Глава XI

Губернатор Моррис, еще до разгрома Брэддока надоедавший собранию непрестанными посланиями, в которых стремился побудить Палату издать такой закон о сборе средств для защиты провинции, который не облагал бы налогом имения собственников, теперь удвоил свои усилия. У него было теперь больше надежд на успех, так как опасность и настоятельная потребность сбора средств на оборону возросли. Поэтому губернатор отвергал все законопроекты Палаты, которые не включали в себя эту льготу. Однако собрание твердо стояло на своем. Оно считало, что справедливость на его стороне, что допустить внесение губернаторских поправок в его финансовые законы означало бы отказ от весьма важного права. В самом деле, в одном из последующих биллей, субсидирующем пятьдесят тысяч фунтов, предложенная губернатором поправка касалась только одного слова. В билле говорилось, что «все имущество, как движимое, так и недвижимое, должно быть обложено налогом, не исключая имущества собственников». Поправка губернатора состояла в замене слова «не» на «только». Небольшая, но весьма существенная поправка! Однако, когда известие о несчастье достигло Англии, наши тамошние друзья, которым мы позаботились передать все ответы собрания на губернаторские послания, подняли шум против собственников. Они обвинили собственников в низости и несправедливости, проявленных в этих инструкциях губернатору. Некоторые даже заявили, что собственники, препятствуя обороне своей провинции, утрачивают на нее всякие права. Это испугало собственников, и они послали указание своему казначею добавить пять тысяч фунтов из их средств к любой сумме, которая будет выделена собранием для целей обороны.

Палата была уведомлена об этом и приняла это предложение. Эта сумма заменила долю собственников в общем налоге. Поэтому Палатой был составлен и принят новый билль, включающий в себя льготную статью. На основании этого закона я был назначен одним из уполномоченных, которым доверили распоряжаться деньгами в сумме шестидесяти тысяч фунтов. Я принимал активное участие в составлении билля и содействовал его утверждению. В то же время я разработал другой билль, касающийся учреждения и обучения добровольной милиции. Я провел его через Палату без больших трудностей, так как позаботился, чтобы закон не распространялся на квакеров. Чтобы содействовать объединению, необходимому для формирования милиции, я написал «Диалог», в котором формулировались, а затем опровергались все возражения, какие я только мог придумать, против организации милиции. Он был напечатан и имел, как я думаю, большой успех. Пока в городе и в сельской местности формировалось и обучалось несколько рот, губернатор уговорил меня заняться нашей северо-западной границей, кишевшей врагами. Я должен был обеспечить защиту населения, собирая войско и строя линию фортов. Я принял это военное поручение, хотя и не считал себя достаточно компетентным в этом деле. Губернатор дал мне патент с неограниченными полномочиями, а также пачку чистых бланков для патентов на офицерский чин, которые я мог выдавать тем, кого сочту достойным этого звания. При вербовке я не встретил серьезных затруднений. Вскоре под моим начальством находилось пятьсот шестьдесят человек. Мой сын, бывший в предшествующую войну офицером в армии, действовавшей против Канады, стал моим адъютантом и принес мне большую пользу.

Индейцы сожгли Гнейденхаттен – деревню, заселенную гернгутерами, и вырезали жителей; но мы считали это место удобным для организации одного из фортов. Для похода туда я организовал отряды в Бетлехеме, главном поселении гернгутеров. Я был удивлен, найдя его хорошо защищенным, – разрушение Гнейденхаттена заставило жителей осознать опасность. Главные строения были защищены частоколом, жители закупили в Нью-Йорке оружие и амуницию. Они даже сложили между окнами своих высоких каменных домов небольшие камни, предназначенные для мощения улиц. Эти камни женщины должны были бросать в головы индейцев, если те попытаются ворваться в дома. Вооруженные братья несли стражу, сменяя друг друга так пунктуально, как в любом гарнизонном городе. В беседе с епископом Спангенбергом я выразил свое изумление по этому поводу, ибо знал, что гернгутеры получили от парламента акт, освобождающий их от военной службы в колониях, и потому полагал, что они откажутся носить оружие. Епископ ответил, что отказ носить оружие не был одним из твердо установленных принципов вероучения гернгутеров, но в то время, когда они получили этот закон, это убеждение считалось господствующим среди них. В данном случае они с изумлением увидели, что отвращение к военной службе разделяется лишь немногими. По-видимому, гернгутеры или сами плохо себя знали, или обманывали парламент; но все же иногда здравый смысл, усиленный непосредственной опасностью, одерживает верх над всякого рода экстравагантными мнениями.

