Книга: Самое обыкновенное убийство. Где тебя настигнет смерть? (сборник)
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5

Глава 4

Переулок как переулок. Без тротуаров, красным кирпичом вымощен. На одной стороне парковка, на противоположной – кондитерская фабрика с большой грузовой платформой. Около нас горит мелкого калибра фонарь, под эстакадой у Франклин-стрит такой же. Не сказать чтобы очень темно, с Орлеан-стрит все просматривается насквозь. Будь там кто-нибудь, мы бы его разглядели.
Дальше, на середине переулка, жилые дома, выходящие фасадами на Гурон-стрит или Эри-стрит. У тех, что на Эри, к задним дверям квартир примыкают деревянные веранды и лестницы, у гуронских стены ровные.
– За ним определенно шли следом, – сказал дядя Эмброуз. – Он бы заметил, если бы кто-нибудь подкарауливал его в переулке.
– А если они сидели там, наверху? – Я показал на веранды. – Видят, что человек выпил, шатается, пропускают его вперед, спускаются, догоняют и…
– Вряд ли. Если на веранде сидели, значит, живут здесь. Кто же станет творить такое у собственной задней двери? Да и сомнительно, чтобы Уолли шатался. Бармен говорит, он не настолько хорош был – хотя бармены и приврать могут, неприятности им ни к чему.
– Но так все-таки могло быть? – настаивал я.
– Мы проверим. Пообщаемся со всеми, кто тут живет. Ничего не упустим, если хоть малая вероятность есть.
Мы прошли по переулку к кирпичным трехэтажкам, выходящим на Франклин-стрит: на первых этажах магазины, выше – квартиры.
– Стекло от пивных бутылок, – наклонившись, сказал дядя. – Вот где это случилось.
Мне чуть дурно не стало. Вот где это случилось… Прямо там, где я сейчас стою. Не желая об этом думать, я тоже стал смотреть, что́ валяется на земле. Точно, стекло. Янтарного цвета. От двух-трех бутылок, не менее. Раньше осколки, конечно, лежали кучно, но ведь тут люди ходили, грузовики ездили.
– Сохранился кусочек этикетки, – произнес дядя. – Надо посмотреть, продают ли эту марку в баре «У Кауфмана».
Я взял осколок и шагнул к фонарю.
– «Топаз». Папа такое постоянно домой таскал. Кауфман тоже его рекламирует, но у нас здесь это самый расхожий сорт.
Мы постояли, глядя в оба конца Франклин-стрит. Прямо над нами прокатился состав. Длинный, на Норт-Шор скорее всего. Грохот, как при обвале – за ним даже револьверных выстрелов не услышишь, что уж говорить о разбитом стекле. Вот почему это, наверное, произошло здесь, а не в середине переулка, где гораздо темнее. Когда убийца подкрался к папе, наверху прошел поезд. Зови не зови на помощь, никто не услышит.
В одном из магазинов продавали сантехнику, второй, похоже, давно пустовал: окна заросли грязью.
– Ну вот, Эд… – промолвил дядя.
– Понятно. Это все, что мы пока можем сделать.
Мы прошли по Франклин-стрит до Эри-стрит и наискосок на Уэллс.
– Я только сейчас сообразил, что проголодался как волк, – сказал дядя Эм. – Не ел ничего с полудня, а ты с двух часов. Пойдем на Кларк-стрит, перекусим.
Мы зашли в кафе, где барбекю подавали круглые сутки. Мне не хотелось есть, но сандвич со свининой, картофель фри и капустный салат я умял только так, и мы заказали по второй порции.
– К чему ты стремишься, Эд? – поинтересовался дядя.
– В смысле?
– Что намерен делать в ближайшие пятьдесят лет с хвостиком?
Я немного растерялся, хотя ответ знал назубок:
– Ничего особенного. Я учусь на печатника. Выучусь – буду работать на линотипе или вручную набирать. Наборщик – хорошая профессия.
– Собираешься остаться в Чикаго?
– Не думал пока об этом. В ближайшее время, да. Пройду обучение, стану практикантом и смогу работать где захочу.
