Ричард Глостер расхаживал вдоль стола, так что шестерым сидевшим за ним мужчинам приходилось поворачивать головы, провожая его взглядом. Они явились по его вызову в Вестминстерский дворец, в Расписную палату, и, невзирая на свое высокое положение, им пришлось дожидаться, когда лорд-протектор обратит на них свое внимание.

Ричард расхаживал перед ними, заложив руки за спину, словно школьный учитель. На нем был роскошный черный с золотом дублет и хозы, а на поясе висел меч с серебряной рукоятью. В его тридцать лет поступь Глостера дышала яростью меченосца, и от него буквально исходила опасность. Однако архиепископу Кентерберийскому отчего-то пришел на память собственный кот, и он уже был готов увидеть хлещущий по бокам хвост за спиной герцога…

В качестве лорда-протектора Ричард Глостер обладал не имеющими очевидного предела королевскими полномочиями или, точнее, теми полномочиями, которыми, следуя ситуации, он наделял себя сам, что практически значило то же самое. Документы, скрепленные большой печатью его брата, были переданы в парламент и архивы Тауэра еще перед смертью короля, и власть Ричарда никто не мог отрицать. Причиной же его недовольства в данной ситуации было то, что ее тем не менее отрицали. Трое из собравшихся за столом членов Совета несли ответственность перед инстанцией, более высокой, чем Государственная печать Англии и ее лорд-протектор.

Ричард вдруг остановился, и взгляд его теперь сам по себе мог служить обвинением. Архиепископу Кентерберийскому Буршье как раз исполнилось восемьдесят, однако этот старец, прятавший глаза под кустистыми белыми бровями, полностью сохранил разум. Архиепископ Буршье и архиепископ Йоркский Ротерхэм понимали друг друга с полувзгляда, хотя им лишь в редких случаях, кроме как перед коронацией короля, требовалось одновременно присутствовать в одном помещении. И оба они прекрасно понимали, что именно решалось сейчас.

Лорд Бекингем присутствовал ради того, чтобы поддержать Ричарда против всех остальных, проголосовать или просто поддержать его точку зрения. В свои двадцать девять лет молодой Бекингем попросту примкнул к образовавшемуся в Лондоне новому центру власти. Он готов был полностью довериться своему чутью. Они с Ричардом точно родились в один день, рассудил архиепископ. Должно быть, их соединяло какое-то общее чувство, родство или чутье, совершенно забытое присутствующими в комнате старцами. А возможно, Бекингем просто увидел возможность подняться – как человек, решивший вдруг поставить все свои деньги на какого-то пса на собачьих бегах.

И Ричард Глостер, и архиепископ Буршье терпеть не могли епископа Или, Джона Мортона. С точки зрения архиепископа, для клирика он был слишком мирским; лорды же считали его чересчур религиозным. В дополнение к прочим недостаткам Мортон, безусловно, был слишком умен, что отнюдь не шло ему на пользу.

Подобным образом Ричард не ощущал особой поддержки со стороны барона Гастингса, лорда-камергера его брата, остававшегося таковым до тех пор, пока новый король не выберет более подходящего ему человека. Гастингс сражался вместе с ним при Барнете и Тьюксбери, и старому хрену, вообще-то говоря, полагалось быть на его, Ричарда, стороне, поддерживать его, а не спорить с ним… не сидеть, скрестив руки на груди, и не щуриться, как старая прачка. С ума сойти можно.

Кроме всех перечисленных, за столом находился Томас, лорд Стэнли. Его борода, по-прежнему каштановая, касалась стола и ничуть не уступала в длине бородам обоих архиепископов.

Ричард улыбнулся ему, как человеку весьма состоятельному, одному из тех, кто поддерживал его брата в последние годы правления. Стэнли обеспечил ежегодную выплату французам в семьдесят тысяч в обмен на обещание не вторгаться в Англию. Любимой темой барона был рассказ о собственной рати, которую он содержал круглый год, как некогда это делал Уорик. Войско стоило Стэнли целое состояние, однако он с чрезвычайной ловкостью умел наполнять свои сундуки деньгами. Человек этот заслуживал уважения за одно свое мастерство финансиста, и Глостер намеревался лестью привлечь его на свою сторону, чтобы извлечь выгоду из этого знакомства – так же, как это делал его брат. Расписная палата была достаточно велика – футов восемьдесят в длину и тридцать в ширину, – и высокий сводчатый потолок превращал голоса всех участников разговора в эхо. И было странно видеть, как такие влиятельные и властные люди неловко переглядываются и молчат, вместо того чтобы отвечать на его вопросы. В частности, Гастингс и Стэнли вообще намеревались переадресовать их клирикам, хотя на них не могли ответить все трое.

