— Давай вернемся на Землю, — тихо сказала Чэн Синь. Это была первая идея, пробившаяся сквозь хаос и мрак ее путаных мыслей.

— Земля — совсем не плохое место для ожидания конца, — произнес Цао Бинь. — Опавший лист возвращается к корням. Тем не менее мы надеемся, что «Ореол» полетит на Плутон.

— На Плутон?

— Сейчас он в апогее, далеко от двумерного пространства. Правительство Федерации готовится сделать официальное объявление об атаке «темного леса», так что к Плутону направятся многие. Хотя в конечном счете всех постигнет одна участь, но так они выиграют хотя бы немного времени.

— «Немного» — это сколько?

— Вся Солнечная система вплоть до пояса Койпера схлопнется в два измерения за восемь-десять дней.

— Всего-то! Не стоит и дергаться, — фыркнула АА. — Поехали на Землю!

— Правительство Федерации просит вас об услуге.

— И что мы можем сейчас сделать?

— Ничего особо важного. Теперь всё на свете не важно. Но кое-кто выдвинул идею, что, возможно, внеземные разумные существа обладают компьютерной программой, способной обработать двумерное изображение трехмерного объекта и восстановить потом этот объект. Мы надеемся, что в отдаленном будущем какая-нибудь высокоразвитая цивилизация сможет создать трехмерную модель нашего мира из его двумерного образа. Конечно, это будет всего лишь мертвая модель, но, во всяком случае, человеческая цивилизация не уйдет в небытие бесследно.

На Плутоне находится Музей цивилизации Земли. В нем хранится огромная коллекция самых ценных сокровищ человечества. Вот только располагается музей под поверхностью планеты, и мы боимся, что в процессе перехода в плоскость эти артефакты перемешаются с горными породами, и структура их нарушится. Нам хотелось бы попросить вас вывезти с Плутона на «Ореоле» хотя бы некоторые из них и рассеять в пространстве так, чтобы они схлопнулись в два измерения каждый по отдельности. Тогда их структура, будем надеяться, сохранится нетронутой. Наверно, это можно считать чем-то вроде спасательной экспедиции… Конечно, должен признать, идея граничит с сумасшествием, но всё же лучше делать хоть что-то, чем не делать ничего. Да, а еще там, на Плутоне, Ло Цзи. Хочет встретиться с вами.

— Ло Цзи? — вскрикнула АА. — Он жив?

— Да. Ему почти двести лет.

— Хорошо. Летим на Плутон, — сказала Чэн Синь. В прошлом она пришла бы в восторг при мысли о таком путешествии. Сейчас же ничто не имело значения.

Тут заговорил незнакомый приятный баритон:

— Желаете отправиться к Плутону?

— Кто вы? — спросила АА.

— Я «Ореол», вернее, искусственный интеллект «Ореола». Желаете отправиться на Плутон?

— Да. Что надо делать?

— Всего лишь подтвердить запрос, больше ничего, — ответил искин. — Я сам сделаю всё, что требуется.

— Да, мы желаем лететь на Плутон.

— Команда подтверждена. Идет обработка. «Ореол» начнет ускорение при 1g через три минуты. Пожалуйста, следите за вектором тяготения.

— Вот и отлично, — подвел итог Цао Бинь. — Чем раньше, тем лучше. После того, как объявят тревогу, наверняка поднимется паника. Надеюсь, нам еще представится случай поговорить. — Цао закрыл окно прежде, чем АА с Чэн Синь успели сказать ему «до свиданья». В настоящий момент АА, Чэн Синь и «Ореол» не входили в число его приоритетов.

В иллюминатор подруги увидели, как на обшивке комбинированного космограда возникло несколько голубых огней — это отражалось пламя в дюзах «Ореола». Пассажирок прижало к стене сферической каюты. Они чувствовали, как наливаются тяжестью их тела. Ускорение быстро достигло 1g. Еще слабые после гибернации, подруги с трудом вернулись к иллюминатору. Теперь они видели диск Юпитера целиком. Он всё равно оставался чудовищно огромным и уменьшался слишком медленно, чтобы наблюдатель мог ощутить изменение в размерах.

Бортовой ИИ устроил подругам ознакомительную экскурсию по кораблю. Как и его предшественник, этот новый «Ореол» тоже был маленькой яхтой звездного класса, способной вместить максимум четверых пассажиров. Большую часть внутреннего пространства занимала замкнутая система жизнеобеспечения. По стандартным меркам она была явно избыточна — могла обслужить сорок человек, а предназначалась всего для четверых. Система состояла из четырех одинаковых подсистем, соединенных вместе и действующих как взаимозаменяемые резервные единицы. Если одна выйдет из строя, три оставшиеся восстановят ее.

