Чэн Синь стояла перед домом Старого Фрейса и рассматривала дрожащую в раскаленном воздухе Большую пустыню Виктория. Примитивные, только что построенные бараки простирались до самого горизонта. Под лучами полуденного солнца новенькие хибары из фанеры и жести казались недолговечными, словно разбросанные по песку игрушки-оригами.

Когда пять веков назад Джеймс Кук открыл Австралию, ему и в голову прийти не могло, что однажды на этом огромном пустынном континенте соберется всё человечество.

Чэн Синь и 艾 АА приехали в Австралию с первой волной вынужденных переселенцев. Чэн Синь могла бы поселиться в большом городе наподобие Канберры или Сиднея и устроиться с комфортом, но она настояла, что будет жить, как обычный мигрант, и отправилась во внутреннюю зону расселения, в пустыню рядом с городком Уорбертон. Там было тяжелее всего. Ее тронуло, что АА, которая тоже могла поехать в крупный город, решила последовать за ней.

Жизнь в резервации была трудной. В самом начале, когда там жило относительно немного народа, было еще ничего. Сложнее всего оказалось переносить не материальные неудобства, а издевательства. Поначалу Чэн Синь и АА получили целый барак в свое распоряжение. Но когда приехали новые мигранты, их уплотнили, и теперь под одной крышей жили восемь женщин. Новые соседки Чэн Синь и АА родились в райские годы Эры Устрашения. Здесь же они впервые в жизни столкнулись с рационированием воды и еды, с «мертвыми» стенами, которые, как в них ни тычь, не оживали и не выдавали кучу информации, с отсутствием кондиционера, с общественными туалетами и душевыми, с казарменными койками… В этом обществе все были равны, деньги не имели никакого значения, каждый получал одинаковый паек. Они видели такую нищету только в исторических кинофильмах, и жизнь в зонах расселения казалась адом. Естественно, они стали изливать свою ярость на Чэн Синь. Ни с того ни с сего начинали осыпать ее оскорблениями, злились, что она зря чужой хлеб жрет — ведь она не смогла устрашить Трисолярис. Самый тяжкий ее грех в том, что она сложила лапки, как только получила предупреждение об атаке. Если бы она включила передатчики, враги сбежали бы в ужасе, а человечество прожило бы еще несколько десятилетий в мире и счастье. Даже если бы передача сообщения привела к немедленной гибели Земли — всё равно это лучше, чем такая жизнь!

Сначала Чэн Синь только унижали словесно, но вскоре стали бить и отнимать паек. АА пыталась защитить подругу, как только могла. Она дралась с другими женщинами — порой по нескольку раз в день. Однажды она схватила самую злобную стерву за волосы и принялась колотить головой о стойку кровати, пока у той кровь не залила всё лицо. После этого случая АА и Чэн Синь оставили в покое.

Однако враждебность к Чэн Синь питали не только соседи по жилью. Переселенцы, живущие в других лачугах, тоже приходили поиздеваться. Иногда они швыряли камни в ее окна, иногда толпа окружала ее барак и выкрикивала проклятия.

Чэн Синь стоически переносила мучения. Они даже приносили ей удовлетворение. Девушка считала, что для такого никчемного Держателя Меча, как она, это еще недостаточная кара.

Так продолжалось до того дня, когда пришел старик по имени Фрейс и пригласил Чэн Синь и АА жить в его доме. Фрейс был аборигеном восьмидесяти лет, по-прежнему крепким и бодрым, с седой бородой на черном лице. Ему как туземцу разрешили до поры до времени сохранить собственное жилище. В Общую Эру он руководил организацией, занимающейся охраной культуры аборигенов и лег в гибернацию в начале Эры Кризиса, чтобы продолжить свою работу в будущем. Когда его разбудили, он убедился, что не ошибся в прогнозе: австралийские аборигены и их культура находились на грани исчезновения.

Дом Фрейса, построенный еще в двадцать первом веке, был старым, но крепким; поблизости росла красивая роща. Как только Чэн Синь и АА перебрались туда, жизненные неурядицы кончились. Самое важное, что старый абориген поделился с ними своим душевным покоем. Он не горел ненавистью к трисолярианам, как многие. Фрейс вообще редко заговаривал о кризисе. Он ограничивался словами: «Боги помнят деяния людей».

Это так. Даже люди до сих пор помнили деяния других людей. Пять столетий назад «цивилизованные европейцы» — почти всех их на родине объявили преступниками — высадились на Австралийский континент и принялись потехи ради отстреливать прячущихся в лесах аборигенов. Даже когда охотники узнали, что их жертвы — люди, а не животные, убийства не прекратились. Аборигены жили на этих обширных землях десятки тысяч лет, и к моменту прибытия европейцев численность туземцев превышала полмиллиона. Вскоре она упала до тридцати тысяч беженцев, которым пришлось искать спасения в безжизненных пустынях на западе.

Когда Томоко провозгласила создание резерваций, люди вспомнили трагическую судьбу жителей Северной Америки, еще одного далекого континента, на который «цивилизованный человек» принес лишь страдания.

Впервые оказавшись в доме Фрейса, любопытная АА спрашивала обо всем. Дом был похож на музей культуры аборигенов. Повсюду лежали картины, нарисованные на камнях и коре, музыкальные инструменты из дощечек и деревянных трубочек, травяные юбки, бумеранги, копья и многое другое. АА больше всего заинтересовали горшочки с красками из белой глины и красной и желтой охры. Она знала, зачем нужны эти краски. АА сунула палец в горшочек и разрисовала себе лицо, а потом принялась танцевать, имитируя где-то виденные движения и испуская леденящие кровь вопли.

— Наши сволочные соседки подохли бы от страха, — объяснила она.

Фрейс рассмеялся и покачал головой, затем рассказал, что АА скопировала танец не австралийских аборигенов, а новозеландских маори. Непосвященные их порой путали; но австралийцы были мирным народом, а маори — свирепыми воинами. Вот только танцевала АА не совсем правильно и не смогла передать подлинный дух танца маори.

Фрейс раскрасил себе лицо — получилась впечатляющая маска — и снял рубашку, под которой обнаружилась мускулистая черная грудь, плохо вяжущаяся с его пожилым возрастом. Он взял стоящее в углу тайаха и начал танцевать настоящий военный хака.

Чэн Синь и АА стояли завороженные. Добрый и мудрый Фрейс исчез, а на его месте возник ужасающий, подавляющий своей мощью демон. Казалось, всё его тело пропитано невероятной силой. От каждого выкрика, от каждого удара ноги звенели оконные стекла, а обе подруги вздрагивали. Больше всего поражали широко раскрытые глаза Фрейса — они источали смертельный холод и жгучую ярость, мощь тайфунов и раскаты грома в Океании. В могучем взоре читался рев, от которого дрожала земля: «Не смей бежать! Я тебя убью! Я тебя съем!»

Фрейс закончил хака и снова стал добрым и дружелюбным, как всегда.

— Для воина маори самое главное — твердо смотреть в глаза противнику. Первым делом он побеждает врага взглядом и только потом убивает своим тайаха.

Фрейс подошел к Чэн Синь:

— Дочка, ты не выдержала взора противника, отвела глаза. — Он легонько потрепал ее по плечу. — Но твоей вины здесь нет. Ты и в самом деле ни в чем не виновата.