– В этом зале, – проговорил Ричард, – я вижу собравшихся самых старших князей английской Церкви – архиепископов Йорка и Кентербери, и епископа, известного своими тонкими суждениями! Я считал, что меня побалуют учеными мнениями и правилами, а не заставят выносить это неловкое молчание. Или мне следовало спросить у вас, сколько ангелов могут сплясать на булавочной головке, либо попросить растолковать мне подлинную природу Святой Троицы? Тогда, возможно, вы не были бы столь молчаливы.

Герцог Глостер нагнулся к столу и совершенно не случайным образом оказался напротив епископа Или. Среди всех присутствующих Мортон обладал наиболее острым умом. Ричард слышал, что он метил на место архиепископа Кентерберийского, когда этот пост освободится, а может быть, имел в виду даже шапку римского кардинала.

Епископ прокашлялся под взглядом бледных глаз лорда-протектора. Мортон ни в коем случае не намеревался предлагать некое правило, которое впоследствии вполне может оказаться ошибочным или незаконным, однако вместе с тем было очевидно, что никаких правил здесь не придумаешь.

– Милорд, согласно моему разумению, никаких исключений из права защиты, предоставляемых Убежищем, не существует; во всяком случае, я о таковых не слышал, – сказал епископ. – По вашим словам, вам сообщили, что молодому принцу Йорку, находящемуся в Вестминстерском аббатстве вместе с матерью и сестрами, грозит опасность.

– Я говорю так, потому что ситуация именно такова, ваша милость, – бросил Ричард. Он уже видел возражение в той формулировке, которую епископ придал своим словам.

– Да, вы так и сказали. И дело не в том, что я не понимаю природы этой угрозы, что и пытаюсь вам объяснить. Никаких исключений в каноническом праве в отношении Убежища просто не существует, тем более после того, как оно было предоставлено или обещано. Даже в том случае, если принцу действительно грозит опасность и ее можно избежать, забрав его из Убежища… Мне очень жаль, милорд. Способа сделать это не существует. Но, конечно, я буду счастлив обратиться в Рим за советом и наставлением по сему поводу.

– Не сомневаюсь в том, что к тому времени, когда к нам придет из Рима ответ, ситуация разрешится сама тем или иным образом, – ответил Глостер, уже тяжело дыша от гнева. Епископ перед ним развел руками в знак извинения. – Мальчику всего девять лет, – внезапно продолжил Ричард. – Убежища при Вестминстерском аббатстве для него запросила мать, не имеющая представления о тех опасностях, которые им могут грозить. В Тауэре я располагаю высокими стенами и сотнями стражников… А аббатство предоставит им маленький домик, который смогут захватить и полдюжины солдат. Так объясните мне, почему я не могу забрать оттуда собственного племянника ради его безопасности? Если вы хотите знать мнение Короны, то я считаю, что его мать вправе рассчитывать на защиту, раз уж она убежала в это место. Но дети ее не разделяют с ней этого права… разве может быть иначе?

– Они находятся внутри Убежища, – вдруг заговорил архиепископ Кентерберийский, распрямляя спину. – Они пересекли границу Убежища. И не важно, просто брала ли она детей с собой или же взяла их с расчетом на право убежища. Они находятся на освященной земле, в месте, где гонимые врагами люди находятся в безопасности. Мы имеем дело с древней драгоценной традицией, которую нельзя отставить в сторону просто удобства ради. – Он пожевал губами, словно пытаясь извлечь языком волоконце мяса, застрявшее между коренными зубами. – Если мальчику грозит столь ужасная опасность, вы можете попытаться уговорить мать отдать ребенка под ваше попечение. Однако лично вы не имеете права войти туда. Как и любой вооруженный человек. И уж конечно, вы не имеете права забрать его силой.

