В том июне Лондон погрузился в покой – хоть и пекло солнце, хоть и шла на берегу Темзы оживленная торговля. Простой народ в массе своей даже не знал об оживленных спорах, сотрясавших в столице едва ли не каждый знатный дом. Как часто случалось, прежде всего в Вестминстер созвали членов парламента из всех шайров, сити и торговых городов. Они прибывали, не торопясь и понемногу, и обсуждение не начиналось, а точнее, не прекращалось в приватной обстановке. По сути дела, подлинный разговор закончился, когда члены парламента уселись по своим местам в Вестминстере.

В воскресенье перед первым заседанием лорд-протектор выехал в город вместе со своим другом Бекингемом во главе длинной процессии лордов и старейшин. Они собрались возле Тауэра, где все могли видеть обоих принцев, стрелявших по мишени из лука в большом дворе и приподнимавших шляпы, приветствуя глазевших на них лордов.

Процессия начала свой путь в полдень – во главе ее ехал лорд-протектор со своими телохранителями. Знамена Ричарда были подняты высоко, словно на поле боя, хотя ехать надо было всего лишь на запад города, вверх по Олдгейт-стрит до Коровьего рынка у Корнхилл, а затем на Поултри и вбок на широкую дорогу Чипсайда и Ладгейт-Хилл, где друг за другом в ряд располагались пятьдесят две мастерские златокузнецов. Возле собора Святого Павла они остановились и спешились, присоединившись к ожидавшей там пестрой и живописной толпе, в которой лорды и капитаны соседствовали со священниками и олдерменами. Шутки и смех умолкли, когда один из присутствовавших монахов, известный своим здравомыслием брат мэра, начал произносить проповедь. Однако еще находясь в самой середине изъяснения природы прощения, он увидел вошедших в храм. Брат Шоу, на мгновение собираясь с мыслями, склонил свою лобастую голову и снова заговорил, уже обратившись к Книге Премудрости Соломона, процитировав ее сперва на латыни, а потом уже по-английски:

– Плод добрых трудов славен, и корень мудрости неподвижен. Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет…

Послушать проповедь брата Шоу по воскресеньям собирались сотни людей. Некоторые закивали; другие посматривали назад, на лорда-протектора и его лордов, также подошедших послушать.

– Таким же образом, поверьте, будет разрешена и судьба дома Йорков, – продолжил брат Шоу.

Слова его обратили толпу в безмолвие, воцарилась полная тишина. Собравшиеся прекрасно знали, кто именно остановился за их спинами в компании вооруженных людей. Все не отрывали глаз от улыбавшегося монаха. Если он обезумел настолько, что решил бросить вызов лорду-протектору, никто не хотел, чтобы его заподозрили в соучастии.

– Из всех сыновей Йорка всего лишь один был рожден в Англии, что делает его англичанином по крови и плоти. Это лорд-протектор, которого я вижу пред собой… Ричард Глостер, родившийся в замке Фотерингей, в невозделанном и зеленом краю. Его брат, наш покойный король, родился во Франции, сколько я помню, в Руане. А где родился несчастный запутавшийся Кларенс?

– В Ирландии, отче, – подсказал Ричард из задних рядов толпы. – В Дублине. Истинно говоришь.

– Так, значит, этот единственный среди Йорков англичанин пришел сюда, чтобы услышать мое мнение о нем? – прогрохотал брат Шоу над склоненными головами. – И о браке его брата?

– Говори, если хочешь, святой отец, я не страшусь правды, – ответил Глостер.

– И я не стану уклоняться от истины, лорд-протектор! Даже перед твоим лицом. Ты слышал слова царя Соломона. Брак твоего брата не был истинным, он сам осквернил его собственной рукой и бесчестными делами. Верно ли, что он обещал другой девушке жениться на ней? Ради простого удовольствия, любимого менестрелями и придворными пажами? Задолго до его брака с Элизабет Вудвилл?

Полный смятения ропот пробежал над толпой, и Ричард ответил, покрывая его:

– Мне горько прилюдно признаваться в этом, отче, но это так.

– Тогда все дети его – бастарды, дети ошибки молодости, лорд-протектор. Они рождены вне брака. Однако у бедного Кларенса есть сын, кажется, так?

