Эдуард уже видел башню Миклгейт-бар, медленно выраставшую перед ними. Брат его только что сообщил капитанам, что, следуя традиции, приближаться к городу Йорку следует с его южной стороны и, стоя там, испрашивать у мэра разрешения войти в ворота. После того как ворота Халла так и стались закрытыми, ожидание не сулило ничего хорошего. Однако истина была сразу и мрачнее, и сложнее. Именно на башне Миклгейт-бар гнили на шестах головы старого герцога Йорка и его сына Эдмунда. Не один год Эдуард мечтал снять их с позорища, и уже на следующее утро после Таутона, забрызганный кровью и грязью, приехал к башне, дабы положить конец семейному унижению.

В тот день граф Уорик был рядом с ним… Он приехал к этим стенам за головой собственного отца. Тогда, после того как их соединило подобное испытание, невозможно было представить, что судьба скоро сделает их врагами. И даже теперь, всего лишь закрыв глаза и пустив коня более спокойным ходом, Эдуард видел внутренним взором себя, стоявшего перед этими воротами десять лет назад. Ричард то и дело озабоченно поглядывал на него, однако не мог понять всей полноты мгновения, потому что был еще ребенком, когда Эдуард разгромил Ланкастера и отомстил за их отца и брата.

Король открыл глаза. Город Йорк был теснее связан с его семейством, чем любой другой английский город или поселок, и, приближаясь к его стенам, он ощущал, как в душе его пробуждаются воспоминания о былых победах и неудачах, вместе образуя великую бурю. Эдуард задышал чаще и энергичнее, и даже согрелся, хотя день оставался довольно прохладным.

Ворота оставались закрытыми, хотя, по сути дела, этому не стоило удивляться. Как и окружавшие город стены, ворота служили исключительно одной-единственной цели: они должны были оградить горожан обоего пола и всякого возраста от налетов мимохожих и мимоезжих мародеров, обыкновенных разбойников или солдат. Прочные ворота и массивные каменные башни и стены позволяли городам безмятежно жить и процветать там, где прежде их жители пребывали в страхе перед викингами или набегами мятежных лордов. Стены Йорка давали горожанам с полной уверенностью в себе созерцать полощущиеся внизу стяги с белой розой и Пламенеющим Солнцем Эдуарда.

Ричард Глостер поднял вверх согнутую в локте правую руку, и по колонне пробежал приказ остановиться. Братья переглянулись и вдвоем отъехали вперед, к стенам, под отголоски топота копыт и скрежета под ними камешков, отражавшиеся от стен. Широкие стены башни Миклгейт-бар возвышались над ними со всеми своими окнами и переходами, символизируя державную власть, провозглашая Йорк центром торговли и силы.

Сыновья Йорка осадили коней перед воротами, немного опередив появившегося над их головами неуклюжего человека.

Встревоженный, побагровевший, покрывшийся испариной, мэр Холбек размахивал стопкой бумаг, как будто документы могли чем-то помочь ему. Он никак не мог открыть рот, и Эдуард заговорил первым:

– Я пришел сюда не как король Англии, но как герцог Йоркский. Все вы видели мои знамена. Владения моей семьи находятся рядом с городом. Я прошу вашего разрешения с миром войти в город, для того лишь, чтобы купить пропитание и отдых для моих людей. И сверх того, я не имею никаких претензий к городу, носящему мое имя… к городу, на стенах которого были выставлены головы моего отца и брата – как раз там, где вы сейчас стоите, сэр!

Последняя фраза заставила мэра затрепетать, и он еще сильнее стиснул свои бумаги. Впрочем, Холбек не был ни дураком, ни трусом. Глядя сверху вниз на обоих Йорков, он чувствовал их решительный настрой. За спинами их стояло войско, похожее на стаю голодных волков, готовых потребить все имеющиеся в городе съестные припасы и выпить весь эль. Мысль эта заставила правителя города критически покрутить головой. Кроме того, он подумал и о собственных дочерях.

