимали в уплату за провиант, но многие богатые люди, имевшие наличные деньги, вкладывали их в эти ордера, считая это выгодным, так как, пока они были на руках, на них нарастали проценты, а в любой момент они могли быть использованы в качестве денег. Таким образом, они быстро раскупались, и через несколько недель уже нельзя было достать ни одного ордера. Так благодаря предложенному мной средству было завершено это важное дело. Мистер Куинси отблагодарил собрание в изящной петиции; он уехал домой, очень довольный успехом своего посольства и всегда после этого питал ко мне самые сердечные и нежные дружеские чувства.

Британское правительство не желало допустить объединения колоний в той форме, в какой оно предлагалось в Олбени, и доверить этому союзу его собственную защиту, ибо колонии могли вследствие этого стать слишком воинственными и почувствовать свою силу; к тому же оно относилось к ним в это время подозрительно и ревниво, и потому послало за океан генерала Брэддока с двумя полками регулярных английских войск. Он высадился у Александрии в Виргинии и оттуда прошел маршем к Фредериктауну в Мериленде, где остановился в ожидании транспорта. Наше собрание, узнав из некоторых источников, что Брэддок питает против собрания сильное предубеждение вследствие отрицательного отношения последнего к военной службе, пожелало, чтобы я посетил Брэддока, но не от имени собрания, а в качестве генерального почтмейстера под предлогом урегулирования с ним способа наиболее быстрого и верного обмена депешами между ним и губернаторами различных провинций, с которыми он, несомненно, должен был установить постоянную переписку. Собрание предложило оплатить мне расходы, связанные с этой поездкой. Мой сын сопровождал меня.

Мы застали генерала в Фредериктауне, нетерпеливо ожидающим возвращения тех, кого он послал собирать фургоны в отдаленные части Мериленда и Виргинии. Я пробыл с ним несколько дней, ежедневно обедал с ним и имел полную возможность устранить его предубеждение, информировав его о том, что действительно сделало собрание перед его приездом и намеревалось сделать в будущем, чтобы облегчить его действия. Когда я собирался уезжать, был получен рапорт об ожидаемых фургонах; оказалось, что их было всего двадцать пять и не все они были пригодны. Генерал и все офицеры были удивлены; они заявили, что продолжать экспедицию невозможно, и возмущались министрами, по невежеству пославшими их в страну, лишенную средств транспортировки припасов, багажа и т. д., для чего нужно было по меньшей мере сто пятьдесят фургонов.

Мне случилось высказать сожаление, что они не высадились в Пенсильвании, так как в этой местности дочти каждый фермер имеет свой фургон. Генерал жадно ухватился за мои слова и сказал: «Сэр, тогда вы, как человек влиятельный в той провинции, могли бы, вероятно, раздобыть их для нас; и я прошу вас взяться за это». Я спросил его, какие условия следует предложить владельцам фургонов, и мне было предложено самому написать те условия, которые я считаю необходимыми. Я это сделал, они согласились с ними, и немедленно были заготовлены соответствующие полномочия и инструкции. Каковы были эти условия, можно увидеть из объявления, опубликованного мной немедленно по прибытии в Ланкастер; поскольку оно представляет некоторый интерес по вызванному им большому и внезапному эффекту, то я привожу его здесь со всеми подробностями.

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Ланкастер, 26 апреля 1753 г.