На следующий день Чэн Синь сделала нечто такое, чему сама удивилась. Она пошла проведать Уэйда.

Уэйд заколачивал окна барака древесно-стружечными плитами, чтобы превратить жилую постройку в склад. Один из его рукавов пустовал. В эту эпоху ничего не стоило поставить протез, не отличающийся от настоящей руки, но по какой-то причине Уэйд не стал этого делать.

Двое других заключенных, явно из Общей Эры, присвистнули, завидев Чэн Синь, но как только сообразили, к кому та пришла, умолкли и, понурившись, вернулись к работе.

Чэн Синь подошла к Уэйду и немного удивилась, заметив, что тот, приговоренный к строгому режиму, выглядит лучше, чем когда они виделись в последний раз: чисто выбрит и аккуратно причесан. Заключенные в эту эпоху больше не носили униформу. Белая рубашка Уэйда была здесь самой чистой, даже чище, чем рубашки охранников. Во рту он держал несколько гвоздей. Левой рукой он доставал их по одному и заколачивал в ДСП точными и сильными ударами молотка. Уэйд бросил взгляд на Чэн Синь и продолжил работу всё с тем же безразличным выражением лица.

Чэн Синь сразу же поняла, что он не сдался. Амбиции, идеалы, вероломство и многое другое, ей не известное, что таится у него в душе, — он не расстался ни с чем.

Чэн Синь протянула Уэйду руку. Он опять взглянул на посетительницу, отложил молоток, выплюнул гвозди и пересыпал ей в ладонь. Чэн Синь стала подавать их, один за другим, а Уэйд забивал, пока гвозди не кончились.

— Убирайся отсюда! — бросил он. Подцепил новую горсть гвоздей из ящика, но не отдал их Чэн Синь и не сунул в рот, а разложил на полу, возле ног.

— Я… я просто… — растерялась Чэн Синь.

— Я говорю — уезжай из Австралии, — едва шевеля губами, прошептал Уэйд. Он не отрывал взгляда от плит; даже с небольшого расстояния казалось, что он поглощен работой. — Торопись, пока переселение не закончилось!

И снова, как часто бывало триста лет назад, Уэйд сумел ошеломить Чэн Синь всего лишь одной фразой. Он словно швырял ей запутанный клубок, который предстояло распутать нить за нитью, прежде чем удастся добраться до скрытого внутри сложного смысла. Но на этот раз от слов Уэйда ее бросило в дрожь; ей не хватало мужества даже приступить к разгадке этого ребуса.

— Уходи, — Уэйд не дал ей даже шанса задать вопрос. Затем повернулся к ней, и на его лице возникла та самая специфическая улыбочка, похожая на трещину во льду. — А теперь я говорю: пошла вон из этого дома!

На обратном пути в Уорбертон Чэн Синь видела плотные ряды бараков, протянувшиеся до самого горизонта, и толпы людей, деловито копошащихся в узких проулках между ними. Внезапно ей показалось, что она смотрит на всё это откуда-то извне, и на что бы она ни обратила взор, везде была одна и та же картина: кишащий людской муравейник. Ее охватил безымянный ужас, яркие лучи австралийского солнца показались такими же ледяными, как струи дождя зимой.

Через три месяца после начала Великого переселения в Австралию прибыло больше миллиарда человек. В то же время правительства стран мира приступили к переезду в крупные города Австралии. ООН перенесла штаб-квартиру в Сидней. Каждое правительство руководило переселением своих граждан, а специальная комиссия ООН осуществляла общую координацию. На новом месте мигранты формировали национальные районы; Австралия стала миниатюрной копией всей Земли. Сохранились лишь имена крупнейших городов; от прочих отказались. Теперь «Нью-Йорк», «Токио» и «Шанхай» были названиями лагерей, застроенных примитивными бараками.

Ни у кого не было опыта переселения в таких масштабах — ни у правительств, ни у ООН. Вскоре возникли осложнения.

Прежде всего, мигранты нуждались в крыше над головой. Руководство быстро поняло, что даже если вывезти в Австралию все строительные материалы мира и ограничить личное пространство одной койкой, то жилья не хватит даже для пятой части населения. Материалы для бараков закончились, когда в Австралию переехало пятьсот миллионов человек. Пришлось ставить огромные палатки размером со стадион, каждая из которых давала кров десяти тысячам переселенцев. Но при такой скученности и нехватке санитарно-гигиенического оборудования вспышки эпидемий представлялись неизбежными.

Еды тоже не хватало. Продовольственная промышленность Австралии не могла удовлетворить потребности населения, и пришлось завозить пищу из других стран. По мере роста количества переселенцев становилось всё сложнее распределять пайки, и на это уходило больше времени.

Но страшнее всего была опасность распада общественного порядка. Перенасыщенное информацией общество исчезло. Новички тыкали пальцами в стены, мебель и даже в одежду, пока не убеждались, что всё мертво. Порой не работала даже простейшая связь. Новости поступали по ограниченному количеству каналов. Людям, выросшим в сверх-информатизированном мире, казалось, что они ослепли. Правительства утратили привычные средства управления и пропаганды и понятия не имели, как поддерживать порядок в этом чрезвычайно скученном обществе.

Одновременно шло и переселение в космосе.

К окончанию Эры Устрашения там жило полтора миллиона человек. Полмиллиона граждан Земного Конгресса населяли космические станции, города на орбите Земли и базы на Луне. Остальные были гражданами Конгресса Флотов и проживали на марсианских и юпитерианских базах, а также на кораблях, патрулирующих Солнечную систему.

Жители космоса, относящиеся к Земному Конгрессу, жили в основном ниже орбиты Луны. Им ничего не оставалось, кроме как вернуться на Землю, в Австралию.

Остальные перебрались на марсианскую базу, которую Трисолярис объявил второй резервацией человечества.

После битвы Судного дня Флот Солнечной системы так и не восстановил свою первоначальную численность. Даже к концу Эры Устрашения в нем насчитывалось чуть более сотни кораблей звездного класса. Хоть технология и продолжала развиваться, их максимальная скорость оставалась прежней — из термоядерного двигателя выжали все, на что он способен. Подавляющее преимущество трисолярианских кораблей заключалось не только в их способности двигаться со скоростью света, но и в отсутствии фазы разгона — и это пугало больше всего. Чтобы достичь всего пятнадцати процентов от скорости света, кораблям землян требовалось разгоняться целый год, с учетом темпов расхода топлива на ускорение и запаса на обратный путь. По сравнению с кораблями Трисоляриса космолеты Земли были медленными, как улитки.

Когда система устрашения рухнула, у кораблей звездного класса был шанс ускользнуть в глубокий космос. Если бы сотня звездолетов разбежалась во все стороны с максимальным ускорением, восемь «капель» в Солнечной системе не смогли бы догнать их всех. Но ни один корабль так не поступил; все подчинились приказу Томоко и вернулись на орбиту Марса. Причина такой покорности была проста: Марс — это тебе не Австралия. Один миллион человек мог с комфортом устроиться в закрытой биосфере базы и жить, пользуясь всеми преимуществами цивилизации. Базу строили с расчетом на длительное пребывание именно такого количества обитателей. Вне всякого сомнения, это намного приятнее, чем до конца своих дней блуждать в глубоком космосе.

