Глава 48. Испытания транспортника

О выходе Румынии из войны я узнал уже в Воронеже. Как раз писал отчёт по результатам войсковых испытаний, как тут примчались ребята из ЛИС и давай меня подкидывать. Потом было по радио что-то про капитуляцию и репарации, про то, что наш недавний противник теперь сам отбивается от немцев… чего-то я не понял — в старом варианте истории Румыния стала нашим союзником, а в этой? Опять всё мутно.

Так уж вышло, что самолётостроению с использованием пенопласта в качестве конструкционного материала из нынешних авиаинженеров был обучен только я. Ходил слушок, что где-то на западе использовали сверхлёгкую древесину бальзового дерева, ту самую, из которой Тур Хейердал построил свой знаменитый плот Кон-Тики. Но нам и возни с пенопластом хватило, потому что рассчитывать прочность всех конструкций приходилось мне. Естественно, под неусыпным присмотром сотрудников сразу трёх конструкторских групп.

Сам пенопласт мы получали прямо на заводских установках — их только незадолго до этого окончательно довели до ума в одном из далёких Сибирских институтов, и срочно доставили в Горький. Словом — заполнение пеной любых форм, некоторое время воспринималось, как волшебство. После отвердения получались весьма прочные и лёгкие конструкции, из которых мы и собирали самолёт. Сами формы гнули или выколачивали из дюралевого листа — до штамповки деталей было пока далеко. Целые панели типа всем знакомых в наше время «сэндвичей» занимали свои места в фюзеляже и крыльях.

Работа шла вроде бы и в авральном темпе, но без нервотрёпки — в командах Москалёва и Поликарпова люди успели хорошо сработаться, да и я среди них притёрся, а Олег Антонов вполне живописно во всё это вписался и «вписал» ещё нескольких ребят, вызванных из Саратова.

Замнаркома авиапрома по новым разработкам товарищ Яковлев частенько заезжал к нам запросто и искренне интересовался успехами. Вот не отнимешь этого у человека — умеет общаться. Не напрягает и очень располагает к себе.

Было немало тревог за чересчур новаторское крыло, за охлаждение двигателей, но справились мы с проблемами достаточно успешно — парни из Воронежа уже прошли тему вентиляции двенадцатицилиндрового однорядника, а про хитрости с механизацией несущих плоскостей я не скрыл ничего, из того, что знал. Повсюду восторжествовал гидравлический привод, даже подумывали об уборке шасси, но поняли, что с ней мы ни в какие сроки не уложимся. Первый образец у нас полетел достаточно быстро — буквально с листа. Естественно, испытания я никому не доверил и одну за другой выловил одиннадцать «блох» — конечно, не обошлось без шероховатостей.

Но крупных принципиальных просчетов не было — устранили «плюхи» в рабочем порядке.

— Так как назовём наше детище? — спросил Николай Николаевич, когда в октябре я посадил этот аппарат на Московском аэродроме. Мы прилетели почти всей конструкторской командой просто потому, что нам захотелось проветриться в столице.

— Ан-226, - ответил я, закатив глаза в задумчивости.

— Почему именно по моей фамилии? — Спросил Олег Константинович.

— Николаю Николаевичу нельзя отмечаться в таком деле — он у нас на всех обиделся и убежал на Волгу. Александру Сергеевичу тоже никак — а то враги перестанут бояться его кусачих москитов. Ну… Москалев начинается с «Мо», и москит тоже с «Мо». Мои буквы уже Павел Осипович занял — так что кроме вас — больше некому.

— Тогда, что это за номер такой несуразный? Почему двести двадцать шесть?

— А я людей пересчитал, что участвовали в творческом процессе. Мастеров, наладчиков, испытателей — куча же народу хоть что-то, да подсказала.

Пока Антонов переваривал эту белиберду, Поликарпов задумчиво смотрел на меня, а потом перевёл взгляд на Олега Константиновича. Он-то никогда не забывал о том, что я из будущего. И могу помнить, сколько всего понаизобретает этот пока начинающий конструктор. А больше об этом среди нас никто не догадался.

Наверное, мог бы сообразить товарищ Сталин, если бы слышал моё «обоснование», но он только подходил от остановившейся рядом машины. Вид нашего «аппарата» его явно заинтересовал — он вообще уделял много внимания авиации, и, говорят, неплохо в ней разбирался.

— Вы, товарищ Субботин, как всегда весьма недисциплинированы, — проговорил он с мягким нажимом в голосе. — Прилетели на не принятом комиссией самолёте, да еще и целый коллектив главных конструкторов на ней привезли.

— Раньше обычай такой был, — отвечать начал Поликарпов, — когда по вновь построенному мосту проходил первый поезд, инженер-строитель обязательно стоял снизу, чтоб сразу получить по голове, если чего-то недосмотрел.

Сталин сдержанно улыбнулся. Кажется, он получал удовольствие от увиденного:

— Как мне кажется, от идеи несущего фюзеляжа, использованной в… «Сарае», вы не отказались.