Ричард ощутил прилив раздражения – этого вопроса он не планировал.

– Отец его был объявлен вне закона, отче. Его наследники не имеют прав на престол. – По толпе вновь пробежал ропот, и Глостер бросил косой взгляд на белые и загорелые шеи стоявших перед ним мастеровых людей.

– Кто же тогда оказывается следующим наследником, лорд-протектор? – продолжил вопросы священник. – Если бастарды не имеют корня, если дети лишенного права наследования не имеют корня, кто еще имеет право укорениться на престоле?

– Я имею, святой отец, – проговорил Ричард. – Я имею это право. Ради памяти моего брата и для того, чтобы почтить ее, я стану королем.

Толпа одобрительно зашумела, и возбуждение ее, начиная от тех, кому уже было заплачено, быстро распространилось на всех остальных. Вскоре Глостер уже купался во всенародном одобрении. Он уже раздумывал над тем, способен ли сей глас распространиться до самого парламента. Скорее всего, нет, но парламентарии непременно услышат об этом событии, которое будут передавать шепотком и прикрывая ладонью рот, однако с силой прорастающей сквозь камень травы. Они смирятся с тем, что не могут остановить, пусть и потому лишь, что Англия по горло сыта войной. Быть может, лучше всего сказал об этом Бекингем. Страну раздирало на части с тех пор, как Генрих, победитель при Азенкуре, скончался чересчур рано, оставив престол малому ребенку. Города и лорды не позволят возвести на трон еще одного ребенка, тем более что есть муж, достойный того, чтобы ему передали престол. Ричард Глостер принадлежал к династии Йорков, и имя это было известно всем. А кроме того, он уже доказал, что сумеет собственноручно забрать корону из рук любых претендентов, если те посмеют преградить ему путь. В этом году другого выбора не будет. Вся страна предпочтет короновать лорда-протектора, а не какого-то мальчишку.

– Моя мать говорит, что их стало меньше, – сообщил Генри Тюдор своему дяде. Джаспер что-то согласно буркнул в ответ, откинувшись на спинку кресла – он сидел, скрестив ноги и наслаждаясь парижским солнцем. Сады при луврском дворце в том году цвели особенно пышным цветом: целые клумбы желтых и фиолетовых ирисов и лилий наполняли воздух благоуханием, от которого воистину кружилась голова.

Джаспер никогда особенно не стремился выслушивать письма, которые получал его племянник. Однако он сам открыл русло этого потока, много лет назад организовав в Лондоне короткую встречу Генри с его матерью, Маргарет Бофорт. И начиная с этого самого дня крохотная женщина писала своему сыну почти непрерывно, сообщая обо всем, что происходило дома. Положение вполне позволяло ей здраво судить о делах в Англии, полагал старший из Тюдоров. Ее новый муж возвысился, сделавшись доверенным лицом Ричарда Глостера. Возможно, подобная перемена статуса служила причиной того интереса, который проявлял к ним теперь король Людовик. В прежние годы их не столь уж часто приглашали в столицу на пиры и дарили новую одежду. Мысль эта заставила Джаспера почесаться… Оставалось только надеяться, что с течением лет ткань перестанет так сильно раздражать кожу. На пособие, которое теперь пожаловал им Луи, можно был протянуть даже дюжину лет, но без особой роскоши.

Действительно, французский король больше не выплачивал Англии по семьдесят тысяч золотых ежегодно – с того самого мгновения, как к нему пришла весть о внезапной кончине короля Эдуарда. На радостях Людовик закатил пышный пир в честь победы над заклятым врагом… Существенная часть этого платежа ушла на оплату многих перемен блюд и изысканных вин, за три дня пьянства превративших старого мота в умирающую от обжорства развалину. В свои шестьдесят лет король Луи из паука пожилого превратился в паука старого, скорее седого, чем черного. Тем не менее радость его была заразительной. Жаль было только, что за несколько месяцев до этого радостного события Маргарита Анжуйская в тихом сне отошла к Господу в одном из своих фамильных поместий, так и не пережив короля Эдуарда. Ей было отказано даже в такой небольшой радости.