Поскольку войскам его величества, собирающимся у Уиллс-Крик, необходимы сто пятьдесят фургонов с четырьмя лошадьми на каждый и тысяча пятьсот вьючных или верховых лошадей и поскольку его превосходительству генералу Брэддоку было угодно уполномочить меня заняться заключением контрактов для найма оных, я извещаю, что буду для этой цели ожидать в Ланкастере с сегодняшнего дня до вечера следующей среды и в Нью-Йорке с утра следующего четверга до вечера пятницы, где я буду готов договариваться о фургонах и упряжках или отдельных лошадях на следующих условиях: 1) Каждый фургон с четырьмя лошадьми и погонщиком будет оплачиваться по пятнадцати шиллингов в день; каждая годная лошадь с вьючным или другим седлом и прочими принадлежностями – по два шиллинга в день; каждая годная лошадь без седла – по восемнадцати пенсов в день. 2) Оплата начинается с момента их присоединения к войскам у Уиллс-Крик, что должно произойти 20 мая или раньше; вдобавок выплачивается удовлетворительное содержание на совершение пути до Уиллс-Крик и обратно после увольнения. 3) Каждый фургон и упряжка, каждая верховая или вьючная лошадь должны быть оценены беспристрастными лицами, избранными мною и их владельцем; в случае утраты на службе какого-либо фургона, упряжки или лошади должна быть установлена и выплачена сумма, соответствующая означенной оценке. 4) Владельцу каждого фургона и упряжки или лошади при заключении контракта авансируется семидневная плата и выплачивается мною по требованию наличными; остаток выплачивается генералом Брэддоком или кассиром армии в день увольнения или частями по мере затребования. 5) Ни один из погонщиков фургонов или лиц, ухаживающих за нанятыми лошадьми, ни в коем случае не может быть призван к выполнению долга солдата или использован иначе, чем для сопровождения их экипажей и лошадей или ухода за ними. 6) Весь овес, маис или другой фураж, который фургоны или лошади доставят в лагерь сверх количества, необходимого для пропитания лошадей, должен быть взят на нужды армии и оплачен по приемлемой цене.

Замечание. Мой сын, Вильям Франклин, уполномочен заключать подобные контракты с любым лицом в округе Кемберленд.

Б. Франклин»

«ЖИТЕЛЯМ ОКРУГОВ ЛАНКАСТЕР. ЙОРК И КЕМБЕРЛЕНД

Друзья и соотечественники,

Случайно попав несколько дней тому назад в лагерь у Фредериктауна, я узнал, что генерал и офицеры крайне раздосадованы тем, что их не снабдили лошадьми и транспортом, ожидаемыми от этой провинции, как наиболее способной поставить их; из-за распрей между нашим губернатором и собранием не были выделены деньги, а также не было предпринято ни одного шага для поставок. Предполагалось немедленно послать в эти округа вооруженный отряд, чтобы захватить столько лучших фургонов и лошадей, сколько необходимо, и принудить к службе столько людей, сколько нужно для того, чтобы править ими и ухаживать за ними.

Я боялся, что в таких условиях продвижение британских солдат через эти округа, особенно если учесть их настроение и их возмущение против нас, будет сопровождаться многими серьезными неудобствами для населения, и поэтому я охотно взял на себя труд попробовать сначала, что может быть достигнуто честными и справедливыми средствами. Население этих отдаленных округов еще недавно жаловалось собранию, что в стране недостаточное денежное обращение; теперь у вас есть возможность получить и разделить между собой весьма значительную сумму денег, ибо если служба в этой экспедиции продлится сто двадцать дней, – а это более чем вероятно, – то плата за фургоны и лошадей превысит тридцать тысяч фунтов, которые будут вам выплачены серебром и золотом в королевских деньгах.

Служба будет незначительной и легкой, ибо армия едва ли будет делать более двенадцати миль в день и фургоны и вьючные лошади, несущие на себе вещи, совершенно необходимые для благосостояния армии, должны передвигаться вместе с армией и не быстрее; ради блага армии они будут всегда – на марше или в лагере – занимать самые безопасные места.

Если вы действительно, как я надеюсь, добрые и верные подданные его величества, вы можете сейчас оказать весьма желательную услугу и в то же время облегчить ее для себя: три или четыре человека, которые не в состоянии каждый в отдельности выделить из своего хозяйства на плантации один фургон, четырех лошадей и погонщика, могут объединиться: один поставит фургон, другой – одну или двух лошадей, третий – погонщика, а плату вы можете распределить между собой пропорционально. Но если вы, когда вам предлагается такая хорошая плата и выгодные условия, не окажете добровольно вашему королю и стране эту услугу, то ваша лояльность будет под большим подозрением. Дело короля должно быть сделано; столь многочисленные храбрые войска, прибывшие издалека для вашей защиты, не могут бездействовать из-за вашего нежелания сделать то, что от вас разумно ожидается; фургоны и лошади должны быть получены; возможно, будут применены насильственные меры. Тогда ищите вознаграждения там, где хотите: едва ли кто-нибудь проявит к вам участие или сожаление.

У меня нет личной заинтересованности в этом деле, так как кроме удовлетворения от попытки сделать добро, я ничего не буду иметь.

