Глава 60. Про дирижабли и реактивную авиацию

Были и плохие новости. Немцы нанесли удар там, где не ждали — они скрытно скопили большие силы и начали стремительное наступление на Югославию и Румынию. Почему я знаю про неожиданность? Очень уж взвинченным был тон телеграммы, которой меня направляли в Воронеж. Там прямо так и было написано — реактивные самолёты нужны нашей военной авиации срочно.

Я и сам знаю, что срочно потому, что в это же самое время уже идут испытания истребителя-перехватчика БИ-1 с жидкостно-реактивным двигателем. Тем самым, где для окисления керосина используется азотная кислота. Насколько я помню — этот аппарат затянуло в пикирование, когда он слишком сильно разогнался — этот эффект пока нашими авиаторами не изучен, потому что с ним никто ни разу не встречался.

Ну да до таких скоростей ещё добраться нужно с нашими-то еле живыми турбореактивными двигателями. А пока мы с Мусенькой сели на поезд и поехали в Воронеж через Москву. Наш с нею семейный самолёт, тот, что я сделал, ещё работая в аэроклубе, больше года никто в воздух не поднимал, а у меня за домашними делами не дошли руки осмотреть машину и привести её в порядок — каркас-то у неё деревянный — мог и подгнить.

До столицы добрались без происшествий и ни капельки не удивились, когда на вокзале нас встретил Василий Сталин.

— Девочек провожаю — посажу их в поезд на Молотов, а вы никуда не уходите. Есть разговор.

— Да полно тебе, мы и сами хотели бы посмотреть на наших героинь — обрадовалась Мусенька.

Перешли с вокзала на вокзал и успели обменяться словечком-другим с восходящими звёздами советской геологической науки. Это надо было видеть, какими завидущими глазами смотрели на нас окружающие — какие-то заштатные майоры, а уже знакомы с самими алмазницами! На Васю, одетого в штатское, вообще внимания не обращали. Он ведь не просто так, а носит аккуратную мужицкую бородку — ему не хочется быть узнанным.

Словом, поезд ушёл, а мы остались.

— Проблема у меня, — не стал тянуть резину «внучок». — Отец не даёт ни Ан-224-х, ни даже «Крыльев танка», а мне нужно перебрасывать к нам в «Васюки» кучу техники. Тракторы, автомобили, рудничное оборудование.

— Не части, Васятка, — остановила его моя заботливая. — Что за такие за Васюки?

— Вы улетели, и остался я один лётчик на всю экспедицию. Мой позывной и написали на всех самолётах.

— Про позывной мы знаем, — кивнул я. — Вась на свете много, а идентификатор должен быть уникальным, поэтому в полку у Бюхель тебе и присвоили наименование «Васюк», что и «Вася» и «Васёк» оказались заняты.

— И «Василь» и даже «Василёк», — согласился начальник нашей партии. — Пришлось соглашаться на «Васюк», потому что «Васяк» как-то неправильно звучало. Так вот, прилетает к нам в лагерь местное Якутское начальство, выходит на лётное поле, осматривается и говорит:

— Надо же — одни сплошные Васюки! — это потому что написано на всех стоящих по краю поля самолётах. А слово первого председателя комитета партии, это, считай, закон. С тех пор во всех документах только такое название и фигурирует. Словно из «Двенадцати стульев». Только на название наплевать, вы мне скажите, как я до моих Васюков теперь технику довезу? Зимой по льду? Или железную дорогу строить прикажете? Или… ну, папа сказал, что вы подскажете.

— Дирижаблем, — ответил я.

— А где его взять?

— Строили перед войной. Значит, где-то должны лежать.

— Не тупи, Субботин, — фыркнула Мусенька. — Подними глаза! В небе над Москвой целые поля зенитных заграждений из твоих любимых дирижаблей. Значит, их где-то всё ещё делают. Так что, внучок, разберись и воспользуйся.

— Это же просто аэростаты! — воскликнул Вася.

— Это — да, аэростаты. Но делают их там же, где делали дирижабли. Посмотри — даже форма продолговатая, причем — с хвостовыми стабилизаторами — то есть, одни и те же люди их строили, исходя из одних и тех же соображений. Ну, и эти аэростаты, и настоящие дирижабли.

— То есть, ты виделся с отцом, — перевела стрелки разговора моя несравненная.

— Да, поговорили. Он меня похвалил и наказал продолжать в том же духе. А вы нынче куда?

— Сначала съедим по мороженому, потом в парке покатаемся на каруселях, а вечером сядем на поезд и укатим в Воронеж.

— Э! — только и ответил Василий Иванович. — Не хотите говорить — не надо. Но, вообще-то у меня тут машина — подкину, куда хотите.

— Мы, русские, дома ездим в комфортабельном метро, — отрезал я на автомате.

— А за границей — на танке, — добавила Мусенька. — Ты домой-то, когда возвращаешься?