Трисолярис относился к живущим на Марсе людям настороженно. Две «капли», вызванные из пояса Койпера, постоянно кружили над марсианским городом. Хотя Флот Солнечной системы, по сути, разоружили, но персонал марсианской базы, в отличие от переселенцев на Земле, продолжал пользоваться современными технологиями — они требовались для поддержания систем жизнеобеспечения. Однако жители Марса не рисковали, например, построить гравитационный передатчик. Софоны определенно раскрыли бы такое крупномасштабное строительство, а люди не забыли ужасов битвы Судного дня. Марсианская база была хрупкой, как яичная скорлупа; всего один удар «капли» вызовет потерю атмосферы и полную катастрофу.

Переселение в космосе закончилось через три месяца. За исключением базы на Марсе, в космическом пространстве Солнечной системы людей больше не осталось. Лишь опустевшие станции и корабли дрейфовали на орбитах вокруг Земли, Марса, Юпитера и в поясе астероидов. Они образовали безмолвное стальное кладбище, на котором были похоронены слава и мечты человечества.

Сидя в безопасном доме Фрейса, Чэн Синь узнавала о происходящем в мире только из телевизионных передач. Однажды она увидела прямое включение из центра раздачи пищи. Репортаж шел в голографическом режиме; девушке казалось, что она находится рядом с камерой. Голографические трансляции требовали высокоскоростных линий связи; в этом режиме теперь показывали лишь важнейшие события. Большинство новостей шло в простом двумерном режиме.

Центр раздачи пищи находился в городе Карнеги, на краю пустыни. В лучах голографического проектора появилась гигантская палатка, похожая на половинку яйца, упавшего в пустыню. Из нее, словно белок, изливался поток людей. Толпа спешила к только что прибывшей партии продовольствия. Два летающих транспортника, небольших, но мощных, несли в сетях связанные в огромные кубы пищевые упаковки.

Как только первый транспортник аккуратно опустил свою ношу на землю, толпа хлынула, словно волна из прорванной плотины и, растоптав оцепление из нескольких десятков охранников, затопила груду коробок. Несколько перепуганных сотрудников центра раздачи вскарабкались обратно в грузовик. Гора пайков растаяла в толпе, как снежок, брошенный в мутную воду.

Оператор увеличил картинку. Люди теперь выхватывали пайки из рук тех, кто добрался до груза. Пакеты, похожие на зернышки риса посреди муравейника, мгновенно раздирали на части, и толпа сражалась за все, что высыпалось на землю. Второй транспортник опустил свой груз на площадку поодаль. На сей раз вокруг нее не было оцепления, и работники центра не рискнули покинуть судно. Толпа устремилась к новой груде пайков, как железные опилки к магниту.

Из транспортника выпрыгнула тонкая, гибкая фигурка, пролетела с десяток метров и грациозно приземлилась на куче продуктов. Толпа замерла. Все увидели, что на горе упаковок стоит Томоко. Она по-прежнему носила камуфляж; черный шарф трепетал на горячем ветру, подчеркивая белизну ее лица.

— В очередь! — гаркнула Томоко.

Оператор еще приблизил изображение. Томоко сердито обводила толпу своими прекрасными глазами. Ее громкий голос перекрывал рокот винтов транспортника. Но люди на земле остановились лишь на мгновение, а затем продолжили рваться к упаковкам. Те, кто оказался ближе всего, начали резать сеть, чтобы добраться до пайков. Толпа словно обезумела; кое-кто даже стал карабкаться на гору коробок, не обращая внимания на Томоко.

— Вы, ничтожества! Почему не спускаетесь, чтобы поддерживать порядок? — крикнула Томоко, подняв лицо к транспортнику. Там возле открытой двери стояли несколько опешивших чиновников комиссии ООН по переселению. — Где ваши войска? Где полиция? Где оружие, которое мы разрешили вам взять? Где ваше чувство ответственности?

Председатель комиссии по переселению стоял там же, у двери. Одной рукой он цеплялся за корпус транспортника, другой махал Томоко, и беспомощно качал головой.

Томоко выхватила катану. Двигаясь неуловимо быстро для глаза, она трижды взмахнула мечом и рассекла трех расхитителей на шесть частей одинаковыми смертоносными ударами: от левого плеча до правого бедра. Половинки тел упали на землю, а внутренние органы вывалились и плюхнулись среди толпы, окатив людей кровавым дождем. Раздались крики ужаса. Томоко спрыгнула с горы упаковок, снова блеснула катана, и больше дюжины мародеров повалились замертво.

Беженцы хлынули прочь. Вокруг Томоко образовалось пустое пространство — так растекается по грязной тарелке капля жидкого мыла. Валяющиеся на земле тела были разрублены одним и тем же ударом — от левого плеча до правого бедра, чтобы выпустить как можно больше крови и кишок.

Увидев кровавую сцену, многие упали в обморок. Томоко шагала вперед, и люди поспешно отступали. Казалось, вокруг нее образовалось невидимое силовое поле, отталкивающее переселенцев и расчищающее круг. Сделав несколько шагов, Томоко остановилась, и люди замерли в ожидании.

— Становитесь в очередь, — спокойно велела Томоко.

Неорганизованная толпа быстро, будто их тасовал компьютерный алгоритм, выстроилась в длинную, извивающуюся очередь, обернувшую кольцом гигантскую палатку.

Томоко запрыгнула обратно на кучу пайков и указала вымазанным в крови мечом на очередь:

— Вашей дегенератской свободе пришел конец! Если хотите здесь выжить, придется научиться жить в коллективе и вспомнить о человеческом достоинстве.

Той ночью Чэн Синь не смогла заснуть. Она бесшумно выскользнула из своей комнаты.

Был поздний час, и на ступеньках крыльца виднелся мерцающий огонек. Это курил Фрейс, а на коленях у него лежал диджериду — музыкальный инструмент аборигенов, деревянная труба длиной около метра. Он немного играл на нем каждый вечер. Диджериду издавал глубокий и богатый гортанный рык — это была не столько даже музыкальная нота, сколько голос самой земли. АА и Чэн Синь каждую ночь засыпали под звуки этого инструмента.

Чэн Синь присела около Фрейса. Ей нравилось сидеть рядом с ним. Старик непоколебимо возвышался над печальной действительностью, и израненная душа девушки болела меньше. Он никогда не смотрел телевизор и не интересовался происходящим в мире. Ночью австралиец редко возвращался в свою комнату, чаще просто засыпал, прислонившись к дверному косяку, и пробуждался, когда лучи восходящего солнца согревали тело. Он так спал даже в дождь, говорил, что это удобнее, чем в постели.

Однажды Фрейс обмолвился, что если когда-нибудь государственные чинуши придут, чтобы отнять у него дом, он не поедет в зону расселения. Он уйдет в лес и сложит там шалаш из травы. АА возразила, что в его возрасте это нереально; тогда Фрейс сказал, что если предки могли так жить, то сможет и он. Еще в эпоху четвертого ледникового периода его предшественники отплыли из Азии и пересекли Тихий океан. Это случилось сорок тысяч лет назад, когда ни Греции, ни Египта не было и в помине. В двадцать первом веке Фрейс был преуспевающим врачом и владел клиникой в Мельбурне. Проснувшись после гибернации в Эре Устрашения, он продолжал жить как современный человек, в комфорте. Но с началом Великого переселения в его душе что-то проснулось. Фрейс ощутил, что он дитя природы, лесов и полей, и понял, что для жизни действительно необходимо очень немногое. Например, спать вне дома не только естественно, но и комфортно.