– Милорд, я знаю, что вы – человек чести, – заговорил мэр. – И уверен в том, что могу положиться на ваше слово. Если вы дадите мне клятву, я прикажу открыть ворота. Выберите… дюжину людей, которые войдут с вами в город и заберут все необходимое вам продовольствие. Я не могу сделать большего, не нарушив свою присягу Ланкастеру. Не могу пойти на большее, милорд, хотя, может быть, и хотел бы этого.

Холбек сомкнул губы и склонил голову. Эдуард посмотрел в сторону.

– Это лучше, чем ничего, – пробормотал Ричард. Брат его кивнул и как следует набрал перед ответом воздуха в грудь:

– Очень хорошо, мэр Холбек. Даю вам слово от собственного лица и от всех, кто подчинен мне, в том, что мои люди в вашем городе не обнажат оружие, что они не причинят вам ущерба и не нанесут оскорблений чести горожан. А теперь я с вашего разрешения войду в город со своим братом и дюжиной избранных мною людей, чтобы раздобыть еду и питье для тех, кто еще любит Йорков.

Затем король вновь наполнил воздухом легкие, чтобы голос его разносился подальше – до ушей тех сотен людей, которые сейчас собрались за стеной, прислушиваясь к каждому слову:

– Но если кто-нибудь из горожан Йорка захочет присоединиться к моему войску, я охотно приму его! A если таковых не найдется, я не забуду этого, когда вернусь! Я – герцог Йоркский, по праву наследования от своего отца. Я – Эдуард Плантагенет, глава своего дома. Клянусь именем Христа и своей честью!

Мэр дал знак своим людям внизу, и они подняли засовы и сняли цепи. Эдуард подождал, пока за его спиной собралась дюжина людей, а потом въехал в ворота. Он не дрогнул, оказавшись в тени башни, но во внутреннем дворе остановился и развернул своего коня, чтобы бросить взгляд на череду вделанных в камень железных кольев.

– Вот они, Ричард. Эта анжуйская волчица насадила голову нашего отца на один из них… обмазав смолой и увенчав бумажной короной.

Посмотрев на старшего брата, Глостер увидел, как блеснули его глаза, и подумал, что тот, пожалуй, способен нарушить клятву, давшую им возможность въехать в город. Со всех сторон за ними наблюдала городская стража, в руках некоторых еще оставались арбалеты, и все они были смущены тем, что этот человек, бывший король, указывает на то место, где когда-то была выставлена голова его отца.

– Жаль, что я тогда не был рядом с тобой, – отозвался Ричард. – Но я был еще ребенком, когда ты победил при Таутоне. И сейчас отдал бы все на свете за возможность оказаться подле тебя в тот день.

Эдуард поежился:

– Нет, если б тебе выпало побывать там, ты не стал бы так стремиться обратно. Тот день, ясный и ужасный… – он прикоснулся к своей голове, – навсегда застрял в моей памяти. – Затем вновь поглядел на Миклгейт-бар. – А когда солнце поднялось снова, я поднялся на эту стену и снял с нее головы нашего отца и нашего брата Эдмунда. Обмазанные смолой, они потеряли всякое сходство, хотя волосы отца я узнал… – Эдуард умолк, горе перехватило его дыхание. – Она хотела еще сильнее оскорбить нас, показать, что наш отец мог претендовать только на бумажную корону. И все же, Ричард, я – его сын, и я был коронован золотой короной! Я сидел на королевском престоле и сражался под своим королевским стягом.

Он медленно вздохнул, постаравшись взять свой гнев под контроль; наконец посмотрел на брата, присмиревших стражников и мэра, ожидавшего его распоряжений, и, не обращая на всех прочих внимания, продолжил:

– И она еще жива, Ричард, и сын ее стал взрослым… Ему сейчас столько же, сколько было нашему брату Эдмунду, когда его убили. Не странно ли это? Иногда мне кажется, что в жизни своей мы сказали всё до самого последнего слова, как было во время этого шторма на море. Жизнь мотала и бросала нас из стороны в сторону, то вниз, то вверх. То все потеряно, то все приобретено, и всякий раз незаслуженно.

