Откинувшись от стола, Ричард вздохнул. Лето растянулось на целый век – такого долгого лета еще не было на его памяти. Даже в ноябре короткие осенние дни еще дышали теплом. Листья давно сделались золотыми и красными в тысяче оттенков обоих цветов, однако солнце светило, и дожди – о Боже! – случались только по ночам. Королева Анна сопровождала своего мужа в Королевском Обходе, и великая процессия, судьи и лорды, уже добрались до такой северной окраины, как Йорк. Нынешний визит отличался в памяти Ричарда от того, давнего, с Эдуардом, и от дюжины других посещений этого города.

Должно быть, в порядке компенсации за прежний холодный прием ему поднесли высокую чашу, наполненную полновесными золотыми монетами, в то время как Анна получила от горожан золотое блюдо с целой грудой серебра на нем. Их повсюду чествовали и поздравляли. Ричард был настолько доволен щедростью этого второго города Англии, что решил короновать своего сына как принца Уэльского в Йоркском Минстере, огромном и древнем кафедральном соборе.

Присоединившийся к ним испанский посол составил превосходную компанию. Все эти наполненные дремотным теплом месяцы Ричард занимался государственными делами, переезжая из города в город своего королевства. Он утвердил мир с Испанией и Францией и свершил правосудие едва ли не над тысячей преступников, среди которых были и ожидавшие королевского суда не по одному году. И что было еще более важно, он осуждал и награждал, казнил и прощал не как претендент на престол, даже не как лорд, но как король. Жена и сын наконец оставили его, когда он повернул назад, к Лондону. Анна с Недом вместе направились в Миддлхэмский замок, после того как королевские медики дружно объявили, что они утомлены и страдают от закупорки легких. Королева, вне сомнения, стала больше кашлять, поэтому Ричард не мог подозревать ее в отсутствии энтузиазма. Во всяком случае, она получила немалое удовольствие от первых месяцев его пребывания в королевском сане. Они с сыном отдохнут и наберутся сил, после чего вернутся к нему в Лондон.

Ричард опрокинул чашу вина и почувствовал, как по мышцам его разливается тепло. Он питал большие надежды на новую мазь для спины, и в Дорсете ему удалось найти для ее втирания невысокую женщину, наделенную железными пальцами. В этот вечер он ожидал сеанса массажа со смесью ужаса и предвкушения.

И как раз в тот момент, когда спину его прострелило, вошел дворецкий и поклонился ему. Этот прострел в последнее время сделался чем-то вроде одной из старых ран, которые, как говорят, способны предсказывать дождь или дурные новости. Нелепая мысль заставила короля улыбнуться.

– В чем дело? – спросил он у дворецкого.

– Ваше Величество, снаружи ждет гонец, – сообщил тот. – У него дурные вести о лорде Бекингеме.

Ричард посмотрел через стол на лорда Томаса Стэнли, отставившего в сторону свою тарелку. Тот пожал плечами, поскольку явно считал, что в качестве королевского казначея он может остаться и выслушать новость.

– Пусть войдет, – проговорил монарх, не сумев стряхнуть с себя ощущение какой-то неловкости, непонятно от чего происходившей – от спины или от интуиции.

Вошедший гонец выкладывал свою весть с полчаса, даже больше, поскольку король расспрашивал его. Новость действительно оказалась скверной, однако Ричард нашел время сперва утереть салфеткой руки и рот и только потом поднялся из-за стола. Гости его тоже встали, переглядываясь между собой.