Ричард качнул головой – отчасти в изумлении, отчасти в недоумении – перед таким источником сопротивления. Его забавляло уже то, что этот дряхлый старец сумел проснуться на достаточный срок, а тем более оказать ему подобное противодействие.

– Ваша милость, у меня есть собственный сын примерно такого же возраста. И если б он оказался среди людей, намеревающихся его убить, я воспользовался бы любой возможностью, чтобы спасти мальчика, – заявил герцог. – Я пошел бы на что угодно. Я забрал бы его из рук его собственной матери.

– Чтобы оказаться навеки проклятым.

– Да, ваша милость. Я был бы проклят, но спас бы при этом своего сына, вы понимаете меня? Ричард – сын моего брата. Каждый новый день приносит мне известия о новых заговорах. Тем не менее я не могу забрать его в то надежное место, куда не способны вступить скверные люди! Юный Эдуард находится за стенами Тауэра, и стены эти стережет сотня людей, приглядывающих и друг за другом. Самый искусный наемный убийца не сумеет добраться до опочивальни Эдуарда, но где ляжет сегодня спать его брат? Горстка монахов не остановит убийц, ваша милость.

– Я как будто бы понял вас, – ответил старик, неосознанным, но привычным движением перебирая пальцами бороду. – Вы хотите защитить мальчика и одновременно утешить обоих братьев обществом друг друга.

– В самой надежной крепости Англии, ваша милость. Мой брат Эдуард назначил меня лордом-протектором и оставил мне все, что я должен защищать: свою собственность, своих наследников и свой край. И я прошу всего лишь вернуть в мое распоряжение отсутствующую часть его наследия, пока не пролилась новая кровь.

Последние слова Ричарда заставили старика заморгать, но он так и не решился спросить, чем следует их считать: угрозой или упоминанием об обнаруженных лордом-протектором заговорах. Архиепископ мог только представить себе тот ужас, в котором он окажется, если ребенка убьют вместе с его матерью и сестрами, и осуждение, которое падет тогда на его голову.

Однако даже допускать такую мысль, что Убежище не в состоянии оградить королевскую семью без вооруженных людей, значило покуситься на авторитет Церкви.

Старый священник надолго умолк, и сидящие за столом зашевелились. Наконец, архиепископ Буршье кивнул в бороду, и ладони его замерли.

– Я войду в Убежище, милорд. Войду и поговорю с королевой Элизабет о ее сыне. Но если она откажется выдать его, я ничего больше не смогу сделать.

– Благодарю вас, ваша милость. Не сомневаюсь в том, что этого будет достаточно, – ответил Ричард.

Путь в темноте архиепископу Кентерберийскому освещали факельщики. Он не мог опираться на епископский посох с пастырским крюком наверху – в прошедшем году этот посох сделался слишком тяжел для него. Поэтому архиепископ опирался на крепкую дубовую палку. Нижний конец ее завершался наконечником из вареной кожи, глухо постукивавшим по сырым блестящим камням, пока старик брел к Убежищу, оставив аббатство у себя за спиной.

Архиепископ Буршье не испытывал особой симпатии к Ричарду Глостеру, однако считал лорда-протектора достойным всякой похвалы за проявленную заботу о племянниках. Впрочем, старика отчасти смущало, насколько мало внимания при этом было оказано Элизабет Вудвилл и ее дочерям. Да, они не могли наследовать престол. Женская линия всегда слабее, так уж завелось с давних времен. Буршье, склонив голову, неспешно шествовал по мощеной дорожке, размышляя о тех плевелах, которые с тех пор посеяло повсюду женское племя. Бедные невежественные создания, думал он. За исключением его собственной матери, конечно. Это была строгая, удивительная женщина, способная отвесить увесистую оплеуху. Она была настолько горда тем, что ее сын произнес священные обеты, что слезы радости мешали ей смотреть…

Перед архиепископом, поодаль, поблескивая броней, расхаживали люди, похожие на расползающихся от лампы жуков в глянцевитых панцирях. Буршье помедлил – ему не хотелось подходить к ним, и он был рад возможности перевести дух, не привлекая к себе внимания этих молодых людей, еще не знакомых со старостью и ее спутницей слабостью.

– Кто эти люди? – спросил он, указав палкой. – Что они делают возле аббатства, возле Убежища? Откуда взялся этот буйный народ?

