Ликующая АА сказала Чэн Синь:

— До Эры Устрашения народ очень любил одежду с двигающимися картинками. Каждый сиял и переливался, как рождественская елка. А сейчас так одеваются только детишки. Классика снова в моде.

Но взгляд ее внезапно опечалившихся глаз говорил нечто совсем другое: «Отличная интерпретация, но наверняка-то мы не знаем, и подтверждения никогда не получим».

Чэн Синь ответила:

— Меня больше всего удивляет, что больше нет понятий «драгоценный металл» и «драгоценный камень». Золото теперь самый обычный материал, а вот эти бокалы сделаны из алмаза… Ты знаешь, что там… то есть, в том времени, откуда я родом, крохотный бриллиантик — вот такусенький! — для большинства девушек был недостижимой мечтой?

Глаза же ее говорили: «Нет, АА, на этот раз всё иначе. Мы знаем точно».

— Ну ладно, зато алюминий тогда стоил дешево. А ведь до изобретения электролиза он тоже считался драгоценным металлом. Я даже слышала, что у какого-то монарха корона была из алюминия.

У Чэн Синь не получалось высказать всё одними глазами. КРИ как-то предложил встроить в ее квартиру софонозащитную камеру. От множества громко гудящих приборов не было бы никакого покоя, поэтому она отказалась. А сейчас пожалела.

— Волноснежная бумага, — прошептала она.

Глаза АА снова заблестели. Пламя радостного волнения разгорелось в них еще ярче.

Бумага, скрученная в свиток — это метафора кривизны; часть свитка разгладили — кривизна уменьшилась.

В этом эпизоде явно содержался намек на разницу в кривизне пространства впереди и позади движущегося корабля. Ничего другого это не могло означать!

— Пошли! — сказала Чэн Синь, вскакивая на ноги.

— Ага! — отозвалась гостья. Им срочно нужна была ближайшая софонозащитная камера.

Два дня спустя на заседании Комитета председатель объявил, что главы рабочих групп единодушно одобрили интерпретацию, представленную Чэн Синь и АА.

Юнь Тяньмин поведал Земле, что двигатели трисолярианских кораблей работают на принципе искривления пространства.

Это была исключительно важная стратегическая информация. Она подтверждала, что с помощью такого двигателя можно достичь скорости света. Послание Юнь Тяньмина, словно маяк, сияющий в ночи, указывало дорогу, по которой должно пойти развитие космических технологий человечества.

Не менее значительным было и то, что интерпретация предлагала общий подход к дешифровке. Тяньмин спрятал в своих сказках важные сведения, задействовав два основных метода: двухуровневые метафоры и планарные метафоры-подсказки.

Двухуровневые метафоры указывали не прямо на истинный смысл, а сначала на нечто гораздо более простое — на осязаемый объект. Это материальное воплощение метафоры первого уровня само являлось метафорой второго уровня, которая и вела к скрытой информации. Например, метафора, включающая лодочку принцессы, мыло из Хе’ершингенмосикена и Море Обжор, намекала на бумажный кораблик, двигающийся вперед при помощи мыла. И уже бумажный кораблик указывал на двигатель, использующий искривление пространства. Предыдущие попытки дешифровки проваливались из-за привычной уверенности людей, будто в сказках для сокрытия истинного смысла использован только один метафорический слой.

Планарные метафоры — так назвали технику, применяемую для толкования двусмысленностей, свойственных языковому способу выражения. К двухуровневой метафоре для раскрытия ее истинного смысла добавлялась одноуровневая планарная метафора. Например, скрученная в свиток волноснежная бумага и ее разглаживание служили метафорой искривленного пространства, подтверждающей правильность догадки о бумажном кораблике с кусочком мыла вместо двигателя.

Если представить себе смысловое пространство сказок как плоскость, то двухуровневая метафора служила одной координатой; добавочная одноуровневая метафора-подсказка давала вторую координату, которая и фиксировала толкование в нужном месте плоскости. Поэтому метафору-подсказку, перебрав топографическую терминологию, решили называть дирекционной координатой. Сама по себе дирекционная координата не имела смысла, зато в комбинации с двухуровневой метафорой помогала правильно истолковать присущую литературному выражению многозначность.

— Тонкая и отлично продуманная система, — с восхищением сказал эксперт из Агентства стратегической разведки.