Голос короля каким-то образом заполнил все пространство внутри башни и возле стены, так что взгляды всех присутствующих обратились к нему.

– И теперь я стою перед волной, которая готова поглотить меня, – и не боюсь этого! – продолжал он. – Я – глава дома Йорков, брат мой. В жилах моих течет древняя кровь. И я не отвращу лица своего от бури, пусть она и повергнет меня. Но если такое случится, я снова поднимусь на ноги!

В городе нашлись люди, не утратившие своей любви к королю Эдуарду. Они приветствовали его из окон и с ведущих в город улиц. Ричард присоединился к одобрительному крику, подняв обе руки. Усердными трудами, преодолевая боль, его брат сумел измениться, восстать из той руины, в которую превратился. Сердце герцога Глостера было переполнено счастьем, и, спешившись, он хлопнул по плечу ошеломленного и даже потрясенного происходящим мэра.

– Пойдемте, сэр. Верное войско сторонников Йорка нуждается в горячей трапезе… а кое-кто даже поговаривает об эле. Пойдем, будь добр, выноси свои котлы и бочата… Будь молодцом.

Глава города вздрогнул под прикосновением руки герцога, все еще оглядываясь по сторонам на людей, приветствовавших Эдуарда Йорка, и ощутил, как краснеет. Всего лишь несколько месяцев назад он собственной персоной присягнул герольду, прибывшему с печатью Ланкастера. Тогда поступок его выглядел абсолютно правильным, хотя он и представить не мог, что король Эдуард лично явится проверять его присягу на верность – живой и реальный, как если б он никогда и не покидал английские берега… Что ж, он, Холбек, сделает все, что возможно.

– Следуйте за мной, милорд, – сказал мэр. – Я предоставлю вам телеги и говяжьи бока. Сегодня ваши люди будут сыты.

Небольшое войско Йорков прошло в тот день тридцать миль, люди сбили ноги и проголодались. Так что, когда на закате городские ворота вновь отворились и из них выкатился целый поезд телег, груженных дымящимися котлами, капитанам пришлось потрудиться, чтобы рыком и палками навести порядок среди рванувшихся к еде солдат. Рожденные в Англии сумели с некоторым удовольствием для себя единой группой протиснуться вперед, так, чтобы образовать очереди. Иначе возникнет кровавая давка, неторопливо и громко объясняли они бургундцам и жителям Фландрии.

Еды хватило на всех, и даже еще осталось, так что путники наполнили свои фляги и присоединили несколько дюжин телег к своему обозу, в расчете на будущие трапезы. Некоторые из горожанок вышли, чтобы разделить общество с солдатами, заранее договорившись с лордами и капитанами, чтобы те оплатили им труды. Все были так рады их появлению, что не возникало и речи о том, чтобы оскорбить приличную женщину или грубо обойтись с дамой. Эти женки умели чинить и готовить, и любой дурак, дерзнувший сказать им грубое слово, скоро получал трепку от своих камрадов.

К походной колонне присоединилась целая сотня этих леди, с рукавами, закатанными до локтей, с шапочками на головах, в обмотанных вокруг тела шалях, взобравшихся на телеги и взявших в руки поводья старых и сонных пони. И колонна немедленно сделалась больше похожей на войско, чем на тот отряд беглецов, которым она казалась прежде.