– Итак, джентльмены, оказалось, что Генри Стаффорд, герцог Бекингем, оказался недостойным доверия человеком, – провозгласил король. – Ей-богу, я дал ему все! Для того лишь, чтобы он восстал против меня… как самый неверный и ненадежный среди людей. Вы слышали все, что слышал я сам. У кого-нибудь из вас еще есть вопросы к этому молодому джентльмену? Нет? Тогда я своим именем объявляю воинский сбор. Я соберу войско и выступлю с ним против этого мятежа и этих угроз. Возможно, Бекингем утратил рассудок или подпал под чьи-нибудь чары, сейчас сказать не могу… Нет, придется добавить следующее: я объявлю награду за его голову. Если Бекингем решил действовать как самый обыкновенный преступник, я так и буду к нему относиться. За поимку живым для наказания я назначу, скажем… тысячу фунтов или землю с доходом с нее в сотню фунтов в год. Это за Бекингема. За епископа Мортона, человека, чьему совету, я считал, можно доверять, – пять сотен фунтов или земельный участок с доходом пятьдесят фунтов в год. За любого рыцаря, которому хватило ума довериться их посулам… сорок фунтов за человека.

Ричард окинул взглядом собравшихся, еще недавно рассчитывавших только на мирный пир в Линкольне на неспешном пути в Лондон. Многие улыбались, чувствуя его твердую уверенность.

– Джентльмены, я был участником битв при Барнете и Тьюксбери, – продолжал монарх. – Мне приходилось иметь дело с бунтовщиками. И еще одного мятежа я не потерплю! Призовите мужей Англии постоять за меня. Я отвечу своей благодарностью.

Провозгласив здравицу в честь короля, присутствующие разошлись с той скоростью, которую допускало их достоинство. Ричард опустился на место, вопросительным взором поглядел на лорда Стэнли, своего казначея, и мрачным тоном проговорил:

– Этот мятеж истощит наши сундуки. Хотя, быть может, кровопускание прибавит здоровья стране… Теперь я хотя бы знаю, что Бекингем был перевертышем, и могу не опасаться ночью ножа убийцы. Но этот хотя бы предложил уладить вопрос на поле брани и не попытался отравить меня ночью… Ох, черт бы побрал этих непостоянных и вероломных лордов! Уверяю вас, после смерти моего брата в Англии не осталось человека, годного, чтобы чистить его сапоги. Даже я сам не гожусь на это. Война слишком затянулась. Она обходится нам чересчур дорого.

– Истинно так, Ваше Величество, – подчеркнул свое согласие лорд Стэнли.

Ричард посмотрел на него:

– Да, конечно… Ну, произведите займы от моего имени. – Ненадолго задумавшись, король помрачнел. – Хотелось бы знать, не является ли Бекингем пешкой в руках епископа Мортона. Неужели они восстали для того, чтобы возвести на трон одного из моих племянников? Ведь не ради же Ланкастеров они стараются? Кто из них мог остаться живым после Тьюксбери? Разве что кто-то из слуг? Или какой-нибудь верный пес?

Томас Стэнли послушно улыбнулся своему патрону, порадовав его этим. Ричард продолжил:

– Вот уж не думал, что Бекингем окажется подобным болваном. Он прекрасный оратор, но военный вождь из него никакой, я бы сказал. Впрочем, наши бунтовщики все в конечном счете оказываются такими.

Заметив, что Стэнли хотел бы уйти, Ричард повел рукой:

– Ступайте, милорд. И не сомневайтесь: мои приказы поскачут впереди нас. Мое войско должно собраться через десять дней в… Лестере. Да, этого будет довольно. Оттуда я нанесу свой удар в то место, где соберутся мятежники.

Когда Томас откланялся и ушел, король посмотрел на окна Линкольнской ратуши, по которым барабанил дождь. Его вместе с братом Эдуардом уже выгоняли из этого самого графства, причем без гроша на двоих в кармане. Тогда Эдуард расплатился с фламандцем-капитаном своим камзолом! Неужели такие людишки, как Бекингем, считают его кротким и невинным дураком, который растеряется перед лицом их жалкого бунта?

При всех непринужденных словах, которые он произнес за столом, Ричард был в ярости на герцога, на его предательство. Он, король, не позволит снова прогнать себя из страны. Он прожил славное лето, но этого мало. Дождь порывами уже хлестал по стеклу, и правитель улыбнулся. Лето, наконец, кончилось. И пусть Бекингем боится осеннего ветра и зимнего холода. Пусть лукавый епископ Мортон боится дождей, превращающих дорогу в кашу под ногами идущих солдат. Ричард управится с ними. И со всеми, кто посмеет восстать. Он снова задумался о судьбе племянников. Живыми они всегда будут призывать к восстанию, бередить старую незажившую рану. Он прикусил губу… Что ж, и у этой проблемы есть свое решение.

