Назавтра было воскресенье, Евгения Вениаминовна готовила завтрак позже, чем обычно, и, проходя утром мимо кухни, Танька пыталась угадать, что это шкворчит на плите, яичница с помидорами, может? Сначала она не понимала, зачем помидоры на яичницу тратить, а потом ей такая еда очень даже понравилась.

Умывалась она долго и из-за шума воды не слышала звуков извне, а когда вышла из ванной, то услышала – и внутри у нее точно мина взорвалась, и в глазах потемнело…

– Я вам этого не спущу! – Материн голос звенел такой злобой, что сам черт напугался бы. – Вы мне за нее ответите!

– Надежда Федоровна, объясните, пожалуйста, за что мы, по-вашему, должны отвечать.

В голосе Левертова страха не слышалось. Танька перевела дух.

– Он мне еще предъявлять будет! – взвизгнула мать. – Нет, вы гляньте на него, а? Заманили девчонку и еще предъявляют!

– Надежда Федоровна, мы же с вами договорились.

– Не договаривалась я с тобой!

– Мы договорились, – повторил он, – что вы подпишете разрешение на то, чтобы Таня жила у нас.

– Не договаривалась я!

У него упорство было холодное, как лед, а у матери жгучее, как крапива, но это было неважно. Как только Танька услышала ее голос, то и увидела ее сразу, яснее, чем наяву, всю, с острым ее носиком и бесцветными волосами, стянутыми в хвост, и сразу же поняла, чем кончится.

Ноги у нее подкосились, она села на пол под дверью кухни.

– Вы же пообещали, что не будете препятствовать, – вступила в разговор Евгения Вениаминовна. – Ну подумайте сами, Надежда Федоровна…

– Ничего я никому не обещала! А вас вообще в глаза не видела! – отбрила мать. – Подумала уже. Нечего Таньке!.. Моя она! Понятно вам? Кровь моя!

– При чем тут кровь?

Танька будто увидела, как Левертов поморщился.

– При том! Я ее что, для того растила, ночей не спала, чтоб она вам тут прислуживала? А мне чтоб на старости воды подать некому было?!

– Она никому здесь не прислуживает. – В голосе Евгении Вениаминовны не слышалось даже обиды, только изумление. Не видала она таких, конечно. – А подаст она или не подаст вам воду в старости, зависит только от вас.

Дверь открылась и закрылась снова. Левертов вышел из кухни в коридор и присел на корточки рядом с Танькой.

– Зачем ты к ней ездил?

Она выговорила это с трудом, хоть горло у нее уже не болело. И закрыла глаза, чтобы его не видеть.

– Нельзя было ей не сказать.

Не было смысла жмуриться. Все равно она видела его каким-то другим способом, не глазами.

– Можно!

Танька замотала головой, и слезы брызнули из ее глаз веером.

– Нельзя, – повторил он. – Я же юрист, знаю.

– А хоть адрес ей не давать – тоже нельзя было?

Танька хотела проговорить это со злостью, но вышло с тоской. Хорошо еще, что вообще проговорила, а не провыла, как собака над покойником.

– Она твердо пообещала, что приедет в Москву, как только получит дубликат твоего свидетельства о рождении, и мы с ней подпишем…

– Пообещала!.. – с той же воющей тоской перебила Танька. – Да она слова такого не знает! Сегодня пообещала – завтра передумала. И не понимает даже, что тут такого.

Она хотела рассказать, как мать в январе пообещала, что если Танька будет с ней вместе мыть подъезды, то она даст денег на поездку в Петербург, а в мае сказала, что деньги на еду нужны и нечего зря туда-сюда мотаться, и ни рубля не дала, хоть у Таньки все руки распухли от чертовой мокрой тряпки, и разве б она стала ради какой-то паршивой еды так надрываться? Правда, поездка в Петербург все равно не состоялась: наверное, многим из класса сказали то же самое. Танька хотела рассказать это, но не смогла – уткнулась лицом в колени и затряслась, как в лихорадке.

Левертов положил руку ей на плечо.

– Таня… – сказал он.

Голос его дрогнул. Дверь распахнулась.

– Так и знала! – воскликнула мать. – Вон она для чего тебе нужна! На мясцо молодое потянуло?!

– Что вы говорите, боже мой!

Евгения Вениаминовна тоже стояла в дверях, у матери за спиной. Левертов поднялся. Все они смотрели на Таньку, будто оцепенели.

Но мать не оцепенела, конечно. Она подскочила к Таньке и, схватив ее за руку, рывком подняла на ноги.

– Одевайся, – сквозь зубы проговорила она. – Босоножки надевай, куртка твоя вот. – Она сунула Таньке куртку, которую держала в руках. – Ну, кому говорю?!

Если б у Таньки был сейчас в руках нож, она ударила бы не задумываясь. От ясности того, как она это поняла, у нее даже губы свело.