Все члены Комитета поздравили Чэн Синь и ее ассистентку. Статус АА, на которую в КРИ всегда смотрели сверху вниз, в одночасье взлетел на невиданную высоту.

На глаза Чэн Синь навернулись слезы. Она думала о Тяньмине — человеке, ведущем неравную борьбу в бесконечной ночи глубокого космоса, в непостижимом, безжалостном обществе нелюдей. Чтобы передать человечеству важные сведения, он, должно быть, довел себя до умственного истощения, изобретая хитроумную систему метафор, а потом потратил много одиноких лет, сочиняя целую сотню сказок и старательно зашифровывая информацию в трех из них. Триста лет назад он подарил Чэн Синь звезду. Сейчас он принес надежду всему человечеству.

После этого процесс расшифровки пошел вперед. К открытию метафорической системы добавилась еще одна догадка, хотя и не подтвержденная, но принятая всеми: тогда как первая, успешно разгаданная, часть сообщения Юнь Тяньмина рассказывала о способе побега из Солнечной системы, вторая, скорее всего, касалась космического мирного послания.

Интерпретаторы вскоре поняли, что истолковать эту часть будет несравненно труднее, чем первую.

На следующее заседание председатель принес зонтик, изготовленный по описанию в сказке. У него было восемь спиц, на концах которых висели каменные шарики. В современную эпоху зонтиками практически не пользовались. Чтобы не мокнуть под дождем, пешеходы использовали так называемый дождевой щит — устройство размером с карманный фонарик, с помощью потока воздуха формирующее над головой невидимый купол. Люди, конечно, знали про зонтики, видели их в кино, но управляться с настоящим зонтиком никто толком не умел. Члены Комитета с любопытством рассмотрели диковинку и обнаружили, что, как и в сказках, ее можно раскрыть, покрутив. Зонтик издавал звуки, если его вращали быстрее или медленнее.

— Как же это утомительно! — пожаловался кто-то, крутя зонтик.

Все прониклись уважением к кормилице принцессы, умудрявшейся выполнять эту работу день напролет.

Зонтик перешел к АА. Ее руки не отличались силой, и купол вскоре стал опадать. Зазвучала птичья трель.

Чэн Синь не отрывала глаз от зонтика с того самого момента, когда его раскрыл председатель. Сейчас она крикнула подруге:

— Не останавливайся!

АА завертела зонтик быстрее, и трель умолкла.

— Быстрее! — потребовала Чэн Синь.

АА завертела зонтик что было сил. Затренькали воздушные колокольчики. Затем Чэн Синь попросила крутить медленнее, пока не зазвучала птичья трель. Потом опять быстрее. Потом опять медленнее. И так несколько раз.

— Никакой это не зонтик! — заявила Чэн Синь наконец. — И теперь я знаю, что это такое.

Би Юньфэн, стоявший рядом с ней, кивнул:

— Я тоже, — и повернулся к Цао Биню: — Возможно, только мы трое и можем опознать это устройство.

— Да, — согласился Цао. — Но даже в наши времена его мало кто видел.

Половина присутствующих уставилась на троицу из прошлого, остальные — на зонтик. Во взглядах и тех, и других читалось недоумение и нетерпеливое ожидание.

— Это центробежный регулятор, — пояснила Чэн Синь. — Для паровых двигателей.

— Что-что? Какое-то электронное устройство?

Би Юньфэн покачал головой.

— Когда придумали эту штуковину, мир еще не знал электричества.

Цао Бинь принялся объяснять:

— Этот механизм изобрели в восемнадцатом веке для регулировки скорости вращения вала паровой машины. Он состоит из двух или четырех рычагов с массивными шарами на концах и центрального стержня со скользящей муфтой — очень похоже на этот зонтик, только у него больше спиц. Паровой двигатель вращает вал. Если вращение слишком быстрое, шары под действием центробежной силы расходятся и поднимают рычаги, которые тянут кверху муфту, а та через специальную тягу закрывает дроссельную заслонку. Подача пара или топлива уменьшается, и вал вращается медленнее. И наоборот: когда вращение слишком замедляется, шары падают; рычаги регулятора опускаются — в точности как закрывающийся зонтик — и муфта, идя вниз, открывает дроссельную заслонку; вал начинает вращаться быстрее. Это была первая промышленная автоматическая система управления.