Было начало января, когда мы отправились на постройку фортов. Я выслал одно отделение по направлению к Минисинку с заданием построить форт для обеспечения безопасности верхней части страны, а другое – в нижнюю часть с тем же заданием; с оставшимися я решил идти в Гнейденхаттен, где немедленная построена форта была наиболее необходима.

Гернгутеры снабдили меня пятью фургонами для наших инструментов, припасов и багажа.

Как раз перед нашим выходом из Бетлехема одиннадцать фермеров, изгнанных со своих плантаций индейцами, пришли ко мне, прося снабдить их огнестрельным оружием, чтобы они могли вернуться и спасти свой скот. Я дал каждому из них по ружью с необходимой амуницией. Не успели мы далеко отойти, как начался дождь и шел весь день; но по пути не попадалось жилья, где можно было укрыться. Наконец, к ночи мы добрались до дома одного немца. В этом доме и в амбаре мы столпились, промокшие до нитки. Хорошо еще, что мы не подверглись нападению во время похода, ибо наши ружья были самого обычного образца и наши люди не могли сохранить их замки сухими. Индейцы очень изобретательны в выдумках на этот счет, чем мы не могли похвастаться. В этот день они встретили упомянутых одиннадцать бедных фермеров и убили десять из них. Оставшийся в живых сообщил нам, что его ружье и ружья его товарищей отказали, намекнув под дождем.

На следующий день погода была прекрасная, мы продолжали поход и прибыли в разрушенный Гнейденхаттен. Поблизости от поселения находилась лесопилка. Вокруг нее сохранились груды досок, из которых мы смастерили хижину; это было совершенно необходимо в то суровое время года, так как у нас не было палаток. Первое, чем нам пришлось заняться, было погребение найденного там нами мертвеца, только наполовину захороненного сельскими жителями.

На следующее утро наш форт был спланирован и размечен. Его окружность составляла четыреста пятьдесят пять футов. Для сооружения частокола нужно было наделать столько же бревен с диаметром в среднем равным футу. Наши семьдесят топоров были немедленно пущены в ход для рубки деревьев.

Так как наши люди умело обращались с ними, работа спорилась. Видя, с какой быстротой валят деревья, я полюбопытствовал заметить время, когда двое рабочих начали подрубать сосну.

Через шесть минут они ее повалили; я обнаружил, что ее диаметр составлял четырнадцать дюймов.

Из каждой сосны делались три кола восемнадцати футов длины каждый, заостренные с одного конца. Пока одни делали эту работу, другие копали канаву по линии форта глубиной в три фута, в которую должны были быть установлены колья. Сняв с наших фургонов кузова и отделив передние колеса от задних (для чего был вынут шплинт, соединяющий две части дрожины), мы получили десять повозок с двумя лошадьми на каждую для перевозки кольев из леса к форту. Когда частокол был сооружен, наши плотники построили вдоль него с внутренней стороны платформу высотой около шести футов, стоя на которой можно было стрелять сквозь амбразуры. Мы имели вращающуюся пушку. Установив ее на одном из углов, мы немедленно выстрелили, чтобы индейцы, если бы они оказались в пределах слышимости, знали, что у нас есть такие орудия. Итак, наш форт, – если это громкое название применимо к жалкому частоколу, – был готов в течение недели, хотя через день шли такие сильные дожди, что мы не могли работать.

Последнее обстоятельство дало мне случай заметить, что когда люди заняты работой, у них бывает лучшее настроение.

В те дни, когда наши люди работали, они были добродушны и веселы. Они весело проводили вечера, сознавая, что днем хорошо поработали.

Но в дни вынужденного безделья они были раздражительны и сварливы, выискивали недостатки в свинине, хлебе и т. д. и постоянно пребывали в плохом расположении духа. Это напомнило мне одного морского капитана, взявшего за правило держать постоянно своих людей за работой; когда однажды его помощник доложил, что вся работа переделана и что занять экипаж судна больше нечем, он ответил: «Заставьте их чистить якорь». Такого рода форт, как он ни был жалок, являлся достаточной защитой от индейцев, не имевших пушек. Расположившись теперь в безопасности и имея укрытие, куда при случае можно было ретироваться, мы решили разбиться на отряды, чтобы очистить прилегавшую местность. Индейцев мы не встретили, но обнаружили на соседних холмах места, где они скрывались, следя за нашими действиями. В устройстве этих наблюдательных постов они проявили искусство, заслуживающее упоминания. Так как была зима, то они нуждались в огне. Но обычный костер, разведенный на поверхности земли, выдал бы их расположение на большом расстоянии. Поэтому они вырыли в земле ямы, имевшие приблизительно три фута в диаметре и немного больше в глубину. Мы обнаружили места, в которых они добывали древесный уголь, срубая его с поверхности обугленных бревен, лежащих в лесу. При помощи этого угля они разводили на дне ям небольшой огонь.