– Иметь профессию – дело хорошее, но не позволяй ей иметь тебя. Это как с… Тьфу ты, я же не голландский дядюшка, чтобы мораль племяннику читать.
Он хотел сказать «с женщинами», но промолчал. Не считал меня, значит, полным кретином.
– А во сне ты что видишь? – серьезно спросил он.
– Судьбу мне хочешь предсказать или психоанализ проводишь?
– Не вижу разницы.
– Этим утром мне снилось, что я хочу достать тромбон из магазинной витрины, прямо через стекло. Так и не достал, между прочим. Увидел, как Гарди скачет через веревочку, и проснулся. Теперь ты знаешь обо мне все.
– Дело нехитрое, Эд – две утки одним выстрелом, – усмехнулся он. – Опасайся одной из них. Ты понимаешь, о чем я?
– Кажется, понимаю.
– Чистая отрава, парень, такая же, как и Мадж… ладно, не будем. А тромбон? Ты что, играешь на нем?
– Хотел раньше научиться, чтобы в оркестре играть. Взял в школе инструмент, но соседи крик подняли, больно уж он шумный. Мама тоже не одобряла.
Парень за стойкой выдал нам заказ. Я уже наелся, и сандвич показался мне чересчур большим. Я съел немного картофеля и обильно полил его кетчупом. Прямо как кровь. В переулке, может, ее и не было – человека можно убить, и не пролив крови, но мне упорно представлялась папина разбитая голова и пятно на кирпиче, теперь стершееся или смытое. Его ведь смыли бы? А, черт. Может, его вообще не было, но сандвич мне вконец опротивел. Я зажмурился и стал думать о первом, что мне пришло в голову. Это оказалась дурацкая считалка: «Раз, два, три, О’Лири, четыре, пять, шесть, О’Лири, семь, восемь…»
Тошноту я поборол, но на сандвич уже не смотрел.
– Мне, наверно, пора, – произнес я. – Вдруг мама не ложится и ждет меня? Мы ведь не сказали ей, что задержимся. Уже второй час.
– Так поздно? Надеюсь, что не ждет все-таки. Чеши скорее домой.
Он уже доедал, я сказал, что не хочу больше. Мы вышли вместе, и дядя направился к себе в «Вакер», а я домой на Уэллс-стрит.
Мама оставила свет в коридоре, но дожидаться меня не стала, и в ее спальне было темно. Вот и хорошо: мне не хотелось оправдываться и слушать, как она будет ругать дядю Эмброуза.
Я лег и заснул, как только закрыл глаза.

 

Проснувшись, я сразу понял, что в комнате что-то не так. А, вот оно что: будильник не тикает. Я забыл завести его. Мне вообще-то было безразлично, сколько времени, но я все-таки вышел и посмотрел на кухонные часы. Одна минута восьмого, и с утра опять жарко.
Смешно. Проснулся в свое обычное время даже без будильника.
Никто еще не вставал. Я быстренько проскочил мимо комнаты Гарди, которая опять спала с открытой дверью и без пижамной куртки. Завел будильник и снова лег, намереваясь поспать еще пару часиков, но ничего у меня не получилось.
В квартире было очень тихо, да и на улице тоже, не считая поездов надземки на Франклин-стрит и вовсю тикающего будильника.
Сегодня папу не надо будить. Никогда уже не понадобится.
Я встал, оделся, постоял в дверях спальни Гарди. Ей хочется, чтобы я на нее смотрел, я хочу того же, так почему бы и нет? Потому что нельзя пользоваться девчоночьей глупостью для вытеснения мысли, что мне никогда больше не придется будить отца по утрам. Я устыдился и прошел дальше, в кухню.
Сварил себе кофе и стал размышлять. Дядя Эмброуз наверняка еще спит – на своей работе он привык поздно ложиться и поздно вставать. С расследованием придется подождать: на очереди дознание и похороны. Да и глупо как-то это выглядело при дневном свете: усатый толстяк и сопливый парень возомнили, будто только они способны найти убийцу.