Так расшифровали первый слой двухуровневой метафоры с зонтиком. Но в отличие от кораблика с мыльным приводом центробежный регулятор на первый взгляд ни на что прямо не указывал. Его метафору второго уровня можно было истолковать на множество ладов, но два из них посчитали наиболее вероятными: контур отрицательной обратной связи и постоянную скорость.

Расшифровщики начали искать соответствующую дирекционную координату для этой двухуровневой метафоры. И вскоре остановились на принце Глубокой Воде. Рост принца в глазах наблюдателя не менялся в зависимости от расстояния. Это явление тоже можно было объяснить по-разному, но два толкования выглядели самыми подходящими: 1) метод передачи информации, при котором мощность сигнала не уменьшается с расстоянием, или 2) физическая величина, остающаяся постоянной в любой системе координат.

При сопоставлении этой дирекционной координаты с центробежным регулятором сразу выявился подлинный смысл метафоры зонтика: постоянная скорость, не зависящая от системы координат.

Речь, безусловно, шла о скорости света.

Неожиданно расшифровщики наткнулись еще на одну дирекционную координату для метафоры зонтика.

Нечто самое быстрое, невесомое, то есть не имеющее массы, — однозначно имеется в виду свет!

Итак, зонтик указывал на свет; но для ловли пузырей, слетающих с мыльных деревьев, снова выдвинули два разных толкования: либо извлечение энергии из света, либо снижение его скорости.

Большинство экспертов склонялось к мысли, что первая интерпретация не имеет значения для стратегических целей человечества, поэтому внимание сосредоточили на второй.

Хотя интерпретаторы всё еще не могли объяснить точно смысл сообщения, они принялись обсуждать вторую гипотезу, сфокусировавшись на связи между понижением скорости света и космическим мирным посланием.

— Предположим, мы сумеем понизить скорость света в Солнечной системе. Другими словами, в пределах пояса Койпера или орбиты Нептуна мы смогли бы создать эффект, видимый с большого, по масштабам космоса, расстояния.

Все загорелись этой идеей.

— Предположим, нам удастся понизить скорость света в пределах Солнечной системы на десять процентов. Наведет ли это космического наблюдателя на мысль, что мы не представляем собой угрозы?

— Несомненно. Если у людей будут корабли, способные двигаться почти со скоростью света, то этим кораблям понадобится больше времени на выход из Солнечной системы. Но это как раз не имеет такого уж большого значения.

— Чтобы и в самом деле показать всем, что мы не представляем угрозы, снижения на десять процентов недостаточно! Надо уменьшить скорость света до десяти, а то и до одного процента от ее первоначальной величины. Вот тогда наблюдатели увидят, что мы окружили себя буферной зоной и нашим кораблям нужно много времени, чтобы выйти за пределы Солнечной системы. Тогда они, возможно, почувствуют себя в большей безопасности.

— Но если рассуждать так, то даже уменьшения скорости света до одной десятой процента от первоначальной недостаточно! Подумайте сами: при скорости триста километров в секунду на выход из Солнечной системы понадобится не так уж много времени. И еще: если люди способны изменить физическую константу в объеме пространства радиусом в пятьдесят астрономических единиц, то это красноречивое свидетельство того, что человечество обладает высочайшей технологией. Вместо мирного послания получится предупреждение об опасности!

Итак, на основании двухуровневой метафоры зонтика и дирекционных координат принца Глубокой Воды и мыльных деревьев исследователи смогли понять общий смысл сообщения, но конкретной информации так и не выудили. Планарная метафора превратилась из двумерной в трехмерную. Кое-кто начал подумывать, а не зашифрована ли где-то еще одна дирекционная координата. Сказки опять изучили вдоль и поперек. Безрезультатно.

И тут опять случилось неожиданное: была раскрыта тайна названия «Хе’ершингенмосикен».

Чтобы разобраться с Хе’ершингенмосикеном, Комитет создал группу экспертов-лингвистов. В нее вошел филолог и лингвоисторик Палермо, подвизавшийся в довольно специфичной области. Круг его профессиональных интересов не замыкался на какой-то одной языковой семье; он работал с древними языками, принадлежавшими к разным языковым семьям. Но даже Палермо не удавалось проникнуть в тайну этого странного наименования. А когда удалось, то причиной тому были не его профессиональные знания, а чистое везение.