Генри Бекингем переоценил собственные возможности. Он понял это, уже когда послал людей за советом к епископу Мортону и они возвратились назад в смятении и с пустыми руками, сообщив, что так и не сумели найти прелата. А на закате черным потопом брони из-за горизонта хлынуло войско Ричарда, вставшее на защиту короля.

Люди, вышедшие под знамена Бекингема, угрюмо ежились под дождем. Они уже несколько дней не ели досыта, и сырость с холодом успели утомить их. Когда рассвело, под его стягами осталось на несколько тысяч меньше, чем было предыдущей ночью. Лорды со своими людьми попросту разбежались под покровом темноты. Они видели, как строится в тесные квадраты королевское войско, готовясь к завтрашнем утру, и нервы их не выдержали.

Боевому духу не помогало и то, что дождь не прекращался с того самого мгновения, когда Бекингем две недели назад вышел в поле. Похоже было, что вся сэкономленная за долгое лето вода пролилась на его войско, словно разверзлись все хляби небесные. Дороги и тропы не то чтобы раскисли – они просто исчезли под толстым, до колена, слоем воды, никак не желавшей впитываться в землю. Люди герцога засыпали мокрыми и просыпались продрогшими, и даже еда их всегда была холодной и подмокшей.

Проезжая по тропинке между изгородями в поисках ровного участка земли, Бекингем ощущал на себе чужие взгляды. Он не сомневался в том, что подмечал жадность в глазах собственных рыцарей и тех немногих лордов, которые остались с ним до утра. Мысль о том, что король Ричард назначил награду за его голову, была настолько оскорбительной, что Генри до сих пор еще внутренне кипел. Однако идея эта сразу произвела свой эффект. Во всяком случае, Мортон тут же исчез. Теперь Бекингем не мог пойти или поехать куда бы то ни было без того, чтобы за него тут же не зацепились чьи-то глаза, словно за ходячую мошну, за которой надо следить, чтобы не сбежала. Это бесило. Как и то, что он и не предполагал, что планы его рассыплются в прах так быстро.

Одна из новостей погубила его в большей мере, чем назначенная за его голову награда, больше, чем сырость и страх. Сам Бекингем ни в коей мере не был озабочен участью обоих сыновей короля Эдуарда, в отличие от доброй половины тех лордов, которые вместе с ним возмутились против короля Ричарда. Некоторые присоединились к его восстанию для того, чтобы восстановить правильный порядок наследования, чтобы низвергнуть узурпатора, восставшего против вдовы своего брата и его сыновей, притом с непристойной быстротой, пока тело старого короля еще не остыло.

Двигавшие его соратников мотивы Бекингема не слишком заботили – пока все они не вышли на поле. В конечном итоге абсолютно не важно, по какой причине они сделали это. Его восстание набирало силы и крепло, и когда Ричард будет убит, им придется смириться с итогом. Высадившиеся силы Ланкастеров присоединятся к ним в ликовании. Все будет решено на трупе Ричарда, и погибшие родственники герцога Бекингема смогут упокоиться с миром.

Но известие о том, что оба принца неизвестно каким образом умерщвлены в Тауэре, нанесло смертельный удар делу Генри. Без них не могло быть никакой речи о восстановлении справедливости в династии Йорков, исчез смысл борьбы.