– Прекратите немедленно! – В горле у Левертова клокотала ярость. – Дайте ей хотя бы собраться.

– Нечего ей тут собирать!

– Ребенок болен! – У Евгении Вениаминовны голос дрожал. – Хотя бы это примите во внимание.

– Неизвестно еще, чем вы ее тут заразили! – Мать потащила Таньку по коридору в прихожую. – Я ее, как домой привезу, сразу в кожвендиспансер отведу провериться, даже не надейтесь, что вам с рук сойдет!

«Ничего он против этого не сделает. Ни-че-го».

Танька проговорила это только про себя. Вслух она ничего сказать не могла, губы так и не отпустило.

Она молча надела ярко-голубые осенние туфли – Евгения Вениаминовна купила их вместо разорванных босоножек, – вышла из дома, спустилась с крыльца. Мать вышла следом. Левертов стоял в дверях. Его взгляд прожигал Таньке спину, но она не обернулась. Чего оборачиваться? Всем только хуже будет.

Спустившись с крыльца, мать обернулась и сказала, рубя каждое слово:

– А если только попробуешь к ней приехать, посажу тебя, понял? Я не я буду – посажу. За растление малолетних.

– Вы зря пытаетесь мне угрожать, – сказал Левертов.

По его ледяному голосу Танька поняла, что он не боится. И что про нож он думает сейчас точно так, как сама она думала пять минут назад. Но что толку? Тут ни бесстрашие, ни нож не помогут.

– Тайком к ней явишься? Только попробуй – убью, – сказала мать. – Не тебя – ее. Понял?

Евгения Вениаминовна ахнула. Мать взяла Таньку за руку и вывела за калитку.

– Но почему? – Решетов оторопел так, что у него дрожали руки. – Не понимаю!

Ложка, которую он крутил в руке, наконец выпала из его пальцев и со звоном ударилась о край тарелки с солянкой.

– Вы ищете в этом логику, Сева? – усмехнулась Таня. – Не стоит.

– Но должна же быть хоть какая-то причина! – Он потер ладонями щеки. – Чтобы действовать настолько во вред собственному ребенку… Чтобы даже… убить его быть готовой!

– А говорили, много житейских историй знаете. – Таня смогла даже улыбнуться, хоть и кривовато. – Это же самая обычная житейская история.

Все-таки правда, что становится легче, если выговоришься перед незнакомым человеком. Решетов, конечно, не совсем уж случайный попутчик в купе поезда, но что-то вроде.

– Я бы не назвал ее обычной, – покачал головой он.

– Мать все, что не она, ненавидела, – сказала Таня. – А Левертов был мало что не она – полная ее противоположность, и это с одного взгляда было понятно. Так что его она ненавидела лютой ненавистью. Долгоиграющей. Не думаю, что она готова была меня убить, но каждый день напоминала: если он сюда явится или ты к нему сбежишь, посажу его по такой статье, что на волю через пятнадцать лет калекой выйдет, и Ельцин ему не поможет.

– Ну, положим, она преувеличивала свои возможности…

– Мне тринадцать лет было, – пожала плечами Таня. – И я же знала, на что она способна, когда ей вожжа под хвост попадет. Да я в школу шла – оглядывалась: боялась, что он приехал, сейчас ко мне подойдет, и она его в самом деле в тюрьму посадит.

– А он…

– Он не приехал.

Решетов ошеломленно молчал.

– Он ей деньги для меня присылал, – сказала Таня. – Но она мне не отдавала, конечно. Даже не говорила про них. Много после сказала: он мне нанес моральный ущерб, что дочь мою похитил, вот и должен был со мной расплачиваться. Это уже когда всякие «Суд идет» по телевизору стали показывать и она насмотрелась.

Таня видела, что Решетов еще о чем-то хочет ее спросить, и даже понимала, о чем, но ей больше не хотелось вспоминать все это перед ним. В конце концов, он не психотерапевт. Да она и не пошла бы к психотерапевту.

– До свидания, Сева, – сказала Таня, вставая. – Извините, суп ваш остыл. Попросите, они подогреют.

– Вы уходите?

Он тоже вскочил из-за стола.

– Мне через пятнадцать минут надо быть у клиентки. А еще домой за чемоданом зайти.

– Вы уезжаете? – растерянно спросил он.

– Пока нет, – улыбнулась Таня. – Это рабочий чемодан. С инструментами и расходным материалом.

Уже на улице до нее дошло, что она не заплатила за свой несъеденный обед. Бедный Решетов, мало того что пришлось ему выслушать историю в духе «Планеты животных», так еще и за чужой суп платить придется.

Но возвращаться было бы совсем уж глупо. Поскальзываясь на ледяных пятнах, Таня побежала к своему подъезду.