Однажды утром к едва продравшему глаза Палермо пристала с расспросами его девушка, белокурая уроженка Скандинавии. Она интересовалась, не бывал ли он у нее на родине.

— В Норвегии? Нет, никогда.

— А почему ты бубнил эти названия во сне?

— Какие еще названия?

— Хельсегген и Москен.

Слова показались Палермо смутно знакомыми. Поскольку его девушка не имела никакого отношения к КРИ, слышать эти названия из ее уст было жутковато.

— Ты имеешь в виду Хе’ершингенмосикен?

— Да, только ты их сливаешь вместе и произносишь не совсем как надо.

— Это название одного места, не двух. А звучит не совсем как надо, потому что это китайская транслитерация. Если разбить слоги на произвольные группы, то, наверно, получатся названия многих местностей на разных языках.

— Да, но оба места находятся в Норвегии!

— Случайность, только и всего.

— Знаешь, это старинные названия. Их больше не употребляют, и обычным норвежцам они вряд ли знакомы. А я знаю их потому, что моя специальность — история Норвегии. Оба места находятся в провинции Нурланн.

— Солнышко, всё равно это всего лишь случайное совпадение! Разбей эту цепочку слогов в любом другом месте и…

— Да послушай же! Тебе известно, что «Хельсегген» — так называется гора, а Москен — это крохотный островок Лофотенского архипелага?

— Нет, вообще-то неизвестно. Понимаешь, существует такой лингвистический феномен, когда слушатель, не знающий языка, почти подсознательно делит серию слогов на случайные группы. Вот и с тобой так же.

Работая на КРИ, Палермо не раз сталкивался с подобным явлением, поэтому не воспринял «открытие» своей девушки всерьез. Но ее следующие слова произвели переворот:

— Не веришь — ладно. Но вот что я тебе еще скажу: Хельсегген расположен на берегу моря. С его вершины можно увидеть Москен — это ближайший к Хельсеггену остров!

Два дня спустя Чэн Синь стояла на островке Москен и смотрела через пролив на скалистые утесы Хельсеггена. Скалы были черными, море под затянутыми тучами небом тоже казалось черным, лишь у подножия скал виднелась белая полоса прибоя. Еще до поездки сюда Чэн Синь слышала, что, хотя места эти лежат за северным полярным кругом, благодаря теплым морским течениям климат здесь относительно мягкий. И всё равно холодный ветер с моря пронизывал ее до костей.

Крутые, скалистые Лофотенские острова, изрезанные ледниками, стояли 160-километровым барьером между Норвежским морем и глубоким проливом Вестфьорд. Стена архипелага отгораживала Скандинавию от Северного Ледовитого океана. Между островами проходили мощные, стремительные течения. В прошлом здесь жило немного народу, в основном рыбаки-сезонники, но сейчас, когда морепродукты по большей части производились на аквафермах, промысел в открытом море почти прекратился. Острова обезлюдели. Теперь они выглядели, возможно, так же, как во времена викингов.

Москен был всего лишь маленьким островком в архипелаге, а Хельсегген — ныне безымянной горой. Она утеряла былое название в конце Эры Кризиса.

Край света, безотрадная пустыня… И всё же Чэн Синь взирала на них с умиротворенностью в душе. Еще совсем недавно она думала, что подошла к последнему рубежу, а сейчас у нее появилось множество причин, чтобы продолжать жить. В свинцовом небе над горизонтом вдруг приоткрылась узкая голубая полоска, и на несколько минут проглянуло солнце. Холодный пейзаж мгновенно преобразился. Чэн Синь вспомнилась фраза из сказки Тяньмина: «…будто художник осыпал свою картину пригоршней золотой пыли». Такой стала теперь ее жизнь: надежда посреди отчаяния, тепло в одеянии холода…

АА тоже приехала сюда. Здесь были также и несколько экспертов из КРИ, в том числе Би Юньфэн, Цао Бинь и лингвист Палермо.

Единственного обитателя Москена звали Джейсон. Старику было за восемьдесят, и происходил он из Общей Эры. Его квадратное лицо, изборожденное морщинами, напомнило Чэн Синь Фрейса. Когда Джейсона спросили, нет ли в окрестностях Москена и Хельсеггена чего-нибудь примечательного, тот указал на западную оконечность острова.

— Как не быть. Смотрите!