Фрейс признал, что не понимает, почему в нем случилась эта перемена.

Чэн Синь пристально смотрела на расположенную поодаль зону расселения. В этот поздний час светилось лишь несколько огоньков, и от бесконечных рядов бараков исходило необычное спокойствие. Девушку охватило странное чувство, будто она наблюдает предыдущую эпоху иммиграции, пятьсот лет назад. В этих домиках спали суровые ковбои и скотоводы; ей даже пригрезились запахи сена и конского навоза. Чэн Синь поделилась этим ощущением с Фрейсом.

— Тогда не было такой скученности, — ответил Фрейс. — Говорили, что когда один белый хотел купить землю у другого белого, он платил цену ящика виски, на рассвете садился на коня и выезжал, а к закату возвращался. Та земля, которую он объезжал, становилась его собственностью.

Чэн Синь знала об Австралии только по одноименному старому фильму. В кино герой и героиня пересекали северную Австралию, перегоняя скот, и любовались захватывающими пейзажами. Но действие фильма разворачивалось не в эпоху иммиграции, а в годы Второй мировой войны — тогда сравнительно недавней для юной Чэн Синь, но древней истории теперь. Душу кольнула печаль, когда девушка поняла, что Хью Джекман и Николь Кидман мертвы уже более двух столетий. А потом ей подумалось, что Уэйд, орудующий молотком в бараке, похож на главного героя этого фильма…

Вспомнив про Уэйда, Чэн Синь рассказала Фрейсу о словах бывшего шефа АСР. Она уже давно намеревалась сделать это, но не хотела отвлекать старика от раздумий о вечном.

— Я его знаю, — ответил Фрейс. — Дочка, его совет хорош. Но покинуть Австралию невозможно. Даже не бери в голову. Что толку размышлять о неосуществимом?

И в самом деле, выбраться из Австралии стало очень сложно. И дело не только в «каплях», присматривающих за континентом. Томоко собрала собственный морской флот с экипажем из землян. Если на корабле, отплывающем из Австралии, найдутся переселенцы, то на него немедленно нападут. То же касалось и воздушного транспорта. Кроме того, с приближением конечного срока переселения мало кто желал рискнуть и вернуться на родину. В Австралии трудно, но дома ждет гарантированная смерть. Иногда тем или иным беженцам удавалось вырваться, но Чэн Синь знали все, и тропы контрабандистов были для нее закрыты.

Впрочем, Чэн Синь подобные вещи не волновали. Что бы ни случилось, она никуда не уедет.

Фрейс хотел сменить тему разговора, но почувствовал, что тихо сидящая во тьме Чэн Синь ожидает продолжения.

— Я ортопед. Ты знаешь, наверное, что когда сломанная кость срастается, она становится крепче — вокруг места перелома возникает утолщение. Когда тело получает возможность исправить какой-то недостаток, оно может перестараться и сделать лучше, чем у тех, кто этого недостатка не имел. — Он указал в небо. — Трисолярианам кое-чего недоставало, если сравнивать их с людьми. И теперь они стараются нагнать упущенное. Но не чересчур ли рьяно стараются? Кто знает…

Эта мысль потрясла Чэн Синь. Однако Фрейс не пожелал продолжать обсуждение. Он поднял глаза к полному звезд небу и стал негромко читать стихи. В них говорилось о давних мечтах, об утрате доверия и обломках мечей, о гибели людей и о том, как жить…

Стихи заворожили Чэн Синь так же, как звуки диджериду.

— Их написал Джек Дэвис, поэт-абориген, живший в двадцатом веке.

Старик прислонился к дверному косяку и через несколько минут захрапел. Чэн Синь осталась сидеть под звездами, не уклонившимися ни на йоту от привычного пути, невзирая на мировые катаклизмы под ними, — пока на востоке не загорелся рассвет.

Через шесть месяцев после начала Великого переселения в Австралию переехали 2,1 миллиарда человек — половина населения планеты.

Стали поднимать голову проблемы, на которые до сих пор не обращали внимания. Канберрская резня, случившаяся через семь месяцев после начала переселения, стала лишь первым эпизодом в длинной цепочке кошмаров.

Томоко потребовала, чтобы люди переселялись «нагишом». В Эру Устрашения земные «ястребы» настаивали на похожих условиях для трисоляриан, если им когда-нибудь позволят мигрировать в Солнечную систему. Беженцам позволялось взять с собой строительные материалы, всё необходимое для устройства пищевых фабрик, медицинскую аппаратуру и другие жизненно необходимые предметы. Нельзя было брать любое тяжелое оборудование военного или гражданского назначения. Военнослужащим различных стран, направленным в зоны расселения, дозволялось легкое оружие для поддержания порядка. Инопланетяне собирались разоружить человечество полностью.

Но для правительства Австралии сделали исключение — ему позволили оставить абсолютно всё, в том числе всю военную технику армии, флота и авиации. Страна, с момента рождения остававшаяся на периферии международных отношений, стала властелином мира.

В самом начале переселения правительство Австралии вело себя безукоризненно. И чиновники, и простые австралийцы изо всех сил пытались помочь иммигрантам. Но когда в Австралию хлынули переселенцы со всего мира, отношение к ним в стране, которая некогда единолично владела целым континентом, переменилось. Коренные австралийцы крайне возмущались и вскоре избрали новое правительство, которое заняло жесткую позицию по отношению к новоприбывшим. Пришедшие к власти политики быстро сообразили, что их преимущество перед всем миром сравнимо с тем, которое было у Трисоляриса перед Землей. Мигрантов, прибывших в числе последних, направляли в пустынные внутренние территории, а богатые, привлекательные земли, наподобие побережья Нового Южного Уэльса, объявили «зарезервированными» для австралийцев. Канберру и Сидней назвали «зарезервированными городами», в них также не допускали иммигрантов. Беженцам разрешили жить только в одном крупном городе — Мельбурне. Австралийское правительство повело себя как всемирный диктатор, поставило себя выше ООН и правительств других стран.

Хотя переселенцам и не разрешалось селиться в штате Новый Южный Уэльс, не представлялось возможным запретить им приезжать в качестве туристов. Многие мигранты валили толпами в Сидней, чтобы утолить свою жажду городской жизни, даже если им не позволяли остаться. Лучше сделаться бездомным и бродить по улицам города, чем жить в зонах расселения. По крайней мере, чувствуешь себя среди цивилизации. Очень скоро Сидней оказался переполнен. Правительство решило выдворить беженцев силой и не давать им вернуться. В столкновениях полиции и армии с задержавшимися в городе мигрантами погибли люди.