Другой отличительной чертой «Ореола» являлась способность приземляться непосредственно на поверхность твердой планеты среднего размера. Такая конструкция была не характерна для звездолетов. Обычно для высадки на планеты пользовались челноками. Спуск в глубокий гравитационный колодец предполагал наличие у корабля очень прочного корпуса, что значительно удорожало корабль. Кроме того, для полета в атмосфере требовалась обтекаемая форма, что тоже было редкостью среди звездолетов.

Все эти конструкторские решения означали, что если бы «Ореол» нашел где-то в дальнем космосе подходящую планету, то он мог бы довольно продолжительное время служить для экипажа жилой базой. Возможно, именно поэтому «Ореол» и избрали для спасательной экспедиции на Плутон.

Яхта обладала и многими другими особенностями. Например, в ней было шесть маленьких патио, каждое площадью двадцать-тридцать квадратных метров. Все они при ускорении автоматически ориентировались по вектору псевдогравитации, а во время полета по инерции вращались независимо от остального корабля, создавая искусственное тяготение. Каждое патио представляло собой уголок природы, отличный от других: зеленый газон с ручейком, журчащим в траве; или рощицу с прячущимся в ней прозрачным ключом; или пляжик, омываемый кристально чистыми волнами… Все эти сцены были крошечными, но изысканными — словно ожерелье, для бусинок которого взяли лучшие пейзажи Земли. Среди маленьких звездолетов подобный дизайн был невиданной роскошью.

Чэн Синь печалила судьба «Ореола». Такой чудесный крошечный мир — и скоро превратится в лепешку без толщины… Она старалась не думать о других, более значительных вещах, которые ждет неминуемая гибель. Смерть простерла свои черные крылья под небом ее сознания, и Чэн Синь не решалась поднять глаза и взглянуть на нее прямо.

Через два часа после отлета «Ореола» правительство Федерации официально объявило тревогу в связи с атакой «темного леса». Президент, красивая женщина, на вид очень молодая, выступила с заявлением. Она стояла под голубым флагом Федерации и говорила совершенно бесстрастно. Чэн Синь заметила, что флаг очень похож на старинный флаг ООН, только вместо Земли на нем Солнце. Самый важный в истории человечества документ, знаменующий конец земной цивилизации, был весьма короток:

Другие новости подруги смотреть не стали — ни к чему.

По словам Цао Биня, Мир Убежищ был сейчас подлинным раем. Чэн Синь и АА очень хотели взглянуть, как выглядит рай, но не осмеливались. Если всё на свете пойдет прахом, то чем мир прекраснее, тем больше горя принесет зрелище его разрушения. Впрочем, рай содрогался сейчас в пароксизме страха смерти.

«Ореол» прекратил ускорение. Юпитер за кормой превратился в маленькую желтую точку. Подруги надели сонные обручи и провели следующие несколько дней в непрерывном сне. В этом одиноком путешествии сквозь ночь перед концом света неудержимое воображение, представляющее картины одна другой ужасней, могло кого угодно свести с ума.

Искин пробудил АА и Чэн Синь от их сна без сновидений. «Ореол» прибыл на Плутон.

На экране монитора и в иллюминаторе подруги видели всю карликовую планету целиком. Самое первое впечатление от этого мира можно было охарактеризовать одним словом: потемки. Плутон был словно затянутый бельмом глаз. Свет Солнца еле доходил в такую даль. Только когда «Ореол» спустился на низкую орбиту, его пассажиры смогли различить какие-то краски на поверхности: кора Плутона казалась сшитой из синих и черных лоскутов. Черные — это скалы; и необязательно таков был их настоящий цвет, просто здесь царила темень, и глаз не различал оттенков. Синие участки — это превратившиеся в лед азот и метан. Двести лет назад, когда Плутон находился в перигее внутри орбиты Нептуна, его поверхность выглядела совсем иначе. Замерзшие газы частично растаяли, и из них образовалась жиденькая атмосфера. Из космоса планетка выглядела насыщенно желтой.