Из замкнутого мальчишки, которого Джаспер выкрал из пембрукского замка, Генри Тюдор превратился в высокого и угрюмого мужчину. Основную часть вечеров они проводили вместе, обедали и фехтовали во дворе небольшой подаренной им фермы, располагавшейся возле города Ренна, западнее шумного и энергичного Парижа. За прошедшие годы дядя и племянник достаточно подружились и жили мирно, почти как отец и сын. Ни тот ни другой не пытались завести семью или даже близких друзей. В своих личных запросах Джаспер ограничивался служанками и горничными, если они отвечали на его интерес, и он даже представления не имел, интересуется ли его молодой родственник порочными развлечениями подобного рода.

Летними вечерами Генри подолгу сидел на холме под сухим дубом и смотрел куда-то на северо-запад. Других проявлений неуспокоенности в нем Джаспер не замечал и потому считал, что племянник примирился с простой жизнью. Тем не менее младший Тюдор жадно читал латинские и английские книги, изучал право и обменивался фолиантами с местным аббатом, которому их присылали из Парижа. Молодой человек практически не тратил свое денежное пособие и часто давал небольшие займы своему дяде, не замечая того, что о возврате ссуды речи не заходило.

Хотя морозец возраста уже прикоснулся к Джасперу, он по-прежнему оставался сухим и подтянутым и даже чаще всего энергичным – во всяком случае, он уверял себя в этом. Тем не менее возможность снова оказаться в Париже и подремать на солнышке казалась ему чересчур привлекательной – при всех синяках и неудобствах, которые сулила ему дорога.

Зимой Джасперу все еще иногда снился Пембрук… В своих снах он бродил по залам замка и поднимался на его стены. Лето стало для него более радостным временем – в жару ему как-то лучше спалось.

Приоткрыв один глаз, старший Тюдор проводил взглядом Генри, расхаживавшего по коридору, за раскрытыми окнами которого простирались великолепные сады. Тихий ветерок приносил цветочные ароматы, и если б Джаспера попросили в данный момент сказать, каким представляется ему рай, он кратко описал бы окружавший его уголок, дополнив описание кувшином английского эля, ожидающим его внимания на столике возле локтя. Рассказывали, что длинная и узкая палата, в которой они находились, как раз и была возведена ради хождения по ней. Какой-то из предыдущих королей обнаружил, что подобное действие помогает ему мыслить. Похоже, Генри разделял его мнение.

– Моя мать говорит… – начал молодой человек, но внезапно умолк, и глаза его заметались вдоль жавшихся друг к другу строчек. Факт этот был настолько неожиданным, что его дядя сел и подавил зевок.

– Твоя мать, когда я познакомился с ней, была очень милой девушкой, – проговорил Джаспер, – наделенной куда более острым умом, чем это можно было предположить. Воистину достойно удивления уже то, скольких мужей она сумела себе найти.

– Подожди, дядя… она говорит, что сын короля Эдуарда не наследует престол…

Старый Тюдор сел чуточку попрямее.

– С чего бы это? Или мальчишка умер? Вот что, Гарри, теперь мне действительно интересно. Расскажи, что она там пишет, или прочти вслух, или вообще передай мне письмо, чтобы я сам мог прочесть его. Не пялься на него, открыв рот!

К его удивлению, племянник выполнил его предпоследнее пожелание. Уронив письмо Джасперу на колени, он еще быстрее заходил по коридору. Генри уже исполнилось двадцать шесть лет, и половину своей жизни он провел вдали от дома. Закончив читать, дядя посмотрел на племянника, обратив внимание на то, как молодой человек откидывает со лба густые темные волосы, как перехватывает их кожаным ремешком. Генри был похож в этот момент на собственного отца, напомнив тем самым Джасперу о брате, каковые мгновения всегда приносили ему боль. Как и в этот раз, в том, как молодой человек смотрел на своего дядю. Старший Тюдор в ответ поднял палец и вновь перечел все письмо. Закончил он чтение на сей раз уже в несколько взволнованном состоянии.

– Не представился ли нам шанс? – спросил Генри. – Дом Йорков действительно уменьшился в числе… разве не так, дядя? У нас не было никаких надежд, пока на престоле находился сорокалетний король Эдуард, имеющий двоих сыновей и уйму девиц, которых можно с умом выдать замуж. И даже потом, после его смерти, у него оставались два здоровых сына. И все же… все же! Ты дочитал до конца?