Все увидели белый маяк. Хотя был еще только ранний вечер, на верху башни уже ритмично мигал прожектор.

— А это для чего? — поинтересовалась АА.

— Ха! Ох уж эти детишки… — покачал головой Джейсон. — Это старинное навигационное устройство. В Общую Эру я проектировал маяки и бакены. Собственно говоря, многие маяки работали до самой Эры Кризиса, хотя сейчас их совсем не осталось. Вот я и построил один, чтобы детишки получили представление, что это такое.

Члены КРИ заинтересовались. При виде маяка они вспомнили о центробежном регуляторе для паровых двигателей — еще одном старинном, уже вышедшем из употребления техническом устройстве. Но скоро они поняли, что это не то, за чем они охотятся. Маяк был построен совсем недавно из современных строительных материалов, легких и прочных. Его возвели всего лишь за полмесяца. Джейсон также уверял, что раньше на Москене ничего подобного не существовало. Так что, даже судя просто по хронологии, к тайному посланию Тяньмина маяк не имел никакого отношения.

— А больше здесь в округе ничего примечательного нет? — спросил кто-то.

Джейсон обвел взглядом холодное небо и море и пожал плечами:

— Да что здесь может быть примечательного? Терпеть не могу эту унылую и противную дыру, но в другом месте мне строить не позволили.

Раз так, исследователи решили отправиться на Хельсегген и осмотреться там. Перед самой посадкой в вертолет АА вдруг загорелась идеей пойти к Москенесу на моторке Джейсона.

— Да пожалуйста, только волны вот разгулялись, детка, — сказал Джейсон. — Смотри как бы тебя морская болезнь не разбила.

АА кивнула на горы по ту сторону пролива:

— Да ведь туда рукой подать!

Джейсон покачал головой.

— Прямо через пролив идти нельзя. Не сегодня. Придется делать большой круг.

— Почему?

— Из-за водоворота, конечно. Проглотит лодку, и поминай как звали.

Чэн Синь с коллегами переглянулись, а потом все как один уставились на Джейсона. Кто-то воскликнул:

— А говорили, что в округе нет ничего примечательного!

— Для нас, местных жителей, Москстраумен — штука обыденная. Это часть моря. Он там почти всегда.

— Где — там?

— Да вон там! Его сейчас не видно, зато слышно.

Все затихли и действительно услышали глухой рокот — как если бы где-то вдалеке грохотали копытами тысячи лошадей.

Они могли бы отправиться исследовать достопримечательность на вертолете, но Чэн Синь захотела плыть на лодке. Идею одобрили. В моторке Джейсона, единственной на островке, могло безопасно разместиться пять-шесть человек. Чэн Синь, АА, Би Юньфэн, Цао Бинь и Палермо пошли к водовороту морем, остальные сели в вертолет.

Моторка отчалила от Москена и, подпрыгивая, понеслась по волнам. В открытом море холодный ветер задул сильнее, пассажиров беспрерывно обдавало фонтанами соленых брызг. В сгущающихся сумерках темно-серая поверхность моря казалась жуткой и таинственной. Рокот усилился, но громадного водоворота пока еще не было видно.

— А, вспомнил, вспомнил! — воскликнул Цао Бинь.

Чэн Синь тоже вспомнила. Раньше она думала, что Тяньмин узнал через софоны что-то новое об этом месте, но в действительности ответ был куда проще.

— Эдгар Аллан По, — проговорила она.

— Что? Кто? — удивилась АА.

— Писатель девятнадцатого века.

— Точно, — кивнул Джейсон. — Эдгар По написал рассказ о Москене — «Низвержение в Мальстрём». Я читал его в молодости. Слишком много преувеличений. Помнится, он писал, что, мол, стены воронки образуют угол в сорок пять градусов. Чепуха.

Художественная литература исчезла больше ста лет назад. То есть «литература» и «писатели» продолжали существовать, но повествование теперь не писали, а монтировали как набор цифровых образов. Классические романы и рассказы считались нынче старинными диковинками. Во время Великого раскола были утеряны произведения многих прежних авторов, в том числе и По.

Рев становился всё громче.

— А где он — водоворот? — спросил кто-то.

— Он ниже поверхности воды. — Джейсон указал пальцем: — Видите вон тот бурун? Чтобы увидеть Москстраумен, нужно перевалить через него.