– Это люди лорда Глостера, ваша милость, – ответил один из сопровождавших его мужчин. – Поговаривают, что к нам заслали ассасинов из земли турок, а может, татар.

Буршье прикоснулся ладонью к висевшему на груди Распятию. Оно содержало кусочек Истинного Креста и своим прикосновением утешало его. В свое время он много читал и был наслышан о таких людях и о присущей им жестокости и теперь, стиснув зубы, покрепче взялся за палку. Пока что он еще кое на что годен.

– Ах да, служите, джентльмены, – проговорил он, шаркая ногами и продвигаясь вперед.

Сгибавшийся над своей клюкой архиепископ тем не менее, не замедляя больше шага, с бульдожьим упрямством приближался к Убежищу и, наконец, оказался перед дверью, через окошко в которой за ним наблюдал молодой монах. Двое терпеливо карауливших возле дверей латников расступились перед ним. Буршье не мог не отметить, что люди лорда-протектора по двое и по трое углубились в его владения. Итак, Убежище окружали примерно две сотни солдат, и примерно столько же наверняка обретались неподалеку, чтобы подменить караульных. Старик как-то вдруг осознал, чего стоило лорду-протектору разделить свои силы между двумя районами Лондона, отстоящими друг от друга на целую милю.

Войдя внутрь, архиепископ бросил озабоченный взгляд на лестницу и с облегчением увидел, что монах приглашает его в коридор на первом этаже, обшитый панелями темного, полированного дерева. Старому священнику еще не приходилось бывать в этом месте, и он был заинтригован. По большей части небольшие церкви и капеллы предоставляли убежище преступникам только на некоторый срок, обычно ограничивавшийся месяцем или сорока днями, после чего обиженным и угнетенным предоставлялось право удалиться в изгнание. Буршье понимал, что подобное ограничение неизбежно, ибо в противном случае каждую зиму церкви наполняли бы бедные люди, каким-то образом нарушившие закон. Однако Вестминстерское аббатство считалось величайшим собором страны. Здесь убежище предоставлялось бессрочно, если человека допускали в него. Подобное место служило маяком цивилизации, думал архиепископ, ее путеводной звездой.

Мысль эта заставила его стиснуть зубы, напомнив о случившемся в Тьюксберийском аббатстве, где король Эдуард нарушил одно из старейших церковных установлений, прислав своих людей с приказом убить его врагов, попытавшихся найти убежище в церкви. После этого преступления пришлось заново освящать и сам храм, и все земли вокруг. Речь шла отнюдь не о том, чтобы отмыть кровь с камней, – следовало очистить сами стены от совершенного внутри них смертного греха. В последующие годы Эдуард долго старался деньгами смыть совершенное преступление, и архиепископ Буршье был огорчен, когда Церковь приняла от короля эти огромные суммы. С его точки зрения, подобное нарушение доверия невозможно было компенсировать такой мишурой, как деньги.

С подобными мыслями он входил в открытую перед ним дверь, за которой его ждали королева Элизабет и ее дети. Войдя, старик пробежал взглядом по лицам и, наконец, остановился на лице девятилетнего Ричарда Йорка. Высокий статус отец назначил ему от рождения. Юный Ричард был наречен обладателем не только герцогства Йоркского, но и Норфолкского и Ноттингемского графств.

Ребенок хорошо сложен, отметил архиепископ, на лице его нет ни оспин, ни следов других болезней. Возможно, это означало, что ему только предстоит переболеть ими. У жизни свой особый баланс: меченый выживает, а тот, на ком не осталось отметин, может не пережить нынешней ночи. Детский смех всегда чреват смертью. Кто из родителей не знает этого?

Стоящие перед ним дети производили самое благоприятное впечатление, решил архиепископ. Ему подставили кресло возле потрескивавшего в камине огня, и он с благодарностью сел, улыбнувшись поднесенной ему миске каштанов и бокалу бренди, чтобы прогнать ночной холод. Откинувшись на спинку кресла, иерарх подумал о том времени, когда в нем было достаточно соков, чтобы потеть… когда он еще не превратился в эту иссохшую кость.