Джаспер поскреб подбородок. Он уже давно не был у брадобрея, и щеки его поросли белой, старящей его щетиной. Пора бы уже и побриться.

– Прочитал, – ответил он. – Если твоя мать права и ничего не напутала.

– Дядя, она же бывает при дворе! Ее муж – королевский казначей. Она понимает, насколько важна для меня эта весть. А скажи-ка, правда же, они проявили слабость? Вместо прежней, здоровой и сильной линии они имеют на престоле этого Ричарда Глостера. Если б мы могли нанести свой удар сейчас, пока он еще не укоренился, пока от него не пошла долгая линия изменников и узурпаторов – как знать, может быть, нам действительно удастся отыграть все обратно… Это не безумная мысль, дядя? Я так долго раздумывал обо всем этом, что больше не могу понять, что реально, а что нет. Одари меня своим мнением!

– Этого достаточно для серьезного разговора с королем Луи, в чем можно не сомневаться. При всем моем почтении к твоей матери, у него при английском дворе найдется дюжина ушей, и он может подтвердить ее слова. И думаю, именно за этим нас и пригласили в Париж. Король задаст тебе тот же самый вопрос: это шанс? И если это шанс, я дремать не буду, Гарри! Клянусь тебе в этом. Нам будет не до пустых мечтаний.

– И ради этой перспективы стоит расстаться со всем этим, дядя, так ведь? – проговорил Генри, указывая на окружавшее их великолепие. Луврский дворец действительно был чрезвычайно хорош, но ведь ни одна плитка на его полу, ни одно оконное стекло не принадлежало им. Младший Тюдор имел в виду мир и спокойствие. Им предстояло сменить тихую и спокойную жизнь на полную ее противоположность.

– Это стоит всякого риска, – согласился Джаспер. – Пойдем, посмотрим, что Луи скажет на письмо твоей матери. Быть может, в своем ответе мы сообщим ей добрую новость…

Выйдя на балкон замка Бейнард, Ричард посмотрел на собравшуюся внизу череду лордов, богатых торговцев, членов парламента, рыцарей, капитанов и клириков. На нем был расшитый золотыми ананасами синий дублет и хозы, богатую ткань прикрывал пурпурный бархатный плащ с подкладкой из меха горностая. Наряд должен был произвести надлежащее впечатление.

Он улыбнулся собравшимся. Знатные и богатые господа собрались к дому Йорков на берегу Темзы, чтобы провозгласить его королем. За день до этого парламент обсуждал его права на престол, заранее воспретив ему присутствовать при дискуссии. Тем не менее все парламентские крючки знали о том, что взгляд его всегда почиет на них.

Ричард заметил на себе взгляд Бекингема, так хорошо говорившего о нем в то утро и вчера, в Вестминстере. Однако молодой герцог зашел слишком далеко, когда начал утверждать, обращаясь к лондонской толпе, что, возможно, и сам король Эдуард незаконно взошел на престол. Бекингем как будто бы не понимал, что наносит этим серьезное оскорбление Сесили, матери Ричарда. Лорд-протектор попытался заткнуть ему рот. Но молодой герцог разрывался от сознания собственной значимости и настоял на том, что должен выступить перед палатой общин в пользу Ричарда.

Однако главное заключалось в том, что члены парламента, покивав старыми мудрыми головами – представители шайров и городов королевства, строевые сержанты, мировые судьи, бароны, графы и герцоги, – собрались воедино в Вестминстер-Холле, дабы проголосовать за его право взойти на престол.

Они согласились признать лорда-протектора своим королем, и успех до сих пор кружил ему голову. Со дня кончины его брата не прошло и трех месяцев, и он не потратил попусту ни один из прошедших дней.

Собравшаяся толпа приветствовала его в большом зале замка Бейнард, до предела набитом людьми. Эта толпа утекала в него и вытекала через все открытые окна и двери; мужчины и женщины задирали головы и становились на цыпочки, чтобы увидеть будущего короля.

– Мне сообщили хорошую весть, – объявил Ричард, заставив всех рассмеяться. – Мне сказали, что я должен направить свои стопы в Вестминстер, чтобы воссесть на трон и чтобы на мою голову возложили корону!