Сиднейский инцидент дал выход давно скапливавшемуся гневу переселенцев на правительство Австралии. Более ста миллионов беженцев пересекли границу Нового Южного Уэльса и двинулись к Сиднею. При виде моря бунтовщиков солдаты австралийской армии бежали с занимаемых позиций. Десятки миллионов человек ворвались в Сидней и разграбили его подчистую, — так колония муравьев пожирает свежий труп, оставляя после себя чисто обглоданный скелет. А потом погромщики ушли из полыхающего города; Сидней превратился в лес кошмаров, в царство беззакония. Те, кто остался, жили хуже, чем в зонах расселения.

Затем мятежники двинулись на Канберру, до нее было километров двести. Поскольку Канберра — столица Австралии, туда перебралась половина правительств мира. Даже ООН переехала туда из Сиднея. Чтобы защитить резиденции правительств, армии пришлось открыть огонь по нападавшим. Погибло больше полумиллиона человек — большинство умерло не от рук солдат, а от голода и жажды, или было затоптано обезумевшей стомиллионной толпой. Хаос продлился более десяти дней, и всё это время десятки миллионов человек были отрезаны от воды и пищи.

Мировоззрение переселенцев после этого значительно изменилось. Люди осознали, что на этом тесном, голодном континенте демократия страшнее деспотизма. Все мечтали о законности, порядке и сильной власти. Прежнее общество рухнуло. Мигранты требовали от правительства только еды, воды и места для койки; всё остальное уже ничего не значило. Как лед постепенно затягивает поверхность воды в озере, когда наступают морозы, так и переселенцы мало-помалу стали поддаваться соблазну тоталитаризма. Слова Томоко, произнесенные после того, как она убила мародеров в центре раздачи пищи, — «Вашей дегенератской свободе пришел конец» — стали популярным лозунгом; из могил истории выползли старые отбросы политики, в том числе фашизм. Религии тоже вернули себе былую власть; люди группировались вокруг разных вер и церквей. Ожила теократия — зомби еще более древний, чем тоталитаризм.

Неизбежным результатом тоталитаризма является война. Стали чаще вспыхивать конфликты между беженцами разных национальностей. Поначалу они возникали из-за воды и пищи, но вскоре переросли в методическое соперничество за жизненное пространство. После Канберрской резни австралийская армия стала мощным стабилизирующим фактором на землях Конгресса Переселенцев. По требованию ООН армия Австралии приступила к силовому поддержанию порядка. Без этого на континенте разразилась бы третья мировая война. И, как предсказывал какой-то мыслитель двадцатого века, оружием в ней послужили бы палки и камни. К этому времени национальные армии — за исключением австралийской — не могли вооружить своих солдат даже алебардами. В качестве оружия чаще всего использовали куски строительной арматуры, пошли в ход даже старинные мечи из музеев.

В эти темные дни бесчисленное количество людей просыпалось каждое утро, не веря, что всё это происходит на самом деле. За полгода человечество настолько регрессировало, что одной ногой стояло в средневековье.

Лишь приближение Второго Трисолярианского флота удерживало людей и общество от полного коллапса. Флот уже пересек пояс Койпера, и порой безоблачными ночами факелы корабельных двигателей можно было разглядеть невооруженным глазом. На этих 415 слабых огоньках держались все надежды человечества. Люди помнили обещание Томоко и мечтали о том дне, когда флот наконец прилетит и устроит для всех на континенте спокойную, комфортабельную жизнь. Демоны прошлого стали ангелами спасения, единственной духовной опорой. Люди молились за их пришествие.

Переселение продолжалось, огни городов на других континентах меркли один за другим, а сами города превращались в опустевшие, умолкшие лабиринты. Так в роскошном ресторане гаснет свет после ухода последнего посетителя.

К началу девятого месяца Великого переселения в Австралии жили 3,4 миллиарда человек. Качество жизни всё ухудшалось, и миграцию пришлось временно остановить. «Капли» снова нанесли удары по городам за пределами Австралии, и Томоко повторила свою угрозу: по истечении года Трисолярис сразу же начнет истреблять людей за пределами резерваций. Австралийский континент походил на тюремную повозку, катящуюся туда, откуда не возвращаются. В клетку набили так много заключенных, что она практически лопалась по швам, но в нее предстояло затолкать еще семьсот миллионов человек.

Томоко задумалась над этой проблемой и предложила использовать Новую Зеландию и прилегающие острова как буферную территорию. Это сработало; через два с половиной месяца через них в Австралию прошли дополнительные 630 миллионов беженцев.

Наконец, за три дня до срока последние три миллиона переселенцев отбыли с Новой Зеландии на кораблях и самолетах в Австралию.

Великое переселение закончилось.

К этому времени в Австралии размещалось подавляющее большинство населения — 4,16 миллиарда человек. За пределами континента оставалось восемь миллионов. Из них один миллион жил на марсианской базе, пять миллионов служили в Силах Безопасности Земли, и два миллиона примкнули к Земному Движению Сопротивления. По всему миру также оставалось незначительное количество людей, которых по тем или иным причинам не переселили; их точного количества никто не знал.

Томоко набрала наемников в Силы Безопасности Земли, чтобы наблюдать за процессом переселения. Она пообещала, что принятым на службу не потребуется эмигрировать в Австралию; позже им разрешат селиться без ограничений на захваченных Трисолярисом территориях. Многие охотно соглашались; по данным окончательных подсчетов, более миллиарда человек подало заявления через инфосферу. На собеседование вызвали двадцать миллионов, из которых пять миллионов приняли в СБЗ. Немногие счастливчики не обращали внимания на плевки и укоризненные взоры — они знали, что многие из оплевывающих тоже подавали заявления.

Кое-кто сравнивал Силы Безопасности Земли с Обществом «Земля-Трисолярис», существовавшим триста лет назад. Однако между этими организациями не было ничего общего. ОЗТ состояло из воинов идеи, а рекруты СБЗ всего лишь хотели избежать переселения и жить в комфорте.

СБЗ делились на три корпуса: Азиатский, Европейский и Североамериканский. Они унаследовали всё оружие и оборудование, оставленное национальными армиями при переселении. Вначале СБЗ действовали сдержанно, исключительно выполняя приказ Томоко следить за эмиграцией и охранять объекты инфраструктуры от расхищения и саботажа. Но когда ситуация в Австралии обострилась и процесс переселения замедлился, недовольная Томоко стала предъявляла всё новые и новые требования, сопровождавшиеся угрозами. Обезумевшие СБЗ прибегли к широкомасштабному насилию, чтобы вынудить людей уехать. В этот период СБЗ убили почти миллион человек. А когда отведенное на миграцию время вышло, Томоко приказала уничтожать всех людей за пределами резерваций. И тогда СБЗ осатанели. Сидя в летающих автомобилях, силовики реяли словно соколы над опустевшими городами, пикировали, завидев добычу, и расстреливали всех подряд из лазерных винтовок.

Земное Движение Сопротивления, наоборот, представляло собой всё лучшее в человечестве, переплавленное в горниле катастрофы. Местных ячеек было так много, что их даже пересчитать не удавалось. Предполагали, что в движении участвовало от полутора до двух миллионов человек. Они скрывались в неприступных горах и в лабиринтах туннелей под городами, вели партизанскую войну против СБЗ и дожидались той минуты, когда через четыре года смогут дать последний бой высадившимся трисолярианским захватчикам. По сравнению с любым другим партизанским движением в истории человечества Земное Движение Сопротивления безусловно превзошло всех в самопожертвовании. Поскольку Силы Безопасности опирались на всемерную поддержку Томоко и «капель», любые акции ЗДС мало чем отличались от самоубийства. Воевать приходилось в условиях, не допускающих действий объединенными силами, поэтому СБЗ могли уничтожать ячейки по одной.