– Ваша милость, от всей души приветствую вас, – проговорила Элизабет. – Вы хотите рассказать мне о том, почему нас окружают эти вооруженные люди? Они не разговаривают со мной и уже несколько дней никого не впускают сюда и не выпускают наружу. Я не знаю ничего о том, что происходит в мире.

– Быть может, миледи, вы сперва отошлете из комнаты этих милых, этих восхитительных детей, хорошо? – предложил гость. – Я думаю, что так будет лучше всего.

Королева явно встревожилась, однако выполнила его просьбу, разослав детей по их комнатам, и осталась наедине со стариком. Она очистила для архиепископа еще один каштан и положила сердцевину так, чтобы он мог легко дотянуться до нее.

– Ричард Глостер – очень целеустремленный молодой человек, – проговорил Буршье посреди тишины, нарушавшейся только гулом огня и потрескиванием сока в поленьях. – Понять его внутренние побуждения нелегко. Я предложил принять у него исповедь, однако он ответил, что исповедуется какому-то сельскому священнику. Какой позор! Его исповедь помогла бы мне решить, с каким словами я должен обратиться к вам.

– Ему нужен мой сын, – проговорила Элизабет, бледнея. – Это я поняла еще до того, как сюда явились солдаты.

– Он хочет поместить вашего сына туда, где ему не будет угрожать никакая опасность, – сообщил архиепископ, аккуратно прожевывая зернышко.

– От кого может исходить эта опасность? От его собственных людей? Кто еще может напасть на меня здесь, тем более когда Убежище окружено его солдатами, бряцающими оружием и переговаривающимися всю ночь напролет? Да я ни разу глаз не сомкнула после того, как они окружили Убежище! Если только это здание можно назвать таким именем, когда его окружают закованные в железо вооруженные жестокие люди!

– Успокойтесь, моя дорогая. Не стоит… разговаривать так громко. Не стоит и паниковать, позволяя мыслям лишать нас разума. Нет. Давайте лучше подумаем над тем, что будет лучше для вашего мальчика. Оставаться здесь, отвлекая на собственную охрану людей, нужных для защиты Лондона и всей Англии, – или перебраться в Тауэр, к брату Эдуарду.

– Вы видели его? – перебила старика Элизабет, и тот кивнул:

– Да, я настоял на этой встрече. Ваш сын пребывает в добром здравии и настроении, хотя и скучает. К нему никто не приходит, и хотя он читает, в замке осталось лишь несколько книг его отца. Кажется, он наслаждается историей Цезарей. Какие ужасные жизни, сколько жестокости и измен! Однако мальчишкам всегда интересны подобные вещи. В этом нет никакого вреда.

Эти слова внесли в душу королевы некоторое облегчение.

– Но можно ли доверять Глостеру в такой ситуации, ваша милость? – спросила она. – Он действительно хочет возвести на престол одного моего сына и сберечь жизнь другого? Согласитесь, что в этом все дело, не так ли?

Старик долго молча смотрел в огонь. Губы его все это время шевелились, и наконец он выплюнул на ладонь небольшой кусок скорлупки.

– Как мне кажется, у вас нет никакого выбора, миледи. Лорд-протектор настаивает, а, как вы помните, брат его уже позволял себе вторгаться на освященную землю. Мне горестно говорить вам подобную вещь, миледи, однако я опасаюсь за жизнь вашего сына, если он останется здесь. Желание извлечь его из Убежища стало для Глостера каким-то наваждением. Послушайте меня. Вы должны кому-то довериться. Я пригляжу за тем, чтобы все было хорошо, не опасайтесь этого.

Элизабет посмотрела на белобородого старца, пытаясь представить, каким образом он может остановить нападение вооруженных людей. Она не стала говорить о том, насколько близко подходили солдаты ночью к ее дому, когда все монахи спали. Эти твари, кровавые, грязные, злобные, стояли под ее окном, расхаживали вокруг, звеня оружием и бормоча угрозы… И она, наконец, и в самом деле решила, что рано или поздно они ворвутся в дом. Королева понимала, что они действительно способны на это, что подобные вещи случались и что обидчики оставались безнаказанными. Она боялась не только за себя, но и за дочерей. Эти мужланы за ее окном придумывали все более злые и худшие угрозы. Элизабет никому не рассказывала об этом, но терпение ее было на исходе. Она уже не помнила, когда ей удавалось заснуть больше чем на несколько мгновений, – ее сон всякий раз прерывался наглыми голосами и грубым хохотом.