Если этот способ поставки фургонов и лошадей не удастся, я должен буду сообщить об этом генералу в четырнадцатидневный срок. Предполагаю, что гусар сэр Джон Сент-Клэр немедленно вступит в провинцию с отрядом солдат, о чем мне будет весьма прискорбно услышать, ибо я искренно и честно являюсь вашим другом и благожелателем.

Б. Франклин»

Я получил от генерала около восьмисот фунтов на аванс владельцам фургонов; но так как этой суммы было недостаточно, я авансировал дополнительно более двухсот фунтов, и через две недели сто пятьдесят фургонов с 259 вьючными лошадьми двигалось к лагерю. В объявлении была обещана уплата суммы, соответствующей предварительной оценке, в случае если какой-нибудь фургон или лошадь будут утеряны. Но владельцы, ссылаясь на то, что они не знают генерала Брэддока и не уверены, насколько можно надеяться на его обещание, требовали, чтобы я дал им соответствующие обязательства, что я и сделал.

Когда я еще был в лагере, однажды на ужине с офицерами полка полковника Дунбара последний высказал мне беспокойство о своих младших офицерах, которые, по его словам, были в большинстве своем небогаты и в условиях этой местности могли лишь с большим трудом запасаться продовольствием, необходимым для такого долгого похода через пустыню, где ничего нельзя купить. Я посочувствовал их положению и решил попытаться как-нибудь облегчить его, ничего, однако, не сказав ему о своем намерении. На следующее утро я написал в комиссию собрания, располагавшую некоторой суммой общественных денег, горячо рекомендуя рассмотреть положение этих офицеров и предлагая послать им в подарок предметы первой необходимости и напитки. Мой сын, обладавший некоторым опытом лагерной жизни и знакомый с ее нуждами, составил для меня список, который я приложил к моему письму. Комиссия приняла это предложение и проявила такое усердие, что припасы, сопровождаемые моим сыном, прибыли в лагерь одновременно с фургонами. Они состояли из двадцати тюков, содержавших каждый: шесть фунтов кускового сахара, шесть фунтов хорошего сахара Muscovado, один фунт хорошего зеленого чая, один фунт чая hohea, шесть фунтов хорошего молотого кофе, шесть фунтов шоколада, полцентнера лучших белых бисквитов, полфунта перца, одну кварту лучшего белого уксуса, один глочестерский сыр, один бочонок с двадцатью фунтами хорошего масла, две дюжины бутылок старой мадеры, два талона ямайского рома, бутылку горчицы в порошке, два хорошо прокопченных окорока, полдюжины сушеных языков, шесть фунтов риса, шесть фунтов изюма.

Эти тюки, хорошо упакованные, были взвалены на двадцать лошадей; каждый тюк вместе с лошадью предназначался в подарок одному офицеру. Они были приняты с большой признательностью, и в письмах ко мне командиры обоих полков в самых любезных выражениях благодарили меня за внимание. Генерал также был очень доволен моей помощью в поставке ему фургонов и охотно оплатил по счету все расходы; при этом он неоднократно благодарил меня и просил и в дальнейшем помогать ему, посылая провизию. Я взялся и активно занимался этим, пока мы не услышали о его поражении; на эту работу я авансировал из своих собственных денег более тысячи фунтов стерлингов, на которые послал ему счет. К счастью для меня, счет попал в его руки за несколько дней до битвы, и он немедленно переслал мне ордер на получение круглой суммы тысяча фунтов, оставив остаток до следующего расчета. Я считаю эту оплату большой удачей, так как остаток я уже так и не смог получить; но об этом после.

Этот генерал был, я думаю, храбрым человеком и мог наверное отличиться как хороший офицер в какой-нибудь европейской войне. Но он был слишком уверен в себе, слишком высокого мнения о достоинствах регулярных войск и слишком низкого – об американцах и индейцах. Наш индейский переводчик Джордж Кроган присоединился к нему во время похода вместе с сотней индейцев, которые были бы очень полезны его армии в качестве проводников и разведчиков, если бы он хорошо обращался с ними; но он держал себя с ними грубо и пренебрежительно, и постепенно все они покинули его.