Мы заметили на траве следы того, как они лежали вокруг огня, опустив ноги в ямы, чтобы держать их в тепле, что было для них главное. Подобный огонь не мог выдать их ни светом, ни пламенем, ни искрами, ни даже дымом. По-видимому, число индейцев было невелико. Очевидно, они поняли, что нас слишком много, чтобы им можно было решиться на нападение с какой-либо надеждой на успех.

С нами был капеллан, ревностный пресвитерианский священник, мистер Битти. Он пожаловался мне, что наши люди не все и не всегда посещают его молитвы и проповеди. Когда отряд вербовался, то было обещано, что кроме платы и продовольствия завербованные будут ежедневно получать по четверти пинты рома, которая им регулярно выдавалась два раза: полпорции утром и полпорции вечером. Я заметил, что они очень точно за ней являлись. Поэтому я сказал мистеру Битти: «Может быть, недостойно вашей профессии поступать подобно стюарду, раздающему ром, но если бы вы сами раздавали его, причем только после молитв, они бы все были вокруг вас». Он одобрил эту мысль, взялся за ее выполнение и с помощью нескольких помощников, которые отмеривали ром, успешно ее осуществил. Никогда еще молитвы не посещались так пунктуально всеми нашими людьми; поэтому я считаю этот метод лучше наказания, которое предписывается некоторыми военными законами за непосещение богослужения.

Едва я закончил свое дело и снабдил форт достаточными запасами провизии, как получил письмо от губернатора. Из этого письма я узнал, что губернатор созвал собрание и желает, чтобы я на нем присутствовал, если положение дел на границе не делает мое пребывание там необходимым. Мои друзья по собранию в своих письмах также настаивали, чтобы я, если смогу, присутствовал на заседании. Так как намеченные мной три форта были теперь закончены и жители согласились остаться на своих фермах под их защитой, я решил вернуться. Я это сделал тем охотнее, что прибывший из Новой Англии офицер, полковник Клепхем, опытный в войне с индейцами, посетил наш форт и согласился принять на себя командование. Я передал ему свои полномочия и, собрав гарнизон, зачитал их в торжественной обстановке, я представил полковника как офицера, который при своей опытности в военных делах более годится в командиры, чем я, и, прочитав им легкое наставление, отбыл. Меня эскортировали до Бетлехема, где я остановился на несколько дней, чтобы отдохнуть от всех понесенных трудов. В первую ночь, лежа в хорошей постели, я едва мог спать: слишком уж она отличалась от моего жесткого ложа только с одним или двумя одеялами на полу хижины в Гнейденхаттене.

Во время своей остановки в Бетлехеме я немного ознакомился с обычаями гернгутеров; некоторые из них сопровождали меня, и все были очень добры ко мне. Я увидел, что они трудились ради пополнения общих запасов, ели за общими столами и спали в общих спальнях, вмещающих много людей. В спальнях под потолком я заметил отверстия, расположенные через определенные интервалы, предназначенные, как я думаю, для притока воздуха. Я посетил их церковь, где наслаждался хорошей музыкой: звуки органа сопровождались скрипками, гобоями, флейтами, кларнетами и др. Я узнал, что проповеди обычно читались не смешанной аудитории, состоящей из мужчин, женщин и детей, как это принято у нас, но что в одно время собирались женатые мужчины, в другое время их жены, затем юноши, девушки, дети – все в свое время. Проповедь, услышанная мною, предназначалась для детей, которые пришли и разместились на скамьях; мальчики находились под руководством молодого человека, их наставника, а девочки – под наблюдением молодой женщины. Беседа казалась хорошо приспособленной к их уровню развития и велась в приятной, дружеской форме. Детей убеждали, как обычно, быть хорошими. Они вели себя очень послушно, но выглядели бледными и болезненными; это заставило меня предположить, что их слишком много держат в закрытом помещении или лишают физических упражнений. Я расспросил о браках гернгутеров: правда ли, что они заключаются по жребию? Мне ответили, что жеребьевка применяется только в исключительных случаях. Обычно, когда юноша решает жениться, он сообщает об этом старшим его класса, которые консультируются со старшими дамами, управляющими девушками. Так как эти старшие того и другого пола хорошо знают склонности и характеры своих учеников и учениц, они лучше могут решить, какие пары наиболее подходящие, и их решению обычно повинуются. Но если окажется, например, что две или три девушки в равной степени подходят для данного молодого человека, тогда вопрос решается жребием. Я возразил, что некоторые из таких браков, заключенных не по взаимному выбору, могут оказаться очень несчастливыми. «То же может случиться, – ответил мой собеседник, – если вы позволите выбирать им самим». Этого я действительно не мог отрицать.