Королева посмотрела на архиепископа Буршье, взявшего в дряхлые руки щипцы для орехов и вертевшего их. Решать предстояло ей, хотя она чувствовала себя орехом, стиснутым щипцами настолько, что, казалось, вот-вот лопнет. Убежище было окружено целым отрядом вооруженных людей, и нетрудно было представить, что среди них найдется убийца – человек, обезумевший от старой, возможно, воображаемой обиды или оскорбления. Если ее убьют, если передушат ее дочерей, словно волки овечек, шум поднимется по всей стране, и все пальцы укажут на лорда-протектора, однако общее негодование не исцелит ни единой раны.

С другой стороны, королеву терзали ужасные опасения. Безысходно мрачные сомнения пробирались в ее разум всякий раз, когда она опускала утомленную голову на подушку… Однако пока они остаются бездоказательными! Ее сын Эдуард жив и готовится к коронации. Неужели она ошиблась в Ричарде Глостере? Он объявил ее брата изменником, и с этого мгновения никаких новых вестей об Энтони она не получала. Мысль о том, что Риверса может уже не быть среди живых, заставила ее судорожно сглотнуть.

– А эти люди, которые меня окружают, – проговорила Элизабет негромко. – Получив моего сына, они уйдут?

– Они находятся здесь исключительно ради его безопасности, миледи. Если вам угодно, я потребую этого, – пообещал архиепископ.

Искренняя вера его заставила глаза королевы наполниться слезами… Неужели дряхлый священник способен мановением руки навсегда изгнать окружившую ее злобную свору, так что та никогда больше не будет угрожать ей и ее дочерям? Тем не менее она получила шанс выменять всех своих дочерей на еще одного сына. И, в порыве смешанной с отчаянием надежды, Элизабет сделал свой выбор:

– Хорошо, ваша милость. Я передам Ричарда в ваши руки. Надеюсь, что вы и лорд-протектор позаботитесь о девятилетнем мальчике.

Слезы ручьями текли по ее лицу, хотя королева и пыталась утереть их. Она позвала сына, и принц Ричард вбежал в комнату, но, увидев крайнее расстройство матери, в гневе посмотрел на старика, как будто бы являвшегося причиной ее горя. Мальчишка залез к матери на колени и свернулся там клубком, прижавшись к ней… Королева, не скрывая больше слез, уткнулась носом в его волосы и поцеловала сына.

– Что случилось? Почему ты плачешь? – спросил тот уже с полными слез глазами.

– Ничего. Я просто посылаю тебя навестить твоего брата Эдуарда – вот и всё, – ответила женщина. – И ты не должен плакать, Ричард! Надеюсь, ты будешь сильным – как подобает настоящему рыцарю. Не забывай о том, что ты герцог Йоркский, как и твой отец. Он надеялся, что ты будешь заботиться обо мне и о твоем брате.

Элизабет крепко прижимала сына к себе все то время, которое потребовалось архиепископу Буршье на то, чтобы подняться и взять в руку палку. Старик улыбнулся и поманил к себе мальчика:

– Пойдем, паренек. Мы с тобой как будто бы уходим. И кстати, ты можешь помочь мне, потому что я человек очень старый. Пойдем, пойдем, не хлюпай носом! Будь смелым, не расстраивай мать. У него есть камзол или плащ?

– У двери, – ответила королева. Она смотрела на Ричарда, который, утерев напоследок слезы, вложил свою детскую, не ведающую порока ладошку в старческую ладонь. Зрелище это разрывало ее сердце, однако она надеялась на то, что поступает правильно, что приняла наилучшее решение из всех возможных. Но когда сын обернулся и с улыбкой помахал ей рукой, чтобы ободрить ее, эта надежда разлетелась вдребезги. Мальчик вырвал свою руку из руки архиепископа и подбежал к матери, едва не сбив ее с ног своим порывом и силой объятий.

– Если мне позволят, мы вернемся с Эдуардом, – шепнул ей Ричард на ухо. – Не расстраивайся.

Элизабет пригнулась и прижала к себе ребенка с такой силой, что он попытался отодвинуться от нее… и отпустила его.