Однажды в разговоре со мной он отчасти посвятил меня в свои планы продвижения вперед: «Взяв форт Дюкен, – сказал он, – я проследую к Ниагаре, а взяв ее – к Фронтенаку, если успею сделать это до изменения погоды; я надеюсь успеть, так как Дюкен вряд ли задержит меня больше чем на три или четыре дня, а затем я не вижу ничего, что могло бы помешать моему маршу к Ниагаре». Я испытывал сомнения в опасения за исход кампании при мысли о том долгом пути, который должна была проделать его армия по очень узкой дороге, пробиваясь сквозь леса и кустарники, а также о том, что я читал о предшествующем поражении тысячи пятисот французов, вторгшихся в область ирокезов. Но я лишь осмелился заметить:

«Конечно, сэр, если вы благополучно доберетесь до Дюкена с вашими прекрасными войсками, так хорошо снабженными артиллерией, то форт, вероятно, окажет лишь непродолжительное сопротивление, так как он еще не полностью укреплен и, насколько нам известно, не имеет очень сильного гарнизона. Я предвижу только одну опасность, которая может помешать вашему маршу, – это засады индейцев; благодаря постоянной практике они научились очень ловко задумывать и осуществлять такие засады. Необходимость вытянуться в узкую линию около четырех миль длины подвергнет вашу армию опасности неожиданных атак с фланга, и армия может быть перерезана, как нитка, на несколько кусков, которые из-за дальности расстояния не смогут вовремя прийти на помощь друг другу».

Мое невежество вызвало у него улыбку, и он ответил: «Эти дикари могут быть действительно опасным врагом для вашей необученной американской милиции; но, сэр, невозможно, чтобы они произвели какое-либо впечатление на регулярные и дисциплинированные королевские войска». Сознавая, насколько неприлично мне спорить с военным человеком по вопросам, касающимся его профессии, я ничего больше не сказал. Но неприятель не воспользовался вопреки моим опасениям тем, что армия была вытянута в длинную линию на марше, и позволил ей продвигаться без всяких помех, пока она не оказалась на расстоянии девяти миль от цели; когда же она скучилась (ибо она только что перешла реку, и передние отряды остановились, ожидая переправы остальных) на более открытом, чем пройденные, участке леса, атаковал ее авангард сильным огнем из-за деревьев и кустов, что было для генерала первым свидетельством близости врага. Передние ряды смешались, и генерал поспешно послал войска к ним на помощь, что было проделано в большом беспорядке из-за фургонов, багажа и скота.

Теперь огонь ударил во фланг, и офицеры верхом на конях служили легко заметной и удобной мишенью и быстро гибли.

Солдаты сбились в кучу и, не получая или не слыша приказов, стояли под огнем, пока две трети из них не было убито; затем оставшиеся, охваченные паникой, стремительно бежали.

Фургонщики взяли из упряжки каждый по лошади и бежали, их примеру немедленно последовали остальные, так что все фургоны, провизия, артиллерия и припасы были оставлены врагу. Генерал был ранен и с трудом выведен из-под обстрела.

Его секретарь мистер Ширли был убит у него под боком; и из восьмидесяти шести офицеров шестьдесят три было убито или раненое; всего из тысячи ста человек было убито семьсот четырнадцать. Эти тысяча сто человек были цветом всей армии.

Остальные держались сзади с полковником Дунбаром, который должен был следовать за Брэддоком с более тяжелой частью припасов, провизии и багажа. Беглецы, никем не преследуемые, прибыли в лагерь Дунбара, и принесенная ими паника мгновенно охватила лагерь. Хотя у Дунбара было около тысячи человек, а численность индейских и французских отрядов, разбивших Брэддока, не превышала четыреста человек, он, вместо того чтобы продолжать продвижение вперед и попытаться хотя бы отчасти восстановить утраченную честь, приказал уничтожить все припасы, амуницию и т. п., чтобы иметь меньше громоздкого багажа и больше лошадей для бегства к поселениям. Губернаторы Виргинии, Мериленда и Пенсильвании встретили его там с просьбой разместить войска на границах, чтобы предоставить жителям некоторую защиту; но он продолжал свой поспешный марш через всю страну и почувствовал себя в безопасности лишь тогда, когда прибыл в Филадельфию, где жители могли его защитить. Все это дело внушило нам, американцам, первое подозрение, что наше высокое мнение о доблести британских регулярных войск не совсем обосновано.