Вернувшись в Филадельфию, я увидел, что организация добровольной милиции проходит с полным успехом. Почти все жители, за исключением квакеров, в нее вступали, образовывая роты и выбирая своих капитанов, лейтенантов и эмблемы согласно новому закону. Доктор Бонд нанес мне визит и рассказал о своих усилиях, предпринятых для широкой пропаганды этого закона. Этим усилиям он придавал большое значение. Я со своей стороны имел тщеславие приписывать все моему «Диалогу», однако, допуская, что доктор, может быть, прав, я позволил ему тешиться своим мнением; это я считаю лучшим способом поведения в подобных случаях.

Собрание офицеров избрало меня командиром полка, на что я дал свое согласие. Не помню, сколько у нас было рот; но на парад мы вывели около 1200 хорошо выглядевших людей, а также артиллерийскую роту, имевшую шесть бронзовых полевых орудий. С этими орудиями наши артиллеристы научились так хорошо обращаться, что производили двенадцать выстрелов в минуту. Когда я впервые устраивал смотр своего полка, эта батарея проводила меня до дому и салютовала мне несколькими залпами у двери, в результате чего часть стеклянных приборов из моей электрической аппаратуры упала на пол и разбилась. Моя новая почетная должность оказалась не прочнее этих приборов; вскоре все наши полномочия были ликвидированы, ибо закон о добровольной милиции был отменен в Англии. В течение того короткого времени, что я был полковником, я собрался совершить поездку в Виргинию. Офицеры моего полка решили, что они должны сопровождать меня при выезде из города вплоть до Лауер Ферри. Только я собрался сесть на лошадь, как они явились к моему дому числом от тридцати до сорока человек, верхом и в полной форме. Я ничего не знал заранее об их затее, а то бы я предотвратил ее, так как от природы не люблю парадности ни в каких случаях. И я был очень огорчен появлением офицеров, так как не мог воспрепятствовать им сопровождать меня. Хуже всего было то, что, как только мы тронулись, они вынули свои сабли и всю дорогу ехали, держа их наголо. Кто-то описал все это собственнику, и это происшествие очень обидело его. Такая честь никогда не оказывалась ни ему во время его пребывания в провинции, ни кому-либо из его губернаторов, и он сказал, что подобное чествование допустимо лишь по отношению к принцам королевской крови; может быть, это и так, насколько я могу судить, так как я был и остаюсь несведущим в этикете в подобных случаях. Этот глупый случай, однако, очень усилил его враждебность ко мне, которая и без того была немалой из-за моего поведения в собрании по вопросу об освобождении его владений от налога; я всегда горячо противился этому, сурово порицая его за низость и несправедливость, проявленные им в требовании этой льготы. Собственник обвинил меня перед министерством. По его словам, я препятствовал службе королю, ибо благодаря своему влиянию в Палате помешал тому, чтобы законы о сборе денег были приняты в должной форме. Он упомянул о параде моих офицеров в доказательство моего намерения захватить у него силой управление провинцией. Он также предложил сэру Эверарду фокенеру, генерал-почтмейстеру, лишить меня моей службы. Но это не оказало другого действия, кроме того, что сэр Эверард сделал мне вежливое внушение.