В отчаянии Бекингем и епископ Мортон решили, что их лордам следует изменить своей партии и перейти на сторону Ланкастера. И если б проклятые Тюдоры, наконец, появились, это могло бы подействовать на собравшихся лордов. Однако их не было, а среди лордов Бекингема хватало таких, кто утратил бы свой титул после возвращения Ланкастера. Вечером они помалкивали, однако к утру ушли, забрав с собой тысячи солдат. Наверное, его собственное восстание оказалось наиболее коротким и катастрофичным среди всех, что были на его памяти, с унынием подумал герцог. На его взгляд, с ним на поле в то утро осталось всего сотен восемь, самое большее – тысяча. Против бог знает скольких тысяч на другой стороне. Король Ричард переиграл его с самого начала, и герцог, против собственного желания, ощущал прилив нового уважения к нему, какого не испытывал прежде. Приливная волна, которая несколько восхитительных недель несла Бекингема с собой, выдохлась и превратилась в тихую лужу. Этот образ понравился ему, отчасти потому, что небеса над его головой снова разверзлись, и хлынул дождь, крупные капли которого неприятно барабанили по его кирасе. Доспехи уже порыжели от ржавчины, хотя герцог каждый вечер заставлял своих сквайров и слуг полировать их.

Заметив впереди сельский дом, он просто указал в сторону фермы, чтобы не перекрикивать ливень. Армия короля оставалась в миле-другой за его спиной, за полями, канавами и рекой. Учитывая, что дождь превратил всю эту местность в болото, Генри Стаффорд не думал, что Генрих пойдет утром вперед, какие бы знамена ни развевались над его войском, – разве что он потребует его капитуляции.

Однако у Бекингема в любом случае оставалось немного времени, и одна только мысль о кружке горячего молока вызывала в душе его стон.

Герцог спешился во дворе фермы и направился к ее двери. Склонив голову перед притолокой, он никак не мог увидеть, что один из его собственных людей замахнулся дубинкой. И когда удар обрушился на его затылок, Бекингем без чувств повалился на порог, повергнув в ужас хозяев дома грохотом брони и порывом дождя и ветра, хлынувшим в их жилье.

Спутники Генри, не говоря лишних слов, вытащили его наружу и надежно привязали к коню, предварительно крепко связав ему за спиной руки. Он привалился к шее животного, а его рыцари довольно переглядывались. Даже если разделить тысячу фунтов на шестерых, каждому из них доставалось целое состояние для бедного джентльмена.

Корабль больше не поднимался на волну и не спускался с нее, он только сотрясался под ударами, как раненый вепрь. Белые гребни взмывали над бортами, с шипением разбивались о них, прокатывались пеной по палубе, заставляли стонать сам каркас корабля. Матросы босиком пробегали по шкафуту, хватаясь за канаты и борта, когда накатывала очередная волна, и перекрикивались, указывая на следующую и ожидая ее. Время от времени кто-нибудь из них замечал волну слишком поздно, его сбивало с ног, и пенный поток уносил его по палубе к какой-нибудь надежной опоре. Некоторые с трудом поднимались на ноги и пытались отдышаться. Мокрые насквозь, пропитанные соленой водой волосы липли к их головам. Другие оставляли друзей долго жить, и волна уносила их через борт в пенящуюся, вздымающуюся бездну.

Еще одну опасность, худшую, чем огромные волны, грозящие опрокинуть корабль, составляли другие суда, по оба борта в неожиданной полутьме сопротивлявшиеся шторму. Порывы ветра налетали без предупреждения, и волны сотрясали корабль, заставляя людей подниматься и вглядываться в сумрак, разыскивая землю или признаки собственного флота. Сам воздух был пропитан водяной пылью. Вдруг один из соседних кораблей взметнулся над другим, нависая над его шкафутом. Мачты оказавшегося внизу судна с хрустом переломились, судно повалилось набок и опрокинулось, а верхнее встряхнулось, как мокрый пес, и его понесло дальше, будто только что ничего не стряслось и столкновение не погубило несколько дюжин людей.

Джаспер Тюдор с ужасом наблюдал за происходящим. Он считал себя бывалым моряком, однако не слишком широкий пролив, разделявший Францию и Англию, относился к наиболее опасным среди известных ему водоемов. Шторма здесь возникали неведомо откуда, а берег ощеривался или черными скалами, или меловыми утесами и не мог похвастаться тихими гаванями, видимыми с открытой воды. Когда на глазах Джаспера один корабль потопил другой, он понял, что остается только молиться… И тут до его слуха донесся вопль с верхнего судна, показавшегося сперва совсем целым, но потом начавшего крениться. Второй вопль был уже полон беспредельного ужаса. Помочь этим людям было невозможно… Тюдор видел, как они камнями посыпались в воду, когда корабль начал зарываться в волну и раскачиваться. Волны не давали им передышки, ветер все крепчал и свистел, замораживая живых и утонувших.