«Ореол» продолжал снижаться. Случись это на Земле, вход в атмосферу был бы делом во всех смыслах волнующим, но здесь корабль садился в вакууме, в полном безмолвии, тормозя единственно при помощи своих двигателей. Внизу на черно-синей поверхности резко выделялась белая надпись:

Текст был написан на современный манер, на смеси латиницы и китайских иероглифов. Под первой строкой шло еще несколько помельче, каждая повторяла то же самое, только другим алфавитом. Чэн Синь подметила, что слово «музей» ни в одной из надписей не встречается. Яхта пока еще висела в сотне километров от поверхности, из чего следовало, что текст исполинский. Чэн Синь не могла точно определить размеры букв, но это, без сомнения, была самая большая надпись из всех, когда-либо сделанных человеком. В каждом ее знаке мог бы поместиться целый город. К тому моменту, когда «Ореол» снизился до десяти тысяч метров, один из колоссальных знаков занял всё поле зрения. И наконец «Ореол» сел на широкую посадочную площадку, располагавшуюся в верхушке китайского иероглифа «цю» (球) — части слова «Земля».

Следуя указаниям бортового искина, Чэн Синь с АА облачились в легкие скафандры и вышли из космолета. В здешнем жутком холоде обогревательные системы скафандров работали на полную мощность. Пустая посадочная площадка в свете звезд сияла белизной. Многочисленные ожоги на почве свидетельствовали о том, что когда-то здесь взлетало и приземлялось немало кораблей, но сейчас «Ореол» возвышался на площадке в полном одиночестве.

В Мире Убежищ Плутон был чем-то вроде земной Антарктиды. Здесь никто не жил постоянно, да и визитеры бывали только изредка.

В небе среди звезд быстро двигался крупный черный шар — Харон, естественный спутник Плутона. Его масса составляла одну десятую массы Плутона, и оба небесных тела практически составляли двойную планетарную систему, вращающуюся вокруг общего центра масс.

«Ореол» включил прожекторы, но в безвоздушном пространстве лучи не были видны. Круг света упал на отдаленный прямоугольный объект. Этот черный монолит был единственным возвышением на ровной белой поверхности. От его простоты веяло жутью, как если бы он служил абстрактным воплощением реального мира.

— Выглядит немного знакомым, — проговорила Чэн Синь.

— Не знаю, что это за штуковина, но мне она не нравится.

Чэн Синь с АА направились к монолиту. Сила тяжести Плутона составляет лишь одну десятую земной, поэтому женщины передвигались длинными мягкими прыжками. По пути они обнаружили на земле ряд стрелок, указывавших на монолит.

Но лишь подойдя вплотную к нему, подруги поняли, насколько он огромен. Когда они подняли глаза, им показалось, будто из звездного неба вырезали кусок. Осмотревшись, женщины увидели ряды стрелок, сходящихся сюда с разных сторон, и все они указывали на монолит.

В нижней части стены торчало металлическое колесо метрового диаметра. Удивительно — кажется, крутить его следовало вручную! Над колесом белыми линиями на черном фоне было нарисовано схематическое руководство: закругленные стрелки указывали направление вращения; рядом с одной стрелкой помещалось изображение открытой двери, рядом с другой — закрытой. Чэн Синь оглянулась на стрелки на земле, указывавшие путь к монолиту. Все эти четкие, понятные, бессловесные инструкции вызвали у нее странное чувство, которое АА не замедлила выразить вслух:

— Эти рисунки… Кажется, они не для людей.

Подруги повернули колесо, как было указано в инструкции. Потребовалось некоторое усилие, но в конце концов в стене монолита открылась дверь. Из нее вырвалось немного воздуха, содержащийся в нем пар быстро затвердел, и льдинки засверкали в свете прожектора. Чэн Синь и АА вошли и увидели еще одну дверь, тоже открывавшуюся при помощи колеса. На этот раз над ним шла простая надпись, объяснявшая, что они в шлюзовой камере и что прежде чем открыть внутреннюю дверь, надо закрыть наружную. Это тоже было необычно — ведь уже в конце Эры Кризиса изобрели технологию, позволяющую открывать двери прямо в вакуум без всяких шлюзов.

Чэн Синь и АА затворили дверь, в которую вошли, и закрутили колесо на ее внутренней стороне. Свет прожектора как отрезало. Они уже хотели было зажечь фонарики на скафандрах, чтобы отогнать наводящую страх темноту, и тут заметили на потолке тесного шлюза маленькую горящую лампочку. Электричество! Впервые они увидели здесь что-то, работающее на электричестве. Подруги принялись крутить колесо, открывающее проход внутрь. Чэн Синь была убеждена, что даже если бы они и не закрыли первую дверь, то всё равно смогли бы открыть вторую. Избежать утечки воздуха можно было только одним способом — точно следовать инструкции. В этом низкотехнологичном месте не существовало автоматической «защиты от дурака».