Состав Земного Движения Сопротивления был смешанным, в нем встречались выходцы из всех слоев общества. Многие были выходцами из Общей Эры. Все шесть других кандидатов на пост Держателя Меча стали командирами Сопротивления. К концу переселения трое из них погибли в бою. Остались только инженер ускорителя Би Юньфэн, физик Цао Бинь и Иван Антонов, бывший русский вице-адмирал.

Каждый участник Сопротивления понимал, что надежды на победу нет. Как только приземлится Второй Трисолярианский флот, ЗДС будет уничтожено подчистую. Вечно голодные, одетые в лохмотья, прячущиеся по горным пещерам и городским канализациям, люди воевали за остатки достоинства расы землян. Они были единственным лучом света в самый мрачный период человеческой истории.

Перед рассветом Чэн Синь разбудили гулкие раскаты. Ночью ей плохо спалось — за окном то и дело поднимали шум недавно прибывшие беженцы. Девушка сразу же сообразила, что сейчас не сезон гроз, да и люди на улице как-то притихли. Чэн Синь вздрогнула, поднялась с постели, накинула одежду и вышла наружу. Возле двери она чуть не споткнулась о спящего Фрейса. Тот глянул на нее полусонными глазами, прислонился к дверному косяку и опять заснул.

На улице только-только начало светать. Многочисленные беженцы беспокойно поглядывали на восток и взволнованно перешептывались. Чэн Синь повернулась в ту же сторону и увидела на горизонте густой столб черного дыма. Казалось, он разорвал бледный рассвет надвое.

Чэн Синь вскоре узнала, что час назад СБЗ начали бомбить Австралию. Их основной целью, по-видимому, являлись энергосистемы, порты и крупные транспортные механизмы. Столб дыма клубился над разбитой термоядерной электростанцией, до которой было около пяти километров. Испуганные люди устремляли глаза в небо и видели в темной синеве пять инверсионных следов от бомбардировщиков СБЗ.

Девушка вернулась в дом. АА уже поднялась и включила телевизор. Но Чэн Синь не стала смотреть новости — она не нуждалась в дополнительной информации. Без малого год она постоянно молилась, чтобы этот момент никогда не наступил. Чэн Синь сделалась до того восприимчивой, что малейший намек подводил ее к правильному умозаключению. Она поняла, что случилось, как только услышала грохот за окном.

Уэйд снова оказался прав!

Чэн Синь обнаружила, что готова к этой ситуации. Раздумывать незачем, она уже знает, что делать. Девушка сказала АА, что ей нужно съездить к городским властям, и села на велосипед — самое удобное транспортное средство в зонах расселения. Она захватила с собой немного еды и воды, понимая, что, скорее всего, ей не удастся выполнить задуманное и дорога ей предстоит долгая.

Сквозь толчею в переулках она направилась к мэрии. Каждая страна мира привезла в зоны расселения свои административные ресурсы. В этой зоне жили выходцы из среднего по размеру города на северо-западе Китая. Мэрия располагалась в двух километрах отсюда, в большой палатке. Чэн Синь уже видела ее белый шпиль.

В последние две недели, под конец Великого переселения, хлынуло огромное количество беженцев. На распределение их по национальным зонам уже не оставалось времени, поэтому их селили где придется. В зоне Чэн Синь нашли приют люди из других городов, областей, провинций и даже не из Китая. За последние два месяца в Австралию впихнули семьсот миллионов переселенцев, и жизнь в и без того переполненных зонах расселения стала совсем невыносимой.

По обеим сторонам дороги громоздились кучи вещей. Новоприбывшим было негде жить, поэтому они ночевали под открытым небом. Их разбудили звуки взрывов, и теперь они тревожно глядели в направлении дымного столба. В тусклом голубоватом предутреннем свете лица беженцев казались еще бледнее, чем обычно. К Чэн Синь вернулось ощущение, что она смотрит сверху вниз на муравейник. Девушка пробиралась среди бледных лиц, и ее томил подсознательный страх, что солнце больше никогда не взойдет.

Внезапно подступили слабость и тошнота. Чэн Синь затормозила, остановилась у края дороги, и ее вырвало, да так, что слезы навернулись на глаза. Сухие спазмы продолжались, пока желудок не обессилел. Где-то рядом заплакал ребенок; Чэн Синь увидела кутающуюся в лохмотья мать, обнимающую дочь. Изможденная, с нечесаными волосами, женщина не шевелилась, бездумно уставившись в сторону востока. Лучи восходящего солнца заглянули в ее глаза, но там отразилось лишь оцепенение и боль утраты.

Чэн Синь вспомнила другую мать, красивую, здоровую, полную жизни, которая дала своего ребенка будущему Держателю Меча на площади перед зданием ООН. Где теперь она и ее дитя?

Возле палатки мэрии Чэн Синь пришлось сойти с велосипеда и проталкиваться сквозь многочисленную толпу. Здесь всегда было людно, но сейчас особенно — беженцы пришли узнать, что происходит. Чэн Синь подошла к охранникам и назвала себя. Офицер не знал ее в лицо и вынужден был считать код на удостоверении личности. Компьютер подтвердил, что это она, и взгляд офицера навсегда запечатлелся в памяти Чэн Синь:

«И почему же мы тогда выбрали тебя?»

Чэн Синь вошла в палатку и сразу вспомнила былую гипер-информационную эпоху. В обширном помещении над чиновниками и клерками висели многочисленные голографические инфоокна. По-видимому, многие из них трудились всю ночь и смертельно устали, но работы не убавлялось. Под этой крышей теснилось множество отделов, и все они боролись за рабочее пространство, что сильно напомнило Чэн Синь биржевой зал на Уолл-стрит в годы Общей Эры. Работники что-то нажимали в инфоокнах или набирали текст, а затем окна автоматически перемещались к другому клерку для дальнейшей обработки. Казалось, что светящиеся инфоокна — это призраки недавно ушедшей эры, собравшиеся на последнюю встречу.

Чэн Синь нашла мэра в крохотном закутке, отгороженном листами фанеры. Мэр был молод, на его нежном женственном лице лежала та же печать изнеможения, что и на лицах прочих сотрудников. Вдобавок он казался немного растерянным и отрешенным, как будто на плечи ему взвалили ношу, непосильную для представителя его хрупкого поколения.

На стене вспыхнуло огромное инфоокно с видом какого-то города. Почти все строения были старыми, традиционными, среди них возвышались лишь два-три здания-дерева. По всей видимости, не очень большой город. Чэн Синь отметила, что это видеозапись: в кадре иногда мелькали летающие автомобили, время дня — раннее утро. Девушка поняла, что инфоокно подменяло собой настоящее окно. Наверное, в этом городе мэр жил и работал до Великого переселения.

Мэр взглянул на Чэн Синь, и она прочла в его взоре еще одно «Почему мы выбрали тебя?». Тем не менее он вежливо спросил, чем может быть полезен.