— Послезавтра. Наталья с Сашей вернутся из Ленинграда, да и полетим обратно к себе.

— Кланяйся нашим Васюкам на Якутской земле.

В Воронеже я застал целый слёт главных авиаконструкторов. Как объяснил мне Москалёв, партия приняла решение не проводить никаких принципиально новых разработок, а продолжать выпуск ранее поставленных на производство самолётов, допуская лишь технологические улучшения. Ещё продолжаются работы по доводке моторов М-82, и в конструкторских бюро Микулина и Климова совершенствуют V-образные двигатели водяного охлаждения. Соответственно, бригада из Запорожья и московский коллектив Бессонова высвобождены для участия в реактивном проекте. Впрочем, Климов и Микулин тоже здесь. То есть отсутствует только товарищ Шевцов.

И все главные столпились в стендовом зале, наблюдая за работой не вполне понятного с первого взгляда горшка, уверенно дающего тягу в добрую тонну.

— У нас проблема с жаропрочностью лопаток турбины, — признался Архип Михайлович. — Поэтому нагнетаем воздух от внешнего компрессора. Добились устойчивого горения и нормальной управляемости мощностью. Но не готовы снимать её со струи раскалённых газов. Пока нет нужных материалов.

Что же — картинка ожидаемая. Тут ведь проблема не только с лопатками, хотя с ними в первую очередь. Не стоит забывать и про то, что турбина должна очень быстро вращаться вокруг оси, расположенной там, где температура далеко не комнатная. Масса проблем и с балансировкой, и с выносом опор за пределы факела. С охлаждением камеры сгорания тоже не всё просто. То есть, решения, конечно есть, но на их реализацию необходимо время.

А пока по общему приговору имеет смысл поставить на самолёт этот самый «горшок» с турбонагнетателем, приводимым в действие от привычного поршневого двигателя. Споры идут только относительно того, стоит ли этим мотором приводить в движение обычный винт, на котором, в крайнем случае, самолёт сможет добраться до аэродрома и приземлиться.

Собственно, мне даже вмешиваться ни во что не нужно — тут и без меня люди разбираются в вопросе. Причём, мне кажется, лучше меня. Я ведь не слишком хорошо знаком с реактивной авиацией.

Нет, полного единодушия среди собравшихся нет — каждый имеет своё мнение и по затронутому вопросу, и по вопросу о том, какой поршневой двигатель использовать для приведения в действие реактивного. Разумеется, я просто слушал и старался ничего определённого не говорить. Мне очень понравилось, что принято решение о перенацеливании основных конструкторских сил на реактивную тематику.

Процесс запущен и без моего участия. Мне попросту ни во что не нужно вмешиваться. Поэтому можно спокойно поинтересоваться, как идут дела у Александра Москалёва.

Тут всё тоже оказалось правильно. Начну издалека — с толкающего винта его москитных истребителей. Они очень опасны для лётчика, аварийно покидающего машину. Поэтому и был предусмотрен тормоз, останавливающий вращение заднего пропеллера при необходимости прыгать с парашютом. Но, даже при остановке винта, вероятность напороться на лопасть велика. Да и плоскости хвоста тоже оказываются на пути лётчика — словом, вопрос о катапульте всегда стоял остро — ещё с тридцать девятого года.

Вот с ним и «бодался» Александр Сергеевич долгих три года. Всё-таки катапульта — не такое уж простое и лёгкое устройство. Тут тебе и кресло должно быть достаточно прочным, и замки, и пиропатроны, и… да целый клубок проблем. И всё это очень плохо вставало в тесноту москитного истребителя. На опытных машинах пришлось и кабину раздуть, и длину самолёта немного увеличить, но принципиально всё заработало и даже было испытано.

На этом прототипе Москалёв и испытал один из вариантов старого слабенького реактивного двигателя — того, на котором я поднимал в воздух его «Стрелу». Хвост для этого пришлось сделать двухкилевым, поставив на выствленные из крыла трубчатые консоли вертикальные стабилизаторы с рулями. А горизонтальную плоскость положить сверху на их концы — так удалось вывести хвост из реактивной струи.

Это сооружение более-менее летало. То есть, летало оно вполне уверенно, но медленно. Весну и всё лето его гоняли в самых разных режимах, то на одном только тянущем винте переднего мотора, то на заднем реактивном, то на обоих, переходя с одного на другой на разных высотах и скоростях.

Правильно я сделал ставку именно на этого конструктора — он кропотливо исследовал поведение планера в зависимости от того, куда приложено усилие и теперь был готов принять «на борт» двигатель с тягой, сопоставимой с весом всего самолёта. И, главное, катапульта давала шансы спасти лётчика-испытателя, если что-то пойдёт не так. Если говорить о «горшке», который продолжали гонять на стенде, то он вполне гармонично вписывался в хвост фюзеляжа вместе с компрессором, на привод которого планировалось израсходовать всю мощность установленного в носу ММ-1. То есть, на вращение винта отвлекаться не предполагалось. Только на вентилятор охлаждения, спрятанный под капотом.