Поток воздуха едва не сбил девушек с ног; из-за быстро повышающейся температуры щитки их шлемов затуманились. Датчики скафандров проанализировали давление и состав атмосферы и сообщили: воздух пригоден для дыхания, можно снять шлемы.

Они стояли в начале туннеля, освещаемого тусклыми фонарями. Черные стены поглощали скудный свет, поэтому промежутки между редкими конусами света утопали во мраке. Пол туннеля круто, под углом около сорока пяти градусов, уходил вниз, — тем не менее ступенек не наблюдалось. Такой дизайн, вероятно, был обусловлен двумя соображениями: во-первых, в условиях низкой силы тяжести ступеньки не нужны; во-вторых, туннель предназначался не для людей.

— Что, лифта нет? — дрожащим голосом пробормотала АА. Ее пугала перспектива спускаться по резко наклонному полу.

— Лифт со временем может сломаться. А это здание построили так, чтобы оно пережило геологические эры, — раздался голос с другого конца туннеля, где в тусклом пятне света появился старик. Его длинные седые волосы и борода, струящиеся в воздухе при низкой силе тяжести, казалось, светились сами по себе.

— Вы Ло Цзи? — крикнула АА.

— А кто же еще? Дети, ноги у меня уже не такие крепкие, как раньше; уж простите, что не иду вам навстречу. Давайте-ка сами сюда!

Чэн Синь с АА пустились по туннелю длинными прыжками. Благодаря низкой силе тяжести трюк оказался не слишком головоломным. Приблизившись к старику, они разглядели, что это и вправду Ло Цзи. На нем был длинный белый чаншань — китайская мужская туника. Он стоял, опираясь на трость; спина его немного ссутулилась, но голос оставался сильным и звучным.

Чэн Синь глубоко поклонилась.

— Здравствуйте, почтенный старейшина.

— Ха-ха, к чему такие церемонии! — махнул рукой Ло Цзи. — Мы ведь с тобой были… коллеги. — Он посмотрел на Чэн Синь, и в глазах его зажглось чисто мужское восхищение, несколько не вяжущееся с его возрастом. — Да ты всё еще молода! Было время, я видел в тебе только Держателя Меча, но потом прозрел: ты посмотри, думаю, какая красотка! Ха, забавно…

Кажется, Ло Цзи тоже изменился. От величественного Держателя Меча не осталось и следа. Подруги не знали, что этот циничный, фривольный Ло Цзи, которого они сейчас видели перед собой, на самом деле был возвратом к той личности, какой он был четыреста лет назад, до своего назначения Отвернувшимся. Как будто прежний легкомысленный Ло Цзи вышел из гибернации. Почтенный возраст, однако, смягчил его характер и придал ему больше глубины.

— Вы знаете, что произошло? — спросила АА.

— А как же, дитя мое. — Он указал тростью себе за спину. — Эти идиоты все удрали на своих кораблях. И ведь знают, что никуда не денутся, но всё равно попытались сбежать. Дурачье.

Он говорил о других служителях Музея цивилизации Земли.

— А мы-то с тобой напрягались… — сказал Ло Цзи, обращаясь к Чэн Синь. — И всё зря!

Ей понадобилось время, чтобы понять, что он имел в виду. Нахлынули эмоции и воспоминания, но Ло Цзи прервал их поток:

— Забудь. Carpe diem — вот правильный лозунг. Конечно, для carpe осталось не так уж много diem, но не будем о грустном… Пойдемте. Нет, не надо меня поддерживать. Вы и сами еще толком не научились ходить по этому шарику.

Для старого Ло Цзи — двести лет не шутка! — трудность передвижения при столь низкой силе тяжести состояла не в том, чтобы идти быстро, а в том, чтобы идти медленно. Трость служила ему не столько опорой, сколько тормозом.

Через некоторое время туннель расширился и стал больше походить на пещеру. Потолок висел где-то высоко вверху, однако освещение оставалось по-прежнему слабым. Пещера казалась очень длинной — другого конца не видать.

— Это и есть музей, — пояснил Ло Цзи.

— А где же экспонаты?

— В залах на том конце. Да ладно, они не так важны. Ну как долго они протянут? Десять тысяч лет? Сто? В лучшем случае миллион. Впрочем, к тому времени практически все они рассыплются в прах. Но это… — Ло Цзи повел рукой вокруг, — это будет стоять сотни миллионов лет! Неужели вы до сих пор думаете, что здесь музей? Да ведь тут не бывает посетителей! Это место не для них. Это надгробный памятник. Камень на могиле человечества.

Чэн Синь обвела глазами пустую полутемную пещеру, припомнила то, что видела по дороге… И правда, на всем здесь лежал отпечаток смерти.