Несмотря на постоянные пререкания между губернатором и Палатой, в которых я, как член Палаты, принимал большое участие, между этим джентльменом и мной сохранились хорошие отношения, и у нас никогда не было личных ссор. Впоследствии мне иногда приходила мысль, что то обстоятельство, что он мало или даже вовсе не обижался на меня, хотя и знал, кто был автором ответов на его послания, может быть объяснено профессиональной привычкой; получив юридическое образование, он мог рассматривать нас обоих как простых адвокатов, представляющих двух тяжущихся клиентов: он – собственников, а я – собрание. Поэтому губернатор часто дружески советовался со мной в трудных вопросах и иногда, хотя и не всегда, принимал мои советы. Мы действовали в согласии, снабжая армию Брэддока продовольствием; а когда пришли потрясающие известия о его поражении, губернатор срочно послал за мной, чтобы посоветоваться о мерах предотвращения бегства населения из отдаленных областей. Не помню уже, что я ему тогда посоветовал. Кажется, я рекомендовал написать Данберу и попросить его, если возможно, расположить свои войска на границе для ее защиты, пока не подойдут подкрепления из колоний и он не сможет отправиться в экспедицию. После моего возвращения с границы губернатор хотел поставить меня во главе войска провинции для экспедиции против форта Дюкен. Данбер и его войска были тогда заняты в другом месте, и губернатор предложил мне полномочия генерала. Я не был такого высокого мнения о своих военных способностях, как он, если судить по его словам. Но я думаю, что его действительное мнение было гораздо более умеренным, чем его заявления. Возможно, он полагал, что моя популярность облегчит набор людей, а мое влияние в собрании облегчит нахождение средств для их оплаты; и все это, может быть, произойдет без обложения налогом собственника. Увидев, что я не столь расположен заняться этим делом, как он ожидал, губернатор отказался от своего проекта; вскоре он оставил бразды правления и был замещен капитаном Денни.

Прежде чем перейти к рассказу о том участии в общественных делах, которое я принимал при управлении нового губернатора, будет уместно остановиться на том, как возникла и развивалась моя известность в качестве философа.

В 1746 году я встретился в Бостоне с доктором Спенсом, прибывшим недавно из Шотландии. Он показал мне ряд опытов над электричеством. Выполнение их было несовершенно, так как доктор Спенс не был знатоком этого дела. Эти опыты касались совершенно нового для меня предмета, поэтому они изумили меня и доставили мне удовольствие. Вскоре после моего возвращения в Филадельфию наше библиотечное общество получило в подарок от мистера Петера Коллинсона, члена Лондонского королевского научного общества, особую стеклянную трубку. Он сопроводил ее описанием того, как ею пользоваться при подобных опытах. Я поспешил воспользоваться возможностью повторить виденное мною в Бостоне, и благодаря большой практике научился с большой ловкостью производить те опыты, которые описывались в английской инструкции, а также дополнил их своими. Я говорю о «большой практике», потому что мой дом в течение некоторого времени был постоянно полон людьми, приходившими смотреть на эти новые чудеса.

Чтобы немного уменьшить наплыв посетителей, я решил заказать несколько таких трубок в нашей стекольной мастерской для своих друзей. Они их взяли, и у нас, наконец, стало несколько исполнителей. Главным среди них был мистер Киннерсли, один из моих соседей, очень способный человек, находившийся в то время без работы. Я убедил его попытаться демонстрировать опыты за плату и написал для него две лекции. В этих лекциях опыты следовали друг за другом в таком порядке и сопровождались объяснениями в такой форме, что предшествующее должно было помогать пониманию последующего. Для этой цели он добыл красивые приборы. Все мелкие инструменты, которые я грубо смастерил для себя, были изящно сделаны специальными мастерами.

Его лекции хорошо посещались и имели большой успех. Через некоторое время он отправился в турне по колониям, показывая опыты в каждом столичном городе и зарабатывая немалые деньги. Однако на Вест-Индских островах опыты производились с трудом из-за большой влажности воздуха, Сознавая, насколько мы обязаны мистеру Коллинсону за подарок трубки и пр., я решил, что будет правильным информировать его о наших успехах в пользовании ею. Я написал ему несколько писем с описанием наших опытов. Мистер Коллинсон прочел их в Королевском обществе, где их сперва не сочли достойными напечатания в трудах этого общества. Доклад, который я написал для мистера Киннерсли, доказывающий тождество молнии и электричества, был послан мною доктору Митчелу, моему знакомому, члену того же общества; он ответил, что доклад был прочитан, но высмеян знатоками. Однако, когда доклады показали доктору Фозергиллу, он посоветовал их напечатать, так как нашел их слишком ценными, чтобы замалчивать. Тогда мистер Коллинсон передал их Кейву для опубликования в его «Журнале джентльмена», но последний решил напечатать их отдельно в виде брошюры, а доктор Фозергилл написал к этим докладам предисловие. По-видимому, Кейв, как издатель, поступил дальновидно, так как с последующими добавлениями брошюра превратилась в книгу размером in quatro и выдержала пять изданий, а ее переиздание ничего ему не стоило.