Эдуард не призывал местных жителей к оружию, он согласился не делать этого своим именем… именем короля Англия. Однако они пришли. И когда стало смеркаться, из города парами, тройками и группами начали выходить мужчины – в доспехах и при оружии, они с достоинством направлялись к лагерю. Пришедших приветствовали с гордостью и пониманием, наливали им свежего эля. Они называли свои имена капитанам, которым предстояло командовать ими и среди которых теперь появились новые люди, назначенные из числа тех, кто родился на английской земле. Впрочем, к утру новоприбывших насчитывалось всего около трех сотен, в то время как остальные горожане отсиживались за городскими стенами. И все же Эдуард постарался скрыть разочарование – ибо начало было положено. На рассвете его войско выступило на юг под барабанную дробь и пение труб. Он хотел, чтобы все знали о его продвижении.

За спинами его солдат в воздух, хлопая крыльями над крышами частных голубятен, взмывали голуби. Сделав несколько широких кругов над городом, они приходили в себя после сидения в клетках, а потом, повинуясь древнему чувству, направлялись на юг с вестями о высадке Йорков. Эдуард и Ричард с нелегким предчувствием провожали глазами птиц, летевших слишком высоко, чтобы их можно было достать стрелой. Сердца обоих братьев замирали при мысли о том, что весть об их высадке распространяется, летит к Уорику, в Лондон.

От Йорка они какое-то время следовали по дороге на юг. Миновали Таутон, склонив головы в память тех, кто сложил на этом поле свои кости. Когда они добрались до Феррибриджа, Эдуард, погрузившись в воспоминания, проехал по мосту, который сперва велел разрушить, а потом восстановить. Миновав Понтефракт, они вышли на хорошую мощеную дорогу. К этому времени Ричард уже стал широко рассылать своих лазутчиков, на целые мили удалявшихся от марширующего войска. Они и сообщили ему о том, что над стенами замка Понтефракт развеваются знамена Монтегю.

Король не знал, сколько человек засели за стенами замка, однако, невзирая на это, подъехал к Понтефракту на полет стрелы и вызвал Монтегю на переговоры. Ответа не было.

Некоторые из людей Эдуарда поворачивались голым задом к стенам замка. Эта выходка развлекла Ричарда, хотя его брат скрывал нервное напряжение за деланой улыбкой, отдавая приказ двигаться дальше. Джон Невилл, лорд Монтегю, сыграл свою роль в их прошлогоднем унижении, и для начала было бы великолепно поймать брата Уорика в чистом поле и удавить собственными кишками. Подобное деяние прозвенело бы на всю страну колоколом, в котором так нуждался Эдуард. Однако ему пришлось отъехать прочь, оглядываясь через плечо на вражеские знамена, никуда не девшиеся со стен замка в качестве живого отрицания его амбиций.

Замок Сандал был местом особой значимости для сыновей Ричарда Йорка – здесь их отец и брат были убиты французской королевой, сражавшейся вместе с шотландцами против куда более благородных людей. Здесь Эдуард и Ричард расстелили плащи, чтобы помолиться за отошедшие в этом месте ко Господу души, a также чтобы получить руководство в запоздавшем уже отмщении. Где еще лучше было просить об этом, как не в Сандале, по соседству с городом Уэйкфилдом? Но, во всяком случае, здесь, совсем рядом с поместьем отца, им не отказали в праве войти за его стены. Здесь Эдуард заложил собственное кольцо за тысячу золотых ангелов, а потом разменял бо́льшую их часть на серебро, чтобы расплатиться за службу с солдатами.

Увидев королевскую щедрость, к нему присоединилось еще восемь десятков человек, среди которых были десять рыцарей и дюжина кузнецов и лошадиных ковалей с клинками кованого железа в руках. Новоприбывших было так мало, что Эдуард едва не впал в отчаяние, хотя по-братски приветствовал всех пришедших и разговаривал с каждым из них. Наедине с Ричардом он признавался, что боится увидеть на пути своего крохотного войска посланную ему на перехват армию. Йоркистов задавят числом и изрубят в крошево. Англия спала, и Эдуард не мог придумать способ разбудить страну и ее народ.