— Мне нужно поговорить с Томоко, — ответила девушка.

Мэр покачал головой. Необычная просьба, казалось, слегка развеселила его, однако он ответил серьезно:

— Невозможно. Во-первых, у нас слишком низкий уровень, мы не можем выйти на прямой контакт с ней. Такой возможности нет даже у правительства всей провинции. Во-вторых, никто на Земле не знает, где сейчас Томоко. Связь с миром за пределами Австралии еле работает. Мы только что потеряли контакт с администрацией провинции, да и электроснабжение вот-вот прервется.

— Вы можете отправить меня в Канберру?

— Самолета у меня нет, но могу выделить наземный автомобиль. Однако не исключено, что пешком будет быстрее. Мисс Чэн, я настоятельно прошу вас остаться. Повсюду царит хаос, там очень опасно. Города бомбят. Хотите верьте, хотите нет, но здесь относительно спокойно.

В зонах расселения не строили беспроводных систем энергопитания, поэтому летающие автомобили не работали. Можно было воспользоваться самолетами или наземными автомобилями с автономным питанием — вот только дороги стали непроезжими.

Выйдя из палатки мэрии, Чэн Синь услышала еще один взрыв. Столб дыма протянулся в небо с другой стороны; настороженную толпу охватила самая настоящая тревога. Девушка протолкалась к велосипеду; ей нужно проехать свыше пятидесяти километров, попасть на прием в администрации провинции и связаться оттуда с Томоко. Если не получится, Чэн Синь попытается добраться до Канберры.

Она не остановится ни перед чем.

Толпа затихла, когда над мэрией загорелось огромное, размером с сам шатер, инфоокно. Так поступали только для публикации важнейших новостей. Окно подрагивало из-за нестабильного напряжения в электросети, но на фоне неяркого рассветного неба всё было хорошо видно.

В окне появилось здание Парламента в Канберре. Его построили в 1988 году, но продолжали называть «новым». На расстоянии оно казалось приземистым, прижавшимся к холму блиндажом; над крышей поднимался, наверное, самый высокий в мире флагшток. Мачта длиной свыше восьмидесяти метров вырастала из сплетения четырех гигантских стальных балок. По замыслу архитектора, эта конструкция должна была символизировать стабильность, но сейчас она походила на каркас большой палатки. Над зданием реял флаг ООН — после погрома в Сиднее штаб-квартиру перенесли туда.

Огромный кулак сдавил сердце Чэн Синь. Настал Судный день.

Изображение переключилось на камеру в зале Палаты представителей. Присутствовало всё руководство Земного Конгресса и Конгресса Флотов. Томоко созвала внеочередную сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

Томоко, по-прежнему в камуфляжной форме и черном шарфе, но без катаны, стояла у правительственного микрофона. Ее прекрасное лицо не носило и следа той пугающей, жестокой притягательности, к которой за прошедший год все уже привыкли. Сейчас она была сама лучезарность. Томоко поклонилась собравшимся лидерам человечества, и Чэн Синь снова, как два года назад, увидела милую хозяйку, привечающую гостей, прибывших на чайную церемонию.

— Великое переселение завершено! — Томоко опять поклонилась. — Благодарю вас! Я бесконечно признательна всем вам. Это величайшее достижение, сравнимое с миграцией ваших предков из Африки десятки тысячелетий назад. Для наших цивилизаций началась новая эра!

Cнаружи что-то взорвалось, и все собравшиеся инстинктивно повернули головы. Четыре подвесные осветительные рампы закачались, по залу забегали тени. Казалось, здание вот-вот рухнет. Но Томоко продолжала:

— Прежде чем прибудет великий флот Трисоляриса и организует для вас новую счастливую жизнь, вам предстоит пережить три трудных месяца. Надеюсь, земляне справятся так же хорошо, как в период Великого переселения.

Теперь я объявляю полную изоляцию Австралийской резервации от остального мира. Семь зондов сильного взаимодействия и Силы Безопасности Земли проследят за соблюдением абсолютной блокады. Любого, пытающегося покинуть Австралию, сочтут нарушителем и беспощадно уничтожат!

Обезвреживание Земли будет продолжено. В ближайшие три месяца резервация перейдет на натуральное сельское хозяйство. Применение современных технологий, в том числе электроэнергии, строго запрещается. Как вы уже заметили, Силы Безопасности Земли приступили к систематическому уничтожению энергостанций Австралии.

Люди вокруг Чэн Синь не верили своим ушам. Они переглядывались в надежде, что кто-нибудь объяснит им слова Томоко.

— Это же геноцид! — вскрикнул кто-то в Палате представителей. Тени продолжали раскачиваться, словно тела висельников.

И в самом деле, это был геноцид.

Прокормить 4,2 миллиарда человек в Австралии трудно, но вполне вообразимо. Даже после Великого переселения плотность населения составляла пятьдесят человек на квадратный километр — меньше, чем в Японии до Переселения.

Но продукты питания предполагалось изготавливать на высокоэффективных фабриках. В процессе переселения люди разобрали и перевезли значительное количество таких фабрик; многие из них уже восстановили и запустили. На пищевых фабриках выращивали генетически модифицированные злаки со скоростью, на порядки превосходящей природную. Однако для такого роста недостаточно естественного освещения, требуются сверхмощные лампы, потребляющие большое количество электроэнергии.

Если электроснабжение прервется, то ростки в оранжереях фабрик, требующие ультрафиолета или рентгеновских лучей для фотосинтеза, сгниют за пару дней.

Запасов продовольствия для 4,2 миллиардов человек хватит только на один месяц.

— Я не понимаю вашей реакции, — ответила Томоко человеку, крикнувшему «геноцид». Похоже, она говорила искренне.

— Пища! Откуда мы возьмем пищу? — крикнул кто-то еще. Люди уже не боялись Томоко. У них не осталось ничего, кроме отчаяния.

Томоко обвела взором зал и посмотрела в глаза каждого из собравшихся.

— Пища? Да оглянитесь вокруг — вас окружает еда, живая еда!

Она говорила безмятежно, будто напоминая человечеству о забытом складе продовольствия.

Никто не проронил ни слова. Тщательно спланированный процесс уничтожения достиг последней фазы. Слишком поздно что-то говорить.

А Томоко продолжала:

— В грядущей битве за выживание подавляющая часть человечества погибнет. Через три месяца, ко времени прибытия флота, на континенте должно остаться от тридцати до пятидесяти миллионов человек. Именно их, победителей, ждет свободная и цивилизованная жизнь в резервации. Пламя земной цивилизации не угаснет окончательно, но будет теплиться тихо, словно лампада в гробнице.

Австралийскую Палату представителей создали по образцу британской Палаты общин. Галереи для посетителей находились по бокам, а скамьи парламентариев, которые сейчас занимали мировые лидеры, располагались внизу, в середине. Сидящим на депутатских скамьях людям казалось, что они уже в той самой гробнице, и ее вот-вот запечатают.

— Сам факт существования уже невероятная удача. Так было на Земле в прошлом, так было всегда в этой жестокой Вселенной. Но в какой-то момент человечеству почудилось, что у него есть право на жизнь, что жизнь — это что-то само собой разумеющееся. В этом кроется основная причина вашего поражения. Мы снова поднимаем флаг эволюции над этой планетой, и вам придется бороться за выживание. Надеюсь, что все сидящие в этом зале войдут в число победивших пятидесяти миллионов. Надеюсь, что вы будете есть пищу, а не пища будет есть вас.