Пассажиры рассмотрели полосу вздымающихся валов с пенными верхушками — широкой дугой та уходила куда-то вдаль.

— Так давайте перевалим! — попросил Би Юньфэн.

Джейсон сердито уставился на него.

— Это граница между жизнью и смертью! Перейдешь — назад не вернешься.

— Сколько времени лодка будет кружиться, прежде чем ее затянет под воду?

— Минут сорок, может, час.

— Тогда всё в порядке. Вертолет вовремя вытащит нас оттуда.

— Но моя лодка!..

— Мы оплатим ее стоимость.

— Да ваша посудина дешевле куска мыла! — фыркнула АА. Джейсон не понял, о чем это она.

Моторка направилась к пенной полосе и перевалила через нее. Суденышко опасно кренилось с борта на борт, но потом качка успокоилась. Казалось, будто невидимая сила подхватила лодку, и она заскользила в том же направлении, что и волны, словно по рельсам.

— Нас захватило! — воскликнул Джейсон. — О боже, я впервые подобрался так близко!

Теперь сидящие в лодке увидели Москстраумен под собой, словно с вершины горы. Чудовищная воронка имела километр в диаметре. Стенки ее и в самом деле наклонялись не так круто, как описывал По, и всё же угол составлял около тридцати градусов. Поверхность казалась гладкой, словно отлитой из стекла. Поскольку моторка находилась у верхнего края, скорость была пока что невелика. Но чем ближе лодка подходила к центру, тем быстрее шло вращение. У маленького отверстия в середине воронки скорость воды достигала максимума. Именно оттуда и исходил рев, от которого в телах исследователей вибрировали все косточки. Он свидетельствовал о безумной, неудержимой силе, способной всё на свете всосать в себя, перемолоть в порошок и выбросить за грань бытия.

— А спорим, что сможем вырваться! — азартно воскликнула АА и крикнула Джейсону: — Врубите мотор на полную силу и правьте прямо!

Джейсон повиновался. Моторка ходила на электричестве, негромкое жужжание двигателя на фоне рева водоворота казалось комариным писком. Лодка приблизилась к пенному буруну на краю воронки. Казалось, еще чуть-чуть — и она перевалит за него, но мощности не хватило. Суденышко остановилось, а затем его развернуло и потянуло обратно — так замирает в верхней точке и падает вниз подброшенный в воздух камешек. Джейсон предпринял несколько попыток, но каждый раз моторка соскальзывала еще ниже в водоворот.

— Ну я же говорил — это врата ада! — сказал Джейсон. — Ни одно обычное судно отсюда не выберется!

К этому времени лодка кружилась так далеко внизу, что пенный край пропал из виду. Позади исследователей горой вздымалась вода, и все, что они видели — это медленно движущаяся вершина Хельсеггена с другой стороны водоворота. Каждого пробрал ужас: они находились в плену силы, с которой бесполезно бороться. Только зависший над головой вертолет придавал им толику отваги.

— Давайте-ка поужинаем, — предложил Джейсон.

Стояло арктическое лето, и солнце, скрывающееся за облаками, еще не опустилось к горизонту, но время было уже позднее: больше девяти вечера. Хозяин лодки достал из холодильника огромную свежепойманную треску. Затем на свет явились три бутылки крепкого вина. Положив рыбину на большой стальной противень, Джейсон вылил на нее содержимое одной бутылки, чиркнул зажигалкой и поджег, пояснив, что таков местный способ приготовления. Минут через пять он начал отщипывать кусочки от еще горящей рыбины и класть их в рот. Остальные последовали его примеру и тоже отдали должное рыбе и вину, не переставая восхищаться величественной и грозной красотой водного вихря.

— Детка, а я тебя узнал, — обратился Джейсон к Чэн Синь. — Ты была Держателем Меча. Наверняка ты и твои коллеги явились сюда по какому-то важному делу. Да ты не переживай. Всё равно апокалипсиса не избежать, так что наслаждайся моментом!

— Сомневаюсь, что вы бы наслаждались моментом, если бы не вертолет над головой, — съязвила АА.