Толпа взревела, и лорд-протектор восторженно потряс руками в воздухе.

На краю балкона появилась его собственная жена, которая застенчиво остановилась в отдалении. Анна Невилл, младшая дочь Уорика… Ричард невольно подумал: «А жаль, что отец ее не может увидеть мою коронацию!» Кстати, а что сказал бы граф Уорик по этому поводу: обрадовался бы или пришел в ужас?

– Иди сюда, Энн! – позвал к себе жену герцог Глостер. – Пусть все увидят тебя!

Анна была на несколько лет моложе его… Бледная, в своем остроконечном чепце, она казалась почти бесплотной, так что Ричард уже опасался за ее здоровье. Рядом с загорелым здоровяком-мужем она казалась тростинкой, которую он мог переломить пополам одним движением привычных к мечу рук. Глостер протянул к ней руку, и она остановилась возле него под одобрительные крики собравшейся внизу толпы.

– Это моя королева Анна, она будет коронована вместе со мной, – обратился он к толпе. – Сын мой станет принцем Уэльским. – Затем, склонившись к жене, Ричард негромко спросил: – Энн, а куда подевался мальчишка? Неужели в такой день ты не можешь уследить за ним?

– Нед убежал, – огрызнулась женщина. – И я не знаю куда. Он вырвался из моих рук. От всех этих воплей и гама ему стало не по себе.

Муж отвернулся от нее, чтобы не затевать ссору при всем честном народе. Его постоянно раздражало, что вместо того, чтобы мужать, его девятилетний сын любил поплакать и спрятаться за юбками матери. Кроме того, никаких перспектив на будущий рост в духе короля Эдуарда в нем также не усматривалось. Ричард даже подумывал о том, не прав ли Бекингем на самом деле.

И под яростным взглядом жены Глостер с благой улыбкой обратился к толпе:

– Итак, я провозглашаю, милостью Божьей, новое правление… Однако мы продолжаем вековую королевскую династию. Пусть, наконец, настанет мир – под белой розой Йорков, под королевскими львами. Сегодня я проснулся лордом-протектором, а усну королем Англии.

Под приветственные возгласы он взял Анну за руку и повел ее вниз по ступенькам к ожидавшему будущую королеву конному паланкину и к приготовленному для него самого боевому коню. Бекингем приготовил для избранного монарха восьмерых пажей, молодых людей в точности одинакового роста, одетых в красный и белый атлас. Эти же цвета в одежде Анны дополнял синий цвет, в честь Пречистой Матери Господа нашего. Буйство красок пролилось на серые улицы, взволновав толпу, стремившуюся увидеть отбытие королевской четы.

Лорды и гости Ричарда уже сплошным потоком текли к Вестминстеру, куда многие из них заранее отправили слуг, чтобы те заняли им удобные места. Ричард заметил, что жена его держится напряженно, и пригнулся к ней, чтобы поцеловать. К раздражению будущего короля, она отвернулась, так что губы его лишь мазанули по ее щеке.

В окружении приветствовавшей их толпы Глостер не мог огрызнуться на нее так, как ему хотелось. Тем не менее у нее уже вошло в привычку портить ему мгновение триумфа какой-нибудь вздорной выходкой.

Ступив сперва на сажальный камень, Анна заняла свое место в носилках, склонившись всем телом к служанке, поправлявшей ее платье, чтобы оно красиво ложилось и скрывало очертания ноги и бедра.

– Благодарю вас, леди Бофорт, – обратилась она к приглядывавшей за ней благородной даме.

Ричард бросил снисходительный взгляд на эту старую перечницу.

– Не спускайте с нее глаз, миледи. В ней заключается мое величайшее сокровище.

Маргарет Бофорт присела в коротком реверансе, однако никакого удовольствия на лице ее не отразилось. Лорд-протектор сдался. Да, он вправе ждать в такой день от жены участия в его радости и победе. Видит Бог, он немало потрудился для того, чтобы добиться поставленной цели. Спина болела уже совершенно невыносимым образом, лопатка воротцами открывалась под рубашкой, намекая на то, что ей не просто неудобно, а очень больно.