Однако прошло некоторое время, прежде чем эти доклады обратили на себя внимание в Англии. Случилось так, что один экземпляр докладов попал в руки Бюффона, философа, заслуженно пользующегося широкой известностью во Франции и в Европе. Он поручил мистеру Далибару перевести их на французский язык, и они были напечатаны в Париже. Опубликование этих докладов задело аббата Нолле, преподавателя натурфилософии в королевской семье, способного экспериментатора, создавшего и опубликовавшего свою теорию о природе электричества, которая была в то время в большой моде. Он сперва не поверил, что такая работа пришла из Америки, и сказал, что она, должно быть, сфабрикована его врагами в Париже в целях подрыва его системы. Позднее, уверившись в действительном существовании такой личности, как Франклин из Филадельфии, в чем он сперва сомневался, Нолле написал и опубликовал том писем, адресованных главным образом ко мне, защищающих его теорию и отрицающих достоверность моих опытов и положений, выведенных из них. Моим первым побуждением было ответить аббату, и я начал было писать ответ. Но затем я подумал о том, что моя работа содержит лишь описание опытов, которые каждый может повторить и проверить, а без проверки их вообще нельзя защищать; что, далее, она содержит ряд соображений, высказанных в качестве предположений, а не догматических утверждений, следовательно, я не обязан защищать их. Кроме того, я понял, что диспут между двумя людьми, владеющими разными языками, затянулся бы в значительной степени из-за ошибок в переводе, ведущих к взаимному непониманию. (Многие возражения в одном из писем аббата Нолле были вызваны ошибкой в переводе моего доклада.) Я решил предоставить мои доклады их участи, полагая, что будет лучше использовать время, которое я могу выкроить из занятий общественными делами, для производства новых экспериментов, чем для дискуссии по поводу экспериментов, уже произведенных. Поэтому я так и не ответил господину Нолле, и дальнейший ход событий не заставил меня пожалеть о своем молчании, так как мой друг господин Ле Руа из королевской Академии наук взял на себя мою защиту и опроверг его. Моя книга была переведена на итальянский, немецкий и латинский языки, и содержащаяся в ней теория была постепенно принята всеми философами Европы, отдавшими ей предпочтение перед теорией аббата Нолле, которому суждено было остаться единственным представителем своей секты, если не считать господина Б. из Парижа, его ученика и ближайшего последователя.

Неожиданную и широкую известность принес моей книге успех одного из предлагаемых в ней опытов, повторенного Далибаром и Делором в Марли. Этот опыт, состоявший в притяжении молнии из облаков, привлек повсюду внимание публики. Делор, имевший аппаратуру для экспериментальной философии и читавший лекции в этой отрасли знания, повторил то, что он называл филадельфийскими экспериментами, и, после того как они были показаны королю и двору, все любопытные в Париже хлынули на это зрелище.

Я не буду растягивать этот рассказ описанием вышеупомянутого главного опыта, а также громадного удовольствия, которое я получил вскоре после этого от успеха произведенного мною в Филадельфии аналогичного опыта со змеем; и то и другое можно найти в книгах по истории электричества.

Доктор Райт, английский врач, бывший в то время в Париже, написал своему другу, члену Королевского общества, о той высокой оценке, которую мои опыты получили среди ученых за границей и об их удивлении по поводу того, что мои работы так мало были замечены в Англии. Тогда общество вновь рассмотрело мои письма, зачитывавшиеся в нем ранее. Прославленный доктор Уотсон составил резюме писем, а также всего, что я затем посылал в Англию по этому предмету, и сопроводил это резюме похвалой автору. Это резюме было затем напечатано в трудах Лондонского королевского общества, и некоторые члены этого общества, в частности весьма талантливый мистер Кэнтон, проверили опыт, при котором молния притягивалась из облаков с помощью заостренного стержня. Они сообщили в общество об успешном исходе опыта, и вскоре я был с избытком компенсирован за то пренебрежение, с которым они сперва отнеслись ко мне. Без всякой просьбы с моей стороны они избрали меня своим членом, освободив от обычного взноса, достигающего двадцати пяти гиней, и также бесплатно посылали мне впоследствии свои труды. Кроме того, я был награжден золотой медалью сэра Годфрея Коплен за 1753 год. Вручение мне этой медали сопровождалось очень красивой речью председателя общества лорда Мэклсфилда, в которой он высоко оценил меня.