К вечеру, как ни странно, стало не холоднее, а теплее. Наверное, начинался долгожданный перелом к настоящей весне. Таня почувствовала его, выйдя из такси у поворота с Ленинградки.

Ей хотелось пройтись, потому что она всегда любила это приближение к поселку, и именно весной. Только что вдыхал бензиновые выхлопы на Ленинградском проспекте, и вдруг меняется воздух, наполняется живой прохладой, близко уже сады Сокола…

Но сейчас ни черемуховый дух не радовал, ни тишина знакомых улиц. Стыд, тяжесть ненужных воспоминаний, бессмысленность собственного существования – эта смесь у Тани внутри бурлила посильнее, чем смесь весенних запахов в воздухе.

– Тетя! Идите сюда!

Таня вздрогнула. Голос был испуганный и знакомый. Она обернулась и увидела рыжего мальчишку, который сидел с Аликом в беседке на Звездочке и спрашивал, зачем было охранять новогоднюю елку. Сейчас он смотрел не с превосходством, а со страхом. И вряд ли это был страх перед ней…

– Где Алик?

Таня не выговорила это, а почти выкрикнула – резко, зло, не думая, что может испугать мальчишку, в глазах которого и так уже плещется страх.

– Мы как раз… Мы к вам бежим! – сбиваясь, выпалил он.

– Что с ним?!

– Он вон там!

Рыжий ткнул пальцем вверх, Тане показалось, прямо в небо.

Но не в небо, а в девятиэтажный дом. Одним торцом он был обращен к Ленинградскому проспекту, а другим к поселку художников. И по этому торцу тянулась до самой крыши пожарная лестница. Было уже темно, но и уличных фонарей, и света из окон, и всегдашнего багрового московского вечернего зарева было достаточно, чтобы увидеть на ней темную фигурку, замершую между четвертым и пятым этажом.

Таня почувствовала, как у нее отнимаются ноги. И слабеют, растворяются руки. И нарастает в голове гул.

Рыжий мальчишка что-то говорил ей, но она не слышала или просто не понимала ни слова.

«Надо вызвать МЧС. Но когда приедут? Через полчаса, может. Он не удержится столько».

Она удивилась бы резкой ясности своих мыслей, но не было у нее сейчас времени на удивление. Так же, как не было его и на страх.

И на странное растворение собственного тела – рук, ног – не было времени тоже: Таня уже стояла под стеной дома у пожарной лестницы.

Лестница была старого образца: поперечные перекладины между вертикальными станинами. До земли она не доставала, и влезть на нее было бы невозможно, но под ней к стене дома была приставлена другая лестница, деревянная. Кто ее приставил, зачем, было непонятно, но сейчас и не важно.

Таня сняла плащ и бросила на асфальт вместе с клатчем. Клатч открылся, что-то выпало из него.

– Мы подберем! – воскликнул мальчишка.

Хоть туфли удобные, а ведь хотела на шпильках… Хорошо, что все-таки эти надела, совсем без каблуков… А то босиком по металлическим перекладинам не получилось бы…

По деревянной лестнице она вскарабкалась как белка. Но когда ладони легли на первую металлическую ступеньку…

Высота была единственным, чего Таня боялась. Она поняла это еще в детстве – церквей в Болхове было много, в какой склад, какая и просто закрытая стояла, разрушаясь потихоньку. Это уж потом некоторые из них стали реставрировать, а когда Танька в младшие классы ходила, то все ее ровесники лазали по церквям, соревновались, кто на колокольню заберется, кто по балке под самым куполом не держась пройдет и голова не закружится. Она один раз попробовала, но у нее-то как раз голова и закружилась, да так, что пришлось встать на карачки и под общий хохот пятиться обратно, стараясь не смотреть вниз. После того случая Таня ни на какую верхотуру не лазила, хотя трусливой вовсе не была, в Нугрь прыгала не задумываясь. Ну так ведь то в воду, а когда пустота внизу… Грохнешься – костей не соберешь.

Этих воспоминаний и размышлений хватило только до третьего этажа. Потом все, что имело связь с разумом, вышибло ударом адреналина. Он пришелся кстати: слабость в руках и ногах исчезла, гул в голове затих, а слух, наоборот, обострился.

И обострившимся своим слухом, и руками, и ногами Таня расслышала тоненькое поскуливание, почувствовала мелкую дрожь, идущую вдоль всей металлической лестницы, по которой она взбиралась все выше и выше.

Алик точно так же лез по ней, лез и вдруг, в одно мгновение понял, что висит над бездной. Не запнулся, не споткнулся, просто понял, что за спиной у него смерть и холодные железки – это единственное, чем он прикреплен к жизни.

Он будто сам сказал ей об этом. Таня никогда не могла понять, что у него на уме, но то, что он чувствует сейчас, было ей яснее ясного. И понимание это тоже не имело связи с разумом, оно шло из самой глубины ее существа, как идет по родовым путям ребенок.

– Алька, – негромко, но отчетливо проговорила она, – руки не отпускай. И не двигайся. Я через тридцать секунд буду возле тебя. Через двадцать пять.