Я думал о рыжем детективе с усталыми глазами, которого мы купили за сотню баксов. То есть дядя полагает, что купили, и, в общем, прав, раз Бассет взял деньги.
Гарди пришлепала в кухню босиком и в полном пижамном комплекте. Ногти на ногах она накрасила лаком.
– Привет, Эдди. Нальешь кофейку? – И потянулась, как котенок, хорошо еще, коготки пока втянуты. Я налил. – Сегодня дознание! – Радостное предвкушение в голосе – тем же тоном она могла бы объявить «сегодня футбол».
– Не знаю, вызовут ли меня как свидетеля, – произнес я.
– Нет, Эдди, вряд ли. Только нас с мамой.
– Почему?
– Как опознавших тело. Я первая это сделала: мама у Хейдена чуть в обморок не упала, ну они и попросили меня. Потом, когда ей стало лучше, она тоже захотела взглянуть, и детектив, мистер Бассет, позволил.
– Как они вообще узнали, кто он такой? При нем ведь не было документов, когда его нашли ночью.
– Бобби Рейнхарт узнал его.
– Какой еще Бобби?
– Он работает у мистера Хейдена, обучается похоронному делу. Мы с ним гуляли несколько раз, он знает папу в лицо. Пришел в семь утра на работу, увидел… ну, это… покойника и сразу сказал, кто он.
– А, этот.
Я вспомнил его. Смазливый такой, лет шестнадцати-семнадцати. В школу всегда являлся набриолиненный и при полном параде, воображал, будто все девчонки от него без ума. Мне стало противно из-за того, что Бобби трогал папино тело.
Мы допили кофе, Гарди помыла чашки и пошла одеваться. Услышав, что мама тоже встает, я направился в гостиную, взял какой-то журнал. На улице начался мелкий дождик.
Журнал оказался детективный. Я стал читать про богача, найденного мертвым в гостиничном номере. На шее желтый шелковый шнурок, но вообще-то человека отравили. Подозреваемых полно, и у всех есть мотив. Секретарша, к которой он приставал; ожидающий наследства племянник, должник-рэкетир, жених секретарши. В третьей главе решили, что это рэкетир, но тут его самого убили. Такой же шнурок на шее, но задушили не этим шнурком.
Я перестал читать. Ерунда, в жизни так не бывает. В жизни бывает так, как у нас. Мне почему-то вспомнилось, как папа водил меня в аквариум. Моя мать была еще жива, но не пошла с нами. Мы с папой хохотали, глядя на рыб – удивленные такие, с открытыми ртами. Папа часто тогда смеялся.
Гарди сказала маме, что пойдет к подружке и вернется к двенадцати часам. Дождь моросил все утро.

 

Надо было дождаться, когда оно начнется, это дознание. Объявления не вывешивали, но слух, очевидно, прошел, и у Хейдена собралось человек сорок, все сидячие места заняли. Дядя Эмброуз сидел в заднем ряду. Он подмигнул мне и сделал вид, что мы незнакомы. Я тоже сел подальше, отдельно от мамы и Гарди. Впереди за столом суетился человечек в золотых очках, дежурный заместитель коронера Уилер, как я позднее узнал. Он потел, нервничал и тоже явно хотел поскорее начать и поскорее закончить.
В зале присутствовали копы, включая Бассета, и какой-то тип с длинным тонким носом, смахивающий на шулера. Шестеро присяжных расположились сбоку.
Коронер стукнул наконец молоточком. Все притихли. Есть ли у кого-либо возражения против присяжных, спросил он. Возражений не было. Тогда он стал спрашивать их самих, знали ли они человека по имени Уоллис Хантер, известны ли им обстоятельства его смерти, обсуждали ли они их с кем-либо и нет ли причины, по которой они не смогут вынести честный и беспристрастный вердикт на основе показаний, которые здесь услышат. Все ответили отрицательно.
Тогда он повел их в мертвецкую показать им тело, и они принесли присягу.
Как в плохом кино, в общем.
Покончив с формальностями, коронер спросил, присутствуют ли здесь члены семьи покойного. Мама встала, вышла вперед, подняла правую руку и пробормотала что-то вслед за ним.
