Хуртиг отложил окровавленный галстук и удостоверение личности майора Юнга в сторону.

На конверте наверняка полно отпечатков пальцев почтовых работников, а вот содержимое конверта могло оказаться чистым от отпечатков и ДНК, как и в других случаях. Прежде чем изучить предметы, техникам предстояло сфотографировать их, а потом отослать Гулльбергу. Полицейские Сконе и Стокгольма собирались разделить расследование между собой; Гулльберг и Биллинг сейчас как раз договаривались об этом, и это означало, что работы Хуртигу прибавится.

Его интуитивная догадка о том, что убийства и самоубийства связаны между собой, похоже, оказалась верной.

Жанетт Чильберг сказала как-то, что в своей работе она – холист. Человек, который видит, что целое больше суммы отдельных частей. Видит контекст.

Голод общается посредством кассет и бандеролей. В обоих случаях – аналогичные бандероли с сообщением о смерти. Это какая-то игра, подумал Хуртиг.

Жилище Хольгера Сандстрёма по Трёнвиксвэген в Брумме оказалось созданным по специальному проекту зданием из серого бетона.

В большинстве других случаев такой дом выглядел бы роскошным, но здесь он был лишь одним из многих – возможно, в этом районе был самый высокий в Брумме средний доход. Тот факт, что процент голосующих за социал-демократов здесь был низок, объяснялся тем же.

Хуртиг припарковался и вылез из машины. Густая живая изгородь закрывала дом с улицы, и Хуртиг вошел в калитку.

Жалюзи опущены, сад неухожен. Участок выглядел заброшенным. Хуртиг прошел к дому и позвонил. «Хольгер и Марит Сандстрём», значилось на латунной табличке на двери. Никто не открыл; Хуртиг спустился по ступенькам и пошел по выложенной камнем дорожке вокруг виллы.

Позади дома располагалась лоджия. В глубине виднелась комната с большим панорамным окном; Хуртиг заглянул.

Ничего. Только пустая комната. Хуртиг подошел к двери лоджии и тронул ручку.

Открыто.

Никаких поводов для тревоги, и Хуртиг поколебался – заходить или нет? Если дом опустел, то, наверное, неудивительно, что дверь не заперта. Хуртиг вошел в комнату, снял у двери ботинки, чтобы не наследить, и двинулся в глубину дома.

Большая прихожая. Пустая, как и гостиная.

Хуртиг дернулся, когда в прихожей гулко раздался телефонный звонок.

Черт, подумал он, остановился и достал телефон.

– Привет, это я! Что делаешь? – У Исаака был радостный голос.

– Работаю. – Хуртиг направился дальше, на кухню. Какой контраст, подумал он.

– Тогда я коротко… Хочу пригласить тебя сегодня вечером на ужин. Думаю, пора показать тебе мое ателье, к тому же я только что закончил одну свою работу. Хочу, чтобы ты увидел ее первым.

Они договорились встретиться в ателье Исаака в промышленном районе Вестерберга и закончили разговор.

У стены были составлены несколько коробок для переезда. Еще один признак того, что Хольгер намерен избавиться от дома. Остался только кухонный стол, на котором лежало множество бумаг и куча фотоальбомов.

Хуртиг просмотрел один из них. В альбоме были семейные фотографии, и ему тут же бросилось в глаза, что жена Хольгера фру Марит до изумления похожа на Ванью.

Вскоре он обнаружил, что некоторые фотографии изрезаны ножницами, и понял – почему. Память о сыне, Эйстейне, изгнана из семьи.

Хуртиг стал просматривать альбом дальше и остановился на фотографии супругов Сандстрём. В отличие от других снимков, этот был обрезан с обеих сторон. Фотография как будто сделана на севере, в горах Норрланда, и Хуртиг понял, что Хольгер и Марит держали на руках каждый по ребенку, которые позже оказались отрезанными. Он предположил, что один из них – Эйстейн, а второй мог оказаться Симоном или кем-то другим, кто потом впал в немилость.

Прежде чем уйти, Хуртиг бегло осмотрел остальную часть дома.

В одной из комнат оказались прикрученные к стене книжные полки, зиявшие теперь пустотой. Паркет был светлее вдоль стен, а посреди комнаты темнел четырехугольник. Видимо, раньше там лежал большой ковер.

Верхний этаж был свободен от вещей, но, проходя мимо ванной, Хуртиг увидел нечто, что отличалось от белого совершенства пустых гладких поверхностей.