— Как такая идея могла прийти кому-то в голову? — спросила АА, тоже оглядываясь по сторонам.

— Ты задаешь этот вопрос, потому что слишком молода. В наше время, — Ло Цзи указал на себя и Чэн Синь, — люди часто планировали свои похороны еще при жизни. Указать, на каком кладбище хоронить человечество, не так-то просто, но вот возвести ему надгробный памятник нам вполне по силам. — Он повернулся к Чэн Синь. — Помнишь Генерального секретаря Сэй?

— Конечно, — кивнула Чэн Синь.

Четыреста лет назад, работая в АСР, она несколько раз встречала Сэй, Генерального секретаря ООН, на различных мероприятиях. Последний раз — на брифинге в АСР. Уэйд тоже был там. Чэн Синь тогда делала презентацию проекта «Лестница». Сэй сидела тихо и выслушала всё, не задав ни единого вопроса. Позже она подошла к Чэн Синь, наклонилась и прошептала: «Нам нужно больше людей, которые мыслят, как вы».

— Она обладала истинным даром предвидения. Все эти годы я часто вспоминал ее. Неужели она и правда умерла четыреста лет назад? — Ло Цзи оперся о палку обеими руками и вздохнул. — Сэй была первой, кто подумал об этом. Хотела сделать что-то такое, что оставалось бы в целости еще долго после гибели человеческой цивилизации. Она планировала отправить в космос беспилотный корабль с предметами культуры и информацией о нас, но эту идею посчитали формой эскапизма, и после ее смерти проект закрыли. Через триста лет, когда началось строительство космических убежищ, вспомнили и о задумке Сэй. В те времена люди боялись, что конец света может настать в любой момент. Новые власти Федерации решили одновременно со строительством убежищ поставить и могильный камень человечеству, но официально этот объект назвали «Музей цивилизации Земли» — чтобы не выглядело слишком пессимистично. Главой проекта назначили меня.

Первым делом мы задумались, как пронести информацию через геологические эры. Начальным ориентиром нам определили миллиард лет. Ха! Миллиард! Эти идиоты думали, что это раз плюнуть, — ведь мы же построили Мир Убежищ, так неужели не справимся с такой пустяковиной? Но вскоре выяснилось, что современные квантовые накопители данных, способные впихнуть целую библиотеку в рисовое зернышко, могут сохранять информацию без потерь только в течение двух тысяч лет. А потом материал разложится, и расшифровать сведения станет никому не под силу. Да и то сказать, это верно лишь в отношении высококачественных устройств. Если взять обычные, то две трети из них не протянут и пяти веков. Вот так наш умозрительный, далекий от повседневности проект превратился в интересную практическую задачу. Пятьсот лет — срок реальный; вспомни, что мы с тобой родились четыреста лет назад. Поэтому правительство остановило работы над музеем и приказало нам заняться тем, как сохранить важную информацию о современном человечестве, чтобы ее можно было прочитать через пятьсот лет, хе-хе… В конце концов решением этой проблемы занялся отдельный институт, а мы смогли спокойно работать над самим музеем, вернее, надгробным памятником.

Ученые выяснили, что устройства хранения данных, использовавшиеся в наше время, были намного лучше. Они откопали несколько флэшек и харддисков из Общей Эры и — надо же! — данные на некоторых из них по-прежнему поддавались расшифровке! Эксперименты показали, что если бы эти устройства были получше качеством, то информация на них сохранилась бы в течение пяти тысяч лет. Особенно устойчивыми оказались оптические диски из наших времен. Если их изготовить из особого сплава, то они сохранят данные в течение ста тысяч лет. И даже это не шло в сравнение с некоторыми печатными материалами. Надпись, сделанная специальными чернилами на композитной бумаге, останется читабельной и через двести тысяч лет. Но это предел. Доступные нам средства сохранили бы информацию в течение двухсот тысяч лет, но ведь задача-то была миллиард!

Мы уведомили правительство, что при нынешнем состоянии технологии сохранить десять гигабайт изображений и один гигабайт текста — минимальные требования для Музея — в течение миллиарда лет невозможно. Нам не поверили. Пришлось представить доказательства. Тогда они согласились снизить планку до ста миллионов лет.

Но и эта задача оставалась крайне сложной. Мы искали информацию, которая сохранилась бы так долго. Узоры на доисторической керамике пережили примерно десять тысяч лет. Пещерные рисунки в Европе имели возраст сорок тысяч лет. Если считать информацией сколы на камнях, сделанные нашими предками-гоминидами, то им два с половиной миллиона лет. Но всё-таки мы нашли информацию, которой сто миллионов лет, хотя оставили ее не люди. Это были отпечатки динозавров.