С каждым днем весна ощущалась все больше и больше – земля зеленела. Ричард посылал вперед своих людей – уговаривать местных жителей, однако те оставались холодны к делу беглого короля. В войско Эдуарда вливались немногие, и уже казалось, что судьба отвернулась от дома Йорков.

Весть об их высадке уже разошлась по стране, так что во всех попадавшихся на пути войска городах и селениях заранее знали об их возвращении. Некоторые жители вели себя враждебно, насмехались над проходящими или просто забрасывали латников камнями из пращей. Эдуарда раздирало желание оставлять за своей спиной только пожарища на месте этих вздорных городков и деревень. Он вернулся, он – король, а не жестокий узурпатор! Желание это досаждало ему с большей силой, чем он готов был признать, однако Эдуард предпочитал обращаться к местным жителям с суровой, но достойной укоризной, несмотря на то что ему хотелось душить их и убивать. Вечерами им с братом было одиноко посреди своего войска, хотя армия вокруг них медленно прирастала – когда дюжиной бойцов, когда двумя десятками сразу. В Донкастере старый приятель, любитель охотничьих вылазок Уильям Дадли привел две сотни хорошо экипированных и вооруженных людей, прихватив с собой целый воз кларета, однако с удивлением обнаружил, что Эдуард не желает даже прикасаться к вину. Король соблюдал принесенный обет трезвости, хотя Ричард имел возможность заметить, как брат с вожделением облизывает сухие губы при виде хорошо выделанных бурдюков и бочат. Быть может, Эдуард терпел только из-за внимательных глаз Глостера.

В Ноттингеме к колонне присоединились два рыцаря, которых Эдуард возвел в это достоинство несколько лет назад. Они привели с собой полных шесть сотен до предела утомленных дорогой и покрытых пылью солдат, уже сотню миль пытавшихся догнать его войско. Настроение Эдуарда стало улучшаться. Он подумал о том, скольких людей облагодетельствовал состоянием и владениями, начиная от мелких поместий и торговых лицензий и кончая дюжинами баронов и графов. Всего пять месяцев назад он был их сюзереном. И пусть некоторые из них казались недовольными, похоже было, что не все забыли свою присягу.

В Лестере к королю явился первый из великих магнатов, чтобы засвидетельствовать свою верность: барон Гастингс преклонил перед ним колени, возобновив клятву верности «законному сыну Йорков и королю Англии». Эдуард обнял барона, радуясь не только его верности, но и трем тысячам надежных людей, которых Гастингс вывел с собой на лондонскую дорогу. Уже шесть тысяч следовали за сыновьями Ричарда Йорка, и стяг с тремя королевским львами гордо реял рядом с розой Йорков и Пламенеющим Солнцем. Никаких тайн уже не оставалось: Эдуард обходил лагеря, разговаривал со всяким, кто обращался к нему, и подтверждал, что вернулся домой за своей короной.

В ту ночь Ричард и Эдуард преломили хлеб в обществе лорда Гастингса и его капитана, сэра Уильяма Стэнли. Король снова не прикоснулся ни к вину, ни к элю, и те, кто хорошо знал его, дивились и даже были растроганы происшедшей в нем переменой.

Эдуард ел совсем немного и, отодвинув тарелку, когда на ней еще кое-что оставалось, посмотрел на новоприбывших чистыми глазами, а здоровый цвет его кожи свидетельствовал о его полном телесном благополучии.

– Ваше Величество, – просиял Гастингс, – не могу даже выразить всей своей радости от того, что вижу вас таким крепким и здоровым. Мне хотелось бы, чтобы каждый англичанин увидел вас в это мгновение собственными глазами и сравнил с той бледной немочью и его француженкой, которых нам предлагают вместо вас.

– A что касается таких людей, как Уорик, Ваше Величество, – добавил сэр Уильям, поднимая свой кубок, – то да будут их уделом смерть и проклятие!