— Аааааа! — женский крик невдалеке словно ножом прорезал тишину и потерялся в мертвом молчании толпы.

Чэн Синь почувствовала, как весь мир вокруг нее перевернулся. Она даже не поняла, что падает на землю. Словно в старинном слайд-шоу, палатка мэрии и голографическое окно сдвинулись в сторону и сменились огромным, необъятным небом. И тут земля, словно поднявшись стоймя, ударила ей в спину. Рассветное небо стало тусклым океаном, по которому лужами крови плыли малиновые облака, освещенные восходящим солнцем. Перед глазами появилась маленькая черная точка, которая быстро расширялась, будто пятно на подожженном пламенем свечи бумажном листе, пока весь мир не затянуло мглой.

Девушка вскоре очнулась и, опершись ладонями о мягкий песок, села. Ощупала себя руками. Вроде бы всё в порядке, всё на месте. Кроме мира. Мир исчез. Вокруг не было ничего — только тьма. Чэн Синь распахнула глаза пошире, но так ничего и не увидела. Она ослепла.

Ее оглушили звуки; Чэн Синь не понимала, какие из них настоящие, а какие — иллюзорные: топот ног, нарастающий, словно морской прилив, крики, рыдания и невнятные, жуткие стоны, какие издает мертвый лес в бурю.

Кто-то с разбегу врезался в нее, она повалилась, с трудом снова села. Перед глазами стояла непроглядная тьма, вязкая, как гудрон. Чэн Синь повернулась туда, где, по ее мнению, должен быть восток, но даже мысленно не смогла увидеть поднимающееся над горизонтом солнце. Вместо него восходило гигантское темное колесо, заливающее мир лучами черного света.

Посреди этого бесконечного мрака ей показалось, что она видит чьи-то глаза. Черные глаза растворились во мгле, но она ощущала их присутствие, чувствовала на себе их взгляд. Может быть, это глаза Юнь Тяньмина? Она упала в ту пропасть, где сможет встретиться с ним. Она услышала, как Тяньмин зовет ее. Девушка попыталась изгнать галлюцинации из своего разума, но они не желали уходить. Наконец она убедилась, что призыв исходит из реального мира. Говорил явно мужчина, но голос звучал женственно — значит, человек принадлежал нынешней эпохе.

— Вы доктор Чэн Синь?

Она кивнула. Точнее, ощутила, что кивнула — ее тело, похоже, действовало само по себе.

— Что у вас с глазами? Вы не видите?

— Кто вы?

— Я командую специальной группой в составе Сил Безопасности Земли. Томоко приказала нам вывезти вас из Австралии.

— Куда?

— Куда пожелаете. Она позаботится о вас. Разумеется, если вы сами захотите отправиться с нами.

Чэн Синь услышала другой звук и сначала подумала, что это очередная галлюцинация: рокот вертолета. Человечество научилось антигравитации, но эта технология требовала слишком много энергии для практического применения. На летающем транспорте использовали традиционные пропеллеры. Она ощутила порывы ветра — еще одно доказательство, что вертолет где-то недалеко.

— Можно мне поговорить с Томоко?

Ей в руку толкнулся какой-то предмет — мобильный телефон. Она поднесла его к уху и услышала голос Томоко:

— Приветствую тебя, Держатель Меча.

— Я искала встречи с тобой.

— Зачем? По-прежнему считаешь себя спасительницей мира?

Чэн Синь медленно покачала головой.

— Нет. Я никогда так о себе не думала. Я хочу спасти всего лишь двух человек. Хорошо?

— Кого именно?

— 艾 АА и Фрейса.

— А, свою болтливую подружку и старика-аборигена? И ты искала меня только ради этого?

Чэн Синь удивилась. Томоко встречалась с АА, но откуда она знала, кто такой Фрейс?

— Да. Пускай твои люди заберут их из Австралии, чтобы они жили на свободе.

— Это несложно. А как насчет тебя?

— Обо мне не беспокойся.

— Разве ты не видишь, что происходит?

— Не вижу. Я вообще ничего не вижу.

— Ты что, ослепла? Плохо питалась?

Чэн Синь, АА и Фрейсу весь год выдавали достаточные пайки, и правительство так и не отняло у старого аборигена дом. Как только Чэн Синь и АА переехали к Фрейсу, ее перестали третировать. Девушка полагала, что ее защищает местная администрация, но теперь она поняла — за ней приглядывала Томоко.

Чэн Синь понимала, что этим биороботом управляет группа инопланетян, находящихся на расстоянии в четыре световых года, но она, подобно другим людям, всегда воспринимала Томоко как личность, женщину. И эта женщина, занятая уничтожением 4,2 миллиардов человек, беспокоилась о ней!

— Если ты останешься, тебя съедят.

— Я знаю, — хладнокровно ответила Чэн Синь.

Неужели Томоко вздохнула?

— Хорошо. Я оставлю софон рядом с тобой. Если передумаешь или понадобится помощь, скажи, я услышу.

Чэн Синь не ответила, даже не поблагодарила.

Кто-то схватил ее за руку — это был командир Сил Безопасности Земли.

— Мне приказали вывезти тех двоих, о которых вы говорили. Будет лучше, если вы, доктор Чэн, поедете с нами. Здесь скоро начнется сущий ад.

Чэн Синь отрицательно покачала головой.

— Вы знаете, где они находятся? Вот и хорошо. Отправляйтесь за ними. Спасибо.

Она прислушалась к вертолету. После потери зрения ее слух обострился, словно стал третьим глазом. Она услышала, как вертолет поднимается в воздух, а потом приземляется в паре километров отсюда. Через несколько минут он снова взлетел, и постепенно шум ротора затих.

Чэн Синь удовлетворенно закрыла глаза. Открыты они или закрыты, вокруг царила ночь. Наконец-то ее разбитое сердце нашло покой среди моря крови. Непреодолимая тьма стала ей защитой. За пеленой мрака был ужас. От того, что там происходит, дрожал в ознобе сам мороз и спотыкалась в потемках сама тьма.

Хаос вокруг нее нарастал: люди бегали, дрались, стреляли, ругались, вопили, стонали, умирали… «Разве они уже начали есть друг друга? Еще рано для такого». Чэн Синь верила, что даже через месяц, когда кончится еда, большинство откажется есть человечину.

«Поэтому большинство и умрет».

Неважно, как станут называть пятьдесят миллионов выживших — людьми или еще как-то. Исчезнет сама концепция человечности.

Теперь всю историю земной цивилизации можно описать одной строкой: мы вышли из Африки, мы бродили семьдесят тысяч лет, мы дошли до Австралии.

В Австралии человечество вернулось к исходному состоянию. Однако нового путешествия не будет. Это конец.

Невдалеке заплакал ребенок. Чэн Синь захотелось обнять его. Она вспомнила малыша, которого держала перед зданием ООН — мягкого, теплого, приветливо улыбающегося. От прилива материнского чувства у девушки защемило сердце. Она боялась, что дитя останется голодным.