Работы продолжались, но дело вперед не двигалось. Другие специалисты, по-видимому, пришли к каким-то заключениям, но озвучить их не желали. Я сказал им: «Да не мнитесь вы! Что бы вы там ни надумали, неважно, насколько это нелепо или экстравагантно, — мы примем ваши рекомендации, если не найдется других альтернатив». Заверил их, что пережил такое, что нелепее и экстравагантнее просто быть не может; уж кто-кто, а я не стану над ними смеяться. Тогда они сказали, что, применив самые передовые теории и технологии, проведя обширные теоретические исследования и практические эксперименты, тщательно проанализировав и сравнив различные предложения, они таки нашли способ сохранить информацию в течение ста миллионов лет. Они особо подчеркнули, что этот метод — единственный реально применимый. Сказали, мы должны… — Ло Цзи воздел трость над головой. Со своими развевающимися в воздухе белыми волосами и бородой он походил на пророка Моисея, разделяющего воды Красного моря. Торжественным тоном он закончил:

— …высечь слова в камне!

АА прыснула. Но Чэн Синь и не думала смеяться. Она застыла в ошеломлении.

— Да, высечь слова в камне. — Ло Цзи указал на стены пещеры.

Чэн Синь подошла к стене. В тусклом свете она увидела, что та покрыта тесно выбитыми строками и рельефными картинками. Стена была не просто каменная; судя по виду, в нее вплавили какой-то металл, а может быть, покрыли поверхность чем-то долговечным — сплавом титана или золотом. Но в основе своей это ничем не отличалось от резьбы по камню. Шрифт был отнюдь не маленький: каждый знак или буква занимали примерно квадратный сантиметр — еще один способ придать информации долговечность, потому что мелкий текст сберечь труднее.

— Конечно, такой подход означал, что удастся сохранить лишь одну десятитысячную от запланированного количества информации. Но деваться было некуда, и правительству пришлось согласиться.

— Фонари у вас больно странные, — заявила АА.

Чэн Синь присмотрелась к светильнику на стене пещеры. Первое, что бросилось в глаза — это его дизайн: рука, выходящая из стены, держит факел. «Я где-то это видела», — подумала Чэн Синь. Но АА явно говорила не о дизайне. Вид у фонаря-факела был очень нелепый: напоминая по конструкции и размеру старинный мощный ручной фонарик, он светил еле-еле, примерно как древняя лампочка накаливания в двадцать ватт. Огонек, пробивавшийся сквозь толстое стекло рассеивателя, был слабым, будто пламя свечки.

— Вон там у нас что-то вроде электростанции, снабжающей комплекс электричеством, — объяснил Ло Цзи. — Этот светильник — выдающееся достижение техники. В нем нет ни спирали накаливания, ни газа; я вообще не знаю, что в нем светится, но оно может гореть сто тысяч лет. Двери, через которые вы прошли, при нормальных условиях должны функционировать пятьсот тысяч лет. После этого они деформируются, так что тому, кто захочет сюда проникнуть, придется их взломать. К тому времени эти светильники уже давно погаснут; в течение четырехсот тысяч лет здесь будет царить кромешная тьма. Но это станет лишь началом путешествия продолжительностью в сто миллионов лет.

Чэн Синь сняла перчатку скафандра и погладила пальцами высеченные в холодном камне знаки. Затем прислонилась к стене пещеры и завороженно уставилась на светильники. Она вспомнила, где видела что-то подобное: в парижском Пантеоне. Рука, держащая факел, — в точности как та, что на гробнице Руссо. Тусклые желтые огни на стенах пещеры больше не выглядели электрическими, а напоминали крохотные язычки пламени, готовые вот-вот угаснуть.

— Что это ты притихла? — спросил Ло Цзи. В его голосе прозвучали нотки участия. К Чэн Синь давно никто так не обращался.

— Да она всегда такая, — заверила АА.

— О-хо-хо, я раньше любил поболтать, а потом забыл, как это делается. Сейчас вот опять научился и трещу, не переставая, как пацан. Тебя это не раздражает?

Чэн Синь с трудом улыбнулась:

— Нет, совсем нет. Просто… просто глядя на всё это, я не знаю, что сказать.