К тому же во время своего первого марша со дня высадки до того, как они вышли за пределы поселений, они грабили и обдирали жителей, полностью разорив некоторые бедные семьи; кроме того, они оскорбляли, поносили и арестовывали людей, если те сопротивлялись. Этого было достаточно, чтобы мы перестали думать о таких защитниках, даже если бы мы действительно в них нуждались. Насколько иным было поведение наших французских друзей в 1781 году, которые во время похода через самую населенную часть нашей страны от Род-Айленда до Виргинии (около семисот миль), не вызвали ни единой жалобы по поводу потери поросенка, цыпленка или хотя бы яблока!

Капитан Орм, один из адъютантов генерала, тяжело раненный, был вынесен вместе с генералом и был с ним до самой его смерти, наступившей через несколько дней. Он рассказывал мне, что генерал молчал весь первый день и только ночью сказал: «Кто мог бы это подумать?» На следующий день он снова молчал, наконец, сказал: «В следующий раз мы будем лучше знать, как с ними обращаться», – и через несколько минут умер.

Так как бумаги секретаря со всеми приказами, инструкциями и перепиской генерала попали в руки врагов, они отобрали и перевели на французский язык ряд материалов, которые они напечатали, чтобы доказать враждебные намерения британского двора перед объявлением войны. Среди них я видел некоторые письма генерала министерству, где он высоко отзывался о большой услуге, оказанной мной армии, и рекомендовал меня их вниманию. Давид Юм, бывший несколько лет спустя секретарем лорда Гертфорда, посла во Франции, а затем секретарем генерала Конвея, когда тот был министром иностранных дел, рассказывал мне, что он видел среди этих официальных бумаг письма Брэддока, высоко рекомендующие меня. Но, как видно, из-за неудачи экспедиции моя услуга не была сочтена очень ценной, так как эти рекомендации не принесли мне никакой пользы.

Что касается вознаграждений лично от генерала, то я просил только одного, – чтобы он отдал приказ своим офицерам не вербовать больше наших купленных слуг и отпустить тех, которые были уже завербованы. На это он охотно согласился, и действительно, несколько слуг были по моей просьбе возвращены своим хозяевам. Дунбар, к которому перешло командование, был не так великодушен. Когда он был в Филадельфии во время своего отступления или, скорее, бегства, я обратился к нему, напомнив о приказах покойного генерала по этому поводу, с просьбой отпустить слуг трех бедных фермеров из округа Ланкастер, которых он завербовал. Он обещал мне, что, если хозяева явятся к нему в Трентон, где он будет через несколько дней до пути в Нью-Йорк, он отдаст им их людей. Они взяли на себя труд и издержки, связанные с поездкой в Трентон, а он, к их разочарованию, отказался выполнить свое обещание, что стоило им больших убытков.

Как только разнеслась весть о потере фургонов и лошадей, все владельцы пришли ко мне, требуя обещанной выплаты их стоимости. Эти требования причинили мне много огорчений. Я говорил им, что деньги уже в руках кассира, но что сначала нужно получить от генерала Ширли ордера на их выплату и что я обратился к нему за этими ордерами. Однако они должны набраться терпения, ибо генерал далеко, и ответ придет не так скоро. Но всего этого было недостаточно, чтобы удовлетворить их, и некоторые подали на меня в суд. Генерал Ширли, наконец, выручил меня из этого ужасного положения, назначив комиссаров для проверки требований и выдав ордера на уплату. Счета достигали двадцати тысяч фунтов; выплата такой суммы совершенно разорила бы меня.

До того, как мы получили известие о поражении, ко мне пришли от доктора Бонд с подписным листом для сбора денег на оплату стоимости большого фейерверка, который предполагалось устроить, как только будет получено известие о взятии вами форта Дюкен. Я нахмурился и сказал, что, по моему мнению, у нас будет достаточно времени организовать увеселение, когда мы узнаем, что у нас есть повод, чтобы веселиться. Они, казалось, были удивлены, что я не согласился сразу же на их предложение. «Какого ч… – сказал один из них, – неужели вы думаете, что форт не будет взят?» «Я не уверен, что он не будет взят, но я знаю, что предугадать ход военных действий очень трудно». Я изложил им причины моих сомнений; от подписки отказались, и тем самым инициаторы этого дела избежали горького разочарования, которое они испытали бы, если бы фейерверк был подготовлен. Доктор Бонд впоследствии по другому поводу говорил, что он не любит предчувствий Франклина.