— Ха, детка, еще как наслаждался бы! Точно тебе говорю. Когда мне было сорок, еще в Общую Эру, я узнал, что смертельно болен. Но не испугался, даже не собирался ложиться в анабиоз. И только после того, как я впал в кому, доктора сунули меня в гибернатор. А когда проснулся, уже наступила Эра Устрашения. Думал, ну вот, теперь у меня начнется новая жизнь, а оказалось, что это только иллюзия. Смерть лишь залегла в засаде где-то впереди на дороге… В тот вечер, когда я закончил строить этот маяк, я сел в лодку и отплыл в море, чтобы полюбоваться им издалека. И тут вдруг ко мне пришла мысль: Смерть — это единственный маяк, который горит всегда. Неважно, куда ты плывешь, в конце концов повернешь к нему. Всё в мире проходит, и лишь Смерть живет вечно.

Их крутило в водовороте уже двадцать минут, и лодка спустилась примерно на треть пути до центра. Она значительно накренилась, но центробежная сила не давала пассажирам соскользнуть к левому борту. Всё поле их зрения теперь занимал склон водяной горы, и они больше не могли видеть вершину Хельсеггена, даже находясь на противоположной стороне воронки. Все избегали поднимать взгляд к небу, потому что лодка, словно приклеенная, кружилась синхронно со стеной водоворота, и поэтому движение почти не ощущалось. Но стоило только задрать голову — и картина менялась. Затянутое тучами небо вращалось всё быстрее и быстрее, вызывая у исследователей головокружение. Центробежная сила, возрастающая ближе к зеву воронки, разглаживала водную стену еще больше. Возникало впечатление, будто она твердая, как лед. Рев, доносившийся из ока водоворота, заглушал теперь все другие звуки, и разговаривать стало невозможно. Солнце на западе пробилось сквозь облачный покров и бросило в водоворот свой золотой луч. Свет, однако, не мог достичь дна воронки и озарил лишь маленький участок водяной стены, отчего зев водоворота показался еще более мрачным и угрожающим. В поднимающемся из него тумане мельчайших брызг заиграла радуга. Многоцветная арка величественно встала над вращающейся бездной.

— Помнится, Эдгар По тоже описал радугу над Мальстрёмом. Причем, кажется, даже в лунном свете. Он назвал ее «мостом между Временем и Вечностью». — Джейсон кричал во всю глотку, но никто не мог разобрать его слова.

Вертолет начал эвакуацию. Кружа в двух-трех метрах над лодкой, он спустил вниз веревочную лестницу, по которой все выбрались наверх. Пустая моторка продолжала вертеться в чудовищной воронке. Над недоеденной треской всё еще плясали язычки синего пламени.

Вертолет завис над самым оком водоворота. Глядя вниз, пассажиры ощущали головокружение и тошноту. Кто-то из экипажа ввел в навигационную систему команду летать по кругу синхронно с водой внизу. Водоворот при этом как бы застыл, зато весь остальной мир — небо, море и горы — завертелся. Гигантский водяной вихрь теперь стал казаться центром мира. Тошнота у наблюдателей не уменьшилась ни на йоту. АА извергла обратно всю съеденную рыбу.

Пока Чэн Синь смотрела на закручивающуюся спираль, перед ее мысленным взором возникла другая, образованная сотнями миллиардов звезд, вращающихся в океане Вселенной. На один оборот спирали уходило 250 миллионов лет. Млечный Путь. Земля в этом вихре была всего лишь крохотной пылинкой, — нет, даже еще меньше, а Москстраумен был едва заметной ямкой на поверхности этой пылинки.

Прошло еще полчаса, и моторка Джейсона, затянутая в око водоворота, пропала из виду. Громоподобный рев не стал сильнее, но людям всё равно казалось, что они различили в нем треск перемалывающейся лодки.

Вертолет высадил Джейсона на Москене. Чэн Синь пообещала как можно скорее обеспечить его новой лодкой. После этого они распрощались, и вертолет направился в Осло — ближайший город с софонозащитной камерой.

Пока они летели, каждый сидел, погрузившись в раздумья. Никто не переговаривался даже глазами.

Смысл Москстраумена был настолько ясен, что тут и думать не над чем.

Но оставался вопрос: какое отношение имеет снижение скорости света к черным дырам? Какое отношение имеют черные дыры к мирному космическому посланию?

Черная дыра не могла изменить скорость света; она могла лишь изменить длину его волны.

Замедление скорости света в вакууме до одной десятой, одной сотой или даже одной тысячной от его естественной скорости будет означать тридцать тысяч километров в секунду, три тысячи километров в секунду и триста километров в секунду соответственно. И что? Причем тут черные дыры?