Стэнли казался жилистым для человека своего положения. Его лоснящаяся борода, аккуратно подстриженная на подбородке, переходила в густые усы. Эдуард готов был посчитать его обыкновенным хлыщом, однако его брат, лорд Стэнли, относился к числу самых видных его сторонников, и поговаривали, что его сын владел боевыми искусствами, как никто другой из посвятивших свою жизнь их изучению.

Ричард ответил на тост Стэнли энергичным кивком и поднял свою чашу. Никаких сантиментов в отношении Уорика быть не может. Нельзя верить человеку, запятнавшему себя таким количеством измен… Его можно только убить, как бешеную собаку.

– Я более чем рад вашим трем тысячам, лорд Гастингс, – проговорил Эдуард, садясь. – И я с умом воспользуюсь ими. А скажите мне, что нового слышно об Уорике, o графе Оксфорде? Обо всех этих изменниках и ублюдках, позволивших себе посчитать, что они могут изгнать меня из Англии и не заплатить за это унижение? Расскажите мне о них.

Гастингс от души расхохотался, увидев короля в столь свирепом и боевом настроении.

– Тысяч шесть стоят у Ньюарка, милорд. Под командованием де Вера, графа Оксфорда. На юге, возле Ковентри, при Уорике располагается куда более сильное войско. Говорят, что у него там тысяч двадцать, а может быть, даже больше. – Гастингс на мгновение смутился, но заставил себя продолжать: – Ваш… брат Джордж стоит на юго-западе от нас, милорд. Он располагает тремя тысячами собственных людей и, говорят, сохраняет верность своему тестю Уорику.

– Да, лорд Гастингс, я тоже слышал об этом, – проговорил Эдуард, бросив косой взгляд на Ричарда. – Мой брат поддался тлетворному влиянию Уорика, это действительно так. Я не уверен в нем, однако полагаю, что зов крови возобладает над узами брака… Так что посмотрим, куда он повернет.

Монарх взмахнул руками, как бы отгоняя неприятные мысли:

– Тогда дальше мой путь будет таким: к Ньюарку, раз они там собрались. Нас ждет дневной переход на север, так? Я не оставлю за своей спиной шесть тысяч человек, готовых соединиться с Монтегю, когда тот, наконец, наберется храбрости и оставит свой замок у Понтефракта. Нет, это прекрасно послужит моим целям – и даст мне возможность соединить своих людей в роты. Совместное участие в бою превосходно сплачивает солдат, Гастингс. Быть может, мне приходилось слишком много сражаться, однако я еще не закончил свою боевую карьеру. Скажите своим людям, чтобы были готовы выступить перед рассветом. Я встречусь с оксфордскими псами и вобью зубы этих изменников им в глотки. И после этого не остановлюсь, пока не завершу свое дело.

Лорды и капитаны Эдуарда приветствовали его криками и звоном оружия, когда он появился перед ними незадолго до рассвета в полном доспехе и с ясной головой. Король уже ждал, и они бросились будить своих людей, тычками сгонять их в строй. Времени на полный завтрак уже не оставалось, так что они попили воды и получили мясные пироги, проходя мимо телег с походными кухнями.

Боевой конь Эдуарда фыркал и рыл землю копытом, уловив настроение сидевшего на нем человека. Его нетерпение передалось все остальным, и люди отправились в путь быстрым шагом, заставившим их вспотеть уже после первых двух миль. Однако дорога была хорошей, и на пути то и дело попадались ручьи, из которых можно было напиться холодной воды. Ньюарк располагался примерно в двадцати милях от их стана, однако на внешнюю линию дозорных Оксфорда они наткнулись задолго до полудня, заставив их помчаться к своим с вестью о приближении Эдуарда, который после этого приказал умерить шаг, давая возможность капитанам перестроить колонну для боя в более широкие шеренги. Сотню фламандцев с пищалями он выставил в передние ряды, чтобы посмотреть, что они могут учинить со своими тяжелыми орудиями, которые приходилось нести на плечах. Ему уже приходилось видеть подобные штуковины, однако они как будто производили больше шума и дыма, чем наносили ущерба противнику.