Она действительно добралась уже до четвертого этажа. Еще несколько ступенек, и сможет коснуться его кроссовок – вон, подошвы темнеют.

Сможет – и что? Что она будет с ним делать?

«Дура! Нашла о чем… Доберешься – поймешь, что делать».

Она почти вслух это выговорила, почти выкрикнула. Но не выкрикнула, конечно. Еще не хватало совсем его перепугать!

Его подошвы коснулись Таниной макушки. Быстро добралась. И не устала совсем. Странно.

Еще более странной казалась ей ясность собственных мыслей в такую минуту. А может, именно в такую минуту и должны они ясными быть.

– Алька, ты не поранился? – твердым, без дрожи голосом спросила она.

– Нет…

– Спуститься сможешь?

Сначала Тане показалось, что он молчит. Но потом в тоненькой скулежке, которую она слышала больше руками, чем ушами, различились слова:

– Бою-у-усь… Б-бою-у-усь…

Он понял то же, что поняла однажды и она почти тридцать лет назад, карабкаясь по такой же какой-то лестнице, или перекладине, или балке, теперь уж не вспомнить: что за спиной ничего, кроме смерти. И это неожиданное понимание сковало его мгновенно, будто страшное волшебное слово.

– Бояться нечего. – Таня поднялась еще на две ступеньки и легонько, чтобы не напугать еще больше, коснулась лбом его ног. – Я же прямо у тебя за спиной, ты же слышишь. Стою, ничего со мной не делается. Лестница крепкая. Вместе спустимся. Не так уж тут высоко.

А бездна-то за собственной спиной не пугает ее совсем. Странно, да, странно.

Но и об этом думать сейчас незачем.

Единственное, чего она боялась: что Алик физически не способен ни к какому движению. Ноги затекли, руки онемели, да мало ли!.. Что ей делать в этом случае, неизвестно.

Но ей повезло: ничего такого с ним не случилось. Или, может, то, что Танин голос упирается прямо ему в спину, а ее лоб в ноги, взбодрило его.

Таня почувствовала, что его правая нога шевельнулась и стала опускаться вниз.

– Отлично, – сказала она. – Ступеньку нащупал? Ага, она. Руки не отпускай, главное.

– Не… – пробормотал он.

Хоть не скулит больше, уже хорошо.

Таня спустилась на одну ступеньку ниже только после того, как Алик одолел первые две ступеньки. Потом еще ниже, в такт с ним, и еще. Да, это правильный ритм: он все время будет чувствовать, что пустоты нет у него за спиной, он будет это знать. Только страх ведь парализовал его, абстракция, а теперь само тело подсказывает ему, что бояться больше нечего. Обманывает, конечно, есть чего бояться, очень даже есть. Но пока этой подсказки, будто все плохое позади, ему достаточно для того, чтобы нащупывать ногами ступеньку за ступенькой. Может, хватит иллюзии бесстрашия и до самой земли. Должно хватить. Должно.

То ли думая, то ли без слов проговаривая все это, Таня спускалась вниз в такт его шагам. Шанелевское платье оказалось таким же удобным на пожарной лестнице, как в концертном зале: не стесняло движений, вообще не было помехой телу.

Сколько еще ступенек осталось, она не знала. Один раз чуть не глянула вниз, чтобы понять, да вовремя сообразила, что делать этого нельзя.

– Скоро? – как раз в тот момент спросил Алик.

Успех ободрил его, и голос звучал уже не испуганно, а только жалобно.

– Да, – сказала Таня, хотя вовсе не была в этом уверена.

И все-таки так оно и было. Она услышала снизу:

– Становитесь на лестницу! Мы держим.

Мальчишечьи голоса звучали совсем близко. Таня нащупала ногой верхнюю ступеньку деревянной лестницы.

По ней она не спустилась, а сползла – силы кончились в ту самую минуту, когда поняла, что – всё.

Всё!

Она схватила Алика за ремень джинсов и держала до тех пор, пока и он не оказался на земле. Потом села рядом с лестницей, привалившись к ней спиной.

– Он сам туда залез! Мы даже не подначивали!

Кажется, это проговорил рыжий. А может, другой кто-нибудь. Мальчишки стояли кружком. Подняв голову, Таня увидела над собой их взволнованные лица.

И Алик стоял в этом кружке. Только лицо у него было не взволнованное, а неподвижное. Просто белое пятно.

– После разберемся, – сказала Таня, вставая.

Она надела плащ. Ноги у нее дрожали, но идти она все-таки могла. А Алик?

– Пойдем? – спросила Таня.

Он кивнул. Но с места не тронулся.

Таня взяла его за руку. Рука была холодная, как будто не май на дворе, а лютый февраль. Она легонько потянула его за собой, и он пошел не сопротивляясь.

– Вы сумку забыли, – сказал рыжий. – Сашка, возьми.

Он протянул Алику клатч, и тот взял его. Только возле калитки отдал клатч Тане, и она достала из него ключи от дома.