Сломать шаблон мышления — задача весьма сложная. Но не для людей в вертолете, лучших умов человечества. Особенно хорош по части нетрадиционных идей был Цао Бинь, физик, перескочивший через три столетия. Ему было известно кое-что еще: во времена Общей Эры группа исследователей провела успешный лабораторный эксперимент, снизив скорость света в промежуточной среде до семнадцати метров в секунду, — это медленнее, чем езда на велосипеде. Конечно, это не то, что замедлить скорость света в вакууме, но, по крайней мере, дальнейший ход мыслей Цао уже не казался полным бредом.

А что если замедлить скорость света в вакууме до тридцати километров в секунду? Это будет иметь какое-то отношение к черным дырам? Да вроде бы нет, всё то же, что и… Постой-ка!

— Шестнадцать и семь десятых! — выкрикнул Цао Бинь. В его зрачках вспыхнул такой огонь, что у остальных тоже разгорелись глаза.

Третья космическая скорость в Солнечной системе составляет 16,7 километра в секунду. Никакой летательный аппарат не может покинуть Солнечную систему, не преодолев этот порог.

То же самое и в отношении света.

Если сделать скорость света в вакууме ниже 16,7 километра в секунду, он не сможет преодолеть притяжение Солнца, и Солнечная система превратится в черную дыру. Таково неизбежное следствие формирования сферы Шварцшильда вокруг любого объекта, в том числе и Солнечной системы. Уточнение: если сферу Шварцшильда расширить, необходимый порог скорости света станет еще ниже.

Двигаться со скоростью выше скорости света нельзя, а это значит, что если свет не сможет выйти за горизонт событий Солнечной системы, то и ничто другое не сможет. Солнечная система будет герметически запечатана и отделена от остального космоса.

И станет абсолютно безопасной для других жителей Вселенной.

Каким образом сторонний наблюдатель сможет установить, что черная дыра на месте Солнечной системы сформирована понижением скорости света? Существуют две возможности: для наблюдателей с невысоким уровнем технологии Солнечная система попросту исчезнет; технологически развитые наблюдатели, способные обнаружить черную дыру, должны сразу понять, что отсюда им не грозит никакая опасность.

Это и было мирное послание. Невозможное всё же оказалось возможным!

Море Обжор отгородило Бессказочное Королевство от остального мира. Эта добавочная дирекционная координата была лишней — исследователи уже обо всем догадались.

Позже люди назовут черную дыру, образованную за счет снижения скорости света, «черным доменом». По сравнению с черными дырами, скорость света в которых оставалась неизменной, черный домен имел гораздо больший гравитационный радиус. Его внутренняя область представляла собой не пространственно-временную сингулярность, а довольно обширный регион.

Вертолет летел над облаками. Было уже одиннадцать часов вечера, и солнце медленно садилось; над горизонтом виднелся лишь небольшой его сегмент. В золотистом сиянии полуночного солнца каждый пытался вообразить себе жизнь в мире, где свет двигался бы со скоростью чуть меньше 16,7 километра в секунду. Как же медленно будут ползти в этом мире лучи от такого заката…

Итак, почти все фрагменты головоломки Юнь Тяньмина легли на свои места. Оставался один: живопись Остроглаза. Исследователи не могли ни разгадать двухуровневую метафору, ни найти какие-либо дирекционные координаты. Одни толкователи предполагали, что картины — это добавочная дирекционная координата Москстраумена, символизирующая горизонт событий черного домена. Они исходили из того, что для стороннего наблюдателя все, что войдет в черный домен, навсегда отпечатается на горизонте событий, подобно изображению на полотне. Однако большинство экспертов не соглашались с такой интерпретацией. Смысл Москстраумена был кристально ясен, к тому же Тяньмин дал для него дирекционную координату — Море Обжор. Еще одна ни к чему.

Эту последнюю загадку разгадать не удалось. Словно утерянные руки Венеры Милосской, картины Остроглаза остались тайной. Однако судя по тому, с какой утонченной жестокостью и исключительным бессердечием эта деталь, послужившая основанием сюжета для всех трех сказок, живописала красоту гибели, в ней, по всей вероятности, содержался намек на величайшую мистерию жизни и смерти.