Все то время, пока архиепископ будет молиться над его головой, а монахи – петь свой «Te Deum», он будет ощущать только боль. И улыбаться перед лицом народа. Хорошо, что жена его поступает подобным образом, подумал Ричард.

Похоже было, что их сын не желает присутствовать на коронации родного отца… Эдуард, которого они с женой звали Недом, чтобы отличить от целой дружины парнишек, названных в честь покойного короля. Единственный сын Ричарда, который теперь становится принцем Уэльским и однажды будет коронован в свой черед. Глостер с гневом представил себе, что мальчишка играет где-то неподалеку в такой важный момент в жизни его отца.

– Леди Бофорт, – обратился он к камеристке, – не соизволите ли по моей просьбе послать кого-нибудь на поиски моего сына Неда? Мне сказали, что этот маленький… несмышленыш куда-то сбежал. Я бы хотел, чтобы он все-таки увидел коронацию своего отца. Я прикажу привратнику Вестминстера приберечь для него место.

К его разочарованию, компаньонка его жены сперва посмотрела на Анну, и лишь получив от нее едва заметный кивок, присела в реверансе. Ричард возвел глаза к небу. Итак, можно быть королем… да-да, королем Англии и не пользоваться уважением в собственном доме. И он поклялся себе в том, что сегодня ночью обязательно взойдет на супружеское ложе. Он настоит на своем, захочет Анна этого или нет. В конце концов, его сыну нужны братья и сестры. Так что никаких разговоров о головной боли и кашле.

Садясь на молодого мерина, будущий король праздно прикинул, каким по номеру носителем своего имени станет его сын по восшествии на престол – Эдуардом Пятым или Шестым. Потом мысль его обратилась к обоим племянникам, находящимся в башне Тауэра. Ричард посмотрела на восток… Вдали, возвышаясь над городскими крышами, маячила Белая башня. Слышны ли там праздничные крики? Вполне возможно, подумал лорд-протектор.

Когда он станет королем, ему придется подумать об участи племянников. Быть может, этот вопрос придется обсудить с Бекингемом. За последние месяцы молодой герцог доказал ему свою преданность, подчас даже смущавшую своей прямолинейностью. Трудно было поверить в то, что дед его воевал на стороне Ланкастеров и был убит под Нортгемптоном. Впрочем, возможно, этот факт объяснял нападки Бекингема на короля Эдуарда – Ричард пока еще не пришел к определенному мнению на сей счет. Именно Бекингем добавил к подданной в парламент петиции обвинение Элизабет Вудвилл в колдовстве, приписав ей обольщение короля Эдуард своими злыми чарами. Он произносил там свою речь с таким рвением и пылом, что, вопреки всем былым деяниям усопшего, едва не задвинул его на задний план, будто король Эдуард был ничего не значащим пустяком.

Ричард нахмурился при этой мысли. При всем том, что он хотел поддержать Бекингема, за парнем придется следить.

При жизни брата герцог Глостер был в высшей степени предан ему и гордился этим настолько, что не видел в себе более достойной уважения черты. Он обожал Эдуарда, чтил в нем человека, достойного более высокой короны, чем та, которую носил его брат. Рана, оставленная утратой старшего брата, еще не зажила в его сердце. В жизни его больше не будет человека, достойного такого доверия.

Наконец Анна дала знак, что готова. Ричард очнулся от мрачных раздумий и кивнул своим телохранителям и пажам, начинавшим шествие впереди королевской четы. Оставив позади долю прежнего хорошего настроения, он направился рядом с женой вперед сквозь ликующую толпу. Впереди запели трубы и ударили барабаны, поторопив его сердце. Перед королевской четой и позади нее ехали рыцари в блистающих серебром латах.

Хорошее настроение понемногу возвращалось к Ричарду, и он поднял руки, приветствуя толпу, отчего спина у него опять заболела. С каждым прожитым годом эта боль становится все хуже и хуже, подумал он. Боль, с которой, по его мнению, он мог бы пожить всю свою жизнь, с возрастом становилась все менее и менее переносимой. И как ни неприятно было в этом признаваться, физическая сила и уверенность двадцатилетнего человека, говорящего себе: «Такое мне нипочем», недолговечны сами по себе. Брат и возлюбленный король может умереть. Обет может забыться, спина способна скривиться еще сильнее, боль может сделаться беспощадной.