Кто-то зашлифовал дверной косяк. Хуртиг зажег верхний свет и наклонился, чтобы разглядеть дерево поближе.

На косяке все еще виднелись неглубокие зарубки, сделанные ножом.

Хуртиг провел по ним пальцем. Его собственные родители делали то же самое на двери туалета в доме в Квиккъёкке. Хуртиг рос так, что на нем все трещало; в десять лет он уже перерос отметку в метр шестьдесят.

Вышел он тем же путем, что и вошел. Закрыл дверь лоджии и направился к машине.

– Собираетесь купить дом?

Хуртиг обернулся и увидел на соседней лужайке пожилого мужчину. Старик держал в руках грабли, и Хуртиг подумал – как долго он наблюдал за ним? Однако старик, вероятно, не видел, как Хуртиг входил в дом.

– Может быть, – соврал Хуртиг. – Что скажете о нынешних владельцах?

– Они держались особняком, не общались с соседями. По-моему, Марит жила здесь совершенно одна, а Хольгер обосновался в городе.

– Вы говорите – жила?

– Да, Марит Сандстрём ушла полгода назад.

Когда Хуртиг предъявил полицейский жетон и объяснил свой интерес к семейству Сандстрём, старик почти сразу признался, что он, несмотря на густую изгородь и постоянно опущенные жалюзи, вычислил, что происходит в доме по соседству. К тому же Марит Сандстрём в какой-то период своей жизни привязалась к его жене и многое доверяла ей.

– У Марит был абонемент на посещение Бекомберги, – сказал старик, снова принимаясь сгребать листья. – А когда психиатрическое отделение там закрыли, она стала ездить в больницу Святого Йорана. Ведь лечение антидепрессантами приводит к тому, что тело под конец отказывает.

– Что вы знаете об Эйстейне, о том, как он рос?

Старик поделился тем, что было ему известно: Марит родом с островка возле Тронхейма.

– Эйстейна на какое-то время отправили в Норвегию после того, что случилось с его сестрой. Подростком он попал в дурную компанию. Ходили слухи, что они с приятелями спалили школу. Что он и был тем, кого газеты называли Пироманом из Бруммы.

Рассказ о том, что Эйстейн сбежал от авторитарного, требовательного отца, и о сыне, который делал все, чтобы угодить отцу. Однако Эйстейн в этом не преуспел, в конце концов оставил надежду быть примерным сыном и решил вместо этого стать сыном-бунтарем.

– И этот проект ему удался, – заметил сосед.

– Что вы имеете в виду?

Старик вздохнул. Оперся на грабли и покачал головой.

– Эйстейн сделал то, что Марит хотела сделать все то время, что была замужем за Хольгером. Распрощался с отцом. Хотя и сделал это таким способом, который сама Марит, вероятно, не выбрала бы.

– Что он сделал?

– Как мне рассказывали, кульминация наступила, когда Эйстейн во время службы вышел к алтарю и помочился на него в присутствии всего прихода, цитируя при этом Пера Лагерквиста.

Хуртиг понял, о каком стихотворении идет речь. Он слышал его на одной из кассет Голода.

Сосед рассказал и о том, что Эйстейн пару лет прожил в Нарвике и там произошла трагедия. Событие, заставившее его перебраться назад, в Швецию.

– Невеста Эйстейна погибла в автомобильной катастрофе, и по какой-то причине он взял вину на себя.

Хуртиг сказал старику «спасибо», а потом задал последний вопрос:

– Вы сказали, что Хольгер много времени проводил в городе. Вы не знаете, где конкретно?

Старик кивнул.

– Знаю. Он часто ночевал в квартире на Грев-Турегатан.

По дороге в Эстермальм Хуртиг сделал пару телефонных звонков и узнал, что квартира записана на предприятие Хольгера Сандстрёма.

Он припарковал машину напротив нужного дома.

У подъезда какая-то женщина говорила по мобильному телефону; вылезая из машины, Хуртиг увидел, что она плачет.

Он направился к двери; женщина увидела его, сложила телефон и замахала руками:

– Нет, нет… Сюда нельзя. Тут произошло ужасное, и я не могу никого впустить, пока не приедет полиция.

– Я из полиции. Так что там случилось?

Женщина сообщила, что убирается у Хольгера раз в неделю.

Когда она рассказала о том, что ждало ее, когда она пятнадцать минут назад отперла дверь, Хуртиг понял: женщине нужна помощь кризисного психолога.