Джаспер отвернулся от жуткой картины и увидел, что его племянник взирает на буйство стихии с полным отсутствием эмоций. Генри Тюдор так и не расстался с этой отстраненной манерой, так раздражавшей его дядю с первой их встречи. При желании Генри умел быть холодным, но нельзя было сказать, что он вообще не ощущает волнения. С точки зрения Джаспера, причина его равнодушия заключалась скорее в том, что в душе молодого человека отсутствовала какая-то глубинная связь с другими людьми. Он в чем-то неуловимом отличался от людей, его окружавших, хотя и научился удивительно тонким образом скрывать эту разницу.

Во всех обычных жизненных ситуациях человек со стороны никак не мог бы выделить младшего Тюдора среди толпы прочих рыцарей и лордов. Тем не менее бывали такие случаи, когда он не мог в точности знать, как именно следует поступить – и тогда молодой человек как бы уходил в себя. Так было и в тот момент, когда Генри с отсутствием всякого выражения на лице наблюдал за тем, как один корабль наползает на другой и как они переламываются и тонут. На волнах россыпью гороха качались головы, а некоторые тонущие махали руками, хотя надеяться им было не на что. Один только Бог знал, в какой стороне располагается ближайший берег, и те из упавших в воду, кто умел плавать, с равным успехом могли направиться и на просторы Северного моря, и к сулящему хотя бы надежду на спасение берегу. Шансов уцелеть у них не было. Остальные корабли боролись за собственную жизнь и не могли ничего сделать. На каждом судне крышки люков были прибиты гвоздями, чтобы могучие валы не могли пробиться в трюм и утащить всех на дно морское.

Тех, кто машет руками в воде, скоро скует холод. Скует и убьет, если только раньше их не погубят удары волн, вздымающихся выше мачт кораблей и рушащихся вниз с мощью левиафана, рядом с которым сами люди все равно что вырванные с корнем водоросли и обломки кораблекрушения.

Джаспер заметил, как капитан прокричал новые приказы и двое его людей всем весом навалились на рулевые весла, призывая к себе на помощь других. У одного из бортов корабля моряки поворачивали парус. Там собралось много людей, видевших свое спасение в ветре, трепавшем их волосы и морозившем лица.

– Поворачиваем назад! – крикнул Джаспер племяннику. Оставалось только удивляться тому, как они сумели доплыть так далеко. Внезапно налетевший с востока шторм разбросал корабли их флота во все стороны, разогнавшись в Канале, словно в огромном дымоходе. Старшему Тюдору оставалось только надеяться на то, что остатки флота сумеют дохромать до французских гаваней. Ожидавшая там картина заранее страшила его. Король Людовик выделил им восемнадцать кораблей и двенадцать сотен солдат, и они должны были высадиться в Уэльсе и примкнуть к восставшему Бекингему. Но теперь Джасперу оставалось только уныло качать головой. Шторм как будто ослабевал, так что теперь ему удавалось слышать голоса моряков, перекрикивавших вой ветра, треск дерева и хлопки мокрых канатов о древесину. Похоже было, что их отгоняет прочь и шторм будет слабеть с каждой новой милей, отделяющей корабли от побережья Уэльса.

– Мы возвращаемся во Францию, – вновь произнес Джаспер. – Шторм был… гм, мы не сумели в такую непогоду стать на якорь или найти безопасную гавань. Но ветер ослабевает, тебе не кажется?

Закрыв глаза, он прикоснулся к нательному кресту и помолился за все корабли, моряков и капитанов, дерзнувших выйти в открытое море в сезон штормов. Те, кто оставался на берегу в такую погоду, слушали, как барабанит по крыше дождь… Разве что ветер мог сбросить с этой крыши несколько черепиц. Здесь же, на серой морской равнине, непогода эта сделалась одним из самых страшных переживаний всей жизни Тюдора.