Мы сразу договорились, что ограничим скорость самолёта семьюстами пятьюдесятью километрами в час, а потом начнём думать о применении стреловидного крыла — благо, кое-какие сведения о подобных конфигурациях всё тот же Москалёв уже получил, испытывая свою «Стрелу».

И всё — больше я ни на что не гожусь. Тут тоже прекрасно справятся без меня. Говорил же, что моя тема — поршневые самолёты. Причем — лёгкие или, в крайнем случае, двухмоторные, но не тяжеловозы. Я уже старый человек, которому трудно воспринимать новое. Поэтому облетал новую машину Ильюшина — бронированный истребитель Ил-1 — и сел писать отчёт, основной мыслью которого была: «В Багдаде всё спокойно».

— А не кажется ли вам, Александр Трофимович, что вы смотрите на мир сквозь розовые очки? Не пытаетесь ли вы создать у руководства партии умиротворённого и расслабленного настроения? — товарищ Сталин прошёлся по кабинету и во второй раз на моей памяти занялся своей трубкой.

— Конечно, стараюсь. Потому что уверен в правильности выбранного пути. Не стоит направлять силы конструкторских коллективов на решение вопросов, которые не дадут полезной отдачи. Сейчас, когда мы понимаем — война будет выиграна, нужно быть готовыми к суровым послевоенным реалиям. Америка подогнёт под себя всю разрушенную войной Европу, опутав её сетью долговых обязательств, а с нами начнёт идеологическое противостояние, которое назовут холодной войной. Не знаю, как разляжется карта, но у нас не останется другого выхода, кроме как оказаться хорошо подготовленными и оснащёнными в военном отношении. Настолько могущественными, что силовое воздействие на СССР окажется опасным.

— Опять хитрите, — Иосиф Виссарионович отложил в сторону так и не набитую трубку. — Тогда объясните мне, что это за выходка с дирижаблями? Зачем вам понадобилось вводить в заблуждение начинающего руководителя зарождающейся отрасли?

— Чтобы не потерять окончательно и бесповоротно дирижаблестроение. Это же целая своеобразная культура, лишиться которой недолго — достаточно просто перестать уделять ей внимание, как она умрёт сама собой. А у нас по-прежнему останутся такие задачи, как метео- и ледовая разведка. Поиск рыбных косяков и оторвавшихся мин. Обнаружение вражеских подводных лодок и, уже скоро, размещение радиолокаторов для обнаружения самолётов противника. Более того — вертолёты ведь появятся ещё нескоро. А необходимость высадить или забрать хоть что-то там, куда решительно невозможно посадить самолёт, останется. Поэтому я и натолкнул Василия на мысль о дирижаблях. Уж он-то со своей энергией и напором, наверняка, перебаламутил много народу.

— А почему вы думаете, что дирижаблестроение будет утрачено? — Сталин снова потянулся за трубкой.

— Так было, — пожал я плечами. — Не знаю почему, но это случилось. И я решительно не знаю, как это предотвратить.

— Могли бы просто рассказать, — Иосиф Виссарионович досадливо махнул рукой и опять отложил трубку. — Товарищ Кузнецов поссорился с товарищем Головановым из-за самолётов По-8. Флотской авиации нужны торпедоносцы, а авиации дальнего действия — бомбовозы.

Я неопределённо пожал плечами. Не моя это тематика.

— То есть вы решительно отказываетесь быть полезными? — вождь посмотрел на нас с Мусенькой со смешинкой во взоре.

— Мы кое-что можем сделать в качестве военных лётчиков, — пожала плечами моя хорошая. — А по части воздействия на реальность — выдохлись. Всё изменилось. Мы в этом мире такие же новички, как и все остальные.

— Ну, как дети! — ухмыльнулся Сталин. — А про ядерное оружие ничего не хотите мне рассказать?

— Кажется, проект «Манхэттен», — припомнил я. — Так о его ходе наша разведка исправно докладывает, причём, с массой таких технических деталей, о которых мы и представления не имеем. Не уверен, что нам удастся опередить в этой теме американцев. Во всяком случае, толку в этих вопросах от нас никакого.

— Интересно, интересно! А какие-нибудь имена не припомните?

— Оппенгеймер, Нильс Бор и Энрико Ферми, — отчиталась Мусенька. — И ещё Фейнман, который потом написал Фейнмановские лекции по физике, — она у меня много книжек прочитала, и память у неё лучше.

— Так чем же все эти работы завершились? — всё так же насмешливо спросил Сталин.

— Бомбы сделали. А потом шарахнули ими по Хиросиме и Нагасаки. Мощность взрывов была килотонн двадцать в тротиловом эквиваленте, — отчитался я.

— Ни на какой фронт отправляться даже и не думайте, — заключил товарищ Сталин. — Езжайте домой и делайте там то, что считаете нужным.