— Четыре в длину и двенадцать в ширину — это же полсотни дармовых квадратных метров толстопрофильного крыла, — улыбнулся Антонов. А на них, между прочим, пошел драгоценный крылатый металл.

— Но днище у вас, я вижу, фанерное, — вождь разогнулся, заглянув под брюхо нашему детищу.

— Я же говорил, что нужно покрасить, — посетовал Москалёв.

— Так, покрасили. Зелёной армейской краской, — пожал плечами Антонов. — И тут особой прочности не нужно, — пояснил он, повернувшись к Сталину. — Каркас пола и днища выполнен из стальных профилей в виде одной объёмной фермы, чтобы грузом не проломило. То есть снизу обшивка не несущая.

— Тогда объясните мне, почему сзади у вас винты двойные, а впереди — одинарные?

— Из-за моторов, — вздохнул Москалёв. — Двенадцатицилиндровые однорядные прокляли в производстве — никак не могут добиться нужной точности обработки. Нам пришлось ставить три шестицилиндровых — один вперёд и два назад. Средний из моторов немного приподнят так, чтобы его ось прошла до заднего окончания мотогондолы, где он через шестерню закручивает соосный винт в противоположную сторону.

— То есть не получилось у вас поставить два раза по тысяча шестьдесят, и вы остановились на девяти сотнях. А поставить другой двигатель, мощнее, вам почему не захотелось?

— А где их взять? — пожал плечами Олег Константинович. — Все давно расписаны по другим самолётам. Только ММ-1 более-менее доступны. Это, я думаю, до тех пор, пока не принято решение о выпуске москитных истребителей большой серией?

— Как охлаждается передний из трёх двигателей, мне, кажется, понятно. Но где воздухозаборники двух задних? — Сталин не стал выдавать своих планов в отношении постройки самолётов. — Они же закрыты совершенно гладкими капотами.

— Воздух поступает с верхней поверхности плоскости, — ответил я. — Засасывается через отверстия над второй третью хорды крыла и через канал в консоли подвеса подаётся ко второму и третьему двигателям. Такие решения стали применять значительно позднее, но нам они и сейчас не помешают. И на динамику влияют положительно, и к подъёмной силе не лишняя добавка.

— То есть, вы поставили отдельный насос для обдува? — уточнил Иосиф Виссарионович.

— Никак нет. Вот же насос! — показал я на задние винты. — А на корме обтекателя мотогондолы имеются шторки, которыми можно отрегулировать охлаждение хоть второго двигателя, хоть третьего. Словом, машина готова к испытаниям. Как только прибудет комиссия — приступим.

В это время наше внимание привлекла упряжка гнедых. Она бодро двигалась к нам, таща пушку и артиллерийский передок. Лихо подскакала, молодецки повернулась и встала рядом с раскрытой аппарелью. Бойцы мигом отцепили орудие и на руках вкатили его в грузовой отсек.

— Не лезет, товарищ майор! — отрапортовал подъехавшему на Эмке красному командиру молоденький сержант.

— Сам вижу, что не лезет, — ответил Витя Алябьев — тот самый, который уговорил меня подвезти солдат для оцепления заводского аэродрома в Горьком пару лет тому назад.

— Здравия желаю, товарищ Сталин. Разрешите обратиться к капитану Субботину.

— Обращайтесь.

— Шурик, конь троянский, что за засада?

— Сержант-то у тебя, Витя, небось, ещё неженатый. Вот у него и не лезет, — ответил я, выуживая из-за голенища отвёртку. Подошел к носу нашего гузовоза и вскрыл заранее подготовленный люк. Заглянул — ствол орудия задран куда-то вверх и в открытый мной проход не попадает.

— Сержант, — Виктор уже всё разглядел. — Ну-ка, опускай ствол.

Через пару минут из носа самолёта выставился дульный тормоз трёхдюймовки, а потом он некоторое время выдвигался дальше, пока до не меня не донеслось:

— Всё, упёрлось.

— Тогда, крепите груз. Канаты там на мотовилах увидите, — ответил я. — А вы что, собрались куда-то лететь, или только примериться приехали?

— Передок не входит, коней привязать не к чему, — перечислял недостатки тот самый сержант. А Олег Константинович фиксировал их в своём блокноте.

— Вить! А сколько эта пушка весит? — обратился я к Алябьеву.

— Тонну с малым.

— А передок?

— Килограммов шестьсот.

— Тогда лошадей я не повезу — не взлететь мне с ними.

— А солдат?

— Если с передком, то только семерых. Две с половиной тонны — не больше.

— Ладно, пусть без передка, но снаряды я загружу. Так, когда взлетаем?

— Как заправлюсь, так и взлетаем. Только горючки у меня будет всего километров на пятьсот.

Сталин смотрел на происходящее со странным прищуром и ничего не говорил.

А по летному полю в нашем направлении следовал заправщик.