Их встретило разочарование. Когда солнце перевалило за полдень, фузилеры пожали плечами и загасили свои курящиеся фитили. Перед ними уходил на юг след, оставленный прошедшими здесь тысячами людей.

След всегда остается за прошедшим войском – оборванные шнурки и ремешки от обуви и доспехов, пуговицы, выброшенные объедки, сломанные жерди и насквозь проржавевшее оружие. Эдуард был разочарован, хотя его люди явно остались довольны тем, что им не пришлось сражаться. Брат его также находился в прекрасном настроении, и когда король поинтересовался причиной этого, Ричард рассмеялся:

– Они не хотят сражаться с тобой, брат! Неужели ты еще не понял этого? Сперва Монтегю укрылся за своими стенами, теперь Оксфорд и его капитаны побежали к мамашам под юбки, едва завидев армию своего короля… Твоя репутация шествует перед нами десятком тысяч латников. Ты вселяешь ужас в наших врагов.

– А ты как думал! – повеселел Эдуард.

Забыв о желании нанести врагу первый удар после своего возвращения, он без возражений принял тот факт, что враг в ужасе бежит перед ним и что подобный исход, возможно, даже в большей степени поселит панику в рядах врага.

– Становимся здесь лагерем, – объявил король, обратившись к Энтони Вудвиллу, когда рослый рыцарь тяжело спрыгнул возле него с коня. – Только разошлите пошире дозорных. Я не хочу, чтобы нас застал врасплох какой-нибудь негодяй. Удостоверьтесь в том, что мы своевременно заметим вражеских лазутчиков.

Лорд Риверс поклонился и отправился выполнять распоряжения. Шурин короля улыбался: приятно было видеть Эдуарда вновь энергичным, таким не похожим на того человека, каким он выглядел все прошедшее долгие и тусклые месяцы перед этим. Это ощущали буквально все. Видит Бог, его армия действительно слишком мала, однако лучше идти вперед, чем сидеть на месте. Несколько часов ушло на ожидание отставших маркитантов. И хотя до конца дня было еще далеко, Эдуард приказал отдыхать и приводить в порядок снаряжение. Весенний вечер уйдет на уход за оружием и разминку с ним, а также на потребление изрядного количества провианта, необходимого для того, чтобы здоровые мужчины могли совершать длинные переходы и потом сражаться. Охочие люди разошлись по окрестным лесам, другие отправились красть или покупать скот. Все еще усмехаясь, Риверс стреножил коня старыми поводьями, после чего снял с его спины седло и дорожные сумы. Он помнил, каким ожиревшим и пьяным бывал король Эдуард. И то, что этот огромный коршун вернулся к ним подтянутым и свирепым, было огромным счастьем для всех.

Дозорные во всякий час въезжали в стан Йорков и выезжали из него. Каждый из них по половине дня должен был свежим взором следить за окрестностями, чтобы не пропустить никакого подозрительного движения в холмах. На рассвете следующего дня один из них прискакал с севера в середину лагеря и протрубил тревогу. Лагерь немедленно зашевелился: шесть тысяч людей отбросили плащи и покрывала, похватали доспехи и оружие. Громкие голоса распространили весть о том, что на подходе замечены стяги Монтегю, приближавшегося с многочисленной ратью. Похоже было, что Джон Невилл все-таки вылез из своей норы и устремился следом за ними.

Сбросив с себя сон, Эдуард зевнул. Всю ночь он спал на спине, лежа на одеяле и закутавшись в пару плащей, так что лицо его оставалось открытым небу и сырости. Он поднялся и принялся одеваться, в то время как юный дозорный, стоя рядом с ним, выкладывал новости взволнованным голосом – гордый своим успехом, словно молодой петушок.