Имя, адрес, род занятий, степень родства с покойным. Опознала ли она его как своего мужа? Да.
Дальше начались вопросы про папу: род занятий, место работы, давно ли проживал по этому адресу…
– Когда вы в последний раз видели своего мужа живым, миссис Хантер?
– В среду вечером, около девяти часов. Когда он выходил из дому.
– Он сообщил вам, куда идет?
– Нет. Сказал только, что пойдет выпить пива. Я предположила, что на Кларк-стрит.
– Он часто уходил один с такой целью?
– Да.
– Как часто?
– Один-два раза в неделю.
– В какое время возвращался обычно?
– Около полуночи. Иногда позднее, в час или два.
– Сколько при нем было денег вечером в среду?
– Долларов двадцать-тридцать. В среду у них получка.
– Точнее сказать не можете?
– Нет. Он дал мне двадцать пять долларов на хозяйство, а остальное себе оставил. За квартиру, за газ, за свет и все прочее он платил сам.
– Были ли у него враги, миссис Хантер?
– Ни одного.
– Подумайте хорошенько. Были ли у кого-нибудь причины ненавидеть его?
– Нет, никого такого не знаю.
– Была ли его смерть кому-то выгодна в финансовом отношении?
– Как это?
– Владел ли он крупными денежными средствами? Ценными бумагами?
– Нет.
– Не оформлял ли он страховой полис?
– Нет. Он предлагал, а я ответила, что те же взносы лучше в банк положить… мы, правда, так и не собрались.
– Как долго вы ждали мужа в ночь со среды на четверг, миссис Хантер?
– Некоторое время. Поняла, что он задерживается, и легла спать.
– Мог ли ваш муж после потребления алкоголя пойти домой… ну, скажем, не совсем безопасным путем?
– Боюсь, что да. Его уже дважды останавливали, последний раз год назад.
– Он не оказывал сопротивления? Не получал повреждений?
– Нет, его просто грабили.
Я навострил уши, слыша об этом впервые. Вот оно что… Теперь ясно. Год назад папа сказал мне, что потерял бумажник, но не стал уточнять, как именно. Пришлось ему оформлять заново страховое свидетельство и профсоюзный билет.
Уиллер спросил полицейских, есть ли вопросы у них. Вопросов не возникло, и он разрешил маме вернуться на свое место.
– Мисс Хильдегард Хантер, я вижу, тоже опознала покойного. Она присутствует в зале?
Гарди уселась на место свидетеля, положив ногу на ногу – короткую юбку даже поддергивать не понадобилось. Ее спросили только насчет опознания, и она вернулась к маме, разочарованная.
Затем вызвали патрульного полицейского, обнаружившего тело вместе с напарником. Проезжая в два часа ночи под эстакадой на Франклин-стрит, они осветили переулок фарами и увидели, что там лежит человек.
– Он был мертв, когда вы к нему подошли?
– Да. Около часа примерно.
– Вы проверили его документы?
– Да, но его ограбили, и ни бумажника, ни часов на нем не было. В кармане осталось шестьдесят пять центов мелочью.
– Там было достаточно темно, чтобы случайные прохожие его не заметили?
– На Франклин-стрит в дальнем конце переулка есть фонарь, однако он не горел. Мы заявили об этом, и нам обещали вкрутить новую лампу.
– Вы обнаружили какие-либо следы борьбы?
– Только ссадины на лице, скорее всего от падения. Он упал лицом вниз.
– Этого вы не можете знать, – резко заметил коронер. – Он лежал лицом вниз, когда вы его нашли?
– Да. Рядом валялись несколько разбитых пивных бутылок, и на одежде умершего имелось пахнущее пивом пятно. Вероятно, он нес с собой… опять умозаключение? Ладно. Вокруг него были осколки от пивных бутылок и разлитая жидкость, предположительно пиво.
– Покойный был в шляпе?