Пришлось извлекать из грузового отсека стремянку и следить за тем, чтобы незнакомые с новой машиной аэродромные работники ничего не перепутали.

Тем временем бойцы завершили погрузку боезапаса, расселись по откидным сиденьям вдоль стен и с интересом смотрели в распахнутые грузовые ворота самолёта. Я пересчитал разложенные по полу снаряды, прикинул их вес, добавил килограммов по сто на каждого солдата — потяну. Вышел, спросить, куда летим, но эмки с майором Алябьевым уже не было, а упряжка гнедых скрывалась из виду, увозя опустевший передок.

Товарищ Сталин в окружении главных конструкторов с интересом посматривал на происходящее.

— Сержант! Так куда летим? — крикнул я в сторону бойцов.

— Велено прибыть в Шклов.

— Шклов, Шклов. Где он, этот Шклов?

— Южнее Орши, это к западу от Смоленска, — подсказал Иосиф Виссарионович. — Когда вернётесь, загляните ко мне, расскажите, как там дела. А вас, товарищи, — обернулся он к моим попутчикам, — прошу со мной. Не будем мешать товарищу Субботину, — и зашагал к машине.

Карта нужного района у меня была только крупномасштабная.

— Опять по пачке Беломора курс прокладывать, — ругнулся я негромко, отыскав кружочек с нужной надписью на изрядно помятой портянке, извлечённой из штурманского ящичка.

— Последняя, товарищ капитан, — протянул мне пачку папирос всё тот же молоденький сержант.

Неудобно я как-то пошутил. Взял, конечно, приладил рядом на видном месте и оглянулся на распахнутую аппарель — никто там не толчётся? Щёлкнул тумблером — верхняя створка послушно опустилось до ограничителей, и потом и нижняя поднялась, клацнув запорами, словно акула зубами. Убедившись, что моторы прогреты, запросил разрешения взлетать, и, получив его, прямо с места вспорхнул мотыльком — у меня всего восемьдесят метров разгона, потом выпуск закрылков и немедленный отрыв.

Многоколёсные шасси не слишком требовательны к качеству покрытия взлётной полосы — нечего выпендриваться с рулёжкой.

Сразу лёг на курс и пошел с плавным набором высоты, не особо насилуя моторы — чутьё подсказывало — в конечном пункте мне не нальют, поэтому на обратном пути придётся тянуть на этой же заправке до самого Смоленска. И вообще моим моторам лучше всего работается в диапазоне высот от полутора до двух километров — самый маленький расход в пересчёте на расстояние. Если кто не понял — с этой высоты открываются просто волшебно- замечательные виды. Бойцы это оценили и буквально прильнули к лобовому стеклу между мной и креслом второго пилота, занятым как раз тем самым сержантом. Тут около двух метров прекрасно застеклённого окна. Мне это очень понравилось, потому что улучшилась центровка.

Летели мы недолго — Ан-226 довольно быстрая машина, а Смоленск — достаточно надёжный ориентир. Только вот после него, сначала к нам пристроилась пара краснозвёздных По-3 и внимательно рассмотрела, что нарисовано на наших бортах, а потом радио донесло до меня законный вопрос:

— Слышь, Шурик! А она у тебя взаправду стреляет? Ну, пушка, что спереди точит?

— Нет. Просто не влезла, вот и пришлось выставлять её через ширинку. А вообще-то я Шклов ищу. Вы не видали?

— А чего его искать — он прямо перед тобой. Южнее садись — на северной окраине всё в дыму.

— Там что? Стреляют? — не понял я.

— Да, танки прорвались.

— Брахмапутра! Отсюда же… — договаривать я не стал. Меня как раз запросили с поста ВНОС — нужно было ответить, кто я и что везу.

Посадили меня на несжатое поле куда-то на западную окраину. Я постарался угадать прямиком на дорогу, за что был вознаграждён немедленным прибытием грузовика, забравшего и пушку, и снаряды и артиллеристов.

— Давай, Шурик, вези остальные, — напутствовали меня с того же поста воздушного наблюдения, оповещения и связи. Если кто-то удивляется, что меня точно знают по имени — то ничего странного — позывной всегда написан на моём самолёте — люди должны знать, как ко мне обратиться. Хоккеисты же пишут свои имена на амуниции — почему остальные должны поступать иначе?

На Центральном аэродроме меня ожидали ещё три орудия и командир батареи в звании старшего лейтенанта. Отличный мужик — сразу со мной договорился, что после переброски пушек и расчётов, я перевезу к Шклову и передки, и лошадей и полевую кухню. Вот бывают же такие люди, с которыми приятно иметь дело — сразу видно, что у них всё схвачено. Он этим же рейсом вылетел прямиком к месту боевых действий, с полчаса с восторгом держался за штурвал, а потом пропал вместе с пушкой, расчетом и увёзшим их грузовиком. Только и знаю, что зовут его Петей.

Как понятно из вышесказанного, до Кремля я добрался только на другой день в состоянии выжатого лимона.