– Спасибо тебе, сынок, – промолвил Эдуард, опуская руку в мошну за серебряным пенни, но обнаружил в ней золотой ангел.

Глаза дозорного округлились, и король усмехнулся. Потратив еще мгновение на поиски другой монеты, он сдался. Теперь, когда его поход, наконец, обрел силу, он находился в странном, приподнятом настроении. Йорк бросил монетку юноше, и тот с восторгом подхватил ее. Посмотрев на брата, Эдуард заметил, что Ричард наблюдает за ним с весельем во взгляде.

– Чему ты улыбаешься, брат мой? – проговорил герцог Глостер. – Или я не слышал, что Монтегю ползет следом за нами?

– Ползет, Ричард. Разве ты не понял? Уорик залег перед нами со своим войском. Джон Невилл вцепился в нашу тень, так что нас выжимают на юг. Совсем как в прошлом году.

– Не понимаю, почему этот факт привел тебя в такую радость, – ответил герцог, уже начинавший опасаться, что его брат рехнулся.

– Ситуация не совсем такая, как прежде, Ричард. Тогда, поздней осенью, у меня было восемьсот человек, а теперь, весной, – шесть тысяч. И, как ты знаешь, я теперь не тот, каким был. Уверяю тебя, брат, когда они придут, я съем их живьем… Обвиню их в измене и трусости, прожую и выплюну кости!

Дерри Брюер поднял серебряную вилку с кусочком жареной свинины на ней. Полированный столовый прибор был даром итальянского посланника, человека, общество которого доставляло Дерри удовольствие и которому он совершенно не доверял. Посол д’Урсо, вне сомнения, являлся шпионом, хотя внешне как будто был искренне удовлетворен возвращением Ланкастера на престол. Брюер видел в этом указание на то, что старые страны предпочитают стабильность и не любят королей-узурпаторов и крестьянских восстаний, каковые сотрясают сами основания королевств. Перед тем как отбыть восвояси, посланник сказал, что Эдуард ушел в дверь, а теперь должен с трудом протискиваться через окно, рискуя при этом оставить на раме всю свою шкуру. Дерри до сих пор посмеивался себе под нос. Забавные речи ведут эти иностранцы.

– Еще кусочек, Гарри, – проговорил он. – Давай же!

Король Генрих, глядевший куда-то в сторону, чуть нахмурился, однако послушно открыл рот, и начальник тайной стражи отправил в него кусочек мяса вместе с подливой, внимательно последив за тем, как жует его подопечный.

В дверь постучали, и Дерри переставил прибор так, чтобы миска и вилка находились перед королем, не оставив никаких свидетельств того, что он только что кормил Генриха, словно малое дитя. Лишь после этого он разрешил визитеру войти, понимая, что только самая важная весть способна найти себе путь через череду стражей, выставленных у каждой двери и лестницы Вестминстерского дворца. Вошедший держал в руках кверху лапками серого голубя, явно не протестовавшего против такого обращения. Брюер с особым интересом заметил крошечную медную трубочку, привязанную к ножке птицы. Убедившись в том, что трубочку никто не вскрывал, он вернул голубя своему человеку, который немедленно попятился к двери, бросив косой взгляд на ничем не отреагировавшего на его появление короля.

Дерри вытряхнул из трубочки узкую полоску бумаги и подошел к окну, чтобы лучше видеть, а потом поднес донесение к огоньку масляного светильника, после чего опустился рядом с королем Генри и взял в руки вилку и давно остывшую миску.

– Эдуард Йоркский высадился в твоем королевстве, твое величество, – негромко проговорил глава тайной стражи. – Он идет на юг, где мы ожидаем его.

Брюер не рассчитывал на ответ и потому моргнул, когда король вдруг произнес:

– Кузен Йорк – достойный человек, Дерри.

– Ну конечно же, конечно, твое величество! А теперь давай-ка расправимся с еще одним кусочком, если ты не против. Тебе надо есть, чтобы не потерять силы.