– Твердая соломенная шляпа, называемая обычно матросской, также лежала рядом. Без вмятин – она никак не могла быть на умершем, когда ему нанесли удар. Это и положение тела позволяет предположить, что его ударили сзади. Грабитель сбил шляпу одной рукой и ударил жертву орудием типа дубинки. Спереди шляпу без ведома потерпевшего сбить нельзя, поэтому…
– Прошу вас придерживаться фактов, мистер Горват.
– Хорошо… а о чем вы спрашивали?
– Был ли покойный в шляпе.
– Нет. Шляпа лежала рядом.
– Благодарю, мистер Горват, больше вопросов нет.
Значит, насчет фонаря мы с дядей ошиблись. Позапрошлой ночью он не горел, и в конце переулка было темно.
– Присутствует ли здесь мистер Кауфман? – спросил коронер, заглянув в свои записи.
Вперед вышел коренастый мужчина в толстых очках, назвавшийся Джорджем Кауфманом, владельцем питейного заведения «У Кауфмана» на Чикаго-авеню.
Да, покойный Уоллис Хантер находился в его заведении в ночь со среды на четверг. Пробыл там примерно полчаса и ушел, сказав, что идет домой. В баре выпил одну порцию виски и два-три пива. Возможно, три-четыре, признал мистер Кауфман, но не более.
– Он пришел один?
– Да. И ушел один.
– Сказал, что идет домой?
– Да. Точных слов не помню, но смысл был такой. Он взял с собой четыре бутылки пива.
– Вы знали его? Он бывал у вас раньше?
– Случалось. Я его знал в лицо, но фамилию услышал, лишь когда мне показали его фотографию.
– Сколько еще посетителей было в то время в баре?
– Когда он пришел, двое. Они уже собирались уходить. Больше никого не было.
– Значит, мистер Хантер был единственным посетителем?
– Бо́льшую часть времени – да. Вечер был тихий, и я закрыл заведение рано, вскоре после его ухода.
– Как скоро?
– Я сразу начал прибираться и закрыл бар через двадцать-тридцать минут.
– Вы видели, сколько у него было денег?
– Он разменял пятерку, но к нему в бумажник я не заглядывал.
– Знаете ли вы двух мужчин, ушедших из бара после прихода мистера Хантера?
– Один из них еврей, у него гастроном на Уэллс-стрит. Другой всегда с ним приходит.
– Покойный, по вашей оценке, был сильно пьян?
– Выпивши, но не сказать чтобы сильно.
– Шел прямо?
– Вполне, только говорил не совсем связно. В пристойном был виде.
– Благодарю вас, мистер Кауфман, это все.
Привели к присяге судмедэксперта – того самого, которого я принял за шулера. Звали его доктор Уильям Гертел, его кабинет находился на Уобаш, проживал на Дивижн-стрит. Да, он осмотрел тело покойного. Смерть наступила от удара по голове тупым тяжелым предметом, видимо, сзади.
– В какое время вы произвели осмотр?
– В два сорок пять.
– Сколько времени прошло с момента его смерти, по вашему мнению?
– Один-два часа.

 

На выходе кто-то робко тронул меня за плечо. Я оглянулся и сказал:
– Привет, Банни.
Он смахивал на испуганного кролика еще больше обычного. Мы отошли в сторону, чтобы не мешать другим.
– Слушай, Эд… Могу я чем-нибудь помочь?
– Вроде бы нет, Банни. Спасибо.
– Как Мадж?
– Не очень.
– Если что понадобится, Эд, скажи сразу. У меня есть немного в банке…
– Спасибо, Банни, мы справимся.
Хорошо, что он спросил меня, а не маму. Она бы точно у него заняла, а мне потом отдавать. Как-нибудь обойдемся. Без отдачи у Банни нельзя брать: он мечтает о собственной типографии, копит на нее. Начальный капитал для этого требуется солидный.
– Мне зайти к вам, Эд? Мадж хотела бы?
– Да, конечно. Из папиных друзей только ты ей и нравишься. Заходи, когда хочешь.
– Может, на той неделе. В свой выходной вечер, в среду. Хороший человек был твой папа, Эд.
Я простился с ним и отправился домой.
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5