И это было правдой. Что тут скажешь? Цивилизация была безумным рывком вперед длиной в пять тысяч лет. Прогресс порождал дальнейший прогресс; бесчисленные чудеса давали начало множеству других чудес; человечество, казалось, стало всесильным, как боги… И всё же истинное могущество принадлежит времени. Оставить после себя след труднее, чем создать мир. Цивилизация подошла к своему концу, а единственное, что смогло сделать человечество — это то же, что делало в далеком прошлом, когда было еще младенцем:

Высекло слова в камне.

Чэн Синь вгляделась в знаки, вырезанные на стене. Они начинались с изображения мужчины и женщины — возможно, то была попытка показать будущим первооткрывателям, как выглядели люди. Но в отличие от невыразительной гравюры на металлической пластине, которую в годы Общей Эры унес в космос «Пионер», эти пещерные рисунки были полны экспрессии и навевали ассоциации с Адамом и Евой.

Чэн Синь побрела вдоль стены. После мужчины и женщины пошли иероглифы и клинописные знаки, по всей вероятности, скопированные с древних артефактов. Многие из них даже современные люди не могли прочитать, а что уж говорить о будущих пришельцах из космоса… Пройдя дальше, Чэн Синь обнаружила китайские стихи — или, по крайней мере, она предположила, что это стихи, по характеру расположения иероглифов. Но ни одного из знаков она не узнала, могла лишь сказать, что это письмена «большой печати».

— Это «Шицзин» — «Книга песен», написанная за тысячу лет до Рождества Христова, — пояснил Ло Цзи. — Там дальше есть фрагменты классической греческой философии. Чтобы добраться до иероглифов и букв, которые ты сможешь прочитать, надо пройти десятки метров.

Под греческими буквами Чэн Синь увидела другой рельеф, изображающий античных философов в простых хитонах, ведущих дискуссии на агоре в окружении каменных колонн.

У Чэн Синь возникла странная мысль. Она вернулась обратно и принялась что-то высматривать в начале надписей, но безрезультатно.

— Ищешь Розеттский камень? — осведомился Ло Цзи.

— Да. Ведь есть же система, которая помогает истолковывать знаки?

— Дитя мое, у нас тут наскальные изображения, а не компьютер. Как бы мы воткнули сюда такую систему, по-твоему?

АА взглянула на стену, затем уставилась на Ло Цзи.

— Получается, мы здесь вырезали в камне вещи, которых сами не понимаем, и надеемся, что когда-нибудь явятся пришельцы и смогут их расшифровать?!

И правда, внеземному разуму далекого будущего человеческие письмена на этих стенах покажутся чем-то вроде линейного письма А, критских иероглифов или еще какой-нибудь древней письменности, которую никто не может прочесть. Скорее всего, никто их читать и не станет. Как только создатели памятника поняли, какая это страшная вещь — время, их вера в то, что цивилизация может оставить после себя следы, способные сохраниться в течение геологических эпох, иссякла. Как сказал Ло Цзи, это был не музей.

Музей строили для посетителей. Могильный памятник — для строителей.

Все трое пошли дальше. Трость Ло Цзи ритмично постукивала о пол.

— Я часто брожу здесь наедине со своими шальными мыслями. — Старик остановился и указал на рельеф древнего воина в броне и с копьем. — Вот тут рассказ о завоеваниях Александра Великого. Если бы он продвинулся чуть дальше на восток, то наткнулся бы на царство Цинь в конце периода Сражающихся царств. Интересно, что бы тогда случилось? Как бы повернулась история? — Путники двинулись дальше, и Ло Цзи снова указал на стену. Письмена «малой печати» сменились «официальным письмом». — А вот и династия Хань! С нее в Китае началось два объединения: территории и системы мышления. Единая территория и единое мышление — это же хорошо для цивилизации в целом, правда? Династия Хань вознесла конфуцианство превыше всего, но если бы разнообразие философских школ в период Весны и Осени сохранилось и впоследствии, то что бы случилось тогда? Как бы изменилось настоящее? — Ло Цзи обвел тростью вокруг. — Любой момент истории содержит в себе бесчисленные упущенные возможности.

— Как и жизнь, — тихо проронила Чэн Синь.

— О нет, нет, нет! — Старик энергично потряс головой. — Во всяком случае, не для меня. Мне кажется, я ничего не упустил, ха-ха! — Он взглянул на Чэн Синь. — Дитя мое, ты считаешь, что на каком-то этапе жизни сделала неправильный выбор? Тогда не повторяй этого в будущем.

— Будущего больше нет, — холодно отрезала АА. Она задавалась вопросом, а не страдает ли Ло Цзи старческим маразмом.

Они дошли до конца пещеры. Обернувшись и обведя глазами эту подземную усыпальницу, Ло Цзи вздохнул.