– А когда мы сможем предпринять новую попытку? – крикнул Генри на ухо дяде. Джаспер Тюдор уставился на молодого родственничка, понимая, что более умного человека встретить удается не часто, однако сейчас эта его холодная манера показалась ему невыразимо жестокой. Джаспер измотался и здорово замерз, только что на его глазах пошли ко дну сотни людей, и, насколько он мог судить, один только их барк еще оставался на поверхности шипящего пеной буйного моря. Он и подумать не мог о новой попытке, даже если король Луи решит, что игра стоит свеч, и возместит им погибшие корабли и людей. Тем не менее племянник смотрел на дядю, дожидаясь ответа.

– Скоро, Гарри, – проговорил тот, сдаваясь. – Но давай-ка сперва сойдем на берег, а там посмотрим. Во всяком случае, не сегодня.

– Не унывай, дядя, – улыбнулся ему младший Тюдор. – Мы живы, а мы – последние из Ланкастеров. Не нам бояться штормов.

Джаспер утер воду, все еще струившуюся по его лицу и волосам.

– Постараюсь, – ответил он. – Сделаю все возможное.

На рыночной площади Солсбери король Ричард с презрением смотрел на безмозглого молодца, поставившего себя в подобное положение. Рядом стояла плаха, и около нее ожидал палач с широким топором. Несморя на то что солнце еще только поднялось из-за восточных холмов, весь город уже собрался на площади, дабы лицезреть смерть герцога. Толпа завороженно внимала происходящему, впитывая каждую деталь и подробность.

Генри Стаффорд, герцог Бекингем, пока еще оставался назначенным Ричардом констеблем Англии, человеком, наделенным огромной властью – в том числе собирать людей под знамена и вести их на поле брани, – и многие в толпе испытывали тихое удовлетворение от того унижения, в которое впал этот знатный человек. Они видели собственными глазам, что закон и королевский суд властны над всеми – над шерифами, мэрами и олдерменами, а не только над бедными и простыми людьми.

Король Ричард стоял на краю рыночной площади, наблюдая за ходом дела. Молодой Бекингем растоптал его доверие, и все же в его жалком восстании было нечто невыносимо глупое. Монарх вздохнул и поскреб заросшую щетиной щеку. Опять разболелась спина. Нет на нее никакой управы! А Бекингему не суждено дожить до старости и поумнеть настолько, чтобы начать сожалеть о юных дурачествах. У него не будет второго шанса.

Ричард заставил свой голос прокатиться по всей площади:

– Мне кажется, милорд Бекингем, что вы пали жертвой козней епископа Мортона, а не сами нашли этот путь к собственной гибели. Мне сообщали о нем – и о том, что с нашего берега видели корабли, которым пришлось вернуться. Ваши наставники, милорд, не избегнут моей кары, не сомневайтесь в этом. Однако я обязан наказать вас за измену. Она дорого стоила мне…

Он заставил себя остановиться: негоже королю жаловаться. Герцог внимательно и не без некоторой надежды посмотрел на него.

– Если это будет угодно вам, Ваше Величество, тогда смиренно прошу простить меня, – заговорил он. – Милосердие в вашей власти. Прикажите, и этот человек разрежет мои путы и освободит меня. И я останусь живым и буду снова служить вам.

– Я это знаю, милорд, – отозвался король. – Вы говорите правильные слова. Но я предпочитаю не оставлять изменников в живых. Вы выбрали такую участь в тот момент, когда подняли оружие на своего короля. Джентльмены, приступайте.

Упиравшегося Генри повалили на плаху двое сильных мужчин, немедленно отступивших, чтобы дать простор местному палачу, донельзя взволнованному необходимостью нанести при всем народе совершенный удар. Топор описал в воздухе широкую дугу, и Бекингем успел застонать от страха, но голос его тут же прервался, оборванный ударом.