— Мы задумывали этот памятник в расчете на сотню миллионов лет, а он не простоит и одного столетия.

— Кто знает? Может, какая-нибудь двумерная цивилизация окажется способной увидеть всё это, — возразила АА.

— Хм, интересно! Надеюсь, ты права… А здесь хранятся артефакты. Всего три зала.

И опять стены раздались перед Чэн Синь и АА. Помещение, в которое они ступили, походило не на выставочный зал, а на склад. Все артефакты хранились в одинаковых металлических ящиках, на каждом из которых помещалась подробная опись.

Ло Цзи постучал палкой по ближайшему ящику.

— Как я уже говорил, эти вещи не слишком важны. Большинство из них не продержится и пятидесяти тысяч лет, хотя некоторые статуи могут дожить до миллиона. Но не советую вам трогать статуи: они, конечно, легкие при здешнем тяготении, однако места занимают слишком много… Хотя ладно, берите, что хотите.

АА с волнением огляделась вокруг.

— Предлагаю взять картины. На древние манускрипты можно забить — их всё равно никто не разберет. — Она подошла к одному из ящиков и нажала на кнопку на крышке (во всяком случае, это походило на кнопку), однако ящик не открылся, а инструкции, как это сделать, не было. Подошла Чэн Синь и, поднапрягшись, сняла крышку. АА вынула из ящика картину, написанную масляными красками.

— Хотя, кажется, картины тоже занимают много места, — сказала АА.

На соседнем ящике лежал рабочий комбинезон. Ло Цзи вытащил из его карманов небольшой нож и отвертку.

— Рама громоздкая. Снимите ее.

АА вооружилась отверткой, но только она подступилась к раме, как Чэн Синь вскрикнула:

— Нет!

Полотно оказалось творением Ван Гога «Звездная ночь».

Реакция Чэн Синь объяснялась не только великой ценностью картины. Она видела ее раньше. Четыреста лет назад, едва начав работать в АСР, она в выходной посетила нью-йоркский Музей современного искусства и полюбовалась несколькими работами Ван Гога. Особенно глубокое впечатление на нее оказало то, как Ван Гог воспроизвел на полотне космос. Художник подсознательно чувствовал, что пространство имеет структуру. В то время Чэн Синь не очень хорошо разбиралась в теоретической физике, но знала, что, согласно теории струн, космос, как и все материальные объекты, состоит из множества микроскопических вибрирующих струн. Вот их-то и нарисовал Ван Гог. В его картинах всё пространство, будь то горы, хлебные поля, дома и деревья, было наполнено мельчайшими вибрациями. «Звездное небо» оставило неизгладимый след в душе Чэн Синь, и сейчас, по прошествии четырехсот лет, на Плутоне, эта картина снова потрясла ее.

— Снимайте рамы. Так вы унесете больше. — Ло Цзи небрежно взмахнул тростью. — Как думаете, эти вещи еще стоят того, чтобы дать их в качестве выкупа за целый город? Особенно сейчас, когда за любой город я не дал бы и полушки?

Они отделили раму, которой, возможно, было пятьсот лет, но оставили твердый задник — чтобы не повредить полотно, нечаянно согнув. То же самое они проделали и с другими холстами, и скоро весь пол был загроможден пустыми рамами.

Ло Цзи подошел и положил ладонь на маленькую картину:

— Пожалуйста, оставьте эту мне.

Чэн Синь и АА водрузили картину на ящик, стоявший у стены. И удивились — это была «Мона Лиза».

Подруги продолжили работу. АА прошептала:

— А у старикана губа не дура! Самую большую драгоценность захапал себе.

— Не думаю, что дело в ценности.

— Может, он когда-то любил девушку, которую звали Мона Лиза?

Ло Цзи сидел около картины и ласково водил ладонью по древней раме.

— Я не знал, что ты здесь, — шептал он. — Не то навещал бы тебя часто-часто…

Старик не смотрел на картину — он устремил взгляд вперед, словно прозревая даль времен. Чэн Синь видела, как его старые глаза наполняются слезами. Она не могла понять, не обманывают ли ее собственные глаза.

В величественной гробнице под поверхностью Плутона, где слабые светильники, которым предназначалось гореть сто тысяч лет, едва разгоняли тьму, улыбалась Мона Лиза. Казалось, ее улыбка то появляется, то исчезает вновь. Улыбка, которую человечество пыталось разгадать почти девятьсот лет, сейчас выглядела еще более таинственной и зловещей, потому что несла в себе всё и ничто, подобно надвигающейся Смерти.